 |
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 6 глава
|
|
|
|
— Да, — Тина скрестила на груди руки, — раньше у меня не было сломано три ребра и не была отбита почка.
Мишка дернулся, как от удара, побледнел так, словно это он побывал в той переделке, заговорил, медленно подбирая слова:
— Я, собственно говоря, поэтому и пришел. Братаны волнуются...
— Что я сдам их милиции? — Тина нервно усмехнулась.
— А ты сдашь? — Он так и не притронулся к стакану с водой.
— Я думаю над этим, — сказала она зло.
— Они не виноваты, они просто...
—...Хотели меня проучить, — закончила она за него. — Они проучили, я надолго запомню их науку. Ты пришел их защищать?
— Они не виноваты! — упрямо повторил Мишка. — Паутинка, они же мои братаны!
— Братаны! — От этого ненавистного слова в душе всколыхнулась старая обида. — А что же ты не остановил своих братанов, когда они шли меня убивать?! Ты же знал!
По тому, как он напрягся, по виноватому взгляду стало ясно — Мишка знал.
— Ты сама виновата! Ты бросила меня, унизила! Они бы не поняли.
— Твои братаны? — уточнила Тина. — А тебе так важно, что они о тебе подумают?
— Они мои лучшие друзья.
— А я твоя девушка. Была. — Она как-то вдруг потеряла интерес к разговору. Если бы Мишка попросил прощения, пусть не за себя, пусть за тех уродов, она бы постаралась понять и простить. Но он не считал виноватыми ни себя, ни их. А как же любовь? Та, самая первая, хрупкая, как мартовский подснежник? И обещания беречь и защищать...
Дед оказался прав. Дед разбирался в людях намного лучше, чем Тина. А она... она выбрала не того друга.
— Уходи, нам больше не о чем разговаривать.
— Что мне им передать? — спросил он резко.
— Передай, что они скоты и подонки.
— Смелая, да?! — в Мишкиных глазах разгорался недобрый огонь. — А повторения не боишься? Думаешь, если под твоей дверью стоят эти волкодавы, то тебя уже и не достать?!
|
|
|
— Ты мне угрожаешь?
Как обидно! Первая любовь должна закончиться грустно или трагично, как в бабы-Любиных книжках, но никогда финал не должен быть таким мерзким.
— Просто предупреждаю. — Мишкин голос вдруг смягчился, стал даже ласковым: — Паутинка, я обещал им, что сумею тебя уломать. Если ты не перестанешь дурить, я ничего не смогу для тебя сделать.
— Уходи. — Тина устало потерла виски. — Уходи, пока я не позвала волкодавов...
— Ах ты... — Мишка шагнул ей навстречу. Наверное, он бы ее ударил, не испугался бы даже охранников, если бы в этот самый момент в кухню не ворвалась баба Люба.
— А ну, пошел вон, сучье отродье! Нечего мне девочку расстраивать! — взвизгнула она и перетянула Мишку кухонным полотенцем.
Тот взвыл от неожиданности, метнулся к двери, едва не врезался в одного из телохранителей.
— Все в порядке? — спросил охранник, переводя взгляд с подбоченившейся бабы Любы на Тину.
— Все нормально, соколик! — баба Люба кокетливо поправила выбившуюся из-под пестрой косынки седую прядь. — Я нашу Клементинку никому в обиду не дам.
— Да, все хорошо, — Тина вымученно улыбнулась, спрятала за спину дрожащие руки.
— Если хочешь, я этого сопляка...
— Не хочу! И вообще, шли бы вы все, мне к экзаменам готовиться надо...
* * *
Первый экзамен по химии Тина сдала на четверку. На медаль ей теперь не вытянуть, но, принимая во внимание, что из-за травмы она потеряла больше месяца, четверка — это тоже неплохой результат.
На экзамены она пошла одна. Не хватало еще, чтобы за ней всюду хвостом ходили два амбала. И так уже в школе шушукаются, а по району ползут слухи, один нелепее другого. Люди дяди Васи настаивать не стали. Да и что ее охранять среди бела дня? От школы до дома десять минут ходьбы, нечего бояться.
