 |
Александр Дюма. 13 страница
|
|
|
|
– Покончено, государыня, – Бог и святой Паскуале, мой покровитель, [248] помогли мне. Работа сделана, и сделана отлично, но обошлась она дорого.
С этими словами сбир положил на кресло плащ, в карманах которого звякнуло что-то металлическое.
Королева наблюдала за ним, причем взгляд ее выражал и любопытство и отвращение.
– Во сколько же? – спросила она.
– Один убит, трое ранены – только и всего.
– Ну что ж, вдове будет назначена пенсия, раненые получат вознаграждение.
Сбир поклонился в знак благодарности.
– Значит, их было несколько? – спросила королева.
– Нет, ваше величество, там был один; но то был лев, а не человек; мне пришлось бросить в него нож с расстояния в десять шагов, а не то и мне бы несдобровать.
– И чем же кончилось?
– Кончилось тем, что с ним справились.
– И вы силою отняли у него послание?
– Нет, государыня, он отдал его по доброй воле: он был мертв.
– О, – проронила королева, вздрогнув. – Значит, вам пришлось убить его?
– Разумеется, а может быть, и дважды. Но, клянусь честью, мне это было тяжело. Уж только ради вашего величества.
– Как? Тебе было тяжело убить француза? Я не думала, что ты такой мягкосердечный, когда речь идет о солдатах Республики.
– Он не француз, государыня, – ответил сбир, покачав головой.
– Что ты мне толкуешь?
– Никогда французу не удалось бы так чисто говорить на неаполитанском наречии, как говорил этот бедняга.
– Да уж не ошибся ли ты? – воскликнула королева. – Я ведь ясно указала тебе на француза, который ехал верхом из Капуа в Поццуоли.
– Так оно и есть, ваше величество, а из Поццуоли – на лодке ко дворцу королевы Джованны.
– Это адъютант генерала Шампионне.
– С ним-то мы и сразились. К тому же он сам любезно сказал нам, кто он такой.
|
|
|
– Значит, ты говорил с ним?
– Конечно, государыня. Услышав, что он болтает по-неаполитански как настоящий лаццароне, я испугался – не ошибиться бы, и я просто-напросто спросил у него, тот ли он, кого мне приказано убить.
– Дурак!
– Не такой уж я дурак, раз он ответил: «Тот самый».
– Он ответил: «Тот самый»?
– Ваше величество понимает, что он вполне мог бы ответить мне как-нибудь иначе; сказал бы, например, что он из Бассо Порто или с Порта Капуана, и тогда я оказался бы в великом затруднении, ибо никак не мог бы опровергнуть его. Однако, нет – он не стал выкручиваться. «Я тот, кого вы ищете». И – пиф-паф – два выстрела из пистолета, и двое оказываются на земле. Потом – трах-бах – и падают еще двое, сраженные двумя ударами сабли. Вероятно, он считал, что ложь ему не к лицу: благородный был человек, уверяю вас.
Услышав, как убийца расхваливает свою жертву, королева нахмурилась.
– И он умер?
– Да, государыня, умер.
– Куда же вы дели труп?
– А тут, признаюсь, ваше величество, как раз появился патруль, и так как, скомпрометировав себя, я тем самым скомпрометировал бы свою государыню, то я предоставил патрулю подобрать мертвых и перевязать раненых.
– В таком случае в нем опознают французского офицера.
– Основываясь на чем? Вот его плащ, его пистолеты и сабля – все это я подобрал. Да, он недурно владел и саблей и пистолетом, смею вас уверить. Что же касается документов, то их не оказалось, если не считать вот этого бумажника и скомканного письма, прилипшего к нему.
Тут сбир бросил на стол обагренный кровью сафьяновый бумажник; к нему действительно пристал измятый лист бумаги, похожий на письмо, – кровь запеклась, и комок прилип к сафьяну.
Сбир равнодушно разъединил их и бросил на стол.
Королева протянула руку, но она явно не решалась взяться за окровавленный бумажник, ибо прежде спросила:
|
|
|
– А с мундиром его что ты сделал?
– И мундир тоже мог бы подвести меня, но дело в том, что никакого мундира на нем не оказалось. Под плащом у него был бархатный сюртук с черным галуном. Прошла сильная гроза, и он, вероятно, оставил мундир у кого-нибудь из приятелей, а тот взамен одолжил ему сюртук.
