Представленная в натуральном виде пещера в Вифлееме, 4 страница

– Вы чудесный чичероне, генерал, и я очень сожалею, что мне суждено провести с вами не четыре дня, а всего лишь четыре часа, из которых два, к сожалению, уже прошли.

– Четырех дней было бы мало для этой прекрасной страны; через четыре дня вы попросили бы у меня четыре месяца, после четырех месяцев – четыре года. Целой жизни человека не хватит, чтобы перечислить все достойное памяти, что заключается в этом городе, который так справедливо называют Вечным. Вот, например, посмотрите на развалины этих арок моста, о которые разбивается речной поток, взгляните на руины, сохранившиеся по обе стороны реки: здесь был Триумфальный мост, по которому вел путь к храму Марса, что находился там, где ныне возвышается собор святого Петра: в свой черед по этому мосту прошли Эмилий Павел, победивший Персея, [521] и Помпей, победивший Тиграна, царя Армении, Артока, царя Иберии, Ороиза, царя Албании, Дария, царя Мидии, Аретаса, царя Набатеи, Антиоха, царя Коммагены, и пиратов. Он взял тысячу укрепленных замков, девятьсот городов, восемьсот кораблей, основал или вновь заселил девять городов; после этих триумфов он и воздвиг, потратив на это часть своей добычи, прекрасный храм Минервы, украшавший площадь Септа Юлия близ акведука Девы, и на фронтоне храма приказал поместить следующую надпись из бронзовых букв: «Помпей Великий, император, [522] окончив тридцатилетнюю войну, разгромив, обратив в бегство, уничтожив или принудив сдаться в плен двенадцать миллионов сто восемьдесят тысяч воинов, потопив или захватив восемьсот сорок шесть кораблей, получив по договорам тысячу пятьсот тридцать восемь городов или крепостей, покорив все земли от озера Мерис до Красного моря, исполняет свой обет, данный Минерве». А после него по этому мосту прошли еще Юлий Цезарь, Август, Тиберий. К счастью, мост развалился, – добавил с грустной улыбкой республиканский генерал, – ибо и мы с гордостью прошли бы по нему, а кто мы такие, чтобы идти по следам подобных полководцев?

Углубившись в размышления, Шампионне умолк и ехал, не произнося ни слова, от Триумфального моста, оставив его справа, до моста Святого Ангела, на который они повернули, переправляясь на левый берег Тибра

Молодой офицер долго не решался нарушить это молчании, но на мосту Святого Ангела, рискуя совершить бестактность, спросил:

– Не гробницу ли Адриана мы оставили позади?

Шампионне посмотрел вокруг, словно очнулся от сна.

– Да, то была гробница Адриана, – ответил он. – А мост, по которому мы едем, был, несомненно, сооружен именно для того, чтобы можно было к ней проехать. Его реставрировал Бернини [523] и добавил к нему свои обычные украшения. В этом здании и засядет Тьебо, и это будет не первая выдержанная им осада. А вот площадь, которую вы видели издали: здесь были казнены Беатриче и ее родные. Если повернуть налево, мы может оказаться на месте, где находилась Тардинона. А на маленькой площади, куда мы сейчас въезжаем, находится постоялый двор «Медведь» с той самой вывеской, какая была у него во времена, когда здесь останавливался Монтень, [524] великий скептик, избравший своим девизом два слова: «Что я знаю? » Это было последнее слово человеческого духа за шесть тысяч лет; пройдет еще шесть тысяч лет – и явится новый скептик, который скажет. «Может быть! »

– А вы, генерал, что бы сказали вы? – спросил майор.

