 |
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 12 глава
|
|
|
|
Тина не стала скандалить и устраивать сцен. Общение с отцом кое-чему ее научило, спорить бесполезно. Но как же Пилат?..
Пилат известие об ее отъезде воспринял удивительно спокойно.
— Не волнуйся, моя королева, Лондон — это еще не край света. К тому же городок симпатичный. Ничего не изменится, я буду к тебе прилетать.
* * *
Лондон ее не сломал. Наоборот, он ей даже понравился. Не сразу, а постепенно, с каждым прожитым днем Тина узнавала что-то новое, что-то такое, что примиряло ее с решением отца. Оказалось, что у нее способности к языкам, английский не сложнее французского и при определенной усидчивости и желании его запросто можно выучить.
В том университете, где она училась, было довольно много русских студентов. Все та же «золотая молодежь», только бойко болтающая на английском и относящаяся к своим менее продвинутым московским собратьям со снисходительным пренебрежением истинных лондонцев. Тину же чаще всего принимали за парижанку. Может быть, из-за имени, может, из-за ее французского. Она не открещивалась, чувствовать себя парижанкой было забавно. Кстати, к ее неформатному виду здесь относились терпимо: не таращились, не показывали пальцем, не называли чокнутой, во всяком случае, в глаза.
В первый же месяц Тининой ссылки прилетел Пилат, а она, глупая, боялась, что он ее забудет, найдет себе новую королеву. Пилата ее страхи смешили. «Клементина, королеву выбирают только один раз. Я выбрал, теперь нас разлучит только смерть».
Кто мог тогда подумать, что эти слова окажутся пророческими?..
Пилат погиб через полгода, в один из своих ставших уже привычными визитов в Лондон. Проводил Тину до дома, сказал, что ему нужно кое с кем встретиться, и ушел. Девушка не волновалась, через два дня должен был состояться ежегодный фестиваль готов, Пилат принимал участие в его организации. Она забила тревогу на следующий день, когда он так и не вернулся.
|
|
|
Его тело нашли на третьи сутки после исчезновения, как раз в разгар фестиваля, выловили из Темзы... В полиции сказали, что это несчастный случай, что в крови Пилата обнаружен убийственный коктейль из алкоголя и наркотиков, скорее всего он просто упал с моста в реку. «Трагическая случайность, мэм...»
Тина не верила в трагическую случайность. Пилат никогда не употреблял наркотики и очень мало пил. Он не мог вот просто так взять и упасть в Темзу... У нее не было доказательств, но она подозревала отца. К тому времени девушка стала уже достаточно взрослой, чтобы понимать, что он за человек. Выбившийся в политическую элиту бывший криминальный авторитет, сменивший сферу деятельности, но не отказавшийся от старых методов работы. Об этом никогда не говорили вслух, в СМИ Яков Романович Щирый упоминался исключительно как талантливый политик, удачливый бизнесмен и меценат, радеющий за светлое будущее России, но Тина чувствовала, что за внешним благолепием и мизантропией скрывается страшная суть...
Мишка со своими «братанами», бедная Ласточка, теперь вот Пилат... Отец перекраивал Тинину жизнь, как сорняки, выпалывал людей, которые могли представлять угрозу для его единственной дочери, по-своему облегчал ей принятие «правильного решения». И она не могла ничего с этим поделать.
Тина вернулась в Москву вместе с телом Пилата. У него были красивые похороны — готы знают, как правильно обставить переход из одного мира в другой. Тина не плакала, королева готов не плачет ни при каких обстоятельствах, да и Пилат бы не одобрил. Она сняла корону сразу после похорон, отреклась от сумрачного престола, отказалась от глупых, никому не нужных регалий.
|
|
|
Заезжать домой Тина не стала, от дома она тоже отреклась. И от отца. Все, у нее больше никого нет, она сирота...
В аэропорту ее ждал дядя Вася. Один, без привычных ребят из охраны.
