Какая фамилия была у Моби? 3 глава

– Мне нужно быть на связи с моим хорошим мальчиком, слышишь меня?

Роберт Освальд поднялся по ступенькам в салон, ничего не ответив. Автобус отъехал, оставив облако сизого дыма. И в этот самый момент улыбка осветила ее лицо. Произошло, казалось бы, невозможное: от этой улыбки она и помолодела, и стала более уродливой.

Мимо проходил рабочий. Он не толкнул ее, насколько я видел, даже не задел, но она рявкнула на него:

– Смотри, куда идешь! Тротуар тебе не принадлежит!

И, по-прежнему улыбаясь, Маргарита Освальд направилась к дому, в котором жила.

Во второй половине дня я поехал в Джоди, потрясенный и задумчивый. Увидеть Освальда мне предстояло еще через полтора года, и я по-прежнему хотел остановить его, но уже сочувствовал ему куда больше, чем Фрэнку Даннингу.

 

Глава 13

 

 

 

Вечер 18 мая 1961 года, без четверти восемь. Свет долгих техасских сумерек заполнил двор. Окно я открыл, и занавески колыхались под легким ветерком. По радио Трой Шонделл пел «На этот раз». Я сидел во второй спальне маленького дома, которую превратил в кабинет. Привез списанный в школе стол. Под одну более короткую ножку подложил дощечку. Работал я на портативной пишущей машинке «Уэбстер». Правил первые сто пятьдесят страниц моего романа «Место убийства», потому что Мими хотела их прочитать, о чем не уставала напоминать мне, а я уже уяснил для себя, что Мими относится к людям, которым приходилось уступать. С романом дело продвигалось успешно. В первом варианте я без труда превратил Дерри в вымышленный город Доусон, а превращение Доусона в Даллас далось мне еще легче. Я начал вносить изменения только для того, чтобы уже написанные страницы подтвердили мою легенду, когда я наконец отнесу их Мими, но теперь изменения эти казались жизненно важными и неизбежными. Создавалось ощущение, что книга хотела, чтобы ее действие разворачивалось в Далласе.

Зазвенел дверной звонок. Я положил пресс-папье на страницы рукописи, чтобы их не разнесло по комнате ветром, и пошел посмотреть, кто пожаловал ко мне в гости. Я помню все это очень отчетливо: колышущиеся занавески, пресс-папье – гладкий камень с берега реки, песню «На этот раз» из радиоприемника, тающий свет техасского вечера, который я уже полюбил. Я не могу этого не помнить. Именно в тот вечер я перестал существовать в прошлом и начал жить.

Я открыл дверь и увидел стоящего на пороге Майкла Кослоу. Он плакал.

– Я не могу, мистер Амберсон, – услышал я. – Просто не могу.

– Что ж, заходи, Майк, – предложил я ему. – Давай об этом поговорим.

 

 

Его появление меня не удивило. Я пять лет руководил маленьким драматическим кружком Лисбонской средней школы, прежде чем сбежал в Эру всеобщего курения, и за эти годы навидался боязни сцены. Ставить спектакли с актерами-подростками – все равно что жонглировать банками с нитроглицерином: и кружит голову, и опасно. Я видел девушек, все схватывавших на лету и удивительно естественных на репетициях, которые на сцене превращались в статуи. Я видел низкорослых парней-ботаников, которые расцветали и вырастали на фут в тот момент, когда произнесенная реплика вызывала смех в зале. Я работал с увлеченными трудягами, и иногда встречал ученика или ученицу с искрой таланта. Однако с таким, как Майк Кослоу, я столкнулся впервые. Подозреваю, есть учителя школ и преподаватели колледжей, которые всю жизнь занимались театром, но никогда не видели такого, как Майк.