– Я скажу, что тут правит худшее из правительств, раз оно допускает такие пустоши почти в центре города, – посмотрите налево. Вот в этих болотах восемь месяцев в году таится малярия, они принадлежат королю, которому вы служите: это наследие князей Фарнезе. Павел Третий, когда завещал эти обширные земли сыну, герцогу Пармскому, [525] подозревал, что завещает ему лихорадку. Скажите же своему королю Фердинанду, что не только благоговейный наследник, но просто христианин должен бы оздоровить и обработать эти поля, и они отблагодарили бы его обильными урожаями. Одного моста, построенного здесь, достаточно было бы для целого нового квартала, город перешагнул бы через реку, на всем пустом пространстве от замка Святого Ангела до Народной площади выросли бы дома, и жизнь изгнала бы отсюда смерть. Но для этого нужно такое правительство, которое заботилось бы о своих подданных; для этого требуется великое благо, с которым вы намерены бороться, хотя вы человек и образованный, и умный, – короче, требуется свобода. Со временем она придет, и не случайная и временная, как та, какую мы несем с собою; нет, она будет бессмертной дочерью прогресса и времени. А пока что посмотрите: вот из этого переулка, около церкви святого Иеронима, однажды в два часа ночи появились четверо пеших и один всадник; перед всадником поперек лошади лежал труп; ноги и голова его свисали по сторонам. «Никого не видно? » – спросил всадник. Двое пеших посмотрели в направлении замка Святого Ангела, двое других – в сторону Народной площади. «Никого», – сказали они. Тогда всадник подъехал к самой реке и повернул лошадь так, чтобы она стала задом к воде. Двое взяли труп – один за голову, другой за ноги, – дважды качнули его и на третий раз бросили в реку. Когда послышался всплеск воды, всадник спросил: «Сделано? » «Сделано, монсиньор», – ответили ему. Всадник обернулся. «А что это там плавает? » – спросил он. «Это его плащ, монсиньор», – отозвался один из мужчин. Другой набрал камней, побежал вдоль реки и стал бросать в плащ камни, пока он не скрылся под водой. «Теперь хорошо», – сказал всадник. Он бросил своим спутникам кошелек, пришпорил коня и скрылся. Покойник был герцог Гандийский, всадник – Чезаре Борджа. Ревнуя свою сестру Лукрецию, Чезаре Борджа убил своего брата, герцога Гандийского… [526] Но вот, к счастью, мы и приехали, – продолжал Шампионне. – Любезный случай, карающий королей и пап, оставил вам эту историю напоследок. Как видите, она не лишена занимательности.

И действительно, кавалькада, которая проследовала от дворца Корсини до конца Рипетты, теперь выехала на Народную площадь, где в боевом порядке выстроился римский гарнизон.

Гарнизон составляли около трех тысяч воинов; две трети из них были французы, остальные – поляки.

При виде генерала три тысячи голосов в едином порыве возгласили:

– Да здравствует Республика!

Генерал доехал до середины первого ряда и знаком дал понять, что хочет говорить. Крики умолкли.

– Друзья мои, – сказал генерал, – я вынужден покинуть Рим; но я не бросаю его. Я оставляю здесь полковника Тьебо; он займет форт Святого Ангела с пятьюстами солдат; я дал ему слово, что через двадцать дней явлюсь и освобожу его. Вы тоже обещаете это?

– Да, да, да, – закричали три тысячи голосов.

– Клянетесь честью? – вопросил Шампионне.

– Клянемся честью! – подтвердили три тысячи голосов.

– А теперь, – продолжал он, – выделите пятьсот человек, готовых скорее быть погребенными под развалинами замка Святого Ангела, нежели сдаться в плен.

– Мы все, все готовы! Все! – послышалось в ответ.

– Сержанты! Выступите из рядов и выберите по пятнадцати солдат из каждой роты.

Десять минут спустя четыреста восемьдесят человек были отобраны и отведены в сторону.

– Друзья! – обратился к ним Шампионне. – Хранить знамена двух полков доверяется вам, а мы явимся, чтобы вновь получить их. Пусть знаменосцы вступят в ряды защитников форта Святого Ангела.

Знаменосцы выполнили приказ при неистовых возгласах: «Да здравствует Шампионне! », «Да здравствует Республика! »

– Полковник Тьебо, – продолжал генерал, – поклянитесь и потребуйте клятвы у ваших солдат, что вы скорее сложите свои головы все до последнего, чем сдадитесь.

Все руки поднялись, все голоса закричали:

– Клянемся!

Шампионне подошел к своему адъютанту.

– Поцелуйте меня, Тьебо, – сказал он. – Будь у меня сын, именно ему дал бы я почетное поручение, которое сейчас даю вам.

Генерал и адъютант поцеловались под оглушительные возгласы: «Ура! Виват! »

На церкви Санта Мария дель Пополо пробило два часа.

– Майор Райзак, – обратился Шампионне к молодому посланцу, – четыре часа истекло, и, к великому моему сожалению, я не имею права задерживать вас дольше.

Майор оглянулся в сторону Рипетты.

– Вы чего-то ждете? – спросил Шампионне.

