 |
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 15 глава
|
|
|
|
А она и не убирала. Зачем ей? Да и вряд ли нашелся бы мужчина, рискнувший предложить Лоре вымыть посуду. Вот и Легостаев не рискует.
Лиза повертела в руках бокал со следами лиловой губной помады, поставила его на бортик мойки, достала из шкафчика турку. Она тоже не станет мыть посуду, во всяком случае не сейчас. Она выпьет кофе, примет душ, позвонит Ленке, а уж потом, может быть...
Лора все-таки добилась его согласия на интервью. Она умела быть очень убедительной, если хотела. Макс не устоял, согласился, но с единственной оговоркой — ни слова ни о каких криминальных разборках! Он с удовольствием расскажет о любимой работе, о своих творческих планах, об интересных людях, с которыми он ежедневно общается по долгу службы, и все.
Лора обещала — и слово свое сдержала. Максу сложно было оставаться беспристрастным, но он оценил ее заметно выросший профессионализм. Лора Светлова далеко пойдет, если не будет размениваться на мелочи.
Он вспомнил про Лизавету уже перед самым эфиром, кликнул курьера, передал ключи от квартиры, велел забрать из больницы «одну девчонку». По-хорошему следовало бы попросить Вовку, а еще лучше — съездить за Лизой самому, но у Вовки дежурство, а у него — интервью. И то, и другое очень важно. И вообще, не велика птица, какая-то домработница...
После съемок домой Легостаев так и не поехал, остался ночевать у Лоры. В последнюю неделю он вообще почти не бывал дома — любовь и Лора требовали полного самоотречения.
Он попал в родные пенаты только ранним утром следующего дня, и то лишь затем, чтобы переодеться перед работой. Дома пахло свежесваренным кофе и выпечкой, из-за прикрытой кухонной двери пробивался свет. Лизавета с дымящейся чашкой в руках стояла у окна. Выглядела она не так чтобы очень хорошо: бледная, с заострившимися скулами, с синими тенями под глазами. Может, рановато ее выписали из больницы? Может, недолечили?
|
|
|
— Привет, — сказал он беззаботно, сорвал с шеи галстук, повесил на ручку кухонной двери.
— Доброе утро, — ответила Лиза вежливо, но как-то отстраненно. Может, обиделась, что он не сам забрал ее из больницы? Так она уже взрослая девочка, должна понимать, что у него есть обязательства, работа, личная жизнь, в конце концов. Он же не подписывался опекать ее до конца дней...
Макс подавил нарастающее раздражение, улыбнулся широко и беззаботно:
— Пахнет вкусно, а мне сваришь?
Она тоже улыбнулась, но не слишком радостно, не от души.
Кофе пили в молчании. Раньше, когда Лизавета не могла говорить, общаться с ней было легко и приятно, а вот сейчас, когда вроде бы имеются все предпосылки для полноценного диалога, поговорить по-человечески не получается. С обретением дара речи в ней что-то изменилось, появилась какая-то самоотстраненность, даже самодостаточность. От прошлой легкости не осталось и следа. Одно слово — домработница, наемная рабсила.
Настроение, еще сутра такое чудесное, непоправимо испортилось. Кофе оставлял во рту противное горькое послевкусие. Макс поморщился, отодвинул чашку, сказал, теперь уже без всякой улыбки:
— Все, я на работу.
— Ты придешь ночевать? — Лиза забрала со стола чашку.
— Что?! — Это уже было явным перебором. Какое дело, скажите на милость, домработнице — придет ночевать ее хозяин или нет?
Она почувствовала его раздражение, добавила торопливо:
— Я просто хотела узнать, готовить ли ужин.
— Не нужно ничего готовить. — Макс встал из-за стола. — Если что, перекушу бутербродами. И не жди меня, ложись спать, — добавил он чуть резче, чем стоило. Была у Лизаветы такая нехорошая привычка — не ложиться, пока он не вернется. Словно она ему не домработница, а мать родная. — Ты поняла меня?
|
|
|
Она молча кивнула, невоспитанная девчонка из Урюпинска...