Вообще-то, Тина боялась, понимала, что Мишкины братаны ее в покое не оставят, поэтому и не выходила из дому по вечерам. А днем-то что?
|
|
|
Оказалось, что она ошибалась и вероломство этих отморозков недооценила. До дома оставалось уже совсем ничего, когда ей в ноги с громким ревом бросился конопатый малыш лет шести.
— Там... там, — малыш махнул рукой в сторону стройки, — плохие мальчики кошку хотят повесить, — он заревел еще громче, кулаками размазывая по грязной мордашке слезы.
Тина в нерешительности посмотрела на забор, огораживающий стройку.
— Они ее сейчас убью-у-у-ут! — взвыл малыш и повис на Тининой руке.
— Еще день, — сказала она сама себе и нырнула в пролом в заборе.
Мальчишка не соврал: откуда-то из глубины стройки доносился пронзительный кошачий вой. Тина ускорила шаг...
...Да, малыш не соврал: кошку, облезлую дворовую Мурку, действительно убивали. Только не «плохие мальчики», а Мишкины братаны. Их было четверо, тот же состав...
— А вот и наша недотрога, — Вадик Певцов, из-за огромной щербины между передними зубами прозванный Щербатым, лучший друг Мишки, радостно осклабился. — Допрыгалась, Паутинка!
Надо было бежать, уносить ноги с этой чертовой стройки, но Тина словно окаменела. «Еще день, — билась в голове одна-единственная мысль, — еще день...»
Щербатый обернулся к рыжему коротышке, держащему за хвост дико подвывающую и изворачивающуюся кошку:
— Рыжий, брось ты эту тварь! Смотри, кто к нам в гости пожаловал!
Рыжий с видимой неохотой разжал руку, и бедная зверюга без присущей кошкам грации шлепнулась на землю, жалобно мяукнула и, припадая на переднюю лапу, бросилась прочь. В этот момент Тина ей позавидовала — кошка осталась жива, как и она сама месяц назад. Хорошо, что малыш не пошел вслед за ней на стройку...
— Плетень, дай-ка мне свой ремень, — не сводя глаз с Тины, Щербатый протянул руку к третьему из четверки, долговязому и нескладному Ваньке Стешко, прозванному Плетнем из-за почти двухметрового роста и болезненной худобы. — Мы тебя, Паутинка, бить не будем, — сказал Щербатый ласково, — мы тебя повесим. Вон там, — он кивнул на зависший метрах в трех от земли ковш экскаватора. — Завтра строители придут, а тут мертвая кошечка, — он плотоядно улыбнулся и скомандовал: — Колокол, вали ее!
|
|
|
В тот же момент кто-то сильно толкнул Тину в спину, швырнул на землю. Колокол, последний из четверки, пока Щербатый заговаривал ей зубы, напал сзади...
«Теперь все, теперь уже точно все», — подумала она, безуспешно пытаясь вырваться из лап Колокола.
— Теперь тебе кранты! — точно прочтя ее мысли, процедил Щербатый. — Мы ж тебя предупреждали, паскуда. По-хорошему хотели договориться. Небось жалеешь теперь, что не послушалась?
На шее захлестнулась кожаная петля, Тина зажмурилась. Перед внутренним взором встал грязный, в комьях засохшей глины экскаваторный ковш...
Неожиданно давление на спину ослабло, и смрадное чесночное дыхание Колокола исчезло. Послышался вой, такой же жалобный и пронзительный, как тот, что издавала давешняя несчастная кошка. Тина открыла глаза — выл Щербатый, выл и баюкал сломанную руку. Рядом, подтянув ноги к животу, корчился бледный как смерть Плетень. Колокола и рыжего в поле зрения не было.
— Ну что же ты за оторва такая, а? — Чьи-то руки бережно обхватили Тину за плечи, поставили на ноги. — Как ты?
Она всхлипнула и снова осела на землю, снизу вверх глядя на своего телохранителя.