Мими Коркорэн, которая на самом деле руководила Денхолмской объединенной школой, уговорила меня взяться за постановку пьесы для старшеклассников, когда у Элфи Нортон, учительницы математики, ставившей спектакли из года в год, диагностировали острый миелоидный лейкоз и отправили ее в Хьюстон на лечение. Я попытался отказаться, оправдываясь тем, что мне надо бывать в Далласе, но не так часто ездил туда зимой и ранней весной 1961 года. Мими это знала, потому что я всегда оказывался под рукой, если Деку требовался замещающий учитель английского языка и литературы. И действительно, в Далласе я лишь отбывал время. Ли все еще находился в Минске, вскорости собирался жениться на Марине Прусаковой, девушке в красном платье и белых туфлях.

– У вас предостаточно свободного времени. – Мими уперла руки (сжав пальцы в кулаки) в тощие бока. Ее настроение в тот день характеризовалось тремя словами: пленных не брать. – И за это платят.

– Да, конечно, – кивнул я. – Я справлялся у Дека. Пятьдесят баксов. Я буду первым парнем на районе.

– Где?

– Не важно, Мими. Пока с деньгами у меня полный порядок. Мы можем закрыть эту тему?

Нет. Миз Мими весьма напоминала человека-бульдозер и, наталкиваясь на несдвигаемый предмет, опускала нож ниже и давила на газ. Без меня, заявила она, школа впервые за свою историю останется без спектакля учеников старших и младших классов. Родители будут разочарованы. Школьный совет будет разочарован.

– И я, – тут она сдвинула брови, – сильно огорчусь.

– Боже упаси, вас нельзя огорчать, Мими, – заверил я ее. – Вот что я вам скажу. Если мне позволят выбрать пьесу – что-то не слишком спорное, обещаю, – спектакль я поставлю.

Хмурый взгляд Мими Коркорэн сменился фирменной лучезарной улыбкой, которая всегда превращала Дека Симмонса в податливый воск (по правде говоря, существенной трансформации для этого не требовалось).

– Прекрасно! Кто знает, может, вы отыщете в наших классах блистательного актера.

– Да-да. Бывает, и свиньи свистят.

Но жизнь – та еще шутница: я действительно нашел блистательного актера. От природы. И теперь, накануне первого из четырех спектаклей, он сидел в моей гостиной, занимая чуть ли не весь диван (который заметно прогибался под его двумястами семьюдесятью фунтами), и самозабвенно рыдал. Майк Кослоу. Также известный как Ленни в одобренной для старшей школы адаптации романа Джона Стейнбека «О мышах и людях», которую сделал Джордж Амберсон.

Но Ленни он мог стать лишь в одном случае: если бы мне удалось уговорить его выйти завтра на сцену.

 

 

Я собрался дать ему бумажных салфеток, но решил, что они не помогут, и принес из кухни чистое посудное полотенце. Он вытер им лицо, более-менее очухался, в отчаянии посмотрел на меня. Красными, опухшими глазами. Плакать он начал не у моей двери. Похоже, посвятил этому всю вторую половину дня.

– Хорошо, Майк. Объясни, я постараюсь понять.

– В команде все надо мной смеются, мистер Амберсон. Тренер назвал меня Кларком Гейблом, это было на весеннем пикнике «Львиная гордость»... И теперь все так меня называют. Даже Джимми. – Он говорил про Джима Ладью, звездного куотербека школьной команды и своего закадычного друга.

Тренер Борман меня не удивил. Тот еще мерзавец, который проповедовал командный дух и терпеть не мог, когда кто-то залезал на его территорию как по ходу сезона, так и в любое другое время. А Майка как только не называли! В школьных коридорах я много чего наслушался. И Дуболомом Майком, и Джорджем из джунглей, и Годзиллой, Над этими прозвищами он смеялся. Такая веселая, даже рассеянная реакция на насмешки и оскорбления – возможно, величайший дар природы высоченным и здоровенным парням. Рядом с Майком, ростом шесть футов и семь дюймов и весом двести семьдесят фунтов, я выглядел как Микки Руни.