— Здравствуй, девочка. — Дядя Вася не был святым — на службе у отца святым не место, — но он всегда, с самого первого дня, относился к Тине по-доброму, не ломал ее и не ставил перед выбором.
— Здравствуйте, — она ответила на его крепкое рукопожатие.
— Уже улетаешь? Не хочешь заехать домой?
Тина пожала плечами. По большому счету, поместье никогда не было ее домом.
— Твой отец волнуется.
— У меня нет отца, — она сказала это, глядя прямо в холодные глаза дяди Васи.
Он неодобрительно покачал головой.
— Твоему отцу будет больно узнать это, девочка.
— Мне тоже больно, — она упрямо тряхнула головой. — Пилата убили. Только не говорите, что не знаете, кто такой Пилат.
— Не буду, я знал, с кем ты встречаешься.
— Больше не встречаюсь, — отрезала Тина.
— Сочувствую.
— Мне не нужно сочувствие, мне нужен Пилат, — она до крови закусила губу, — а отец его убил.
— Тина...
— Да, я знаю, — она не дала ему договорить, — вонючий панк — не пара дочери самого Щирого. Избавиться от него так же просто, как от Ласточки.
— Девочка, ты не понимаешь, что говоришь. — Дядя Вася попытался обнять ее за плечи, но она вырвалась.
— Нет, это раньше я ничего не понимала! — она потерла глаза. — Извините, скоро мой рейс.
— Подожди. — Дядя Вася достал из кармана пиджака маленький серебряный крестик, положил Тине на ладонь: — Вот, Анна Леопольдовна просила отдать тебе это.
— Спасибо, — Тина сжала крестик в кулаке. — Скажите ей, что я очень благодарна.
— А что передать твоему отцу?
— У меня нет отца.
— Тина!
— Скажите, что я оценила его заботу. Скажите, что дальше я буду жить своим умом и своими силами. Больше мне от него ничего не нужно.
— Жить своими силами тяжело, девочка.
— Я справлюсь, дядя Вася...
Тина и в самом деле справилась, обставила свою жизнь по собственному желанию, без отцовских денег и советов. Да, ей было тяжело, но она устроилась на работу в один из лондонских клубов для готов, сначала официанткой, а спустя год уже администратором. Днем она училась, а по ночам работала. Спала урывками, иногда всего по несколько часов в сутки, но была совершенно счастлива.
|
|
|
Так прошло четыре года, Тина окончила университет и уже стала подыскивать работу по специальности, когда однажды в маленькой квартирке, которую она снимала вдвоем с приятельницей-голландкой, появился дядя Вася. За прошедшие годы он совершенно не изменился, выглядел так, словно время не имеет над ним власти.
— Девочка, ты должна поехать со мной, — сказал он, не здороваясь.
— Нет! — Она не собиралась никуда ехать. Ну почему они наконец не оставят ее в покое?!
— Твой отец умер вчера вечером, завтра похороны.
Отец умер. Тина прислушалась к себе и ничего не почувствовала. Она привыкла думать об отце как о чужом человеке.
— Ты должна быть на похоронах, — сказал дядя Вася и устало потер переносицу.
— Нет. — Она отступила на шаг. — Я никому ничего не должна...
— Слушай ты, маленькая идиотка! — Дядя Вася поймал ее за шиворот, грубо встряхнул. — Твой отец исполнил твою просьбу, позволил тебе жить своей жизнью. Все эти годы он каждый день порывался связаться с тобой и поговорить, но он уважал твой выбор.
— Отпустите меня!
— Только после того, как ты меня выслушаешь. — Глаза дяди Васи были близко-близко, в них плескалось бешенство пополам с болью.
Тина перестала вырываться, прошептала:
— Я вас слушаю.
— Ты должна присутствовать на похоронах. Это его последняя воля. Он не хотел уходить, не попрощавшись со своей единственной дочерью.
— От чего он умер?
— Сердце. — Дядя Вася разжал кулак. — Второй инфаркт за два года. Он не выдержал...
— Когда надо вылетать?