— Эх, и влетит же нам за тебя от Игнатыча, — сказал он с досадой.
— А он не узнает, — Тина попыталась улыбнуться. — Мы ему не скажем.
— Не скажет она! Ишь, защитница выискалась! — проворчал охранник. — Что это за отморозки такие?
Не отвлекаясь от разговора, он ловко врезал по уху попытавшему было сбежать Щербатому. Щербатый заскулил еще громче. С земли в унисон ему подвывал так и не рискнувший встать Плетень. Тина со смесью отвращения и страха посмотрела на своих недавних мучителей, тряхнула головой, сказала с неохотой:
— Так, знакомые.
— Хорошие у тебя знакомые.
— Их четверо было.
— С остальными Сергеич разберется. Ты пока иди домой, а я с этими молодчиками поболтаю.
Тина испуганно вцепилась в рукав его пиджака.
— Я сказал — иди домой, — повторил телохранитель.
— Вы их только...
— Не волнуйся. Я им просто объясню, как нужно вести себя с дамами. Как экзамен-то сдала?
— На четверку.
|
|
|
— Молодец. Поздравляю. Все, марш домой!
Домой Тина не шла, а бежала. Понимала, что с такими грозными защитниками ее больше никто не отважится тронуть, но все равно боялась так, что от страха дрожали коленки. Оказавшись в квартире, она первым делом заперла дверь на все замки, прижалась мокрой спиной к стене и расплакалась.
В дверь позвонили минут через сорок. К этому времени Тина уже успела взять себя в руки и даже немного успокоиться.
— Как дела? — Телохранитель Сергеич, тот, что постарше, окинул ее внимательным взглядом с ног до головы.
— Все в порядке, — буркнула Тина, впуская его в квартиру.
— Да я и вижу, что все в порядке. Почему нам сразу не сказала?
— Что «не сказала»?
— Что те ублюдочные со стройки уже нападали на тебя однажды?
— Откуда вы знаете? — В животе вдруг стало холодно и пусто.
— Так они же и рассказали, эти твои знакомые.
Тина попыталась представить, какими именно способами он выбивал признание из Мишкиных братанов, и нервно поежилась.
— Значит, так, Клементина, — телохранитель прошел на кухню, уселся за стол, — больше никакой самодеятельности. Теперь на прогулку будешь выходить только со мной или с Иваном.
— А на экзамены?
— И на экзамены, — сказал он жестко. — Эти четверо, конечно, тебя больше не тронут, но кто знает, сколько еще отморозков в вашем тихом городишке.
— Но...
— Никаких «но»! — прикрикнул он. — Это приказ.
Так она и жила еще целую неделю. Иван с Сергеичем, как и обещали, не отходили от нее ни на шаг и на следующий экзамен по русскому они явились теплой компанией, своим появлением взбаламутив всю школу.
Диктант Тина написала на пятерку — языки всегда давались ей легко, — и телохранители, к которым за неделю она уже успела привыкнуть, устроили ей праздник с тортом и кока-колой. На празднике в качестве почетного гостя присутствовала баба Люба, не трезвая, но и не слишком пьяная, так, в легком подпитии. Соседка провозглашала здравицы за Тину, а Ивана с Сергеичем называла ласково сынками. В общем, вечер прошел в теплой и дружеской обстановке, а утром следующего дня Тинина жизнь изменилась раз и навсегда.
Утром приехал дядя Вася. Он зашел в квартиру в сопровождении неприметного сухонького мужичка, одетого со щегольской небрежностью в белую льняную «тройку» и остроносые «чешуйчатые» туфли. Мужичок уставился на Тину пронзительным взглядом темно-карих, почти черных глаз. Взгляд этот так не вязался с общим легкомысленно-франтоватым видом, что Тина невольно поежилась.
— Здравствуй, Клементина, — первым заговорил дядя Вася.
— Здравствуйте, — она вежливо улыбнулась.
— А у нас для тебя хорошие новости, — дядя Вася сделал драматическую паузу. — Экспертиза все подтвердила.
|
|
|
— Что? — Она почувствовала, как от волнения запылали щеки.