У «Львов» была только одна суперзвезда – Джим Ладью. Это в его честь поставили рекламный щит, Который я видел на перекрестке автострады 77 и шоссе 109, но если в команде кто и помогал ему блистать, так это Майк Кослоу, собиравшийся подписать контракт с Аграрно-техническим университетом Техаса по окончании первенства школьных команд. Ладью пригласили в Алабамский «Алый прилив»[92](о чем любому желающему сообщали он сам и его отец), но предложи мне кто-нибудь назвать наиболее вероятного будущего игрока профессиональной команды, я бы поставил на Майка. Мне нравился Джим, однако его, по моему разумению, ждала либо травма колена, либо вывих плеча. Комплекция Майка, с другой стороны, свидетельствовала, что ему уготована долгая спортивная жизнь.

– А что говорит Бобби Джил?

Майк и Бобби Джил Оллнат, казалось, уже срослись друг с другом, как сиамские близнецы. Красотка? Будьте уверены. Блондинка? Само собой. Из группы поддержки? Чего спрашивать.

Он улыбнулся.

– Бобби Джил поддерживает меня на тысячу процентов. Говорит, что я должен показать себя мужчиной, и не позволять этим парням насмехаться надо мной.

– Благоразумная юная леди.

– Да, лучше ее просто нет.

– В любом случае я подозреваю, что на самом деле причина не в прозвищах. – И поскольку он не ответил, добавил: – Майк? Говори.

– Я выйду перед всеми этими людьми и опозорюсь. Так мне сказал Джимми.

– Джимми потрясающий куотербек, и я знаю, что вы дружите, но когда речь идет о сцене, он полное говно. – Майк моргнул. В тысяча девятьсот шестьдесят первом году учителя редко употребляли слово «говно», даже если оно из них так и перло. Но разумеется, я работал лишь замещающим учителем, а потому мог позволить себе некоторые вольности. – Я думаю, тебе это известно. И, как говорят в здешних краях, ты, возможно, здоровый, но ты же не глупый.

– Люди думают, что глупый, – прошептал Майк. – И я учусь на тройки. Может, вы этого не знаете, может, заменяющие учителя не заглядывают в табель, но это так.

– Я посмотрел твои отметки на второй неделе репетиций, когда понял, что ты можешь делать на сцене. Ты учишься на тройки, потому что, будучи футболистом, должен учиться на тройки. Это часть этоса[93].

– Чего?

– Догадайся по контексту, а «чего» оставь для своих друзей. Не говоря уже про тренера Бормана, которому, наверное, надо привязывать нитку к свистку, чтобы помнить, с какой стороны в него дуть.

На это Майк рассмеялся, несмотря на покрасневшие глаза и все такое.

– Послушай меня. Люди машинально думают, что такой большой парень, как ты, глуп. Скажи мне, что это не так, если хочешь, но исходя из того, что я слышал, ты такой здоровый с двенадцати лет, так что должен знать.

Он не оспорил мои слова, сказал другое:

– Все в команде пробовались на Ленни. Такая была шутка. Прикол. – И тут же добавил: – К вам никаких претензий, мистер Амберсон. Вся команда вас любит. И тренер Борман.

Действительно, футболисты толпой ломанулись на пробы, одним своим видом запугав более прилежных в учебе соискателей, заявляя, что хотят получить роль здоровенного слабоумного друга Джорджа Милтона. Разумеется, все они воспринимали пробы как шутку, да только в прочитанном Майком отрывке роли Ленни я ничего смешного не увидел. Более того, для меня это стало чертовым откровением. Я бы воспользовался электрическим кнутом, если б не нашлось другого способа удержать его в классе, где проводилось прослушивание, но, разумеется, такие экстремальные меры воздействия не потребовались. Хотите знать, что самое лучшее в учительстве? Момент, когда ученик или ученица открывает для себя таящийся в нем или ней талант. Ни одно чувство на земле не может с этим сравниться. Майк знал, что другие члены команды будут над ним смеяться, но все равно согласился на эту роль.