* * *
Лиза закончила уборку, присела на край дивана, отбросила со лба прядь волос, уставилась в экран неработающего телевизора. С момента ее возвращения из больницы прошло девять дней. За все это время Легостаев ночевал дома только три раза, — и Лиза ловила себя на мысли, что ей проще, когда его нет рядом. Это было плохо, но гораздо хуже было то, что и Макс явно тяготился ее присутствием. И не важно, что он сказал ей однажды — «оставайся». И даже то, что он подарил ей Дракона, ничего не значит. Ну, было и было.
Тогда, в прошлой жизни, все казалось другим: и Легостаев, и она сама. А теперь все изменилось, просыпалось прахом к носкам ультрамодных сапожек Лоры Лайт. Лиза Тихомирова не выдержала конкуренции.
Да о чем она? Изначально было губительным заблуждением противопоставлять себя, никчемную приживалку, лучезарной Лоре. И не заблуждением даже, а глупостью, детской блажью. У креативного директора гламурного издания Макса Легостаева есть свой собственный креативно-гламурный мир. Лора Лайт — неотъемлемая часть этого мира, а Лиза Тихомирова в нем транзитом, так, заскочила ковры пропылесосить, пыль смахнуть, тортик испечь...
Все, больше так жить нельзя! Она уже приняла решение и даже Ленке сегодня позвонила. Ей пора. Давно нужно было уйти, не путаться под ногами у Легостаева, не терзать собственную душу. Она и не догадывалась, что решиться будет так тяжело. Унижалась, терпела его отчуждение — и все не могла решиться. И за эту нерешительность ненавидела себя с каждым днем все сильнее.
Ей и оставалось-то совсем немного, следователь сказал — «последний разговор», а потом она может быть свободна. Вот Лиза и цеплялась за этот последний разговор, пыталась оправдать свое малодушие гражданским долгом. Это — раньше, до принятия самого важного в ее бестолковой жизни решения.
Макс нервничает, потому что он человек чести, потому что однажды он сказал белорусской девчонке «оставайся», а девчонка позабыла о приличиях и осталась надолго...
Сегодня был переломный день в ее жизни. Сегодня Лиза готовилась уйти. Подготовку она начала с «Наполеона»: испекла торт, залила шоколадной глазурью. Приготовила обед, принялась за уборку. Навела порядок во всех уголках легостаевской квартиры, все вычистила, отполировала, везде проветрила. Уйти хотелось красиво, а для домработницы уйти красиво — значит оставить после себя сияющую чистоту...
|
|
|
Завтра утром приедут Свешниковы, Ленка уже отзвонилась, подтвердила, что муж дал добро и уже готовит их старенький «Ниссан» к дальней дороге. Так что с отбытием на родину проблем не будет. Осталось только попрощаться с Легостаевым.
Сегодня вечер пятницы, завтра суббота, есть вероятность, что домой Макс не вернется, будет ночевать у Лоры. Ну и пусть, так даже лучше. Нет, Лиза не станет уходить по-английски. Она напишет записку, попрощается, поблагодарит за все, что он для нее сделал. Записку можно начинать писать, прямо сейчас. Знать бы только, с чего начать...
Лиза уже почти закончила, осталось только написать «до свидания», когда в замке повернулся ключ. Она торопливо свернула прощальное письмо в трубочку, сунула между диванными подушками, сделала глубокий вдох. Значит, уйти вежливо и незаметно не получится. Легостаев изменил правилам, решил вернуться домой на выходные. Лиза не знала, хорошо это или плохо, понимала лишь, что это значительно все усложняет, что она не сможет проститься красиво, и поблагодарить, и сказать все, что хочется сказать. Потому что рядом с нынешним Максом Легостаевым она теряет дар речи и все правильные, красивые слова вылетают из ее головы, оставляя вместо себя пустоту. И в пустоте этой нет места ни одной разумной мысли, там лишь беспомощно мечутся обрывочные мыслишки. А Макс будет смотреть на ее потуги и снисходительно улыбаться. Или вовсе не станет смотреть, а скажет устало: «Лизавета, отстань, мне некогда». И тогда, после этих слов, хоть в петлю. Потому что любить человека, который спешит поскорее от тебя избавиться и смотрит сквозь тебя, невыносимая мука.