— Прямо сейчас, я уже заказал нам билеты.
* * *
Дом, о котором она старалась забыть все эти годы, был полон людей.
— Явилась! — Амалия презрительно поморщилась, краем расшитого батистового платочка смахнула несуществующую слезу. — Прилетела, неблагодарная! И плевать тебе на чужие проблемы. Я только год как похоронила мужа, а теперь вот... такое горе.
«Какое горе?» — хотелось спросить Тине, но она не стала. Понимала, что броня Амалии непробиваема, что нет ей дела ни до кого, что смерть одного из влиятельнейших людей страны — это всего лишь повод покрасоваться перед телекамерами да примерить новое черное платье от Армани. Тина смерила Амалию презрительным взглядом и не удостоила ни единым словом.
|
|
|
— Все так же панкуешь, деточка? — Серафим улыбался ей одними уголками губ, разглядывал с брезгливым любопытством. — Не надоело еще дурью маяться? Вроде бы уже не маленькая девочка.
— А ты все так же бездельничаешь? — Тина улыбнулась точно так же. — Не надоело жить за чужой счет? Вроде бы уже и немаленький мальчик.
Улыбка Серафима поблекла, а в глазах зажегся злой огонь. Она угадала: за истекшие годы ничего не изменилось, Серафим по-прежнему прожигает жизнь и сестричкины сбережения заодно.
— Клементина! — обычно сдержанная и чопорная Анна Леопольдовна заключила ее в свои объятья. — Как хорошо, что вы вернулись!
Вот кого подкосила смерть отца! Несгибаемая леди выглядела подавленной и потерянной. Ее глаза были сухими, но бледное и осунувшееся лицо свидетельствовало не об одной бессонной ночи.
— Она не вернулась, — Амалия смяла платочек. — Она прилетела, как стервятник на запах падали.
Тина почувствовала, как напряглась Анна Леопольдовна, успокаивающе погладила ее по руке.
Клементина уже не семнадцатилетняя девочка, над которой можно безнаказанно издеваться, жизнь научила ее давать сдачу.
— Так и ты вроде как прилетела, — она в упор посмотрела на Амалию. — Нашла информационный повод выгулять новое платье и попасть в светскую хронику?
— Ах, ты! — Какое-то мгновение казалось, что Амалия бросится на нее с кулаками, но вмешался Серафим. Он обнял сестру за плечи, сказал с плохо скрываемой угрозой:
— Амалия, потерпи еще один день. Пусть эта бродяжка поиграет в убитую горем дочь, а потом...
— Что потом? — Тина вздернула подбородок.
— А потом ты уберешься отсюда ко всем чертям! Или ты думаешь, что после всего, что ты натворила, старик оставил тебе хоть копейку?!
— Вам, я думаю, тоже ничего не перепадет, вы ведь даже не родственники. Так в чем проблема, Серафим?
— Ты отстала от жизни в своем Лондоне. — Амалия взяла себя в руки и теперь с сосредоточенной заинтересованностью рассматривала свой маникюр. — Даже странно, что Белый тебя не предупредил... Тебя не было здесь четыре года, за это время кое-что изменилось. Два месяца назад мы с твоим отцом расписались. — Она победно улыбнулась. — И теперь я дважды вдова. Надо же такому случиться!
— Дорогая моя сестрица, ты не просто дважды вдова, ты очень состоятельная вдова, — усмехнулся Серафим. — А ты, — он посмотрел Тине в глаза, — снова никто! Бродяжка-побирушка! Ты свалишь обратно в свою Англию сразу после похорон и сделаешь так, чтобы мы больше никогда о тебе не услышали.
|
|
|
— И если будешь достаточно благоразумной, — Амалия перестала рассматривать свой маникюр, — я могу подбросить тебе кое-что из своей старой одежды. У тебя же, по всему видать, с этим делом напряженка.