Мужчина в «тройке» властным жестом отодвинул внушительного дядю Васю и сказал без тени улыбки:
— Экспертиза подтвердила, что ты моя дочь...
* * *
—...Эта сгодится? — Тина сунула в руки Яну бутылку.
Он скользнул равнодушным взглядом по этикетке, кивнул.
До отеля мадам Розы шли молча. Он откупорил бутылку и через каждый шаг отхлебывал прямо из горла мерзкое, отдающее сивушными маслами пойло. Девчонка шла чуть поодаль, краем глаза Ян видел, как она неодобрительно косится на бутылку. Плевать! Он твердо решил напиться этим вечером, и он напьется! Завтра голова будет раскалываться от адской боли, но это завтра. До этого еще нужно дожить...
На входе в отель они столкнулись с мадам Розой, которая, бросив быстрый взгляд на бутылку, что-то коротко сказала Тине.
— Что ей нужно? — проворчал Ян.
— Она говорит, что это плохой сорт виски, — Тина улыбнулась мадам Розе, — и что от него бывает очень тяжелое похмелье.
— Передай, что я благодарен за заботу.
Хозяйка выслушала Тину, покивала головой, снова что-то проговорила.
— А сейчас что не так?
— Все так. Она желает нам хорошо провести вечер.
Ян галантно поклонился мадам Розе, улыбнулся самой обаятельной из своих улыбок, сказал:
— Можете не волноваться на этот счет, мне дорог каждый прожитый час. Вечер не пропадет бездарно.
Он не стал ждать, когда хозяйка ответит, а Тина переведет, направился вверх по лестнице.
В номере было тихо, только из распахнутой настежь балконной двери просачивались едва слышные звуки ночного города. Ян, не раздеваясь, рухнул на кровать, бутылку поставил на пол у изголовья. Тина прошмыгнула в ванную, откуда через минуту послышался звук льющейся воды.
Как невежливо! Оставила его одного, лишила своего общества. На кой черт, спрашивается, он взял с собой эту перелетную пташку?! Ян сделал большой глоток виски, закашлялся — мерзость! А все эта маленькая неблагодарная бродяжка. Он ведь дал ей достаточно денег, чтобы купить приличное виски, а она притащила это пойло. Наверняка специально, в отместку за то, что он лишил ее удовольствия пошататься по ночному Парижу. Женщины — вообще коварные существа, и эта ничем не лучше остальных. Ян опять потянулся за бутылкой. Следующий глоток уже не показался таким уж отвратительным — видать, уже привык. Человек ко всему привыкает, в любых условиях пытается выжить и приспособиться...
Бутылка опустела уже больше чем наполовину, а Тина все не выходила из ванной. Ян прислушался — кажется, вода больше не льется. Воображение, подстегнутое алкоголем, живо нарисовало чудесную картинку: ванна на львиных лапах, до краев наполненная горячей водой, а в ванне — Клементина, волосы мокрые, из пенной шапки соблазнительно выглядывают белые плечи и чуть-чуть грудь. Этого «чуть-чуть», намека на намек, Яну хватило, чтобы почувствовать себя живым. Мертвецы же ведь не мечтают о юных девах и не испытывают томления вполне определенного рода. Даже потенциальным мертвецам, заключившим со смертью пакт о ненападении, чужды подобные страсти, а ему вот, оказывается, еще не чужды. А Тина заперлась в ванной и не желает выходить. И плевать ей на то, что для него сейчас ценен каждый момент, особенно такой жизненный....
У нее есть еще пять минут. Ровно пять минут до полуночи. А когда часы пробьют двенадцать, карета превратится в тыкву, лошади в мышей, а он вышибет эту проклятую дверь.
Допитый залпом виски придал Яну сил и решительности, но не терпения. Он не стал ждать полуночи, встал с кровати, постучался в запертую дверь ванной. Ему никто не ответил.
— Эй, открой! — сказал он решительно. Решительность всегда действовала на женщин безотказно.
Увы, девочка-пташка оказалась неприятным исключением.