– Странно! – заметила королева. – А ведь мне сообщили о нем вполне определенные данные. Впрочем, документы из этого бумажника должны развеять все наши сомнения.
Руками в перчатках она приоткрыла бумажник, причем кончики ее пальцев окрасились кровью, и вынула из него письмо с надписью:
Гражданину Тара, послу Французской республики в Неаполе.
Королева разломила печать с гербом Республики, развернула письмо и, едва прочитав первые строки, радостно вскрикнула.
По мере того как она пробегала глазами по строкам, радость ее возрастала, а дойдя до конца, она объявила:
– Ты бесценный человек, Паскуале. Я облагодетельствую тебя.
– Ваше величество обещает мне это уже давно, – заметил сбир.
– На этот раз, будь уверен, я сдержу слово. А пока вот тебе, для начала.
Она взяла лист бумаги и написала на нем несколько слов.
– Возьми чек на тысячу дукатов, пятьсот для тебя и пятьсот для твоих храбрецов.
– Благодарю, государыня, – ответил сбир; он подул на бумагу, чтобы высохли чернила, затем спрятал ее в карман. – Но я еще не сообщил вашему величеству всего, о чем хотел сообщить.
– А я еще не расспросила обо всем том, о чем должна расспросить. Но сначала дай мне еще раз прочитать письмо.
Королева опять прочла письмо и осталась при втором чтении столь же довольна им, как и при первом. Наконец, дочитав последние строки, она сказала:
– Так что же, мой верный Паскуале, ты хотел мне сказать?
– Я хотел сказать вам, государыня, что, поскольку этот молодой человек находился среди руин дворца королевы Джованны с половины двенадцатого до часа и обменял там свой военный мундир на гражданский сюртук, значит, он находился в руинах не один. Вероятно, у него имелись послания от его генерала не только к французскому послу, но и к другим лицам.
– Именно об этом и я думала, пока ты говорил, дорогой Паскуале. А насчет этих лиц у тебя нет никаких предположений?
|
|
|
– Нет еще. Но надеюсь, мы о них кое-что узнаем.
– Слушаю тебя, Паскуале, – сказала королева, обратив на него сверкающий взгляд.
– Из восьми человек, которыми я командовал этой ночью, я исключил двоих, решив, что шестерых достаточно, чтобы справиться с нашим адъютантом. Я чуть было жестоко не поплатился за свой просчет, но не в этом дело… Так вот, этих двоих я оставил в засаде под стеною дворца королевы Джованны, приказав им последовать за теми, кто выйдет до или после человека, которого я беру на себя, и постараться выяснить, кто они такие или, по крайней мере, где они живут.
– И что же?
– Так вот, ваше величество, я назначил им свидание возле статуи Джиганте и сейчас, с вашего разрешения, пойду узнать, стоят ли они на посту.
– Иди. Если они там – приведи их ко мне, я хочу сама расспросить их.
Паскуале Де Симоне исчез в коридоре, и, по мере того как он спускался по лестнице, шаги его доносились все тише и глуше.
Оставшись одна, королева рассеянно взглянула на стол и заметила вторую записку; сбир принял ее за какой-то комочек, прилипший к бумажнику, и вместе с ним бросил на стол.
Королеве так не терпелось прочитать письмо генерала Шампионне и она была так рада, когда прочла его, что совсем забыла об этой записке.
То было послание, написанное на изящной бумаге; почерк был женский, тонкий, аристократический; с первых же слов королева поняла, что в руках у нее любовная записка.
Оно начиналось словами: «Саrо Nicolino». [249]
К огорчению королевы, кровь почти совсем залила страницу; можно было только различить дату – 20 сентября – и понять, что пишущая очень сожалеет, что не может прийти на обычное свидание, ибо обязана сопровождать королеву, отправляющуюся встречать адмирала Нельсона.
Подпись состояла всего лишь из одной буквы – «Э».
Тут королева пришла в полное недоумение.
Письмо женщины, письмо любовное, письмо, помеченное 20 сентября, наконец, письмо дамы, которая извиняется, что вынуждена отменить свидание то той причине, что обязана сопровождать королеву, – не могло быть обращено к адъютанту генерала Шампионне, который 20 сентября, то есть за три дня до этого, еще находился в пятидесяти льё от Неаполя.
|
|
|
Возможно было одно только объяснение, и оно сразу же мелькнуло в проницательном уме королевы.