А она любит. Дура несчастная...
Лиза сама не заметила, когда это случилось, когда благодарность и привязанность успели трансформироваться в это никому не нужное, мучительное чувство. Ее любовь выросла на неблагодатной почве. Ее никто не холил и не поливал, а она все равно взяла и заколосилась...
|
|
|
— Чем это у тебя пахнет? — Голос был женский, чуть капризный, до боли знакомый. — Легостаев, с каких пор ты увлекся кулинарией?
— Лора, это не я увлекся, а моя домработница, — в голосе Легостаева звенел смех.
Лиза вскочила с дивана, испуганно прижала к груди тряпку, которой совсем недавно вытирала пыль, перестала дышать. Он привел в дом Лору! Никогда раньше не приводил, а вот сегодня взял и привел. В самый неподходящий момент, в то самое время, когда Лизе тяжелее всего...
— Ты до сих пор не вышвырнул эту убогую?!
— Лора, я прошу тебя. Я же тебе все объяснил!
— Объясни еще раз! А то что-то я плохо понимаю — что это вот уже второй месяц делает в твоем доме какая-то провинциальная дура? Легостаев, ты что, запал на нее? Тебя заводят глухонемые уродины?
— Лора!
Они препирались, а Лиза все это слушала. Слушала и заливалась краской стыда и унижения. Не получилось красиво уйти. Теперь, когда она все про себя услышала, впору бежать без оглядки. И самое страшное, что Лора права. Что она делает второй месяц в доме малознакомого мужчины?..
— Ну-ка, дай я посмотрю на эту сироту казанскую! — послышался сердитый перестук каблучков, и через мгновение в гостиную ворвалась Лора Лайт.
Она выглядела хорошо. Да что там хорошо — она выглядела ошеломительно. Как девушка с обложки модного журнала, как девушка с телевизионного экрана. Эффектная, недосягаемая в своей красоте и... бездушная. Легостаеву не повезло, у его избранницы нет сердца. А может, они тут, в Москве, привычные? Может, тут больше ценится упаковка, чем содержимое? Лиза не знала.
— Макс, а что это твоя прислуга на меня так пялится? — Лора раздраженно откинула со лба платиновую прядь волос. — Что ж ты не научил ее, как нужно вести себя в приличном обществе? — Она передернула плечами, сказала язвительно: — Где книксен, деревенщина?
Ох, как же она ей не нравилась, эта глухонемая! С первого момента, с первого взгляда. Убогая, в копеечных одежках, без маникюра, без макияжа, с лицом, непроницаемым, как у египетского сфинкса, и с наглыми глазищами. Она не должна была вызывать у Лоры никаких чувств. Ну разве что легкую брезгливость, но почему-то вызывала целую бурю эмоций. Соперница? Господи, да это же смешно! Кто она — и кто эта гастарбайтерша?! Ревновать Легостаева к ней — все равно что ревновать его к мебели — глупо и смешно. А она ревновала и чувствовала, что эта залетная деваха ох как непроста! Присосалась, втерлась в доверие. Завтраки, обеды, ужины, десерт — а что еще глупому мужику нужно?
|
|
|
Да еще ангелом безвинным прикидывается, думает, что она умнее всех, знает, чем Легостаева пронять, на жалость давит.
— Ну что ты смотришь на меня, юродивая? Пальто прими! — Да, вот так! И нечего с ней церемониться, пусть знает свое место. Прислуга!
В ответ нахалка высокомерно улыбнулась, посмотрела поверх Лориного плеча на топчущегося в дверях Легостаева и вдруг заговорила:
— Добрый вечер, Максим.
— Привет, Лизавета. — А что это с его голосом? Такое чувство, что ему стыдно.
— Будете ужинать?