– Я ведь на вашем коне, генерал.

– Надеюсь, вы окажете мне честь и примете его от меня, сударь, на память о кратких минутах, проведенных нами вместе.

– Не принять такого подарка, генерал, или даже поколебаться принять его значило бы оказаться менее вежливым чем вы. Благодарю вас от всего сердца.

Он поклонился, приложив руку к груди.

– Но скажите, что же мне доложить генералу Макку?

– То, что вы видели и слышали, сударь, и добавьте, кроме того, что, когда я уезжал из Парижа и прощался с членами Директории, гражданин Баррас положил мне руку на плечо и сказал: «Если снова вспыхнет война, вам, в воздаяние за ваши заслуги, первому из республиканских генералов будет поручено низвергнуть с трона короля».

– А вы что ответили?

– Я ответил: «Намерения Республики будут исполнены, даю вам слово». А так как я никогда не изменял своему слову, скажите королю Фердинанду, чтобы он крепче держался.

– Передам, сударь, – ответил майор, – ибо с таким командующим, как вы, и с такими солдатами, как те, кого я здесь увидел, нет ничего невозможного. А теперь соблаговолите указать мне дорогу.

– Капрал Мартен, – сказал Шампионне, – возьмите четырех человек и проводите майора Ульриха фон Райзака до ворот Сан Джованни; догоните нас на дороге в Ла Сторту.

Генерал и майор в последний раз поклонились друг другу. Майор, в сопровождении четырех драгунов, вслед за капралом Мартеном крупной рысью поехал по улице Бабуино. Полковник Тьебо и его пятьсот солдат отправились по Рипетте в замок Святого Ангела, где и засели, в то время как остальная часть гарнизона во главе с генералом Шампионне и его штабом под барабанный бой вышли из Рима через Народные ворота.

 

 

Глава 50

ФЕРДИНАНД В РИМЕ

 

Как и предвидел генерал Макк, посланец застал его около Вальмонтоне. Генерал не пожелал дослушать того, что рассказывал ему майор фон Райзак; он услышал только одно: французы ушли из Рима. Он бросился королю и возвестил, что по его требованию враги немедленно стали отступать и, следовательно, завтра он займет Рим, а через неделю станет полным хозяином всех папских владений.

Король приказал делать двойные переходы и в тот же день к вечеру прибыл на ночевку в Вальмонтоне.

На другой день снова отправились в путь и около полудня сделали привал в Альбано. С холма хорошо был виден Рим и вся долина вплоть до Остии. Но армия не могла войти в столицу в тот же день. Было решено, что она отправится в путь часа в три пополудни, на полпути сделает привал, а назавтра в девять утра Фердинанд торжественно въедет в город через ворота Сан Джованни и сразу же направится в Сан Карло на благодарственное богослужение.

И действительно, в три часа войска вышли из Альбано; Макк ехал верхом во главе армии, король и герцог д'Асколи – в коляске, сопровождаемой всем личным штабом его величества; слева, под холмом Альбано, там, где за тысяча восемьсот пятьдесят лет до этого произошла ссора Клодия с Милоном, [527] осталась Аппиева дорога. Там велись раскопки, и поэтому дорогой завладели археологи. Привал сделали около семи часов вечера в двух льё от Рима.

Когда король ужинал в великолепной палатке, разделенной на три части, с генералом Макком и герцогом д'Асколи, маркизом Маласпина и наиболее близкими людьми из маленькой сопровождающей его свиты, ему доложили, что пришла делегация.

Она состояла из двух кардиналов, не примкнувших к республиканскому правительству, из чиновников, смещенных этим правительством, и нескольких невинно пострадавших, которые всегда объявляются при торжестве реакции.

Все эти люди явились, чтобы получить у короля указания относительно завтрашней церемонии.

Король сиял. Теперь и у него, как у всяких там Павлов Эмилиев, Помпеев и Цезарей, о которых три дня тому назад генерал Шампионне рассказывал майору Райзаку, будет триумф.

Значит, триумф дело не такое уж трудное, как сначала казалось.

Какое впечатление произведет в Казерте, а главное, на Молу, Старом рынке и Маринелле описание этого триумфа! Как горды будут славные лаццарони, когда узнают, что их король восторжествовал!

Вот он и победил, не сделав ни одного пушечного выстрела, грозную Французскую республику, доселе считавшуюся несокрушимой! Видно, генерал Макк, предсказавший ему все это, действительно великий человек!