Письмо это, по-видимому, находилось в кармане того сюртука, который во дворце королевы Джованны был дан на время посланцу генерала Шампионне одним из его приспешников. Адъютант переложил свой бумажник из мундира в тот карман сюртука, где лежало письмо; кровь из раны приклеила письмо к бумажнику, хотя между этими двумя предметами не было ничего общего.
Тут королева поднялась, подошла к креслу, на которое Паскуале положил плащ, осмотрела его и, распахнув, увидела портупею с саблей и пистолетами.
Плащ был самый обыкновенный, какие положены по уставу французским кавалерийским офицерам.
Сабля, как и плащ, была уставного образца; по-видимому, она принадлежала владельцу плаща. Иное дело – пистолеты.
На щегольских пистолетах работы неаполитанской королевской мануфактуры сверкали серебряные позолоченные украшения, на рукоятках красовался герб с буквой «И».
Постепенно на загадочное происшествие проливался луч света. Пистолеты, несомненно, принадлежали тому самому Николино, кому было адресовано письмо.
В ожидании дальнейших расследований королева отложила в сторону и пистолет и письмо – тут уже имелась какая-то зацепка, что может привести к истине.
В эту минуту Симоне возвратился, сопровождаемый двумя своими подручными. Однако сведения, сообщенные ими, ничего не разъясняли.
Спустя минут пять-шесть после появления адъютанта им показалось, что от берега удаляется лодка с тремя мужчинами; она, видно, двигалась в сторону виллы, пользуясь тем, что море стало спокойнее.
Двое мужчин гребли.
Однако рассуждать об этой лодке было бессмысленно; она, естественно, ускользала от сбиров, поскольку они не могли последовать за ней.
Зато почти в ту же минуту у ворот, выходящих на дорогу к Позиллипо, показались три других человека; предварительно убедившись, что дорога свободна, они вышли, тщательно затворив за собою ворота. Но они не стали спускаться по дороге в сторону Мерджеллины, как молодой адъютант, а пошли вверх к вилле Лукулла.
Двое сбиров направились вслед за этими тремя незнакомцами.
Шагов приблизительно через сотню один из троих стал взбираться на холм справа, потом вышел на тропинку и скрылся за кактусами и алоэ; этот был, по-видимому, совсем юн, судя по легкости, с какой он карабкался по склону, и по его свежему голосу, когда он крикнул друзьям:
– До свидания!
Те тоже взобрались на холм, только помедленнее, и наг правились по другой тропинке, которая, обогнув склон холма и повернув в сторону Неаполя, должна была привести их в Вомеро.
|
|
|
Сбиры устремились было за ними по той же тропинке, однако двое неизвестных заметили, что их выслеживают, каждый тотчас вынул из-за пояса по паре пистолетов, и оба, приостановившись, крикнули им:
– Ни шагу дальше! Иначе вам конец!
Угроза была произнесена голосом, не оставлявшим ни малейшего сомнения в том, что она будет осуществлена, а потому сбиры, не имевшие приказа доводить дело до крайности да и не располагавшие иным оружием, кроме ножей, прекратили слежку и удовольствовались тем, что проводили неизвестных взглядом, пока те не скрылись.
Следовательно, ничего нового эти люди сообщить не могли, и единственными нитями, руководствуясь которыми можно было бы узнать что-то о заговоре, терявшемся в лабиринтах дворца королевы Джованны, были любовное письмо к Николино да пистолеты, купленные в королевской мануфактуре и отмеченные буквою «Н».
Королева знаком показала Паскуале, что он и его люди могут удалиться; она бросила в шкаф саблю и плащ, которые пока что были бесполезны, а бумажник, пистолеты и письмо унесла к себе.
Актон все еще ждал.
Пистолеты и бумажник она положила в ящик секретера, письмо же не убрала и вошла в гостиную, держа его в руках.
При появлении королевы Актон встал и поклонился, ничем не выдавая своей досады, вызванной тем, что его заставили так долго ждать.
Королева подошла к нему.
– Вы ведь химик, не правда ли? – спросила она.
– Если я и не химик в точном смысле слова, государыня, то некоторыми познаниями в химии все же обладаю.
– Как вы думаете, можно ли с этого письма удалить кровь, которою оно залито, не смыв самого текста?
Осмотрев письмо, Актон нахмурился.