— Нет, мы только на минутку, заскочили перед рестораном.
Вот, значит, как! Значит, она, Лора, этой аферистке не указ! Значит, ее приказы можно игнорировать! А Легостаев хорош, еще и отчитывается перед девчонкой. Перед прислугой! Сейчас того и гляди извиняться станет...
— Лора, солнышко, ну что ты, в самом деле? Дай мне свое пальто.
Началось! Если и дальше так пойдет, он скоро сам начнет в квартире прибираться.
— Нет, пусть она. — Лора обиженно дернула плечом, стряхивая Максову руку. — На кой хрен ты завел прислугу, если она ничего делать не умеет? Или кое-что все-таки умеет? Стоп! — Теледива удивленно взмахнула ресницами. — А кто это мне говорил, что она глухонемая идиотка?! Ты же, Макс, и говорил! А сейчас оказывается, что она очень даже говорливая! Что происходит, Легостаев?
— Дай-ка мне свое пальто. — Макс успокаивающе погладил ее по плечу.
А девчонку проняло! Вон как побледнела! Видно, не знала, убогая, как любимый хозяин о ней отзывается. Лора победно улыбнулась, решила добить противницу окончательно, сказала сладким голосом:
— Милый, может, я что-то неправильно поняла, но ты же сам говорил, что эта девица слабоумная и ты держишь ее у себя из жалости, а еще из-за того, что платить ей можно копейки...
А вот теперь побледнел Макс, под трехдневной щетиной заходили желваки. Неужели злится?! Из-за кого?! Из-за какой-то деревенской замарашки?!
Если бы Лору Лайт спросили, любит ли она Легостаева, она бы, наверное, удивилась самой постановке вопроса. С Легостаевым ей было интересно. Он являлся хорошим любовником, страстным и щедрым. Он был красив, и с ним не стыдно появиться на людях. Но это не главное. Главное, Легостаев — это ее собственность. Возможно, нет, даже наверняка, наигравшись, она вышвырнула бы его из своей жизни, заменила бы кем-нибудь покрасивее, побогаче. И это стало бы исключительно ее решением, ее прихотью. А до тех пор Легостаев должен сидеть на коротком поводке: любить ее, восхищаться ею, ублажать ее. И не смотреть на других женщин! И не сметь за них заступаться! А любовь — при чем тут любовь?..
— Лора, тебе не жарко? — спросил Макс жестко. Ей очень не понравился его тон.
— Жарко, — сказала она капризно, еще и каблуком притопнула. А что? Пусть не расслабляется. — Прикажи своей прислуге, чтобы воды принесла. Или сам принеси, если ее потревожить боишься.
Он повел себя некрасиво, Лора никогда не думала, что Макс способен на такую грубость. Вместо того чтобы помочь Лоре раздеться, он буквально вытряхнул ее из пальто, рявкнул:
— Сам принесу!
Легостаев скрылся в кухне, Лора сощурилась. У нее оставалось мало времени, но она уже знала, что нужно делать. Она — Лора Лайт, и никто не смеет вести себя с ней так! Они заплатят, оба...
Значит, она убогая и слабоумная и платить ей можно копейки? Как обидно и как больно...
Лиза перевела взгляд с победно улыбающейся Лоры на Легостаева. Легостаев молчал, но по его глазам было видно — все, что сказала его звездная пассия, чистая правда: и про убогую, и про слабоумную, и про копеечную зарплату. А она, дура, мучилась, не знала, как его отблагодарить, ночами не спала.
Все зря, никому ее благодарность не нужна. Что взять со слабоумной?
Это хорошо, что Легостаев вышел из комнаты, смотреть на него не осталось никаких сил. Даже на Лору смотреть было легче. А Лора улыбалась, широко и радостно, словно Лиза являлась ее лучшей подругой. Улыбалась и пятилась к стеллажу с хрустальными фигурками. А потом случилось необъяснимое — Лора взмахнула сумочкой, и эльфы, феи и русалки сияющей радугой посыпались на пол. Стеклянная полка не выдержала второго удара — теперь уже не дамской сумочкой, а локтем, — со звоном рухнула, погребая под своими осколками остатки хрустального народца. А Лора, не переставая улыбаться, отошла в сторону, замерла посреди гостиной.