И разумеется, тренеру Борману это не понравилось. Тренерам Борманам этого мира такое никогда не нравится. Правда, в данном случае он ничего не мог поделать, учитывая, что Мими Коркорэн была на моей стороне. И конечно же, он не мог заявить, что в апреле и мае Майк не должен пропускать тренировки. В итоге он ограничился тем, что обозвал своего лучшего линейного Кларком Гейблом. Есть люди, намертво вбившие себе в голову, что сцена – для девушек и педиков, которые спят и видят себя девушками. Гейвин Борман относился к таким людям. На ежегодной пивной вечеринке по случаю Дня дураков у Дона Хаггарти он пожурил меня за то, что я дурю голову этому большому увальню.

Я ответил, что он, безусловно, имеет право на собственное мнение. Оно есть у каждого, как и дырка в жопе. Потом отошел, оставив его с бумажным стаканчиком в руке и недоумением на лице. Тренеры Борманы этого мира привыкли к тому, что всегда добиваются своего, запугивая одним только видом, и он не мог взять в толк, почему это не сработало с замещающим учителем, стоящим на самой нижней ступеньке учительской иерархии, который в последний момент занял режиссерское кресло Элфи Нортон. Но не мог же я сказать тренеру Борману, что человек меняется, убив отца семейства во имя спасения жены и детей.

Если на то пошло, у тренера не было ни единого шанса. Я задействовал нескольких футболистов в массовке, они изображали горожан, но решил, что Майк станет Ленни, как только он открыл рот и произнес: «Я помню о кроликах, Джордж!»

Он стал Ленни. Он цеплял не только взгляд – благодаря своим габаритам, – но и сердце в груди зрителя. Зритель забывал обо всем, точно так же, как болельщики на трибунах стадиона забывали о повседневных делах, когда Джим Ладью чуть отступал назад, чтобы отдать пас. Сложением Майк, возможно, идеально подходил для того, чтобы на футбольном поле сминать соперника, но создали его – то ли Бог, если таковой существует, то ли случайный бросок генетических костей – для того, чтобы он выходил на сцену и растворялся в ком-то еще.

– Это был прикол для всех, кроме тебя, – заметил я.

– Для меня тоже. Поначалу.

– Потому что поначалу ты не знал.

– Да, не знал. – Сипло. Почти шепотом. Он наклонил голову, потому что из его глаз вновь покатились слезы, а он не хотел, чтобы я их видел. Тренер прозвал его Кларком Гейблом, но если бы я его в этом упрекнул, сказал бы, что это всего лишь шутка. Прикол. Хохма. Как будто не знал, что вся команда эту шутку подхватит и будет доставать ею Майка. Как будто не знал, что такое прозвище заденет очень сильно, как никогда не задел бы Дуболом Майк. Почему люди поступают так с теми, у кого дар. Божий? Из ревности? Страха? Может, дают о себе знать оба фактора. Но этому парню хватало ума, чтобы понимать, как он хорош. И мы оба знали, что проблема не в тренере Бормане. Только один человек мог помешать Майку выйти завтра на сцену – он сам.

– Ты играл в футбол на стадионе, где собиралось в девять раз больше людей, чем в этом актовом зале. Черт, когда в прошлом ноябре вы ездили в Даллас, на игру пришло десять или двенадцать тысяч. И отнюдь не ваших друзей.

– Футбол – это другое. Мы выходим на поле в одинаковой форме и шлемах. Нас можно различить только по номерам. Все на одной стороне...

– В спектакле, помимо тебя, участвуют еще девять человек, Майк, и это не считая массовки, которую я ввел в пьесу, чтобы задействовать твоих друзей-футболистов. Они тоже команда.

– Это не одно и то же.

– Может, и не одно. Но кое-что общее есть. Если ты их подведешь, все развалится и все проиграют. Актеры, команда, девушки из группы поддержки, которые вели рекламную кампанию, все эти люди, собравшиеся приехать на спектакль, – а у некоторых ранчо в пятидесяти милях. Не говоря уже обо мне. Я тоже проиграю.