Слова новоиспеченной мачехи и Серафима оставили Тину равнодушной. Даже решение отца, на склоне лет связавшего свою жизнь с такой пираньей, как Амалия, ее нисколько не волновало. Девушку больше волновало явное несоответствие того, что происходило в поместье, и того, о чем рассказывал дядя Вася. Жаль, что нельзя поговорить с ним прямо сейчас. Сразу из аэропорта он отправился по каким-то неотложным делам, а то бы она спросила, к чему все это вранье о безутешном отце и зачем он выманил ее из Лондона.
— Не стоит, свое барахло можешь оставить себе.
Тина поправила сползающую с плеча сумку. Дядя Вася почти не оставил ей времени на сборы, так что с собой она захватила только самое необходимое: смену одежды, косметику, зубную щетку и кредитную карту. Все это уместилось в холщовой сумке, внушительной и очень удобной.
— Анна Леопольдовна, — она улыбнулась домоправительнице, — вы не проводите меня в мою комнату?
— А разве тут есть что-то твое? — многозначительно фыркнула Амалия.
— Я провожу! — Анна Леопольдовна расправила плечи. — Там уже все готово. Следуйте за мной, Клементина.
«Следуйте за мной» — совсем как пять лет назад. Мир изменился, отец умер, но домоправительница по-прежнему оставалась блюстительницей традиций и этикета.
Кажется, в доме не так давно сделали ремонт, все казалось чужим и незнакомым, даже ее комната. А может, это она сама изменилась? Скорее всего...
Тина бросила сумку на кровать, посмотрела на застывшую на пороге домоправительницу, сказала:
— Анна Леопольдовна, я умираю, так есть хочу.
На лице домоправительницы появилась тень улыбки:
— Конечно, Тина, у Надежды Ефремовны уже готов ужин.
А вот кухня осталась прежней, как и ее хозяйка. Увидев Тину, Надежда Ефремовна выронила половник, с тихим всхлипом повисла у нее на шее.
— Приехала, негодница, а мы уже и не чаяли! — Она чуть отстранилась, сказала с упреком: — А что ж так поздно приехала-то?
— Надежда Ефремовна, девочка устала с дороги и хочет есть. — На помощь Тине пришла Анна Леопольдовна.
— Так сейчас! Что ж, я нашу девочку не покормлю?! — Повариха бросилась к плите, засуетилась, загремела посудой, проворчала, не отрываясь от своих занятий: — А что за одежки-то на тебе, прости господи?
Тина виновато улыбнулась, подтянула сползший чулок, посмотрела на домоправительницу:
— Анна Леопольдовна, я с собой не взяла ничего подходящего из одежды. Надо бы в город съездить.
— Я все приготовила, Клементина, на всякий случай. Амалия с Серафимом утверждали, что вы не прилетите, но мы с Надеждой Ефремовной знали...
— Да, да, знали! — поддержала ее повариха. — Чтобы ты да не прилетела на похороны родного папеньки?! — она всхлипнула, вытерла глаза краем передника. — Не гадюке ж этой крашеной хоронить нашего Якова Романыча!
Тине, которая лететь на похороны отца не собиралась, вдруг стало стыдно. Может быть, в отце было что-то хорошее, если эти чудесные женщины так искренне скорбят о его кончине? Теперь уже неважно, ей этого все равно не узнать. Четыре года отчуждения не прошли даром, но волю отца она исполнит, проводит его в последний путь, и плевать, что подумают остальные...
...Отца хоронили в Москве с почти президентскими почестями. Гроб красного дерева, море цветов, скорбящие знаменитости, торжественная музыка и проникновенные речи. Репортер, прорвавшийся на церемонию, но остановленный бдительными ребятами дяди Васи. У гроба — самые близкие. Безутешная вдова в элегантном черном платье и шляпке с густой вуалью, чтобы скрывать горе от любопытных взглядов. Ее бережно поддерживает под локоток Серафим, непривычно торжественный и безмерно стильный. Рядом Серебряный, за минувшие годы поседевший почти полностью, но все еще молодой и поджарый. Серебряный нервно вертит в руках незажженную сигарету, наверное, очень хочет, но не решается закурить. По правую руку от него дядя Вася с непроницаемым лицом. По левую — сама Тина, в черном брючном костюме, с волосами, стянутыми в строгий пучок, в солнцезащитных очках. За очками удобно прятать свое смятение, а еще наблюдать за остальными.