Фердинанд решил в тот же вечер написать королеве и послать гонца с этой доброй вестью. Распорядившись насчет завтрашних торжеств и отпустив делегатов, предварительно удостоив их чести приложиться к руке его величества, король взялся за перо и написал:

 

Любезная моя наставница!

Все развертывается соответственно нашим желаниям; меньше чем за пять дней я дошел до ворот Рима и завтра торжественно въеду в город. Перед нашей победоносной армией войска противника разбежались, и завтра вечером я из дворца Фарнезе напишу Его Святейшеству папе, что он может, если ему угодно, пожаловать в Рим, чтобы вместе с нами праздновать Рождество.

Ах, если бы можно было перенести сюда мои ясли и показать их ему!

Эти радостные вести я посылаю Вам со своим постоянным курьером Феррари. Позвольте ему в виде награды пообедать с моим дорогим Юпитером, который, вероятно, очень скучает по мне; ответьте мне с ним же и напишите, как Ваше драгоценное здоровье и здоровье наших возлюбленных детей, которым благодаря Вам и нашему доблестному генералу Макку я надеюсь передать не только благоденствующий, но и прославленный трон.

Тяготы войны оказались не так значительны, как я ожидал. Правда, до сего дня мне удавалось осуществлять почти все переходы в коляске, а верхом я ездил только для удовольствия.

На горизонте остается лишь одно черное пятно: покидая Рим, республиканский генерал оставил в замке Святого Ангела пятьсот солдат с полковником. С какой целью? Я это не вполне понимаю, но меня оно особенно не тревожит: наш славный друг генерал Макк уверяет, что они сдадутся по первому же требованию.

До скорого свидания, любезная моя наставница: оно вот-вот наступит – либо Вы для полноты торжества приедете сюда, чтобы вместе с нами праздновать Рождество, либо я со славою вернусь в свои владения, когда все уляжется и Его Святейшество папа будет восстановлен на престоле.

Примите, любезная наставница и супруга, и разделите с нашими возлюбленными детьми поцелуи Вашего нежного супруга и отца.

Фердинанд.

P. S. Надеюсь, что с моими кенгуру не случилось ничего худого и что я найду их такими же здоровыми, какими оставил. Кстати, передайте от меня сердечный привет сэру Уильяму и леди Гамильтон; что же касается героя Нила, то он, вероятно, еще находится в Ливорно; где бы он ни был – сообщите ему о моих триумфах.

 

Давно уже Фердинанду не приходилось писать такого длинного письма; но сейчас он находился в восторженном настроении, отсюда его многословие. Он перечитал послание, остался доволен им, пожалел, что о сэре Уильяме и леди Гамильтон вспомнил лишь после своих кенгуру, но решил, что из-за такой незначительной оплошности не стоит перебеливать удачно написанное письмо. Он запечатал конверт и приказал позвать Феррари; тот совсем оправился после падения и, явившись, как обычно, уже в сапогах, пообещал вручить письмо королеве завтра не позже пяти часов вечера.

Затем был установлен карточный стол, и Фердинанд сел за вист с герцогом д'Асколи, маркизом Маласпина и герцогом де Чирчелло, выиграл тысячу дукатов и лег спать в прекрасном настроении. Ему снилось, будто он торжественно въезжает не в Рим, а в Париж, не в столицу папских владений, а в столицу Франции и что при въезде в Тюильри, откуда после 10 августа все разбежались, его королевскую мантию поддерживают пять членов Директории, а голова его увенчана, словно у Цезаря, лавровым венком, и, как у Карла Великого, в одной руке у него держава, в другой – меч.

Наступившее утро развеяло ночные грезы, но и того, что от них осталось, было достаточно, чтобы удовлетворить самолюбие человека, которому мысль стать завоевателем пришла в пятьдесят лет.

Он еще не въезжает в Париж, зато уже готов вступить в Рим.

Въезд был ослепителен. Фердинанд был в австрийском фельдмаршальском расшитом мундире; на шее и груди у него блистали все его личные и фамильные ордена. У ворот Сан Джованни его ожидал старейший сенатор в сопровождении муниципальных чиновников; он, стоя на коленях, поднес королю на серебряном блюде ключи от Рима; вокруг сенаторов и чиновников находились все кардиналы, оставшиеся верными папе Пию VI. Отсюда по пути, заранее отмеченному букетами цветов и зелеными ветвями, королю предстояло проследовать в храм Сан Карло, где будет отслужен благодарственный молебен, а из храма – во дворец Фарнезе, расположенный, как мы уже говорили, по ту сторону Тибра, напротив дворца Корсини, из которого недавно выехал Шампионне.