– Пожалуй. – Он смотрел на свои ноги, очень большие ноги.

– Я переживу, если лишусь Рослого или Кудряша. Просто найду другого, кто быстро выучит роль. Я переживу, даже лишившись жены Кудряша...

– Хотелось бы, чтобы Сэнди играла получше, – вздохнул Майк. – Она чертовски красивая, но если вовремя произносит свою реплику, то это случайно.

Я позволил себе осторожно улыбнуться. Внутренне, само собой. Начал думать, что все будет хорошо.

– Кого я не могу потерять... кого постановка не может потерять... так это тебя или Винса Ноулса.

Винс играл Джорджа, второго бродягу, дружка Ленни, и если по-честному, мы пережили бы его потерю, если бы он подхватил грипп или сломал шею в автомобильной аварии (что могло случиться в любой момент, учитывая, как он водил отцовский пикап). Я бы сыграл его роль, если бы приперло, пусть и не очень-то подходил по комплекции, и мне не пришлось бы учить слова. После шести недель репетиций я мог повторить текст за любого актера. И лучше некоторых. Но я не мог заменить Майка. Никто не мог его заменить, он обладал уникальным сочетанием роста, веса и природного таланта. На нем держался весь спектакль.

– А если я все просру? – спросил он, услышал, что сказал, и прижал руку ко рту.

Я сел рядом. Места оставалось немного, но я поместился. В тот момент я не думал о Джоне Кеннеди, Эле Темплтоне, Фрэнке Даннинге или о мире, из которого я пришел. В тот момент я думал только об этом здоровенном парне... и моей постановке. Потому что она стала моей, точно так же, как стало моим время спаренных телефонов и дешевого бензина. В тот момент школьный спектакль «О мышах и людях» волновал меня гораздо больше, чем Ли Харви Освальд.

Но еще больше я волновался из-за Майка.

Я оторвал его руку ото рта. Опустил на громадное бедро. Положил ладони ему на плечи. Заглянул в глаза.

– Послушай меня, – обратился я к нему. – Ты слушаешь?

– Да, сэр.

– Ты ничего не просрешь. Скажи это.

– Я....

– Скажи.

– Я ничего не просру.

– Что ты сделаешь, так это потрясешь их. Это я тебе обещаю, Майк. – Я сжал его плечи еще сильнее. Словно вдавил пальцы в камень. Он мог бы поднять меня и переломить об колено, но лишь сидел, глядя смиренными, полными надежды глазами, все еще мокрыми от слез. – Ты меня слышишь? Я обещаю.

 

 

Свет заливал сцену, словно плацдарм для высадки десанта. К ней примыкало озеро темноты, где сидели зрители. Джордж и Ленни стояли на берегу воображаемой реки. Остальные скрылись за кулисами, но ненадолго. И умереть достойно этот здоровенный, рассеянно улыбающийся парень в комбинезоне мог только с помощью Джорджа.

– Джордж? А где все остальные?

Мими Коркорэн сидела справа от меня. В какой-то момент она взяла меня за руку и теперь сжимала ее. Крепко, крепко, крепко. Мы расположились в первом ряду. Дек Симмонс – он занимал кресло по другую руку от Мими – неотрывно смотрел на сцену, его рот чуть приоткрылся. Так, думаю, выглядел бы фермер, увидевший, как на его северном пастбище динозавр щиплет травку.

– Охотятся. Они все охотятся. Присядь, Ленни.

Винса Ноулса никогда бы не взяли в актеры. Скорее всего он стал бы продавцом в городском салоне «Крайслер-Додж», как и его отец, но блестящая игра одного может заставить остальных прыгнуть выше головы, и именно это произошло сегодня. Винсу, которому на репетициях удалось лишь раз или два достигнуть минимального уровня убедительности (главным образом потому, что злым, умным и худым лицом он напоминал Джорджа Милтона, каким тот вышел из-под пера Стейнбека), что-то передалось от Майка. Внезапно, где-то в середине первого действия, он наконец-то осознал, каково это – идти по жизни с единственным другом, таким, как Ленни, и полностью вошел в роль. А теперь, наблюдая, как он сдвигает на затылок старую – из реквизита – фетровую шляпу, я подумал, что Винс выглядит совсем как Генри Фонда в «Гроздьях гнева».