...Что же это?! Как же так можно?! Она же знала, что значит для Макса эта коллекция! Лиза бросилась к стеллажу, обрезая в кровь руки, попыталась спасти то, что еще можно было спасти. Поздно: у Русалочки недоставало руки, а голова пузатого эльфа лежала у Лизиных ног. Хрустальные глаза смотрели в потолок грустно и обреченно. Драконьему стаду тоже досталось: Лиза видела обломанные крылья, отколотые хвосты. А в ушах до сих пор стоял звон — предсмертный стон хрустального народца...
— Что это? — Стон оборвался на самой высокой ноте, оставляя в голове гулкую пустоту.
Лизе вдруг захотелось зажать уши руками, чтобы не слышать этот голос, ставший вдруг хриплым-хриплым, упавший до шепота.
Рядом с ней рухнул на колени Легостаев, взял в руки голову эльфа, тихо зарычал.
— Я тебя спрашиваю — что это? — Он больно сжимал Лизины плечи, всматривался в ее лицо невидящим взглядом.
Лучше бы он кричал. Почему он не кричит?! У него не должно быть такого лица. Такое лицо может быть только у человека, потерявшего кого-то очень близкого, может быть, самого близкого на земле.
— Наверное, твоя прислуга обиделась на то, что ты называл ее слабоумной, — в голосе Лоры слышался триумф, — я не успела ее остановить, она словно сошла с ума, стала все крушить. Макс, посмотри на ее руки.
Лиза опустила глаза — руки были в крови. Это выглядело ужасно, точно этими самыми руками она только что совершила убийство.
— Макс, она же сумасшедшая!
— Это ты?! — Легостаев встряхнул Лизу за плечи, рывком поставил на ноги. — Зачем? Зачем ты это сделала? Ты же их убила!
Наверное, нужно было оправдаться, попытаться все ему объяснить...
У Макса был такой взгляд... Он не станет слушать, если она заговорит, он ее ударит, со всей силы, наотмашь. Он будет мстить за свой загубленный хрустальный народец...
— Как ты могла?! — Макс рванул ее за ворот свитера, притянул к себе. Теперь Лиза касалась пола только кончиками пальцев, теперь ее лицо было на уровне его лица, близко-близко. — Как ты посмела?! — В его расширившихся зрачках Лиза видела свое отражение.
Ноги больше не касались пола, ворот свитера затрещал, дышать становилось все тяжелее...
— Макс! Ты же ее придушишь! — Из голоса Лоры исчез триумф, теперь в нем слышалась паника.
Сознание ускользало, действительность уменьшилась до размеров Максовых зрачков. Еще чуть-чуть — и Лиза провалится в эти черные дыры, встретится со своим отражением...
Если бы Лора не закричала, он убил бы эту дрянь. Честное слово, убил бы. Свернул бы ее тонкую цыплячью шею! Но Лора закричала, и ее крик привел Макса в чувство. Он посмотрел в расширившиеся от страха глаза Лизаветы, увидел на их дне отражение своей ярости, сделал глубокий вдох, разжал пальцы.
Она упала на пол, тяжело, как мешок с зерном. Ее свитер был порван, и из прорехи выглядывала белая кожа и бретелька лифчика. Она захлебывалась кашлем, хваталась за шею окровавленными руками, размазывала кровь по лицу.
Макс сглотнул горько-колючий ком, тыльной стороной кисти провел по небритой щеке, опустился на диван и, глядя на погребальный курган из хрусталя и стекла, бросил:
— У тебя пять минут на сборы. Собирай манатки и убирайся к черту!
Кажется, она хотела что-то сказать. Не сказала, лишь молча кивнула и вытерла руки о разорванный свитер. Это хорошо, что она промолчала. Если бы она попробовала с ним заговорить, он бы ее ударил, и никакая сила на земле не смогла бы его остановить.