На гроб с телом отца она старалась не смотреть, знала, что это проявление трусости, но ничего не могла с собой поделать, не чувствовала в себе ни сил, ни морального права. Но по-настоящему ей стало страшно, когда пришла пора прощаться. Сердце разрывали противоречивые чувства: и ненависть, и жалость, и чувство вины пополам с какой-то необъяснимой обреченностью. Четыре года назад Тина вычеркнула этого человека из своей жизни, а три дня назад он ушел из жизни на самом деле, и когда это случилось, ее не было рядом, и все, что между ними произошло, так и осталось неразрешенным. Отец не смог полюбить ее по-настоящему, она не смогла его простить...
— Прощай, папа. — Тина коснулась губами холодной щеки, резко выпрямилась, отошла от гроба.
После похорон были поминки в ресторане. На поминках Тина решила не оставаться: у нее были обязательства только перед отцом, но не перед этими незнакомыми людьми. До ночного рейса на Лондон еще есть время, она успеет съездить в поместье, переодеться и попрощаться с Надеждой Ефремовной. Надо только предупредить дядю Васю и Анну Леопольдовну. Найти их в толпе приглашенных не удалось, и девушка решила, что в крайнем случае можно будет написать прощальную записку или позвонить им уже из Лондона.
Дом встретил ее настороженной тишиной. У Тины вдруг возникло ощущение, что он тоже скорбит по хозяину. Надежды Ефремовны на кухне не оказалось, девочка-горничная сказала, что той весь день нездоровилось, и она ушла домой пораньше. Вот так, попрощаться ни с кем не получилось, видно, не судьба.
До вылета оставалось семь часов, Тина прихватила из бара бутылку виски, удивительно дешевого, непонятно каким чудом затесавшегося в стройные ряды благородных коньяков и изысканных вин. Впрочем, для ее цели виски сгодится как нельзя лучше. Хочется банально напиться, залить едким зельем зарождающуюся где-то в глубине души боль. Она начнет прямо сейчас. Пару бокалов, не больше. Просто чтобы немного прийти в себя. А продолжить можно будет в аэропорту...
Тина взяла бутылку, на кухне нашла лед, поднялась в свою комнату. Виски, даже сильно разбавленный, был ужасный, под стать настроению. Она пристроила бутылку на прикроватной тумбочке, сняла костюм. Все, теперь в ванну...
Ни ванна, ни виски не помогли. Напряжение и душевная боль никуда не делись, волнами тошноты подкатывали к горлу, сжимали в тисках голову. Рукавом халата Тина протерла запотевшее зеркало, с тоской посмотрела на свое отражение. Нет, так не годится, проще выйти на улицу голой, чем с таким ужасным лицом.
На макияж ушло пять минут, доведенными до автоматизма движениями она подвела глаза, наложила пудру, накрасила губы. Все, здравствуй, привычная Тина, та самая, которой чужды сожаления и душевные терзания. Теперь можно выходить в люди.
—...Часы еще не пробили двенадцать, а Золушка уже сбежала! — Дверь в ее комнату была открыта, а на кровати, прямо в обуви, развалился Серафим. На кончик его остроносого ботинка налип сигаретный окурок. Зрелище это — и Серафим, и окурок — было настолько отвратительным, что Тину затошнило.
— Что ты здесь делаешь?! — Она поплотнее запахнула полы халата, покосилась на дверь.
— Не волнуйся на этот счет, племянница! Я ж с некоторых пор тебе вроде как дядюшка! — Серафим проследил за ее взглядом и плотоядно улыбнулся. — Я отпустил всех горничных.
— Зачем?