— Клементина, предупреждаю — я сейчас вышибу дверь! — дожидаться ответа Ян не стал, и тихое «входи» потонуло в его разъяренном реве.
...Дверь оказалась не заперта. К сожалению, Ян понял это слишком поздно, когда сила инерции уже швырнула его на чугунную ванну, кстати, пустую. Он чудом сохранил равновесие и не рухнул в ее лаково поблескивающее нутро, но успел больно врезаться коленом о бортик.
— Я же сказала, что открыто, — послышалось из глубины комнаты.
Ян поднял голову — Тина сидела на подоконнике у распахнутого настежь окна, подтянув к подбородку коленки. Ну конечно, где же еще сидеть девочке-пташке?! На ней был махровый гостиничный халат, судя по закатанным рукавам, изрядно ей большой. Лицо, отмытое от косметики, казалось юным и невинным. Удачная мистификация — невинные девицы не летают с незнакомым мужиком в чужую страну, и не опаивают его дешевым виски, и не провоцируют на идиотские поступки, и не обманывают его надежд...
— Я не услышал. — Ян, прихрамывая, подошел к окну.
Девчонка попыталась спрыгнуть с подоконника, но он не позволил, поймал за узкие лодыжки, сжал так, что она поморщилась.
— Ты пьян.
— Твоими стараниями, Пташка. — На ее левой щиколотке болталась цепочка с летучей мышкой, точно такой же, как в пупке.
— Я не заставляла тебя пить.
— А кто купил мне виски?
— А кто дал мне денег на выпивку?
— Могла бы и не покупать. — Его ладонь заскользила вверх, девчонка дернулась, предприняла еще одну безуспешную попытку спрыгнуть с подоконника. — Ты обещала показать мне свой пирсинг. Помнишь?
— Я передумала. — Тонкие пальцы с черными коготками больно вцепились ему в волосы.
— Обещания надо выполнять. — Узел на халате поддался на удивление легко, Ян затаил дыхание.
Серебряная летучая мышь с красными камушками вместо глаз показалась ему апофеозом красоты и изящества. И пупок, и живот, и все остальное...
Тина рывком запрокинула его голову, заглянула в глаза, сказала со смесью злости и нежности:
— Дурак! Какой же ты дурак!
...Ян курил на балконе и прислушивался к шепоту ночного города. Уже давно перевалило за полночь, и стрелки часов подбирались к четырем утра, и Тина уже крепко спала аккурат в самой ложбинке между сдвинутыми кроватями, а он все не шел в постель. И не потому, что не хотел спать — хотел и еще как! — просто отмеренного ему срока стало на один день меньше, и каждая минута бодрствования имела теперь для него особенную ценность. Теперь Ян понимал, что чувствует осужденный на смертную казнь. Он сам переживал все это, этап за этапом. И неверие — нет, со мной такого не может произойти, с кем угодно, Господи, только не со мной! И обиду — почему именно я?! И страх, липкий, одуряющий, превращающий цивилизованного человека в стремящееся любой ценой выжить животное. И протест — я этого не допущу, обведу судьбу вокруг пальца! Все это уже оказалось пережито и выстрадано за два прожитых дня. Наверное, впереди еще будет смирение, покорность неизбежному, а пока... а пока он на каком-то неклассифицируемом, промежуточном этапе, когда жизнь — яркая и удивительно осязаемая, и каждый ее момент воспринимается до боли остро и четко, и кажется, что так хорошо, как есть сейчас, никогда не было и не будет. А может, это и не этап вовсе, а во всем виноват Париж с его атмосферой вечного праздника и обнаженной романтики? Может быть, в этом городе все люди начинают чувствовать так остро, и его чудесное открытие — это никакой не эксклюзив, а всего лишь маленькая бусинка в ожерелье закономерностей? Определенно, во всем виноват Париж. Здесь даже мысли рождаются не привычно лаконичные, а приправленные легким флером поэзии. Ян загасил сигарету, вернулся в комнату, присел на край кровати. Тина тут же завозилась, недовольно заворчала, но не проснулась.