Макс был не в себе. Лиза его не осуждала. Она бы тоже оплакала его потерю, если бы ей позволили. Но ей не позволили, ей дали пять минут на сборы. А у нее уже все собрано, она же готовилась уйти. Осторожно, чтобы не вымазать кровью пушистый легостаевский ковер, Лиза встала на ноги, придерживая порванный на плече свитер, прошла в ванную, вымыла руки. Умыла лицо, невесело улыбнулась своему отражению.
Уйти красиво не получилось. И оставить о себе добрую память тоже не получилось. Теперь до конца дней Легостаев станет считать ее убийцей своего хрустального народца. А у Лизы не будет возможности оправдаться, потому что он сказал: «У тебя пять минут на сборы».
Ей понадобилось всего три минуты, чтобы собраться, аккуратно сложить купленный Максом халат, поставить «глазастые» тапки на коврик у двери.
Наверное, это было предательством — то, что она потом сделала. Ее Дракон все понял, умоляюще взмахнул стрекозиными крыльями. И сердце его запульсировало отчаянно часто. Дракон не хотел с ней расставаться, умолял ее передумать, но Лиза уже все решила. И дело тут даже не в том, что ей чужого не нужно, и не в обиде вовсе. Дело в том, что у Макса теперь больше никого нет, в живых остался только Дракон...
Лиза поцеловала Дракона в грустную морду, осторожно поставила на зеркальную полку. Сердце Дракона трепыхнулось в последний раз и перестало биться.
Да, это предательство, теперь Лиза это точно знала...
Ей удалось — она заплакала только на улице. Упала на заметенную снегом скамейку, закрыла лицо руками. Было холодно, слезы замерзали, превращались в хрусталь. Хрустальными слезами Лиза оплакивала своего Дракона и Макса Легостаева.
Теперь у нее никого нет, и отпущенные ей пять минут давно истекли. Она встала, вытерла щеки, набросила капюшон, подышала на замерзшие ладони. Она знала, куда нужно идти. Ей не впервой. Белорусский вокзал сегодня ночью приютит еще одну неприкаянную душу. Ему тоже не впервой...
Лоре понадобилось время, чтобы прийти в себя. Она знала, что Макс рассвирепеет, можно сказать, именно на это и рассчитывала. Увидит мальчик свои поломанные игрушки, разозлится и вышвырнет наглую приживалку за дверь. Вышвырнуть-то он вышвырнул, но перед этим чуть не убил. Из-за каких-то стекляшек! С ума сойти!..
Да что в них такого особенного, в этих хрустальных уродцах? Может быть, они очень дорогие? Об их материальной ценности Макс ничего не рассказывал. Не важно. Лора избавилась от гастарбайтерши — вот это главное. А Макс успокоится, она знает, как его утешить.
— Легостаев, — Лора присела рядом, погладила его по вмиг напрягшейся руке. — Не расстраивайся ты так из-за этих елочных игрушек. Накупишь себе новых зверюшек. Пойдем, мы опаздываем.
Что-то она сказала не то или не тем тоном. Только Легостаев вдруг зарычал, развернулся к ней всем корпусом, впился в лицо мутным взглядом. Светский лоск куда-то исчез, уступив место первобытной звериной сути. Лора испуганно сжалась, втянула голову в плечи — подумала: ударит! А он не ударил, только покачал головой и сказал устало:
— Я никуда не пойду. Иди одна.
— Одна?! Макс, ты что?! Что я там буду делать одна?! — Лора расправила плечи, обиженно нахмурилась.
— Что хочешь, то и делай. — Легостаев больше на нее не смотрел, встал с дивана, подошел к разбитому стеллажу, принялся перебирать осколки хрусталя. В этот момент до Лоры дошла страшная правда — эти битые стекляшки для Макса Легостаева значат намного больше, чем она. Пока они были целы и стояли на своих местах, Легостаев казался нормальным человеком, но стоило только замахнуться на «святое», и его тщательно скрываемое сумасшествие выползло наружу. Вот так...