В ту минуту, когда король принял ключи от Рима, грянул хор. Сто девушек в белых платьях шли во главе шествия, неся позолоченные плетеные корзины с лепестками роз; лепестки они кидали в воздух, как в праздник Тела Господня.  Пустые корзины тотчас же заменялись полными, чтобы не прекращался благовонный дождь. Вслед за девушками шествовали мальчики-певчие с кадильницами; кортеж продвигался между двумя рядами жителей Рима и окрестностей. Все были в праздничной одежде; цветы сыпались словно дождь, и над толпой разносилось благоухание.

Прекрасный военный оркестр – а Неаполь особенно славится им – играл самые жизнерадостные мелодии Чимарозы, Перголозе и Паизиелло; [528] затем, среди пустого пространства, что символически подчеркивало его монаршее величие, ехал король. Несколько поодаль за ним следовали генерал Макк и его штаб, а далее – все тридцать тысяч солдат: двадцать тысяч пехоты, десять тысяч кавалерии, все в новой форме, молодцеватые на вид; они двигались в отменном порядке благодаря многочисленным учениям, производившимся в лагерях, а за ними громыхали пятьдесят недавно отлитых пушек, свежевыкрашенные зарядные ящики и фургоны. Все это сверкало на солнце одного из тех великолепных ноябрьских дней, какие порой среди дождей и туманов дарует южная осень как последнее прости лету, как первое приветствие зиме.

Мы уже говорили, что путь следования короля был определен заранее: сначала пересекли то, что можно было бы назвать пустырем Сан Джованни ди Латерано, лужайки и уединенные аллеи, ведущие к церквам Святого Креста Иерусалимского и Санта Мария Маджоре, потом направились напрямик к древней базилике, [529] благотворителем которой был Генрих IV, а каноником [530] стал Фердинанд – в качестве его внука. Чтобы встретить короля, на ступенях храма собралось все латеранское духовенство. Фердинанд подъехал на коне, встреченный всеобщим ликованием и славословиями. Когда певчие умолкли, король спешился и по великолепному ковру направился к Scala Santa, [531] которую перевезли из Иерусалима в Рим; некогда она находилась в доме Пилата, и Христос, направляясь в преторий, [532] касался ее своими босыми окровавленными ногами, а теперь верующие поднимаются по ней не иначе как на коленях.

Король приложился к первой ступени, и в тот момент, когда губы его коснулись священного мрамора, раздались радостные звуки фанфар и сто тысяч голосов восторженно приветствовали его.

Стоя на коленях, король помолился, потом встал, осенил себя крестным знамением, сел на коня, проехал по обширной площади Сан Джованни, полюбовался великолепным обелиском, воздвигнутым в Фивах Тутмосом II и пощаженным Камбизом, который низвергнул или повредил все прочие памятники. [533] Впоследствии этот обелиск был вывезен Константином, а при раскопках извлечен из Большого цирка. Затем Фердинанд направился по длинной улице Сан Джованни ди Латерано, полого спускающейся к Колизею и окруженной несколькими монастырями; потом проехал по знаменитому Каренскому кварталу, где стоял дом Помпея; почти напрямик выехал на площадь Траяна, где высилась знаменитая колонна, ушедшая в землю всем своим основанием; затем повернул направо на Корсо и с площади Венеции, что на другом конце той же улицы имеет себе пару – Народную площадь, спустился к площади Колонны и, наконец, направился по Корсо до громадного храма Сан Карло; тут, под огромным храмовым порталом, он был встречен всем причтом, вторично спешился, вошел в храм и под балдахином, сооруженным для этого случая, отстоял «Те Deum».

По окончании молебна он вышел из храма, снова сел в седло и, по-прежнему предшествуемый и сопровождаемый все тем же кортежем, стал спускаться по Корсо до Народной площади; проследовал по набережной Тибра и, в обратном направлении сравнительно с тем, как ехал Шампионне, покидая Рим, направился по виа делла Скрофа, где стоит церковь святого Людовика Французского; потом поехал по громадной площади Навона, мимо Атонального форума римлян, а оттуда, миновав дворец Браски, что напротив Паскуино, достиг Кампо деи Фьори и дворца Фарнезе – намеченной цели, завершающей его триумф.