— Чтобы нам никто не помешал. Но если тебя смущает открытая дверь, я могу это исправить! — Он встал, потянулся, как сытый кот, запер дверь на замок.
— Убирайся!
Серафим отхлебнул из ее бутылки, брезгливо поморщился, спросил:
— Что за гадость ты пьешь, племянница?
— Пошел вон, я сказала!
— А вот это ты зря! — Он неодобрительно покачал головой. — Ты в моем доме по моей, можно сказать, милости. Не надо мне хамить!
— Это дом моего отца! — Она сделала осторожный шаг в сторону двери.
— Поправочка: это уже не дом твоего отца, а наша с Амалией собственность, так что не рыпайся. Давай договоримся по-хорошему. Ты мне нравишься. Не могу понять, что в тебе такого особенного, но, как бы то ни было, я готов предложить тебе содержание. Только для начала хочу убедиться, что ты того стоишь.
Он хочет убедиться... Тина бросилась к двери, но не успела. В один прыжок Серафим оказался рядом, поймал ее за пояс халата, швырнул на кровать.
— Ну что же ты?! Не надо бояться дядюшки Серафима. Если будешь хорошей девочкой, дядюшка Серафим купит тебе новую помаду и много-много черных платьев. Ты очень сексуальна в черном...
Под тяжестью навалившегося на нее тела Тина начала задыхаться, попытка высвободиться ни к чему не привела.
— Не ерепенься, сука! — От сильной оплеухи из глаз брызнули слезы. — Я же предупреждал тебя, со мной лучше не шутить! — Чужое, пахнущее перегаром дыхание опалило шею. — Сейчас мы с тобой...
...Рука нашарила что-то твердое и гладкое — бутылку с виски. Думать было некогда, Тина просто врезала Серафиму по голове. На многое не рассчитывала — слишком уж неловким был удар, — но, если повезет, боль его отвлечет, и ей удастся выбраться из комнаты.
Тине повезло: башка Серафима оказалась очень хрупкой, удара хватило, чтобы отправить новоявленного дядю в нокаут. Еще не до конца поверив в свою удачу, девушка выбралась из-под неподвижного тела, запахнула халат, осторожно дернула Серафима за рукав — никакой реакции: ни стона, ни движения. И поза такая... неестественная. Может, она его убила? Нет, разве можно убить бутылкой из-под виски? Тина спрыгнула с кровати, бестолково закружилась по комнате.
Все, ей конец! Можно сколько угодно рассказывать про самооборону, ей все равно не поверят. Свидетелей ведь нет! Зато есть бутылка, орудие убийства, и есть тело...
О, господи, ну как же это?! Ведь бутылка даже не разбилась, а он лежит и не дышит. Тина присмотрелась — точно не дышит! Надо было бы проверить пульс, но она не отважилась, торопливо, путаясь в вещах, оделась, сунула бутылку, орудие убийства, в сумку, потянулась за лежащим на комоде кошельком...
— Сука! — Громкий рев заставил ее испуганно взвизгнуть, метнуться к двери, сломя голову броситься вниз по лестнице.
Сверху послышался грохот.
— Далеко не убежишь, панкушка чертова! — Серафим, живой и более или менее здоровый, перегнулся через перила, всматриваясь в темноту внизу. — Убью, гадина!
Тина не стала ждать, когда он окончательно придет в себя и приступит к осуществлению своей угрозы, выскользнула на улицу.
Жив, слава тебе господи! Конечно, он выродок и заслуживает наказания, но она не убийца! От невероятного облегчения подкосились коленки, Тина едва не упала. Рано радоваться, нужно выбираться из поместья. Если Серафим решит устроить на нее охоту, здесь ей никто не поможет.
Она воспользовалась той самой лазейкой в стене, через которую когда-то, теперь уже невероятно давно, пыталась сбежать от отца. Ей повезло, несмотря на прошедшие годы, лазейка была на месте, но на этом везение кончилось. Уже выбравшись на шоссе, Тина вспомнила, что кошелек так и остался лежать на комоде. А в кошельке было все: деньги, кредитка.