– Джордж?

– Да?

– Ты не собираешься задать мне жару?

– О чем ты?

– Ты знаешь, Джордж. – С улыбкой. Улыбка эта говорит: Да, я знаю, что я тупица, но мы оба знаем, что моей вины в этом нет. Ленни садится рядом с Джорджем на воображаемый берег реки. Снимает шляпу, отбрасывает, ерошит свои короткие светлые волосы. Копирует голос Джорджа. Майк проделывал все это легко и непринужденно с самой первой репетиции, безо всякого моего участия. – Будь я один, я бы горя не знал. Работал бы, и больше никаких неприятностей. – Возвращаясь к собственному голосу, или голосу Ленни: – Я могу уйти. Я могу уйти в горы и сыщу там пещеру, раз уж я тебе не нужен.

Винс Ноулс опустил голову, а когда поднял и произнес следующую фразу, его голос стал сиплым и задыхающимся. В нем слышалась печаль, какую Винсу никогда не удавалось выразить на репетициях.

– Нет, Ленни, я хочу, чтобы ты остался здесь, со мной.

– Тогда расскажи мне, как раньше! О других парнях и о нас!

Тут я услышал первый тихий всхлип в зале. За ним последовал другой. Третий. Этого я не ожидал, даже в самых дерзких мечтах. Холодок пробежал по моей спине, и я украдкой взглянул на Мими. Она еще не плакала, но влажный блеск глаз подсказывал, что ждать осталось недолго. Да, ее проняло – эту железную леди.

Джордж помялся, потом взял Ленни за руку, чего на репетициях Винс никогда не делал. Это для педиков, сказал бы он.

– Такие, как мы... Ленни, у таких, как мы, нет семьи. Они никто, и на них всем наплевать. – Другой рукой он взялся за бутафорский пистолет, Спрятанный под курткой. Наполовину вытащил его. Убрал. Потом собрался с духом и вытащил полностью. Положил на ногу.

– Но не мы, Джордж! Не мы! Ведь так?

Майк исчез. Сцена исчезла. Теперь остались только эти двое, и к тому времени, когда Ленни попросил Джорджа рассказать ему о маленьком ранчо, о кроликах, о том, как они будут есть то, что вырастят на земле, плакала уже половина зала. Винс тоже плакал, да так сильно, что едва мог произносить последние фразы, попросив бедного глупого Ленни оглянуться, потому что там оно, маленькое ранчо, на котором они поселятся. И он увидит его, если присмотрится.

Сцена медленно погрузилась в кромешную тьму. Синди Маккомас впервые правильно погасила прожектора. Берди Джеймисон, школьный уборщик, выстрелил холостым патроном. Какая-то женщина в зале вскрикнула. Такая реакция обычно вызывает нервный смех, но в этот вечер я слышал только плач сидевших в креслах людей. И тишину. Она растянулась на десять секунд. А может, только на пять. Как бы то ни было, для меня она длилась вечность. Потом зал взорвался аплодисментами. Лучшего грома за свою жизнь я не слышал. Зажегся свет. Все вскочили. Первые два ряда зарезервировали для преподавателей, и мой взгляд случайно упал на тренера Бормана. Будь я проклят, если он тоже не плакал.

В третьем ряду сидели школьные спортсмены.

– Ты король, Кослоу! – крикнул Джим Ладью. Эти слова вызвали радостные вопли и смех.

Артисты вышли на поклоны: сначала футболисты из массовки, потом Кудряш и его жена, Огрызок и Рослый, остальные работники. Аплодисменты начали стихать, и тут появился Винс, раскрасневшийся и счастливый, с мокрыми от слез щеками. Майк Кослоу вышел последним, волоча ноги, словно смущаясь, а потом, когда Мими воскликнула: «Браво!» – на его лице отразилось невероятно комичное изумление.