– Государыня, – сказал он, – ради устрашения и наказания тех, кто проливает кровь, Провидение позаботилось о том, чтобы очень трудно было уничтожить кровавые следы. Если чернила, какими написан этот текст, обычные, то есть если они состоят из красящего вещества и закрепителя, то задача будет трудной, ибо хлористый калий, смывая кровь, смоет и текст. Если же, что мало вероятно, чернила содержат азотнокислое серебро или составлены из животного угля и растительной смолы, то раствором гипохлорита извести можно смыть кровь, не повредив написанного.
– Хорошо, так постарайтесь же. Мне необходимо узнать содержание этого письма.
Актон поклонился.
Королева продолжала:
– Вы просили доложить мне, сударь, что у вас есть для меня две важные новости. Что ж, я жду!
– Сегодня вечером, во время празднества, прибыл генерал Макк; он, как я и предлагал, остановился у меня. Когда я возвратился домой, он уже был там.
– В добрый час! Решительно, я начинаю думать, что Провидение за нас. А вторая новость?
– Не менее важная, государыня. Я обмолвился несколькими фразами с адмиралом Нельсоном: он имеет возможность помочь нам раздобыть столько денег, сколько будет угодно вашему величеству.
– Благодарю! Это венец всем добрым вестям. – Каролина подошла к окну, раздвинула штору, взглянула на окна королевских покоев и, убедившись, что они освещены, сказала: – К счастью, король еще не спит; я напишу ему, что утром состоится чрезвычайное заседание Совета и его присутствие крайне необходимо.
– Насколько помнится, он сегодня собирался на охоту, – возразил министр.
– Вот еще! – пренебрежительно пожала плечами королева. – Пусть отложит ее на другой день.
Затем она взяла перо и набросала несколько строк, которые, как мы видели, и были тут же переданы королю.
Актон все еще стоял, как бы ожидая распоряжений, но королева сказала ему с самой обворожительной улыбкой:
– Спокойной ночи, мой дорогой генерал! Очень сожалею, что так задержала вас, но, узнав, что я предприняла, вы убедитесь, что я не теряла времени даром.
Она протянула Актону руку; министр почтительно поцеловал ее, поклонился и направился к двери.
– Кстати, – окликнула его королева. Актон обернулся. – Король будет не в духе на Совете.
– Боюсь, что так, – согласился Актон, улыбнувшись.
– Посоветуйте вашим коллегам не говорить лишнего, а только отвечать, когда их спросят. Вся комедия должна быть разыграна только между королем и мною.
– О, я уверен, – заметил министр, – что ваше величество избрали для себя удачную роль.
– Надеюсь, что удачную. Впрочем, увидите сами.
Актон поклонился еще раз и вышел.
Королева позвонила своим камеристкам и прошептала:
– Если Эмма исполнит то, что обещала, все пойдет отлично!
Глава 21
ВРАЧ И СВЯЩЕННИК
Оставим события этой бурной ночи и продолжим рассказ, теперь уже не будучи вынужденными прерывать его или возвращаться вспять.
Если читатель прочел предыдущую главу внимательно, он, конечно, помнит, что после отъезда Сальвато Пальмиери заговорщики разделились на две группы, по трое в каждой; одна из них поднялась на Позиллипо, другая на лодке отплыла в море.
На Позиллипо взошли Николино Караччоло, Веласко и Скипани. Во вторую группу, что отправлялась от главного портика дворца королевы Джованны на лодке, которая была пришвартована здесь и выдержала шторм, входили Доменико Чирилло, Этторе Карафа и Мантонне.
Этторе Карафа, как было уже сказано, скрывался в Портичи, Мантонне там жил. У Мантонне, страстного рыболова, была собственная лодка. На ней он, с помощью Этторе Карафа, добирался морем из Портичи во дворец королевы Джованны. Оба были сильными гребцами, и в тихую погоду этот путь занимал у них всего два часа. Когда дул ветер, и притом попутный, они плыли под парусом и могли не грести.
В ту ночь они, как обычно, возвращались из дворца королевы Джованны на веслах, потому что ветер утих и на море было спокойно; по пути им предстояло высадить Чирилло в Мерджеллине. Чирилло жил в конце набережной Кьяйа, поэтому они не поплыли прямо в направлении Портичи, и сбиры видели, как они идут вдоль берега.
Добравшись до королевского особняка, которым ныне владеет князь Торлониа, они выбрали место, где склон не так крут и легче было выйти на дорогу, в наши дни ставшую улицей; тут Чирилло сошел на берег.