Двор этого великолепного здания, шедевра трех величайших зодчих – Сангалло, Виньолы [534] и Микеланджело – мог вместить в себе всю свиту короля; между двумя фонтанами, украшающими фасад и наполняющими водой грандиознейшие из всех известных гранитных чаш, были установлены четыре пушки как в знак почета, так и ради безопасности.

Обед на двести персон был подан в большой галерее, расписанной Аннибале и Агостино Карраччи [535] и их учениками. Братья работали здесь восемь лет и получили вознаграждение в пятьсот золотых экю, [536] то есть три тысячи франков на наши деньги.

Казалось, весь Рим вышел на площадь перед дворцом Фарнезе. Не считаясь с часовыми, народ заполнил двор, лестницу, прихожие и проник почти до самого входа в галерею. Беспрестанно раздававшиеся крики «Да здравствует король! » трижды вынудили Фердинанда выйти из-за стола и показаться в окне.

Обезумев от радости, вообразив себя соперником одного из тех героев, чьи следы он попирал, когда ехал по священной дороге, король не пожелал ждать следующего дня и решил немедленно уведомить папу Пия VI о своем прибытии в Рим. Забыв, что папа, будучи пленником французов, не вполне свободен в своих поступках, Фердинанд, разгоряченный вином и обуреваемый гордостью, тотчас же после поданного кофе отправился в один из рабочих кабинетов и написал папе следующее письмо:

Его Святейшеству папе Пию VI, наместнику Господа нашего Иисуса Христа.

Князь апостолов, король королей!

Ваше Святейшество узнает несомненно с большим удовлетворением, что с помощью Господа нашего Иисуса Христа и под покровительством блаженного Януария сегодня я со своей армией, не встретив сопротивления, триумфально вошел в столицу христианского мира. Французы бежали, испугавшись одного вида креста и простого блеска моего оружия. Ваше Святейшество может отныне вновь обрести верховное пастырское могущество, которое я буду поддерживать своей армией. Покиньте же, Ваше Святейшество, скромное жилище в картезианском монастыре и на крыльях херувимов, как наша Богоматерь Лоретская, снизойдите в Ватикан, чтобы очистить его своим святым присутствием. Ваше Святейшество имеет теперь возможность отслужить в храме святого Петра божественную литургию в день рождества нашего Спасителя.

 

Вечером король проехал в коляске по главным улицам Рима и по площадям Навона, Испании и Венеции, и всюду его встречали возгласы: «Да здравствует король Фердинанд! », «Да здравствует его святейшество Пий Шестой! » Король ненадолго остановился у театра Арджентина, где должны были спеть кантату [537] в его честь, потом поднялся на самую вершину Пинчо, чтобы полюбоваться оттуда залитым огнями Римом.

Весь город, начиная от ворот Сан Джованни вплоть до Ватикана и от Народной площади до пирамиды Кая Цестия, был освещен a giorno. [538] Среди всех этих сверкающих огней, среди криков ликования одно только здание, на котором реял трехцветный флаг, стояло темное и безмолвное, как торжественный и грозный протест Франции против оккупации Рима. То был замок Святого Ангела.

В этой мрачной немой громаде чувствовалось что-то страшное, чудовищное; лишь один-единственный возглас через каждые четверть часа нарушал его безмолвие: «Стража, слушай! » И свет, прорывавшийся в потемках, исходил только от пушечных фитилей, которые держали наготове артиллеристы возле своих орудий.

 

 

Глава 51

ФОРТ СВЯТОГО АНГЕЛА ЗАГОВОРИЛ

 

Проезжая по Народной площади, чтобы потом подняться на Пинчо, король увидел диковинное сборище, состоявшее из женщин и детей, плясавших вокруг костра, разложенного посреди площади; при виде короля они перестали плясать и начали изо всех сил кричать: «Да здравствует король Фердинанд! », «Да здравствует Пий Шестой! »

Король велел кучеру остановиться, спросил, что делают здесь эти славные люди и что за костер, у которого они греются.

Ему ответили, что костер сложен из дерева Свободы, посаженного полтора года тому назад консулами Римской республики.