К ней присоединились другие, и скоро зал скандировал: «Бра-во! Бра-во! Бра-во!» Майк низко поклонился, подмел сцену шляпой, которую держал в руке. Когда выпрямился, на его лице играла улыбка. Не просто улыбка. Он буквально лучился счастьем, какое могут ощутить только те, кому наконец-то удалось подняться на самую вершину.

Потом Майк прокричал:

– Мистер Амберсон! Поднимайтесь сюда, мистер Амберсон!

Артисты принялись скандировать:

– Ре-жис-сер! Ре-жис-сер!

– Поддержите аплодисменты, – прорычала рядом Мими. – Поднимайтесь на сцену, недотепа!

Я поднялся, аплодисменты вновь набрали силу. Майк схватил меня, обнял, оторвал от пола, вновь поставил и громко чмокнул в щеку. Все засмеялись, включая меня. Мы все взялись за руки, подняли их, поклонились залу. И когда я вслушивался в аплодисменты, мне в голову пришла мысль, омрачившая праздничное настроение. В Минске Ли и Марина уже девятнадцать дней как поженились.

 

 

Три недели спустя, буквально перед началом летних каникул, я поехал в Даллас, чтобы сфотографировать три дома, где будут жить Ли и Марина. Воспользовался маленьким фотоаппаратом «Минокс», держа его в ладони и выставляя объектив между двух пальцев. Чувствовал себя нелепо – в длинном плаще с поясом, словно карикатурный персонаж из раздела «Шпион против шпиона» в журнале «Мэд», а вовсе не Джеймс Бонд, – но по своему опыту уже знал, что с этим надо быть осторожнее.

Когда вернулся домой, у тротуара стоял небесно-синий «Нэш-рамблер» Мими Коркорэн, и она как раз садилась за руль. Увидев меня, вновь вылезла из маишны. Ее лицо исказила легкая гримаса – боли или усилия, – а потом Мими двинулась по подъездной дорожке, изогнув губы в привычной сухой улыбке. Словно я забавлял ее. В руке она держала туго набитый большой конверт из плотной бумаги, в котором лежали сто пятьдесят страниц «Места убийства». Я наконец-то уступил ее настоятельным просьбам... но произошло это лишь днем раньше.

– Или вам чертовски понравилось, или вы не продвинулись дальше десятой страницы. – Я взял конверт’ – Какой ответ правильный?

Ее улыбка стала загадочной.

– Как и большинство библиотекарей, читаю я быстро. Мы можем войти в дом и поговорить о рукописи там? Еще не середина июня, но уже так жарко.

Да, и она вспотела, чего я не видел раньше. И вроде бы теряла вес. Не лучший вариант для дамы, которая и так не располагала лишними фунтами.

Когда мы расположились в моей гостиной со стаканами ледяного кофе – я на кресле, она на диване, – Мими высказала свое мнение.

– Мне понравился убийца, переодетый клоуном. Считайте меня извращенной, но я нашла, что это восхитительно страшно.

– Если вы извращенка, то мы одного поля ягоды.

Мими улыбнулась.

– Я уверена, что вы найдете издателя для этой книги. В целом мне очень понравилось.

Я почувствовал легкую обиду. Работа над «Местом убийства» начиналась как дымовая завеса; но постепенно, по мере того как я втягивался в роман, он становился все более важным. Напоминал секретные мемуары. Хватал за живое.

– «В целом» напоминает мне Александра Поупа. Вы понимаете, осуждать, делая вид, что хвалишь[94].

– Я не совсем в этом смысле. – Опять оговорка. – Просто... черт побери, Джордж, это совсем не то, чем вы должны заниматься. Вы должны учить. А если вы опубликуете такую книгу, ни одна школа в Соединенных Штатах не возьмет вас на работу. – Она помолчала. – Разве что в Массачусетсе.

Я не ответил. Лишился дара речи.