Лора попятилась. Осознание страшной правды поразило так сильно, что она не стала устраивать сцен, испугалась, что стоит ей заговорить, и он поступит с ней так же, как с той глухонемой идиоткой. Надо бежать! Какое счастье, что она вовремя узнала о легостаевском безумии, а то мало ли что...
Он не помнил, как они ушли: сначала эта убийца, потом Лора. Ему было не до них: он оплакивал лучших друзей. В живых не осталось ни одного, все искалечены, изуродованы...
Как она могла? Как у нее рука поднялась? Они же были живыми, и она это прекрасно понимала! Лиза понимала это намного лучше остальных — и все равно решилась на убийство, бессмысленное, жестокое.
Макс собрал свой хрустальный народец — все, что осталось от фей, русалок, гномов, ангелов и драконов, — сложил в обувную коробку, большую братскую могилу. Никто не уцелел, никто! Красота, она всегда хрупкая и беспомощная, а зло неистребимо. Иногда, чтобы добиться своего, оно примеряет ангельскую личину, смотрит на тебя крапчато-каштановыми глазами, хлопает длинными ресницами и вынашивает чудовищные планы...
Он напился. Никогда в жизни он так не напивался: до слез, до хрустальных галлюцинаций, до разговоров со своим мертвым народцем. Он растворился в алкоголе, а боль все равно никуда не ушла.
Лиза нырнула в стылую суету Белорусского вокзала, осмотрелась, в поисках укромного местечка. Она вернулась к тому, с чего начинала: осталась одна в чужом городе, Нет, не совсем так. Теперь у нее кое-что есть в активе. Она может разговаривать, у нее есть документы и деньги, а завтра утром за ней приедут Ленка и Свешников. По телефону они с Ленкой договорились встретиться на Красной площади «где-нибудь возле Мавзолея», но, слава богу, вмешался Свешников.
«Какая Красная площадь?! Какой Мавзолей?! Девчонки, да вы сума посходили! Во-первых, Красная площадь очень большая, а во-вторых, на улице не май месяц, холодина под двадцать градусов. Мы не знаем, когда конкретно приедем, ориентировочно утром, но этого мало. Что, все это время Лизавета будет мерзнуть на улице? Нет, дамы, место встречи нужно перенести под крышу. Чтобы Лиза не околела в ожидании. И еще желательно, чтобы это место было всем нам знакомо».
В Москве Лиза знала только одно такое место — Белорусский вокзал...
Свешников сказал: «Сиди в зале ожидания и жди. Мы приедем».
Захотелось чего-нибудь горячего. Лиза купила кофе и булочку, обхватила озябшими руками теплый стаканчик, посмотрела на свои порезы. Кровь уже остановилась, но руки, исполосованные осколками стекла, выглядели плохо. Лучше прятать их в карманы, чтобы не привлекать лишнего внимания. И самой лучше держаться в тени, так, на всякий случай. Лиза всмотрелась в свое отражение в черном оконном стекле. Выглядела она не так чтобы уж очень подозрительно: пуховик, джинсы, сапожки — обычная девушка. Подозрительным может показаться только отсутствие багажа. Хотя почему это подозрительно? Может, ее вещи в камере хранения?
Кофе остывал, а руки так и не согрелись. Лиза сделала большой глоток, откусила от черствой булочки. Надо бы найти место возле батареи, где-нибудь, где потеплее.
Места у батареи оказались самыми востребованными, и от мыслей о тепле пришлось отказаться. Лиза пристроилась рядом с пожилой парой, посчитала, что так будет спокойнее.
Сколько ей еще нужно продержаться? Свешников сказал, что они приедут часов в восемь-девять утра, а сейчас одиннадцать вечера. Значит, при самом хорошем раскладе ждать придется девять-десять часов. Не так уж и плохо, особенно если удастся немного поспать. Лиза поежилась, сунула озябшие руки в карманы, закрыла глаза.