Вот кому хорошо. Вот у кого все впереди. Ему повезло, что она согласилась скрасить его парижскую жизнь. С ней так здорово. Славная девочка, чистая и открытая. А весь ее неформатный образ, дурацкий макияж, черный лак и одежда балаганной актрисульки — это шелуха. С возрастом это пройдет. Жаль, что он не увидит, какой она станет. Было бы интересно узнать, в какую бабочку трансформируется эта маленькая готическая гусеница.
Ян прилег на кровать, забросил за голову руки, хотел еще минуту-другую полюбоваться затейливым кружевом теней на потолке, но в ту же секунду провалился в глубокий сон.
Разбудил его запах свежесваренного кофе и сдобы. Ян открыл глаза. Тина сидела на кровати в полной боевой экипировке, размалеванная, как индеец, вышедший на тропу войны.
— Напомни-ка мне, дорогая, ты с вечера не умывалась или это свежая раскраска? — спросил он, зевая.
— Конечно, свежая! Ты что, кто ж ложится спать с накрашенным лицом?! — отозвалась она. — Кофе будешь?
— Буду, а откуда он? — Ян сел, в голове что-то мелко задребезжало. Он тут же напрягся, выжидая, во что выльется это дребезжание. Оказалось, вполне сносно — легкое головокружение и ломота в висках. После вчерашнего возлияния можно считать, что он еще легко отделался. Возможно, даже таблетку пить не придется.
— Мадам Роза готовит постояльцам завтраки. Ничего особенного: кофе и круассаны. Вставай, умывайся.
— Хочу кофе в постель! — потребовал Ян и грозно нахмурился.
— От круассанов в постели будут крошки, — подбоченилась Тина, но по хитрющей улыбке было видно — она подаст ему и кофе, и круассаны, и сама уляжется рядышком.
Вышло почти так, как он и предполагал, только жизнь внесла кое-какие коррективы: легкий завтрак плавно перетек в детскую возню, детская возня закончилась поцелуями, ну и так далее по списку. В общем, до ванной Ян добрался очень не скоро, а Тине пришлось заново рисовать себе лицо.
— Какие планы на сегодня? — поинтересовалась она, пряча в торбу косметичку.
— Пойдем к Эйфелевой башне. — Ян поймал настороженный взгляд девушки, сказал успокаивающе: — Не волнуйся, Пташка, вчерашний инцидент больше не повторится.
— С чего ты взял, что я волнуюсь? — она упрямо вздернула подбородок. — Меня, чтоб ты знал, приступом меланхолии не напугаешь. Ты еще не в курсе, как виртуозно я сама умею хандрить.
— Дань субкультуре, понимаю. — Ян привлек ее к себе, поцеловал в самый кончик густо напудренного носа.
— Не дань субкультуре, а особенности личности, — поправила Тина. — Ну, пойдем, что ли?
При свете дня Эйфелева башня Яна не то чтобы разочаровала, но впечатлила далеко не так сильно, как ночная ее ипостась, однако в удовольствии подняться на смотровую площадку он себе решил не отказывать. А вот Тина неожиданно заартачилась.
— Иди один.
— Почему? Ты не хочешь увидеть Париж с высоты птичьего полета?
— Я уже видела Париж с высоты птичьего полета.
— Но тогда меня не было рядом, пойдем, Пташка! — Он взял ее за руку.
— Я подожду тебя здесь, — она мягко, но решительно высвободилась. — Ты не волнуйся, я буду ждать сколько потребуется.
— Что-то не так? — Ян притянул ее к себе, заглянул в глаза.
Тина долго молчала, а потом сказала с вызовом:
— Можешь смеяться, но я боюсь высоты.
Он действительно рассмеялся.
— Пташка, не морочь мне голову! Ты не боишься высоты! Я своими собственными глазами видел, как ты стояла на перилах моста.
— Стояла, — она согласно кивнула, — но тогда были особые обстоятельства...
Ян помнил, какие это были особые обстоятельства, и жадный маслянистый блеск голодной реки тоже помнил. Хорошо, что сейчас Пташка боится. Раз боится, значит, та дурь, которая загнала ее на перила старого моста, уже выветрилась.
— Знаешь что, — он беззаботно улыбнулся, — я, пожалуй, тоже не пойду. Что я там не видел?!
— Ты не видел Париж с высоты птичьего полета, — она робко улыбнулась в ответ.
— А давай-ка рванем на Елисейские Поля! Триумфальную арку я тоже еще не видел.
Они бродили по городу до ночи. Гуляли по улицам, глазели на дома, магазины и отели, перекусывали в кафе, спускались в метро, чтобы выйти на поверхность уже на другом конце города, слушали уличных музыкантов, кормили в парке шустрых уток, а потом еще пару часов на «перекладных» добирались до отеля мадам Розы. Они вымотались и устали, как после тяжелой работы, и в то же время чувствовали себя счастливыми и свободными.
— Мне до смерти нравится Париж, — сказал Ян, затаскивая хихикающую Тину в ванну. — Мне нравится Париж и очень нравишься ты.
* * *
...Отец?! Этот мужчина, почти старик, — ее отец?! Он же ровесник ее деда!
— Что, девочка, я кажусь тебе слишком старым? — Прозорливость этого человека, ее отца, заставила Тину покраснеть. — Не смущайся, на правду обижаются только дураки, — он улыбнулся и сразу помолодел лет на двадцать. — Ну, давай знакомиться!
Она кивнула, робко улыбнулась в ответ и даже отважилась протянуть незнакомцу, своему отцу, руку.
— Меня зовут Клементина.
— Клементина — очень красивое имя. И ты тоже настоящая красавица, совсем как твоя мама. — Его рукопожатие было мягким, но крепким. — А меня зовут Яков Романович Щирый, но я буду рад, если ты станешь называть меня папой.
Он не спешил выпускать Тинину ладонь из своей руки, угольно-черные глаза внимательно изучали ее лицо. Их холодный блеск не смогла смягчить даже приветливая улыбка.
— Хорошо, — Тина осторожно высвободила свою руку. Яков Романович, ее отец, выжидающе приподнял одну бровь. — Хорошо, папа, — поправилась она.
Он удовлетворенно кивнул, обернулся к дяде Васе:
— Игнатыч, я бы хотел побыть наедине со своей дочерью.
— Как скажете. — Дядя Вася протянул ему черный кожаный портфель, ободряюще улыбнулся Тине и скрылся за дверью.
— Угостишь меня чаем? — спросил отец, когда они остались вдвоем.
— Да, конечно! — встрепенулась Тина.
— Обращайся ко мне на «ты». — Он, не снимая своих «чешуйчатых» туфель, прошел на кухню, уселся за стол, на то самое место, где раньше любил сидеть дед.
Тина поставила на огонь чайник, застыла у окна.
— Присядь, — отец кивнул на соседнюю табуретку.
Она послушно села напротив, внимательно посмотрела на разложенные на столе документы.
— Что это?
— Вот это, — отец ткнул пальцем в одну из бумажек, — результаты генетической экспертизы. Я привез их специально, чтобы у тебя не осталось никакого сомнения касательно нашего с тобой родства. Здесь все очень сложно, ты просто прочти заключение.
Тина взяла листок в руки, попыталась вникнуть в то, что там было написано. Несколько раз пробежав глазами заключение, она отложила документ.
— А здесь доказательства того, что нас с твоей мамой связывали теплые чувства.
Отец придвинул к ней бумажный конверт. Оттуда на стол высыпались фотографии. На каждой — женщина и мужчина. Вот они держатся за руки, вот радостно улыбаются, на одной фотографии даже целуются. Женщина, очень красивая, с глазами в пол-лица, с аристократическим носом и нервным вырезом ноздрей, с фигурой фотомодели и копной каштановых волос, — это ее мама, очень молодая и романтичная. А мужчина... отец почти не изменился за эти годы: все та же франтоватая небрежность в одежде, все тот же пронзительный взгляд. У ее родителей была очень большая разница в возрасте, лет двадцать, а то и больше, но оба они выглядели довольными жизнью и счастливыми. Если, конечно, можно доверять старым фотографиям.