Фердинанд был тронут такою привязанностью к почтенным устоям; он вынул из кармана горсть монет разного достоинства и бросил ее в толпу, воскликнув:

– Браво, друзья мои! Веселитесь!

Женщины и ребятишки кинулись собирать королевские карлино, дукаты и пиастры, и началась страшная свалка: женщины колотили детей, дети царапали женщин. В итоге получилось много крику, порядочно слез и мало вреда.

На площади Навона король опять увидел костер.

Он задал тот же вопрос и получил тот же ответ.

Король опустил руку в карман – теперь уже не в свой, а герцога д'Асколи, извлек такую же горсть монет и бросил ее в толпу, плясавшую вокруг костра.

На этот раз присутствовали не одни женщины и дети, были и мужчины; сильный пол решил, что имеет больше прав на деньги, чем пол слабый; тогда любовники и мужья побитых в схватке женщин вытащили из карманов ножи; один из плясунов был ранен и отнесен в больницу.

На площади Колонны произошло то же самое, но развязка на сей раз послужила к вящей славе общественной морали: в ту минуту, когда ножи готовы были вступить в игру, мимо проходил горожанин, закутанный в широкий плащ, в шляпе, надвинутой почти до глаз. На него залаяла собака, какой-то мальчишка крикнул: «Якобинец! Якобинец! » Крики мальчика и собачий лай привлекли внимание дерущихся, и они, не слушая возражений прохожего, маскировавшегося широким плащом и надвинутой на глаза шляпой, потащили его к костру, в котором он и погиб самым прискорбным образом под радостный вой простонародья.

Вдруг одного из поджигателей осенила блестящая мысль: ведь деревья Свободы, которые срубали и превращали в уголь и золу, выросли тут не сами собою, кто-то их посадил, и те куда более виноваты, чем несчастные деревья, что дали посадить себя, ведь они и не могли сами этого желать. Следовательно, надо хоть раз проявить справедливость и взяться не за деревья, а за тех, кто их сажал.

Но кто же это?

Как мы уже заметили, когда шла речь о Народной площади, сажали деревья два консула Римской республики, господа Маттеи из Вальмонтоне и Дзаккалоне из Пиперно.

Уже целый год население чтило и благословляло имена этих двух чиновников, истинных либералов, посвятивших народу свой ум, время и состояние. Но в дни реакции народ охотнее прощает тех, кто его притеснял, чем тех, кто служил ему, и обычно первые его заступники становятся его первыми жертвами. «Революции подобны Сатурну: они пожирают собственных детей», – сказал Верньо. [539]

Человек, которого Дзаккалоне заставил отдать в школу сына, римского юношу, жаждавшего личной свободы, предложил выделить одно из деревьев Свободы, чтобы на нем повесить обоих консулов. Предложение было, разумеется, единогласно принято. Чтобы осуществить его, оставалось только выбрать дерево, превратить его в виселицу и схватить консулов.

Подумали о тополе с площади Ротонды, который еще не успели срубить, а так как оба чиновника жили как раз поблизости: один на улице Магдалины, другой на улице Пие ди Мармо, то соседство это сочли за чудесное совпадение.

Побежали прямо к их домам, но, к счастью, чиновники, по-видимому, хорошо представляли себе, какой благодарности можно ожидать от народа, освобождению которого они содействовали, и оба уехали из Рима.

Однако некий жестянщик, державший лавочку рядом с домом Маттеи и взявший у него взаймы двести экю, чтобы избежать банкротства, и некий зеленщик, к которому Дзаккалоне послал своего врача, чтобы вылечить жену этого торговца от злокачественной лихорадки, заявили, что у них имеются более или менее точные сведения о том, где скрываются виновные, и взялись их отыскать.

Предложение было принято с восторгом, а чтобы не терять время даром, толпа стала громить дома скрывавшихся и выбрасывать в окна их вещи.

Среди предметов обстановки в каждом из этих домов имелось по великолепной золоченой бронзовой люстре: одна из них изображала жертвоприношение Авраама, другая – Агарь и Измаила, заблудившихся в пустыне, причем на каждой люстре имелась надпись, свидетельствующая о том, что они происходят из одного и того же источника: «Консулам Римской республики от благодарных евреев! »

И действительно, эти двое консулов потребовали издания декрета, согласно которому евреи получили права наравне с прочими гражданами.

⇐ Предыдущая29303132333435363738Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: