 |
Вы к нам теперь совсем не приходите, Кемаль-бей
|
|
|
|
Когда для летней рекламной кампании первого турецкого лимонада «Мельтем», переживавшего в те дни тяжелую схватку с «Кока-колой» и похожими иностранными марками, было решено пригласить Папатью — режиссером рекламного ролика тоже выбрали Фериду-на, и я, не выдержав, воспротивился. Борьба со старыми друзьями, от которых я отдалился, хотя не держал на них зла, разбивала мне сердце.
Заим прекрасно знал, что Папатья работает на «Лимон-фильм». Мы договорились с ним пообедать в «Фойе», чтобы все обсудить.
— «Кока-кола» дает своим торговым представителям кредит, дарит пластиковые рекламные панно, рассылает календари, подарки. Нам за ними не угнаться, — жаловался Заим. — А подростки как обезьяны. Стоит им увидеть Марадону с «Кока-колой», то им уже все равно, что «Мельтем» дешевле, полезнее, что его делают в Турции. Они предпочтут колу.
— Не сердись, и я теперь пью кока-колу.
— Я тоже... — вздохнул Заим. — Да какая разница, что мы пьем? А Папатья укрепит наши позиции в провинции. Но что она за человек? Ей можно доверять?
— Не знаю. Жадная, нищая девочка. Мать — бывшая ресторанная певичка. Отец неизвестен. Что еще тебя интересует?
— Мы же вкладываем такие деньги. Если она потом засветится где-нибудь с танцем живота, или снимется в эротической картине, или еще что-нибудь... Например, станет известно, что у нее богатый женатый любовник... В провинции такого не потерпят. Говорят, она встречается с мужем твоей Фюсун...
Мне не понравилось, с каким выражением лица он произнес «твоей Фюсун». Он будто говорил: «Уж ты-то этот сброд хорошо знаешь».
— «Мельтем» в провинции больше любят? — я желал обойти все намеки.
Заима, который стремился вести европейский образ жизни, беспокоило, что «Мельтем», появившийся на рынке с рекламой, в которой участвовала немецкая модель Инге, не смог завоевать популярность в кругу состоятельных стамбульцев и у жителей больших городов.
|
|
|
— Да, в провинции нас любят, — подтвердил За-им. — У людей там вкус не испорчен, поэтому они больше турки, чем мы! Но ты не обижайся и не отговаривай меня... Я хорошо понимаю, что ты испытываешь к Фюсун. В наше время любовь, длящаяся долгие годы, вызывает огромное уважение, кто бы что ни говорил.
— А кто что говорит?
— Никто и ничего, — Заим явно не желал продолжать тему.
Эти слова означали: «В обществе о тебе все забыли». Разговор не клеился, Заим скрывал правду, потому что не хотел меня обижать, и я был ему за это признателен. Он улыбнулся—открыто, по-дружески; его улыбка вселяла уверенность. Но мне почему-то стало больно, что меня забыли в моем прежнем кругу, в кругу друзей. На его вопрос о делах я ответил:
— Все хорошо. Мы с Фюсун поженимся. Я вернусь с ней в общество... Конечно, если эти отвратительные сплетники смогут меня простить.
— Друг мой, не обращай на них внимания, — утешал меня Заим. — За три дня обо всем забудут. По твоему лицу, по твоим глазам видно, что у тебя все в порядке. Когда я услышал о Феридуне, то подумал, что Фюсун наконец возьмется за ум.
— Откуда ты узнал о Феридуне?
— Да какая разница!
— Ладно! А твоя свадьба не намечается? — сменил я тему разговора. — Есть кандидатура на примете?
— Смотри, Хильми с Неслихан... — Заим посмотрел на вход.
— О-о-о, какие люди! — Хильми подошел к нашему столу.
Неслихан выглядела отлично. Да и Хильми тоже. Он не доверял портным из Бейоглу и всегда одевался в лучших магазинах Италии. У них был такой ухоженный, шикарный, благополучный вид, что любо-дорого посмотреть. Они улыбались, но в улыбке сквозила насмешка над всем, и я понял, что у меня так вести себя уже не получится. На мгновение мне показалось, что Неслихан смотрит на меня с испугом. Я пожал им руки, но был сдержан, потом занервничал из-за этого и почувствовал неловкость. А ведь я только что сказал Заиму, что вот-вот вернусь в то общество, которое глянцевые журналы претенциозно называли «большим светом». Мне захотелось попасть обратно в тот мир, где я жил с Фюсун, в Чукурджуму.
|
|
|
В «Фойе», как всегда, было много посетителей. Я рассматривал цветы в горшках, гладкие стены, роскошные лампы, словно припоминая старую фотографию приятного события. «Фойе» тоже постарел. Смогли бы ли мы когда-нибудь сидеть здесь с Фюсун, ни о чем не беспокоясь, наслаждаясь жизнью и тем, что мы вместе? «По всей вероятности, да», —уверял я себя.
— О чем-то ты замечтался, — прервал мои мысли Заим.
— Да просто перебираю все, что знаю о Папатье.
— Раз она этим летом станет лицом «Мельтема», ей надо будет бывать на наших вечеринках, на приемах. Что скажешь?
— О чем ты спрашиваешь?
— Нормальная ли она? Будет ли прилично себя вести?
— С чего бы ей вести себя неприлично? Она ведь актриса. К тому же звезда.
— И я как раз об этом. Знаешь, бывают такие кривляки, которые играют богачек в турецких фильмах... Чтобы нам не оказаться, как они.
Заим перенял это выражение от своей матери — «чтобы нам не оказаться, как они». Он, конечно, имел в виду обратное: «чтобы она не оказалась, как они». Подобным образом он относился ко всем, кто был ниже происхождением, и Папатья исключением не стала. Но я рассуждал разумно и решил, что сидеть с Заимом в «Фойе» и сердиться на узость его взглядов глупо.
Подошел метрдотель Сади, которого я знал много лет. Я спросил, какую рыбу он нам посоветует.
— Вы к нам теперь совсем не приходите, Кемаль-бей, —укоризненно покачал он головой. — И матушка ваша тоже не бывает.
— У матери после смерти отца пропало всякое желание ходить по ресторанам.
— А вы все же приводите госпожу, Кемаль-бей. Мы ее повеселим. Когда у Караханов умер отец, они привозили мать на обед три раза в неделю и сажали за стол у окна. Госпожа и обедала, и отвлекалась, разглядывая прохожих.
— Знаю я эту женщину... Она старинных порядков, как из гарема... — пояснил Заим. — Черкешенка, зеленоглазая, все еще красивая, хотя ей за семьдесят. Так какую ты нам рыбу дашь?
|
|
|
Иногда Сади изображал нерешительность; «Пагр, барабулька, рыба-меч, морской язык»,—перечисляя названия, он умудрялся, бровями и усами, шевелящимися вверх-вниз, сообщать подробные сведения о вкусе и качестве рыбы. Иногда сокращал свой доклад:
— Я подам вам сегодня жареного морского окуня, Заим-бей. Ничего другого не советую.
— А что на гарнир?
— Что желаете. Вареный картофель, руккола.
— А на закуску?
— Соленый тунец этого года.
— Еще красного лука принеси, — попросил Заим, не поднимая головы от меню.
Он открыл последнюю страницу, где было написано «Напитки».
— Ну вот, прекрасно! «Пепси», «Анкарская содовая», даже «Эльван» есть, а «Мельтема» опять нет! — возмутился Заим.
— Да ведь ваши раз завозят, а больше не приезжают. Пустые бутылки неделями за кассой стоят, — посетовал Сади.
— Ты прав. Развозка по Стамбулу у нас никудышная, — согласился Заим. Он повернулся ко мне: —Ты же знаешь, как все происходит. Как дела у «Сат-Са-та»? Может, поможешь нам с транспортом?
— О «Сат-Сате» забудь, — сказал я. — Осман с Тур-гаем открыли новую компанию, нас обходят. Как отец умер, братом завладела жадность.
Заиму не понравилось, что мы говорим о наших проблемах при Сади. «Ты нам лучше по двойной порции ракы „Клуб" со льдом принеси», — велел он ему. Когда Сади удалился, Заим нахмурился:
— Твой дорогой Осман тоже хочет с нами работать.
— Я мешать не буду, — сказал я. — Не собираюсь обижаться на тебя за то, что ты работаешь с Османом. Делай как знаешь. Какие еще новости?
Заим сразу понял, что под словом «новости» я подразумеваю «общество», и, желая повеселить меня, рассказал несколько забавных историй. Кораблестроитель Повен посадил на мель ржавый сухогруз у берега между Тузлой и Байрамоглу. Надо сказать, что Повен скупал за границей ржавые, давно списанные и опасные для окружающей среды суда как металлолом; пользуясь связями во власти, он регистрировал их как настоящие дорогие корабли и, благодаря друзьям в правительстве, получал со взяткой беспроцентный кредит от «Фонда развития турецкого кораблестроения»; затем затапливал судно, и в качестве возмещения ему выплачивали огромные деньги от государственной страховой компании «Башак»; после продавал севшее на мель ржавое судно знакомым, занимавшимся торговлей железом, и таким образом, не вставая из-за стола, зарабатывал миллионы. После пары стаканчиков ракы Повен обычно принимался хвастаться: «Я — самый большой дилетант по части кораблей, никогда в жизни даже на корабле не был».
|
|
|
— Его махинации, конечно, вышли наружу. Очередное судно он затопил, чтобы далеко не ездить, прямо у дачи, которую подарил любовнице. На этот раз на него все нажаловались, потому что произошло это рядом с садами и пляжами и море он испоганил. Любовница, говорят, ревела в три ручья.
— А еще?
— Авундуки и Менгерли потеряли все деньги, доверившись некоему ростовщику Денизу. Поэтому, говорят, Авундуки забирают дочь из лицея «Нотр Дам де Сион» и поспешно выдают замуж.
— Девушка-то у них некрасивая, деньги не помогут, — живо отреагировал я, потому что мне было интересно узнать все слухи. — К тому же кто доверяет ростовщику Денизу? Он, наверное, самый убогий из всех. Я и имя-то всего пару раз слышал.
— Ты кому-нибудь давал деньги в рост? — поинтересовался Заим. — Если слышал имя ростовщика, будешь ему доверять?
Все знали, что некоторые начали заниматься вложениями денег, бросив закусочные, торговлю шинами для грузовиков, и даже билетами Государственной лотереи. И мало кто выплачивал большие проценты. Но некоторые управляющие компании давали много рекламы, дело их быстро росло, так что им удавалось какое-то время держаться на плаву. ГЬворили, что даже профессора по экономике, которые презрительно морщили нос и вовсю критиковали их в газетах, не устояв перед обещанными высокими процентами, отдавали им деньги в рост, оправдываясь — «всего на пару месяцев».
— Я никуда деньги не вкладывал, — то было правдой. — И ни одна из наших компаний тоже.
— Там дают такой высокий процент, что заниматься обычным делом просто глупо. Если бы я отдал деньги, которые вложил в «Мельтем», в рост Кастелли, сегодня бы они увеличились в два раза.
Я почувствовал при этих словах пустоту и бессмысленность существования. Но объяснял это не глупостью мира, к которому принадлежал, или, если выразиться мягче, не отсутствием логичности в нем, а некоторой невьшосимои легкостью. Однако меня это не слишком огорчало, я воспринимал это даже со смехом и отчасти с гордостью.
— Что, «Мельтем» и в самом деле доходов не приносит? Я сказал не подумав, но Заим обиделся.
— Ладно, что делать? Мы доверяем Папатье, — снова вернулся он к началу разговора. — Надеюсь, она нас не опозорит. Я хочу, чтобы она исполнила рекламную песню «Мельтема» с «Серебряными листьями» на свадьбе Мехмеда и Нурджихан. Вся пресса будет там, в «Хилтоне».
|
|
|
Я растерянно молчал, потому что слышал впервые о свадьбе Мехмеда и Нурджихан.
— Знаю, тебя не пригласили, — пояснил Заим. — Но думал, ты уже слышал.
— Почему меня не зовут?»
— Об этом долго спорили, обсуждали. Как ты догадываешься, Сибель не хочет тебя видеть, заявляет категорично: «Если он придет, не приду я». Сибель—лучшая подруга Нурджихан. К тому же это она ее с Мехме-дом познакомила.
— Но Мехмед и мой близкий друг, — мне становилось нехорошо. — Можно сказать, что это и я их познакомил.
— Не делай из мухи слона и не расстраивайся.
— Почему все происходит так, как хочет Сибель? — возмутился я. Но, когда говорил, чувствовал, что не прав.
— В глазах общественности Сибель — жертва несправедливости, — сказал Заим. — Ты бросил ее после того, как жил с ней в доме на Босфоре и спал в одной кровати. Все только об этом и сплетничали потом. Матери приводили в пример дочерям. В назидание. Сибель держится стойко. А на тебя, конечно, она рассердилась. Сейчас все на стороне Сибель, только ты не бери в голову...
— Да и пусть, — выдохнул я, но не мог не думать об этом.
В молчании мы принялись за рыбу и ракы. Я прислушался к шагам хлопотавших официантов. Стоял ровный гул из смеха, голосов, звона приборов. «Никогда больше не приду сюда», — злоба не давала мне покоя. Но, даже уговаривая себя так поступить, знал, что люблю это место и что мир этот мой.
Заим рассказывал, что хочет купить этим летом скоростной катер, но прежде приобретет особый мотор, который можно крепить на корму, что обошел все магазины в Каракёе и не смог найти ничего стоящего.
— Ну все, перестань, хватит дуться, — сказал он внезапно. — Нельзя так расстраиваться из-за того, что не идешь на свадьбу в «Хилтоне». Будто не случалось так, что тебя не приглашали?
— Мне не нравится, что мои друзья избегают меня из-за Сибель.
— Никто тебя не избегает.
— Хорошо, а как бы ты поступил в этом случае?
— А как я должен был поступить? — наигранно спросил Заим. — Я, конечно же, хочу, чтобы ты пришел. Мы с тобой обычно прекрасно веселимся на свадьбах.
— Дело не в веселье, а в чем-то более важном.
— Сибель замечательная девушка, не такая, как все, — еще раз пытался вразумить меня Заим. — Ты ее обидел. К тому же выставил перед людьми в странном свете. Вместо того чтобы дуться и смотреть с яростью на меня, согласись с тем, что ты сделал, Кемаль. Поверь, что тогда вернуться к твоей прежней жизни будет гораздо легче.
— То есть ты считаешь, что я виноват, так? — вспылил я. Я продолжал этот разговор, зная, что вскоре пожалею: — Если девственность у нас до сих пор столь важна, то почему мы изображаем европейцев? Давай будем честными!
— Все честны... Единственное, в чем ты ошибаешься, это в том, что считаешь девственность частным вопросом. Какими бы европеизированными и современными мы ни были, для девушки в нашей стране эта тема по-прежнему важна.
— Ты сказал, что Сибель все равно...
— Даже если и так, обществу не безразлично, — сказал Заим. — Когда Белая Гвоздика написал про тебя гадкую статью, о тебе все заговорили. И ты из-за этого расстраиваешься, хотя тебе вроде все по барабану. Разве не так?
Уверен, Заим специально делал так, чтобы меня разозлить. Ну если он хочет, получит сполна. Разум подсказывал мне сдержаться, что я пожалею, но мне было уже не остановиться.
— Знаешь, Заим, дружище? — начал я. — Мне кажется, если Папатья споет рекламную песню в «Хилтоне» с «Серебряными листьями», это будет очень пошло, дешево и глупо.
— Но она же будет нас рекламировать... Ладно-ладно, хватит сердиться на меня...
— Будет заурядно...
— Э-э, да мы ведь и выбрали Папатью именно поэтому, — уверенно признался Заим.
Я приготовился к тому, что он попрекнет меня фильмом, который и вытащил эту заурядность наверх, но Заим был порядочным человеком, у него даже в мыслях не было подобного.
— Скажу тебе, как друг... — внезапно серьезно произнес он. — Милый Кемаль, не люди тебя избегают это ты начал избегать людей.
— И что я такого сделал?
— Ушел в себя. Наш мир показался тебе недостаточно интересным, недостаточно хорошим. Ты сделал какое-то важное открытие. Твоя любовь стала целью, которую необходимо достичь. Не сердись на нас...
— А ничего попроще быть не может? Мы занимались любовью, было приятно и здорово, а потом я влюбился... Любовь — такая штука. С ней чувствуешь смысл, чувствуешь связь с этим миром. Это никак не касается вас!
Слово «вас» само вырвалось у меня. На мгновение мне показалось, что Заим смотрит на меня откуда-то издалека. Теперь мы не могли быть близки, как раньше. Слушая меня, он слышал себя, свои слова. Я замечал это по выражению его лица. А ведь Заим умный человек, даже проницательный. Значит, он тоже на меня сердился. По его глазам видно было, что он от меня отдаляется, и я попрощался и со своим прошлым, и с Заимом.
— Ты слишком чувствительный, — он пытался быть помягче со мной. — За это я тебя и люблю.
— А что Мехмед говорит?
— Ты знаешь, что и он тебя любит. Но они с Нурд-жихан счастливы так, что ни ты, ни я понять не можем. Мехмед парит от счастья и хочет, чтобы его ничто, никакая проблема не запятнала.
— Понятно, — сухо процедил я и решил сменить тему. Заим сразу все понял.
— Не будь обидчивым, будь благоразумным, — посоветовал он.
— Ладно, ладно! — согласился я, и до конца обеда ни о чем важном мы больше не разговаривали.
Когда уходили Хильми с Неслихан, Заим, прощаясь с ними, пытался смягчить атмосферу шутками, но ничего не получалось. Роскошный вид Хильми и его жены сейчас казался мне немного ненатуральным, даже фальшивым. Я потерял связь со своей прошлой жизнью, со своим прежним кругом, со своими друзьями. Может, это меня и огорчало, но в тот момент душу огорчали месть и ярость.
Счет оплатил я. Мы с Заимом выходили из «Фойе» и внезапно искренне обнялись и расцеловались, как два старых друга, которые знают, что отправляются в долгое путешествие и не увидятся много лет. А потом разошлись.
Две недели спустя Мехмед позвонил мне в «Сат-Сат», долго извинялся, объясняя, почему не приглашает меня на свадьбу, и обмолвился, что Заим встречается с Сибель. Конечно, я был последним, кто об этом узнал.
Жизнь как любовь
Однажды вечером, когда мы собирались сесть за стол, я почувствовал, что в гостиной какая-то перемена, будто чего-то не хватало, и внимательно осмотрелся. Но все стояло на своих местах: кресла, телевизор, те же собачки. Стены комнаты почему-то показались мне чужими, словно их выкрасили в мрачный цвет. В те дни во мне крепло чувство, что жизнь не подчиняется сознанию и воле, а течет как любовь: что-то происходит с тобой и со мной, и это не зависит от разума, точно пребываешь в царстве грез. Я старался не будить себя, чтобы не сражаться с этими черными мыслями, не поддаться им. И решил не обращать внимание на все, что бы там ни происходило, — пусть все идет своим чередом. Беспокойство, которое вызывала во мне гостиная, я отогнал от себя.
Начавший тогда вещание турецкий канал культуры, подгадав к годовщине гибели Грейс Келли, показывал фильмы с ее участием. По четвергам, вечером, наш друг из «Копирки», известный актер Экрем, вел программу о кино. Он прятал листки со своими репликами за вазой, полной роз, чтобы не было видно, как у него трясутся от алкоголя руки. Экрем-бей читал витиеватые интеллектуальные тексты, сочиненные одним молодым кинокритиком, не особо в них разбираясь, но иногда, оторвавшись от бумажки, перед самым началом фильма, как под большим секретом, сообщал, что на каком-то фестивале имел счастье познакомиться «с американской красавицей, актрисой-княгиней» и что она очень любит турок. Он говорил все это с таким загадочным видом, будто у них с Грейс Келли был роман. Фюсун, которая в первые годы замужества немало наслышалась от Феридуна и его друзей о Грейс Келли, никогда не пропускала эти фильмы. А так как мне хотелось увидеть, как Фюсун смотрит на хрупкую, но цветущую и здоровую на вид кинодиву, каждый четверг я занимал свое место за столом.
В тот вечер мы смотрели «Окно во двор» Хичкока. Фильм, вместо того чтобы успокоить меня, произвел прямо противоположное действие. Эту картину я уже видел много лет назад, когда только и думал что о поцелуях Фюсун. Теперь ничто не утешало меня: ни впечатлительность моей красавицы, ни изящество и простодушие Грейс Келли... Меня мучило ощущение, какое бывает, когда не можешь вырваться из кошмарного сна, в котором тебе кажется, что комната, где ты находишься, постепенно сужается. Будто само Время начало давить на тебя.
Я приложил немало усилий, чтобы продемонстрировать это в Музее Невинности. Это чувство состоит из двух компонентов: переживаемое душевное состояние и мир, который ты видишь искаженным из-за него.
Ощущение нереальности происходящего немного похоже на состояние, испытываемое от спиртного или курения марихуаны. Но одновременно и какое-то другое. Будто до конца никак не можешь исчерпать этот, сейчас длящийся, отрезок времени. За ужином у Фюсун у меня не раз возникало чувство, будто мгновение настоящего перенесено куда-то за пределы этого дня. Мы часто смотрели фильмы с Грейс Келли, которые уже видели; наши застольные беседы повторяли одна другую, но причина загадочного чувства все же была иной. Мне казалось, будто я наблюдаю за настоящим издалека. Пока мое тело жило настоящим, я видел себя и Фюсун точно на сцене, словно мы актеры. Тело мое существовало здесь и сейчас, а душа смотрела на все издалека. Момент времени, где мы пребывали, я словно бы припоминал. И все собранное в Музее Невинности — это и есть мои воспоминания.
Переживать настоящее как восстановление сбывшегося — иллюзия, связанная с понятием времени. Это можно сравнить с детским восприятием, когда ребенок впервые сталкивается с рисунками на внимательность: например, надо найти семь отличий или одно небольшое. Такие игры вызывали у меня беспокойство, но и развлекали одновременно. В другой раз от меня требовалось «найти для короля выход из лабиринта, в котором он прячется», или показать, «в какую нору пролезть зайцу, чтобы выбраться из леса». Между тем на шестой год визитов к Фюсун застолья в их семье становились для меня все более тягостными. И Фюсун тем вечером это почувствовала.
— Что случилось, Кемаль? Тебе фильм не понравился?
— Нет, понравился.
— Тебе такие фильмы обычно не нравятся, — заметила она осторожно.
— Как раз наоборот, — возразил я и замолчал.
Внимание с ее стороны к моей грусти, к моему плохому настроению и к тому, что меня беспокоит, сам факт что она проявила участие за столом, при родителях, было особенным событием, и я смягчился, проронив пару слов одобрения о фильме и Грейс Келли.
— Все же у тебя сегодня очень плохое настроение. Не скрывай, пожалуйста, Кемаль, — просила Фюсун.
— Ладно... В этом доме что-то изменилось, чего-то не хватает, но никак не могу понять чего.
Все тут же переглянулись и рассмеялись.
— Лимон переехал в другую комнату, Кемаль-бей, — добродушно сказала тетя Несибе. — Мы все время удивлялись, как это вы до сих пор не заметили.
— И в самом деле, как я не заметил! А ведь я его очень люблю...
— Мы тоже его любим, — с гордостью произнесла Фюсун. — Я решила его нарисовать, вот клетку и забрала в другую комнату.
— Ты уже начала рисовать? Пожалуйста, покажи.
— Конечно.
Фюсун уже давно не делала рисунки птиц. Она бросила это занятие от хандры.
Мы вошли в дальнюю комнату, и я, раньше, чем самого Лимона, заметил недавно начатый рисунок.
— Феридун больше не приносит фотографий, — призналась Фюсун. —А я решила, чем рисовать с фотографии, лучше брать из жизни.
Ее спокойствие и то, что она говорила о Феридуне, словно их отношения остались в невозвратном прошлом, мгновенно вскружило мне голову. Однако я сдержался.
— Хорошо, что ты начала рисунок, Фюсун, красиво выходит, — задумчиво сказал я. — Лимон будет лучшей твоей работой. Говорят, если человек рассказывает о том, что хорошо знает, он добивается больших успехов в искусстве.
— Но реалистичной картинки не выйдет.
— То есть?
— Я не стану рисовать клетку. Лимон будет сидеть перед окном как свободная птица, только что сама прилетевшая.
В ту неделю я был на ужине у Кескинов еще три раза. После еды мы уходили в дальнюю комнату и обсуждали детали рисунка. Лимон без клетки казался счастливее, веселей. Потом говорили о том, чтобы поехать в Париж, в музеи.
Во вторник вечером я, глядя на свободного Лимона, произнес слова, которые заготовил заранее, хотя и волновался, как школьник:
— Милая, пора нам вместе уйти из этого дома, бросить эту жизнь,—прошептал я. — Жизнь коротка, годы проходят, а мы все упрямимся. Теперь пора нам быть вдвоем, уехать отсюда и стать счастливыми. — Фюсун делала вид, будто не слышит меня, но Лимон коротенько просвистел что-то в ответ. — Больше нам нечего бояться, нечего стесняться. Давай мы, ты и я, уйдем из этого дома и будем счастливы где-нибудь в другом месте, в нашем собственном доме, до конца наших дней. Тебе двадцать пять лет, у нас еще полвека жизни, Фюсун. За последние шесть лет мы немало вынесли, чтобы заслужить счастье на предстоящие пятьдесят! Теперь пойдем по жизни вдвоем. Хватит противиться, мы оба долго упрямились.
— Разве мы упрямились, Кемаль? А я и не знала. Не клади туда руку, птица пугается.
— Ничего он не пугается, смотри, ест у меня с руки. В нашем доме его место будет самым почетным.
— Папа сейчас забеспокоится, — сказала она, но как-то по-дружески, точно делилась со мной тайной.
В следующий четверг мы опять смотрели Хичкока— «Поймать вора». Но меня не интересовала Грейс Келли, я наблюдал за тем, как смотрит на нее Фюсун. Во всем — как билась у нее на шее синяя жилка, как шевелилась ее рука, лежавшая на столе, как она поправляла волосы и держала сигарету «Самсун»—я читал восторг от княгини-звезды.
Наедине Фюсун призналась: «Знаешь, Кемаль, говорят, у Грейс Келли тоже было плохо с математикой. И актрисой она стала после того, как была манекенщицей. Я только завидую ей, что она водила машину».
Рассказывая о фильме, Экрем-бей доверительно сообщил турецкому зрителю, будто речь шла о близком родственнике, что актриса погибла в автокатастрофе именно на той дороге и на том же самом углу, где ехала в злополучном фильме.
— Почему ты ей завидуешь?
— Не знаю. Когда она ведет машину, то кажется такой сильной, такой свободной. Наверное, поэтому.
— Если хочешь, я тебя немедленно научу.
— Нет-нет, не хочу.
— Фюсун, ты очень способная, я смогу научить тебя водить машину так, что ты получишь права за две недели и будешь спокойно ездить по Стамбулу. Стесняться тут нечего. Четин научил меня водить машину, когда мне было столько лет, сколько тебе. — Это было неправдой. —Тебе нужно только быть терпеливой и не нервничать, вот и все.
— Я терпеливая, — уверенно сказала Фюсун.
|
|
|