Приплыли... Что теперь делать? Возвращаться обратно в поместье к озверевшему после ее выходки Серафиму? Это может оказаться опасным для жизни, особенно принимая во внимание его нынешнее бредово-пьяное состояние. Попытаться восстановить свою кредитку? Во-первых, для этого понадобится время, во-вторых, все банки уже давно закрыты, а в-третьих, до банка еще нужно как-то добраться. Остается только один вариант — дождаться утра и вернуться в поместье уже при свете дня. Серафим не посмеет ее тронуть при свидетелях. Идея казалась неплохой и даже разумной, да вот только где скоротать ночку?
Тина достала из сумки бутылку, сделала большой глоток. Виски опалил горло, горячей волной стек в желудок, на душе сразу потеплело. Подумаешь, ночь продержаться! На дворе лето, теплынь, а поблизости есть одно удивительное место. Второй глоток окончательно примирил ее с действительностью. Тина поудобнее приладила на плече сумку, свернула с основной трассы на одно из ее ответвлений. Идти оставалось недолго, всего какой-то километр.
...Мост был красивый, благородно-лаконичный, с изящными изгибами. Он поразил Тину еще пять лет назад. Было совершенно непонятно, что делает такой красавец в этой глуши, дорога-то «мертвая». За все время пути ей не повстречалась ни одна машина. В России такое часто бывает: дорога, которая никуда не ведет, здесь обычное дело. Наверное, как и мост, которым никто не пользуется.
Зачарованное место — Тине оно нравилось. Захотелось подойти поближе, посмотреть вниз, испугаться до потери сознания, так, чтобы страх стер из памяти все воспоминания.
Она с детства боялась высоты, а после гибели Пилата стала бояться еще и рек. Этот зачарованный мост являлся квинтэссенцией всех ее страхов: и высота, и река, а еще ветер. Странно, на дороге ветра нет, а на мосту есть...
Перила были широкими, если забраться на них, наверное, можно увидеть все сразу: и догорающий закат, и обманчиво спокойную гладь реки, и безжизненную ленту дороги. Надо только набраться смелости...
Тина знала, где искать смелость, — в бутылке с виски. Главное, не спешить, чтобы не переступить тонкую грань между отвагой и безрассудством. Пить смелость надо осторожно, маленькими глоточками...
* * *
Уже неделю Ян был женатым мужчиной и за каждый прожитый день он неустанно благодарил судьбу. Ему в жены досталась удивительная женщина: красивая, мудрая, сильная. Ее оптимизма и какой-то необъяснимой, граничащей с фанатизмом веры хватало на них двоих. Ян даже начал надеяться, что сможет протянуть больше, чем три недели. Рядом с такой женщиной, как Тина, он будет зубами цепляться за жизнь, бороться до последнего. Только бы не упустить момент, когда придет время уходить. Тина не должна видеть его беспомощным, он оградит ее от этого. Пусть она спорит, говорит, что останется с ним до конца, он уже принял решение. Потом, когда все закончится, с ней свяжется его адвокат, Ян уже составил завещание и сделал необходимые распоряжения.
Думать о собственной смерти было по-прежнему страшно. Правда, теперь к страху добавилась еще и светлая грусть, легкая горчинка, как от хорошего коньяка...
В дверь их номера громко постучали. Интересно, кто это? Тина с мадам Розой отправились в город по каким-то неотложным женским делам и грозились вернуться ближе к вечеру, а сейчас еще только половина десятого утра. Может быть, это Пьер, супруг мадам Розы, пришел пригласить Яна на партию в шахматы? С недавних пор их шахматные баталии стали доброй традицией.
За дверью был не Пьер. За дверью был Шурик...
— Шурик, что ты?.. — Договорить Ян не успел — сложился пополам от удара под дых.
— Нашел стервеца! — сказал друг с мрачным удовлетворением и, аккуратно прикрыв за собой дверь, прошел в номер.
— С ума сошел?! Больно же! — прохрипел Ян.
— Больно ему! Это еще не больно, это пока только разминка. — Шурик хотел было ухватить его за шиворот, но тут уж Ян не сплоховал, провел подсечку, опрокинул друга на пол, сам навалился сверху.
— Пусти! — заорал тот. — Пусти, поговорить надо!
— Разговоры с мордобоя не начинают, — проворчал Ян, помогая Шурику встать на ноги. — Как ты меня нашел?
— Представляешь, с трудом! — огрызнулся тот, отряхивая брюки. — Пришлось частного детектива нанимать. Бешеные бабки на него потратил, между прочим. Ну ты, старик, и выкинул фортель! Что это, черт побери, такое на тебя нашло?! Захотел гульнуть от Алины, любовнице Париж показать?! Понимаю и даже в некотором роде одобряю, но я-то тут при чем?! Почему не предупредил лучшего друга? — Шурик перевел дух и продолжил: — Бизнес, опять же, бросил на мои сутулые плечи, никаких ЦУ мне не оставил. Немиров, не мне тебе говорить, что дела так не делаются. Может, у тебя этот, кризис среднего возраста, раньше времени развился? Или после обследования на радостях решил в загул уйти?
— На радостях?! — Ян озадаченно потер подбородок. Конечно, его друг Шурик юморист и затейник, но «радость» — это, пожалуй, перебор даже для него.
— Кстати, за тобой должок, я врачу бутылочку «Хеннесси» из собственных запасов выделил, да еще и соврал, что это от тебя, чтобы человек не думал, что ты жмот и хамло неблагодарное. Он тебе и лечение прописал, массажиста хотел хорошего посоветовать.
— Массажиста, — Ян криво усмехнулся. — Шурик, где ты видел, чтобы опухоль головного мозга вылечивалась массажем?
— А у кого опухоль? — Шурик испуганно выпучил глаза.
— У меня, дорогой. У меня.
— У тебя?! Господи, а что же ты молчал?! Когда узнал-то?
— Вот тогда и узнал, на компьютерном обследовании, — сказал Ян зло. — Слушай, Шурик, кончай дурака валять. Мне, понимаешь ли, не до смеха.
— Это на том самом обследовании или на каком-нибудь другом? — переспросил друг.
— На том самом.
— Так откуда ты знаешь? Ты же даже к доктору не зашел, сразу слинял куда-то.
— А что заходить, когда и так все ясно?
— Что тебе ясно?
— Что у меня опухоль мозга, и жить мне осталось совсем ничего.
— Кто сказал?
— Да врач твой!
— Подожди, — Шурик потряс головой, — а как он тебе мог это сказать, если ты к нему не заходил?
— Он не мне сказал, а коллеге своему.
— Что?
— Что у меня опухоль со всеми вытекающими. Все, Шурик, кончай этот балаган!
Друг повел себя как-то совсем уж неадекватно: похлопал Яна по плечу и, давясь хохотом, замычал что-то нечленораздельное.
— Очень весело, — Ян поморщился, отошел к окну. — А еще лучший друг...
— Значит, ты бросил все к хренам, когда решил, что у тебя опухоль мозга?! — не унимался друг.
— Я не решил, я знаю, — буркнул Ян. — А ты мог бы проявить хоть немного уважения к чужой беде.
— Знаешь что, Немиров, с сегодняшнего дня ты должен называть меня не иначе как крестной феей.
— Пошла в жопу, крестная фея!
— Дурак, — сказал друг неожиданно серьезно. — Нет у тебя никакой опухоли! Не знаю, что ты там подслушал в клинике, только речь, сто пудов, шла не о тебе! У тебя не опухоль, дурачина! У тебя самый обыкновенный остеохондроз! Физиопроцедуры и массаж — вот что тебе нужно, а ты уже о вечном думаешь.
— Остеохондроз?.. — Комната вдруг закачалась и поплыла. Чтобы удержаться на ногах, пришлось схватиться за стену.
|
|
|