Потом они снова пустились в море, на этот раз стараясь как можно больше отдалиться от берега, и взяли курс на мыс, где высится Кастель делл'Ово.
Итак, Чирилло, никем не замеченный, без труда выбрался на дорогу, как вдруг, пройдя сотню шагов, он увидел группу солдат; они остановились посреди дороги и, по-видимому, что-то обсуждали; пламя двух факелов, отражаясь на дулах их ружей, освещало тела двух мужчин, лежавших на земле; солдаты рассматривали их.
Чирилло понял, что это дежурный патруль.
И действительно, это был тот самый патруль, приближение которого услышал Паскуале Де Симоне, когда он поспешил скрыться, чтобы не скомпрометировать королеву.
Как и предполагал сбир, патруль, дойдя до места схватки, нашел на lastrico [250] одного убитого и одного раненого; двое других раненых – тот, что получил удар сабли по лицу, и тот, которому раздробили плечо пулею, нашли в себе силы убежать по улочке, идущей вдоль северной ограды сада Сан Феличе.
Патрулю нетрудно было убедиться, что один из лежавших на земле умер и, следовательно, заниматься им бесполезно; второй же, хоть и был без сознания, еще дышал, и патрульные подумали, что его, может быть, удастся спасти.
Они находились шагах в двадцати от Львиного фонтана; кто-то из солдат, набрав там в свою шапку воды, плеснул ею раненому в лицо, и тот, почувствовав неожиданную свежесть, очнулся и открыл глаза.
Увидев обступивших его солдат, он попытался приподняться, но это ему не удалось; совершенно обессиленный, он мог только поворачивать голову из стороны в сторону.
– Скажите, друзья мои, – проговорил раненый, – если мне остается только умереть, нельзя ли перенести меня на койку помягче?
– Право же, это славный малый, – сказали солдаты, – кто бы он ни был, надо исполнить его просьбу.
И они попытались поднять его.
– Ох, черт возьми, беритесь за меня бережно, словно я стеклянный! Mannaggia la Madonne! [251] (Это ругательство одно из самых крепких, какое только может вырваться у неаполитанца; по одному этому легко было судить, какую нестерпимую боль ему причинили. )
Когда Чирилло увидел эту группу, первой его мыслью было как-нибудь обойти ее, но он тут же сообразил, что патруль и тела, лежащие на дороге, находятся как раз в том месте, где должен был пройти Сальвато Пальмиери, направляясь к французскому послу, и что это скопление людей, вернее всего, объясняется каким-то страшным происшествием, в котором участвовал и сыграл свою роль молодой посланец генерала Шампионне.
Поэтому он решительно двинулся вперед, в то время как начальник патруля собирался взломать дверь дома, расположенного на углу улицы по ту сторону Львиного фонтана, ибо одна из отличительных черт неаполитанцев состоит в том, что они не любят помогать ближнему, даже если он находится в смертельной опасности.
Но грозный приказ начальника и особенно стук прикладами в дверь привели к тому, что она наконец отворилась и до слуха Чирилло донеслись два-три голоса, спрашивавшие, где можно отыскать хирурга.
И чувство долга, и любопытство побудили его предложить свои услуги.
– Я врач, а не хирург, – сказал он, – но это не важно: в крайнем случае могу сойти за хирурга.
– Ах, господин доктор, – вмешался раненый, которого принесли в дом, так что он слышал слова Чирилло, – боюсь, как бы я не оказался плохим пациентом.
– Ничего! – возразил Чирилло. – Голос у вас бодрый.
– Только язык у меня и ворочается, – сказал раненый, – им я и пользуюсь.
Тем временем с кровати сняли матрас, положили его на стол, стоявший посреди комнаты, и перенесли на него раненого.
– Подушек, подушек под голову, – распорядился Чирилло, – голова раненого всегда должна лежать высоко.
– Спасибо вам, доктор, спасибо! – сказал сбир. – Я буду благодарен вам, даже если вы потерпите неудачу.
– А кто вам сказал, что я потерплю неудачу?
– Ну, что ни говорите, в ранах я разбираюсь. Тут очень глубокая.
Он жестом попросил Чирилло приблизиться. Врач склонился к раненому.
– Я отнюдь не сомневаюсь в вашем искусстве, – заметил тот, – а все ж, сдается мне, вы бы хорошо сделали, если бы послали за священником, но так, будто вам самому пришла в голову эта мысль.
– Разденьте этого человека как можно осторожнее, – сказал Чирилло. Потом он обратился к хозяину дома: тот вместе с женой и двумя ребятишками с любопытством рассматривал раненого. – Пошлите кого-нибудь из детей в церковь Санта Мария ди Порто Сальво, и пусть они позовут сюда дона Микеланджело Чикконе. [252]
– Да мы его знаем! Беги, Торе, беги! Слышал, что сказал господин доктор?
– Я мигом! – ответил мальчик. И он бросился из дому.
– Здесь неподалеку аптека, – крикнул ему вдогонку врач, – когда пойдешь мимо, разбуди аптекаря и скажи ему, что доктор Чирилло сейчас пришлет к нему с рецептом. Пусть не запирает дверь и ждет.
– И какая вам корысть в том, чтобы я остался жив? Ради чего вы стараетесь? – спросил раненый.
– Корысть? – возразил Чирилло. – Корысти никакой, я действую во имя человечности.
– Чудное слово! – молвил сбир, горестно ухмыльнувшись. – Первый раз слышу… Ах, Madonna del Carmine! [253]
– Что с вами? – спросил Чирилло.
– А то, что боль прямо адская… пусть они лучше меня не раздевают!
Чирилло открыл свою сумку с инструментом, вынул скальпель и разрезал штаны, куртку и рубаху сбира, так что обнажился весь его левый бок.
– Ловко! – сказал раненый. – Вот камердинер, знающий свое дело! Если вы так же хорошо сшиваете, как режете, то вы молодчина, доктор!
И он указал на рану, зиявшую между ребрами:
– Вот она.
– Вижу, – кивнул доктор.
– Неудачное место, не правда ли?
– Промойте рану свежей водой, и как можно бережнее, – обратился доктор к хозяйке дома. – Есть у вас белье помягче?
– Особенно мягкого нет, – отвечала она.
– В таком случае – держите, вот мой носовой платок; и сейчас же пошлите к аптекарю за лекарством, которое я выпишу.
И он тут же выписал карандашом успокаивающее сердечное средство, состоящее из обыкновенной воды, нашатыря и лимонного сока.
– А кто платить будет? – спросила женщина, обмывая рану при помощи платка доктора.
– Я, конечно, – ответил Чирилло.
Он завернул в рецепт монетку и сказал второму малышу:
– Беги скорее. Сдача будет твоя.
– Доктор! – сказал сбир. – Если я выживу, то постригусь в монахи и всю жизнь буду молиться за вас.
Тем временем врач достал из своей сумки серебряный зонд и подошел к раненому.
– Ну, друг мой, – промолвил он, – надо быть мужчиной.
– Вы хотите воткнуть его в рану?
– Придется, иначе не узнаешь, что с ней делать.
– А ругаться можно?
– Можно, только не забывайте, что на вас смотрят и все слышат. Если вы станете уж очень кричать, вас сочтут неженкой, а будете чересчур ругаться – скажут, что вы безбожник.
– Доктор, вы упомянули о сердечном снадобье. Я не отказался бы от глотка перед операцией.
Мальчик вернулся, запыхавшись, с бутылочкой в руке.
– Мама, мне осталось шесть гранов, [254] – похвастался он.
Чирилло взял у него бутылку.
– Дайте ложку, – попросил он.
Ему подали ложку; он налил в нее лекарства и велел больному выпить его.
– Надо же, – промолвил раненый, – мне от него лучше.
– Для этого я вам его и даю. – Затем Чирилло сурово спросил: – Теперь вы готовы?
– Готов, доктор, – отвечал раненый, – верьте, я постараюсь не подвести вас.
Врач медленно, но решительно ввел зонд в рану. По мере того как инструмент погружался в нее, лицо пациента все больше искажалось; однако он не издал ни единого стона. Страдания его и мужество были столь очевидны, что в тот момент, когда врач вынул зонд, у солдат, с любопытством наблюдавших за этим волнующим и мрачным зрелищем, вырвался вздох облегчения.
– Все в порядке, доктор? – спросил сбир, весьма гордый самим собою.
– Я даже не ожидал такого самообладания, друг мой, – сказал Чирилло, рукавом вытирая пот с его лба.
– Дайте-ка попить, а не то мне совсем дурно станет, – попросил раненый слабым голосом.
Чирилло дал ему еще ложку лекарства.
Рана была не только тяжелой, она была, как понял и сам раненый, смертельной.
Острие сабли вонзилось между нижними ребрами, задело грудную аорту и прошло сквозь диафрагму. Все средства медицины могли лишь уменьшить кровотечение при помощи давящей повязки и таким образом продлить жизнь умирающего на несколько минут – только и всего.
– Дайте мне какого-нибудь полотна, – сказал Чирилло, озираясь вокруг.
– Полотна? – переспросил хозяин. – У нас нет полотна.
Чирилло отворил шкаф, выхватил оттуда рубашку и разорвал ее на узкие полосы.
– Что вы делаете? – закричал хозяин. – Вы рвете мои рубашки!
Чирилло вынул из кармана два пиастра [255] и подал их ему.
– Ну, за такие деньги рвите хоть все, – сказал тот.
– Послушайте, доктор, – сказал раненый, – если у вас много таких пациентов, как я, вы вряд ли разбогатеете.
Из нескольких лоскутов Чирилло сделал тампон, из других получился бинт.
– Теперь вам получше? – спросил он у раненого.
Тот медленно, осторожно вздохнул.
– Получше.
– Значит, вы можете ответить на мои вопросы? – спросил патрульный офицер.
– На вопросы? А зачем?
– Я обязан составить протокол.
– Ну, ваш протокол я вам продиктую в трех словах, – к ответил раненый. – Доктор, еще ложечку снадобья.
Приняв лекарство, сбир продолжал:
– Мы вшестером поджидали некоего молодого человека, чтобы убить его; он сразил одного из наших, троих ранил, – я из их числа. Вот и все.
Легко понять, как внимательно слушал Чирилло рассказ умирающего; значит, предположения его оправдывались: тот молодой человек, которого сбиры поджидали, чтобы убить, несомненно был Сальвато Пальмиери, да и кто иной, кроме него, мог бы вывести из строя четверых человек из шести?
– А как зовут ваших товарищей? – спросил офицер.
Раненый попытался улыбнуться.
– Ну, дорогой мой, вы уж чересчур любопытны. Если и узнаете их имена, так, во всяком случае, не от меня. Вдобавок, даже назови я их вам, пользы вам от этого не будет.
– Польза получилась бы та, что их бы поймали.
– Вы так полагаете? Ну что ж, я назову вам человека, который их знает; если угодно – обратитесь к нему.
– А кто это такой?
– Паскуале Де Симоне. Сказать, где он живет? Бассо Порто, на углу Каталонской улицы.
– Сбир королевы! – зашептали вокруг.
– Благодарю, друг мой, – сказал офицер, – протокол мой готов.
Потом он обратился к патрулю:
– Теперь – в дорогу! Мы потеряли здесь целый час!
Послышались лязг оружия и удаляющиеся мерные шаги.
Чирилло остался возле раненого.
– Заметили вы, как они поспешили удрать? – спросил сбир.
– Заметил, – отвечал Чирилло. – И понимаю, что вы не хотели сказать ничего, что принесло бы вред вашим товарищам, но мне вы, надеюсь, не откажетесь сообщить кое-какие сведения, которые никого не порочат и интересны только мне?
– Вам-то, доктор, я все охотно расскажу. Вы хотели мне помочь и помогли бы, если бы это было возможно. Но торопитесь, я все больше слабею; спрашивайте поскорее, что вы хотите знать, а то у меня язык заплетается, это, как говорится, начало конца.
– Всего несколько вопросов. Тот молодой человек, которого Паскуале Де Симоне подкарауливал, чтобы убить, был французский офицер?
– По-видимому, это был француз. Но по-неаполитански он говорил не хуже нас с вами.
– Он умер?
– Не решусь утверждать, могу только сказать, что если и жив, так тяжело ранен.
– Вы видели, как он упал?
– Видел, но не особенно отчетливо, сам я уже лежал на земле и был занят не столько им, сколько самим собою.
– А все-таки что же вы видели? Постарайтесь припомнить: мне крайне важно узнать, что сталось с этим юношей.
– Так вот, я видел, что он свалился у калитки сада, где пальма, и мне показалось, будто калитка отворилась и женщина в белом платье повлекла его за собой. Однако, может быть, это было видение и я принял за женщину в белом ангела смерти, спустившегося с небес за его душой.
|
|
|