Заснуть не получится — она это твердо знала. После того что с ней сегодня случилось, она еще очень долго не сможет спать спокойно. И Легостаев, наверное, не уснет. Наверное, он сейчас пытается спасти тех, кого еще можно спасти. Пустое занятие, Лиза видела это месиво из стекла и хрусталя, голова эльфа с грустными глазами теперь будет преследовать ее в кошмарах.
Как же так можно — так бесчеловечно? Неужели Лора не понимала, что значит для Макса его коллекция? Или, наоборот, очень хорошо понимала?
А он? Поверил любовнице с первого слова, обвинил во всем ее, Лизу. Конечно, так проще и логичнее. Лора Лайт — девушка его круга, а она — прислуга, да еще и слабоумная. С нее станется...
На глаза навернулись слезы. Лиза торопливо смахнула их рукавом куртки. Она не станет плакать. Только не из-за Легостаева! Легостаев по-своему тоже несчастен. Он лишился своего хрустального королевства, а она потеряла всего лишь веру в людей. Не беда, впредь Лиза будет умнее и... осторожнее.
...Ему снились кошмары. Пузатый эльф упрекал его в нерадивости. Русалочка обиженно качала головой и нервно била отколотым хвостом. Единорог возмущенно ржал и взвивался на дыбы. Стадо драконов плевалось огнем, а феи и ангелы вообще не смотрели в его сторону. Макс не удивлялся, даже во сне он знал, что виноват.
А еще ему снилась Лизавета. Лиза его ни в чем не упрекала, она плакала хрустальными слезами, как в сказке. Во сне ему хотелось Лизавету обнять, прижать к себе, попросить прощения. Бред, это она должна просить у него прощения, должна на коленях перед ним ползать! Неправильный какой-то сон...
...Ночь тянулась и тянулась. Лиза скатывалась в неглубокий, тревожный сон, просыпалась, всматривалась в темноту за окном. Утро все не наступало...
Лена нервничала, все никак не могла устроиться на заднем сиденье свешниковского «Ниссана». На душе у нее было неспокойно. С одной стороны — радость от скорой встречи с подругой, с другой — ощущение какой-то неправильности происходящего. Вот, взять хотя бы эту их «встречу на Эльбе». Ведь намного проще и человечнее было бы забрать Лизу не с Белорусского вокзала, а прямо из квартиры Легостаева. Ну что, скажите на милость, плохого в том, что за твоей подопечной заедут друзья? Если ты весь такой хороший и благородный, сам все должен прекрасно понимать.
И Лизе не пришлось бы ни свет ни заря тащиться на вокзал, дождалась бы их в тепле легостаевской квартиры. Или, может быть, этот московский благодетель боится, что понаедет всякая деревенщина, начнет с ним брататься да еще, чего доброго, задержится до самой весны?
Черт. Как обидно! Они же со Свешниковым интеллигентные люди, все прекрасно понимают. Ну расцеловали бы счастливо спасенную. Лизу, ну поблагодарили бы сердечно ее спасителя — и все. Конечно, если бы Легостаев предложил им немного передохнуть с дороги, они не отказались бы. Ну кофе там попить или покрепче что-нибудь... Но это лишь в том случае, если бы он искренне предложил, а не из вежливости.
Впрочем, о чем это она? Никто их к столу не позовет, их даже в дом не пригласили. Лена беспокойно заворочалась, устраиваясь поудобнее. Он хоть придет Лизку проводить? Интересно же посмотреть, что он за птица такая. Лене очень хотелось, чтобы на Легостаева посмотрел муж. У Свешникова было какое-то особенное, звериное чутье на людей, он бы сразу сказал, стоящий тот мужик или пустышка.
— Ну что ты не спишь? — Муж посмотрел на нее с тревогой.
— Да вот, не спится что-то.
— Болит что-нибудь? — Свешников сбросил скорость.
— Ничего не болит, просто думаю.
— О чем?
— О Лизе, о благодетеле ее. Странно это все, тебе не кажется?
Свешников пожал плечами, сказал успокаивающе:
|
|
|