— Вы долго встречались? — отважилась спросить Тина.
— Примерно полгода, — взгляд отца потеплел. — Твоя мама приехала в Москву поступать в театральный, — он улыбнулся. — Все красивые провинциалки мечтают поступить именно в театральный. Разумеется, она провалилась на первом же экзамене. Зато встретила меня. Я должен быть честен с тобой, это не была любовь с первого взгляда. Я был слишком стар для нее, она слишком наивна для меня. Мы оба прекрасно понимали, что наш союз непрочен и недолог, но нам было хорошо друг с другом. Я постарался, чтобы твоя мама не пожалела ни об одном дне, прожитом со мной. Я снял ей квартиру, устроил на хорошую работу, развлекал и оберегал ее, как умел. Однажды я даже поймал себя на мысли, что наш ни к чему не обязывающий роман может перерасти во что-то более серьезное, во всяком случае, я уже был к этому готов и готовил ее. А она исчезла... — отец надолго замолчал. — Она не взяла с собой ни одной вещи, подаренной мною, оставила даже драгоценности. Я решил, что у нее появился другой. Если бы я был моложе и глупее, я бы перевернул пол-Москвы, чтобы найти ее, но к тому моменту я уже достаточно долго пожил на свете, чтобы научиться философски относиться к ударам судьбы. Я просто постарался ее забыть, и мне это почти удалось.
— А фотографии? — спросила Тина.
— Про фотографии я тоже забыл, вспомнил лишь пару недель назад, когда узнал о твоем существовании.
— Почему она ушла?
— Девочка, ты задаешь вопрос, который я задавал себе сотни раз, — отец отхлебнул из своей чашки. — Теперь я жалею, что не пошел на поводу у чувств и не отыскал ее. Возможно, нам с тобой не пришлось бы впихивать семнадцать лет жизни в один короткий разговор. Сейчас я знаю, что тогда твою маму забрал твой дед. Приехать в столицу навестить любимую дочь-студентку и узнать, что она содержанка стареющего плейбоя, — такой удар немногие бы вынесли, но твой дед оказался крепким орешком. Он просто забрал блудную дочь домой. А потом выяснилось, что блудная дочь беременна, и поделать с этим уже ничего нельзя, остается только смириться. Наверное, твой дед бы смирился, если бы она не умерла во время родов... Я могу ошибаться, но мне кажется, что он не отдал тебя мне из-за ненависти. Человек так устроен — когда случается несчастье, ему проще найти виноватого, чем смириться. Твой дед ненавидел меня и покарал тем же оружием — лишил меня дочери.
Тина задумалась, раньше она никогда не рассматривала свои сложные отношения с дедом под таким углом. Впрочем, ничего удивительного, она ведь даже не догадывалась о существовании отца и не могла подумать, что дед может наказывать и еще кого-то кроме нее.
— У тебя есть ко мне еще какие-нибудь вопросы? — спросил отец. — Если есть, то задавай их сейчас, потому что позже я, возможно, не захочу на них отвечать честно.
— Почему он написал вам... тебе?
Отец пожал плечами.
— В письме твой дед не раскрывал мотивы своего поступка, просто сообщил твои паспортные данные и адрес и написал, что я, вероятно, являюсь твоим биологическим отцом.
Тина разочарованно вздохнула — дед остался верен себе до конца.
— Но я могу предположить, что таким образом он пытался позаботиться о тебе.
— Но вы... ты же мог отказаться от меня.
Губы отца растянулись в подобии улыбки.
— Клементина, мужчина может отказаться от родного ребенка в тридцать лет, когда он еще сам по сути своей эгоистичный ребенок, но в шестьдесят пять на такие вещи уже смотрят совсем с иной позиции. Твой дед был почти моим ровесником, и он знал, что делает. Все, на этом вопросы закончены? — Отец выразительно посмотрел на часы.
|
|
|