– Что вы сделали с Майком Кослоу... что вы сделали для Майка Кослоу... я не видела ничего более удивительного.

– Мими, это не я. У него природный та...

– Я знаю, что у него природный талант, это стало понятно, как только он вышел на сцену и открыл рот, но вот что я вам скажу, друг мой. Этому меня научили шестьдесят лет жизни и сорок из них – в школе. Артистический талант встречается гораздо чаще, чем талант раскрыть артистический талант. Любой родитель может железной рукой раздавить его, но раскрыть его – гораздо сложнее. Вы этим талантом обладаете, и его у вас гораздо больше, чем другого таланта, позволившего это написать. – Она похлопала по стопке листов, лежавшей перед ней на кофейном столике.

– Я не знаю, что и сказать.

– Скажите спасибо и поблагодарите за мою проницательность.

– Спасибо, и вашу проницательность превосходит только ваша красота.

Эта моя реплика вызвала весьма сухую улыбку.

– Не выходите за рамки, Джордж.

– Не буду, миз Мими.

Улыбка исчезла. Она наклонилась вперед. Синие глаза за очками стали очень большими, заняв чуть ли не пол-лица. Кожа под загаром пожелтела, всегда худые щеки просто ввалились. Когда это произошло? Заметил ли это Дек? Дурацкий вопрос, как сказали бы детки. Дек не заметил бы, что носки у него разного цвета, пока не снял бы их вечером. Может, не заметил бы и тогда.

– Фил Бейтман больше не грозится уволиться. Он выдернул чеку и бросил гранату, как сказал бы наш обаятельный тренер Борман. А это означает, что на кафедре английского языка открылась вакансия. Идите в штат ДОСШ, Джордж. Ученики вас любят. А после этого спектакля для старшеклассников в городе вы – второй Альфред Хичкок. Дек ждет ваше заявление – он сказал мне об этом вчера вечером. Пожалуйста. Эту книгу опубликуйте под псевдонимом, если хотите, но приходите к нам и учите детей. В этом ваше призвание.

Мне очень хотелось согласиться, потому что она все говорила правильно. Писать книги – это не мое, как и убивать людей, пусть они в полной мере заслуживали смерти. Плюс Джоди. Я приехал сюда чужаком, оставившим за спиной не только родной город, но и эпоху, и первые же слова, услышанные мной здесь – от Эла Стивенса, в его закусочной, – дышали дружелюбием. Если вы когда-либо тосковали по дому, если чувствовали себя оторванным от людей и вещей, которые составляли вашу естественную среду, то знаете, как важны добрые слова и дружеские улыбки. Джоди являл собой антипод Далласа, и теперь эта женщина, один из столпов местного общества, просила меня из гостя стать горожанином. Но переломный момент приближался. Конечно, время еще оставалось. Возможно...

– Джордж? У вас такое странное выражение лица.

– Это раздумья. Вы позволите мне подумать? Пожалуйста?

Она приложила руки к щекам, округлила рот комичным «о», словно прося прощения.

– Не обращайте на меня внимания.

Я и не обращал, потому что торопливо пролистывал записи Эла. Для этого мне больше не требовалось держать их в руках. В сентябре, когда начнется новый учебный год, Освальд все еще будет в России, хотя он уже втянется в длительное бумажное сражение, поставив перед собой задачу вернуться в Америку с женой и дочкой Джун, которой Марина могла забеременеть со дня на день. Эту битву Освальд выиграет, с интуитивной прозорливостью стравив бюрократии двух супердержав, но на американскую землю Освальды ступят с трапа парохода «Маасдам» не раньше середины следующего года. Что же касается Техаса...

– Мимс, учебный год обычно заканчивается в первой половине июня, да?

– Всегда. Чтобы школьники, которым нужна летняя работа, успели о ней договориться.

...в Техас Освальды прибудут 14 июня 1962 года.

– А учительский контракт, который я подпишу, будет испытательным, правильно? На один год?

⇐ Предыдущая16171819202122232425Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: