 |
Неаполитанцы! 14 страница
|
|
|
|
Иные в ошибках Революции видят повод обвинять Республику; для таких людей, как Вы, несправедливость – причина еще большей любви к отечеству. Вас хотели наказать за то, что Вы опрокидывали троны; Вы отомстите, сбрасывая троны, которые еще будут грозить форме нашего правления.
Итак, в путь, сударь! Покройте новыми лаврами следы Ваших оков. Сотрите, нет, лучше сохраните эти почетные знаки: небесполезно во имя свободы непрестанно иметь перед глазами следы деспотизма.
Обнимаю Вас, потому что люблю.
Бернадот. [924]
Шампионне принял командование Альпийской армией. Но злая фортуна Франции успела взять верх над удачей бастарда. Жубер, посвятивший своей молодой жене драгоценные две недели, которые он должен был отдать своей армии, проиграл сражение при Нови и дал убить себя. [925]
Менее удачливый, чем его друг, Шампионне, проиграв сражение при Фоссано, не сумел, как Жубер, пасть на поле боя, тяжело заболел и умер, восклицая:
– Счастливец Жубер!
Свой последний вздох знаменитый генерал испустил в Антибе. Его прах покоится в Квадратном форте. В ящиках его письменного стола не нашли даже ста франков, и его штаб оплатил расходы по похоронам.
Глава 125
АРМИЯ СВЯТОЙ ВЕРЫ
Шестнадцатого марта, в тот самый час, когда Шампионне, опираясь на руку Сальвато, вышел из дворца, чтобы покинуть Неаполь, кардинал Руффо, приехав в небольшую общину Борджа, встретил там депутацию от города Катандзаро, только что туда прибывшую.
Она состояла из председателя rota (суда) [926] дона Винченцо Петроли, кавалера дона Антонио Перричиоли, адвоката Саверио Ладари, дона Антонио Греко и дона Алессандро Нава. [927]
Саверио Ладари, как адвокат, взял слово и, вопреки обычаям своего звания, просто и ясно изложил кардиналу следующие факты.
|
|
|
Хотя роялисты уничтожили, обратили в бегство или арестовали почти всех, кто подозревался в принадлежности к партии республиканцев, в городе Катандзаро, охваченном отчаянием, торжествует ужасающая анархия, не прекращаются убийства, грабежи и кровавая месть.
Поэтому от имени всех честных людей в Катандзаро кардинала умоляли как можно скорее прийти на помощь несчастному городу.
Положение действительно должно было быть очень серьезным, если роялисты просили помощи против людей своей же партии.
Правда, некоторые члены депутации, посланной от Катандзаро к кардиналу, принимали участие в демократических комитетах, и среди них председатель rota Винченцо Петроли, который, будучи членом временного правительства, был одним из тех, кто назначил награду за голову кардинала и голову советника ди Фъоре.
Кардинал, казалось, ничего обо всем этом не знал: ему было важно, чтобы перед ним отворялись ворота городов, кем бы ни были те, кто их отворял. Поэтому, чтобы как можно скорее оказать городу помощь, он спросил, кто является в Катандзаро главным вожаком.
Ему ответили, что всем там заправляет некий дон Франческо Де Джильо. [928]
Кардинал потребовал перо, чернила и, не сходя с лошади, написал, положа бумагу на колено:
Дон Франческо Джилъо, война, как Вы ее ведете, хороша против упорствующих якобинцев, которые вынуждают убивать себя и браться за оружие, но никак не против тех, кого приневолили угрозой или насилием принимать участие в бунтах, особенно если эти люди раскаялись и надеются вернуть милость короля; тем более такая война недопустима против мирных граждан.
Вследствие этого приказываю Вам, под Вашу личную ответственность, немедленно прекратить убийства, грабежи и всякого рода насильственные действия.
Этот приказ был тотчас же отправлен в Катандзаро под охраной отряда кавалерии.
|
|
|
После этого кардинал, сопровождаемый депутацией, возобновил прерванный ненадолго поход на Катандзаро.
Авангард, дойдя до реки Кораче, древнего Кротала, был вынужден из-за отсутствия мостов переправляться на повозках и вплавь. Тем временем кардинал, не забывший о своих увлечениях археологией, которой он занимался в Риме, отъехал в сторону от дороги, чтобы посетить развалины греческого храма.
Эти развалины, виднеющиеся и доныне (автор настоящей книги их посетил, следуя тем же путем, что и кардинал Руффо), представляют собой остатки храма Цереры, а в часе ходьбы от них находятся руины Амфиса, где скончался Кассиодор, первый консул и министр Теодориха, короля готов. [929] Кассиодор прожил около ста лет и перешел в мир иной, уединившись в небольшом монастыре, возвышающемся над окружающей местностью; там же он написал свой последний труд «Трактат о душе». [930]
Кардинал переправился через Кораче последним и остановился на отлогом морском берегу близ Катандзаро, на сверкающем взморье, усеянном богатыми виллами, где знатные семьи обычно проводили зимний сезон.
Так как на побережье Катандзаро не было никакого укрытия для размещения войск, а уже начались обычные в Калабрии упорные зимние дожди, кардинал решил отправить часть своих людей для осады Кротоне, где королевская стража продолжала нести гарнизонную службу вместе с республиканцами и где собрались все патриоты, бежавшие из провинции; там же высадились прибывшие на судне из Египта тридцать два артиллерийских офицера, полковник и хирург-француз.
Итак, кардинал отрядил от своей армии две тысячи солдат регулярных войск и роты капитанов Джузеппе Спадеа и Джованни Челиа. К этим ротам он присоединил третью, линейную, с двумя пушками и одной гаубицей. [931] Вся экспедиция отправлялась под командованием подполковника Переса де Вера. [932] В качестве парламентёра к ним присоединили капитана Дандано де Марчедуза. [933] И наконец, их сопровождал бандит самого последнего разбора, но прекрасно знающий край, где он в течение двадцати лет занимался разбоем на большой дороге, а теперь был облечен высокими полномочиями проводника королевской армии.
Этот бандит, по прозвищу Панзанера, [934] был известен более чем десятком убийств.
|
|
|
В день приезда кардинала на побережье Катандзаро Панзанера бросился к его ногам, умоляя о милости – исповедать его.
Кардинал понял, что человек, который является на исповедь с ружьем за спиной и патронташем, а за поясом у которого заткнуты нож и пистолет, не обычный кающийся.
Он спешился, отошел в сторону от дороги и расположился у подножия дерева.
Бандит стал на колени и, выражая жестами глубокое раскаяние, развернул перед кардиналом целый список своих злодеяний.
Но у Руффо не было выбора: этот человек мог быть ему полезен. Он удовлетворился уверениями бандита, не пытаясь разобраться, насколько искренне его раскаяние, и дал ему отпущение грехов. Кардинал был вынужден поступить так, чтобы воспользоваться для блага короля топографическими познаниями, которые дон Алонзо Панзанера приобрел, действуя во вред обществу.
Случай не замедлил представиться, и, как мы сказали, Панзанера был назначен проводником экспедиционной колонны.
Колонна двинулась, а кардинал задержался, чтобы перестроить оставшуюся армию и сплотить силы реакции.
К концу третьего дня он в свою очередь тронулся в путь. Но так как ему предстояло совершить три перехода, следуя берегом моря и минуя населенные места, он поручил своему провиантмейстеру дону Гаэтано Перуччиоли нагрузить несколько повозок хлебом, сухарями, ветчиной, сыром и мукой и только после этого двинуться к Кротоне.
К концу третьего дня они прибыли к берегам реки Троккья, вздувшейся от дождей и таяния снегов.
Во время переправы, проходившей с огромными трудностями, колонна пришла в полный беспорядок, провиантмейстер со своими людьми и провизией бесследно исчез.
Как видим, Гаэтано Перуччиоли сумел воспользоваться случаем не хуже Алонзо Панзанеры.
В первые же сутки, едва успев приступить к своим обязанностям, он поспешил заложить прочный фундамент своего благосостояния. [935]
Пропажа обнаружилась только ночью: когда армия остановилась, чтобы расположиться на бивак, исчезновение Перуччоли стало очевидным по полному отсутствию провианта.
|
|
|
Этой ночью все легли спать голодными.
На следующий день, к счастью, после двух льё пути наткнулись на амбар, полный превосходной муки, и на стада одичавших свиней, какие на каждом шагу встречаются в Калабрии. Эта двойная манна небесная в пустыне была весьма кстати, и она немедленно превратилась в суп со свиным салом. Кардинал ел его, как и другие, хотя была суббота, то есть день постный. Но, имея звание высокого сановника Церкви, монсиньор обладал всей полнотой духовной власти и дал освобождение от поста не только самому себе, но и распространил его на всю армию.
Итак, санфедисты теперь могли без всяких угрызений есть свой суп с салом и находить его превосходным. Кардинал разделял мнение армии.
Однако не меньше, чем исчезновение провиантмейстера Перуччоли удивило кардинала появление маркиза Такконе, назначенного приказом генерала Актона сопровождать армию санфедистов в качестве казначея и по сему случаю приехавшего присоединиться к ней.
Кардинал как раз находился в мучном амбаре, когда ему доложили о маркизе. Такконе прибыл в дурную минуту: кардинал не ел с полудня вчерашнего дня и пребывал не в лучшем расположении духа.
Он подумал, что нежданный посланец привез пятьсот тысяч дукатов, которых не смог доставить ему в Мессине, или, вернее, сделал вид, будто верит ему. На самом деле кардинал был слишком опытен, чтобы совершать подобные ошибки.
Он сидел у стола на скамье, которую ему нашли с большим трудом, и отдавал приказы.
– А, это вы, маркиз, – сказал он еще прежде чем тот затворил за собой дверь. – Я получил уведомление от его величества, что вы нашли пятьсот тысяч дукатов и привезете их мне.
– Я? – удивленно пробормотал Такконе. – Должно быть, его величество был введен в заблуждение.
– Ну, тогда что же вы намерены здесь делать? Ведь вы же не собираетесь поступать в волонтёры?
– Я прислан сюда генерал-капитаном Актоном, ваше преосвященство.
– В каком качестве?
– В качестве казначея армии.
Кардинал расхохотался.
– Уж не думаете ли вы, – спросил он, – что я располагаю пятьюстами тысяч дукатов, чтобы дополнить ими ваш миллион?
– Я с горестью вижу, что ваше преосвященство подозревает меня в нечестности, – сказал Такконе.
– Вы ошибаетесь, маркиз. Мое преосвященство обвиняет вас в краже. И, до тех пор пока вы не представите мне доказательств противного, я буду настаивать на этом обвинении.
– Монсиньор, – заявил Такконе, доставая из кармана бумажник, – я буду иметь честь доказать вам, что эта сумма и многие другие были употреблены на различные нужды по приказанию генерал-капитана Актона.
|
|
|
И, приблизившись к кардиналу, он открыл свой бумажник.
Кардинал бросил на бумаги свой острый взгляд и, увидев там множество документов, которые показались ему не только чрезвычайно важными, но еще и в высшей степени любопытными, протянул руку, взял у маркиза бумажник и, подозвав часового, стоявшего у дверей, сказал ему:
– Позови двух своих товарищей, пусть возьмут этого господина за воротник, проводят его за четверть льё отсюда и оставят на большой дороге. Если же этот господин вздумает вернуться, стреляйте в него как в собаку, хотя собаку я уважаю больше, чем вора.
Затем, обратившись к маркизу, остолбеневшему от такого приема, он прибавил:
– Не беспокойтесь о ваших бумагах. Я сниму с них точную копию, тщательно пронумерую и отправлю королю. Итак, возвращайтесь в Палермо. Ваши бумаги прибудут туда вместе с вами.
И чтобы доказать маркизу, что он говорил серьезно, кардинал начал рассматривать бумаги еще раньше, чем тот вышел за дверь.
Завладев бумажником маркиза Такконе, кардинал мог поздравить себя с истинной находкой. Но так как сами мы этого бумажника не видели, то удовольствуемся тем, что сказал по сему поводу Доменико Саккинелли, историк прославленного porporato. [936]
Увидев эти документы, имевшие прямое отношение к секретным расходам, – пишет он, – кардинал мог убедиться, что злейшим врагом короля был Актон. Вот почему, увлекаемый своим усердием, он написал королю, пересылая ему все бумаги Такконе, с которых ради предосторожности снял копии:
«Государь, присутствие генерала Актона в Палермо ставит под угрозу безопасность Вашего величества и королевской семьи…»
Саккинелли, у которого мы позаимствовали этот факт, после того как он был секретарем кардинала, стал его историком. Он смог схватить на лету только эту фразу, приведенную в кавычках; письмо кардинала к королю, написанное собственноручно, оставалось перед глазами Саккинелли всего лишь минуту, так как Руффо очень спешил отправить его Фердинанду.
Но, по крайней мере, об одном мы можем говорить с полным знанием дела: о том, что пятьсот тысяч дукатов так никогда и не отыскались.
Узнав об исчезновении провиантмейстера Перуччиоли, кардинал решил отложить переправу через реку, разлившуюся от дождей.
Пока будет собираться необходимый для экспедиции провиант, уровень воды понизится.
И действительно, 23 марта утром, когда реку уже возможно было перейти вброд и было собрано достаточное количество провианта, кардинал дал приказ возобновить поход, первый бросился на коне в реку и, хотя вода доходила ему до пояса, благополучно перебрался на другой берег.
Вся армия последовала за ним.
Трое, которых унесло течением, были спасены моряками из Пиццо.
В ту минуту, когда кардинал ступил на противоположный берег, к нему подъехал гонец, несшийся во весь опор и весь забрызганный грязью: он объявил, что накануне, 22 марта, город Кротоне был взят.
Эта новость была встречена криками «Да здравствует король! Да здравствует вера! »
Кардинал продолжал свой путь форсированным маршем и, пройдя через Кутро, достиг окрестностей Кротоне на второй день Пасхи, 25 марта.
Город во многих местах дымился: то были остатки пожаров.
Приближаясь, кардинал услышал ружейные выстрелы, крики и вопли и понял, что его присутствие там крайне необходимо.
Он пустил лошадь в галоп, но, едва въехав в ворота города, остановился ошеломленный: улицы были усеяны трупами; в разрушенных домах были выбиты окна и двери; некоторые из них догорали.
Остановим на минуту внимание на Кротоне, его разгром был одним из самых печальных эпизодов этой неискупимой войны.
Кротоне, в чьем имени двадцать пять минувших столетий изменили всего лишь одну букву, – это древний Кротон, соперник Сибариса. Он был столицей одной из республик Великой Греции в Бруттии. Чистотой нравов, мудростью общественных установлений Кротон был обязан Пифагору: он основал там школу и сделал город врагом Сибариса. Кротон был родиной многих прославленных атлетов, и среди прочих знаменитого Милона; [937] подобно Мартену из Нора и Матье из Дрома, [938] он прославил пусть не департамент, но свой родной город (его название стало прилагаться к имени атлета). Это тот самый Милон, который, обвязав голову веревкой, разорвал ее, напрягши виски. Это он обошел арену, неся на плечах быка, а затем убил его ударом кулака и съел в тот же день.
Из Кротона же родом был знаменитый врач Демокед, [939] живший при дворе Поликрата Самосского, того неправдоподобно счастливого тирана, кто в чреве рыб находил перстни, брошенные им в море; [940] в Кротоне родился и Алкмеон, ученик Аминты, [941] написавший книгу о природе души и сочинение по медицине и первым вскрывавший свиней и обезьян, чтобы понять строение человеческого тела.
Кротон был опустошен Пирром, [942] захвачен Ганнибалом и снова отвоеван римлянами, основавшими там свою колонию.
В ту пору, о какой мы ведем рассказ, Кротоне был всего лишь поселением, которое тем не менее сохранило за собой имя своего прародителя.
Там были небольшая гавань, замок у моря, остатки укреплений и стен – все это делало Кротоне хорошо защищенной крепостью.
Так как республиканцы были там в большинстве, королевский гарнизон, когда вспыхнула революция, вынужден был с ними примириться. Начальник гарнизона Фольяр был смещен и арестован как роялист, и на его место назначен капитан Дюкарн, до того содержавшийся в тюрьме по подозрению в якобинстве. В силу такой чехарды, довольно обычной в подобного рода обстоятельствах, смещенный со своего поста, Фольяр теперь сам заменил Дюкарна в темнице.
Кроме того, к этому гарнизону, на который нельзя было слишком полагаться, должны были присоединиться все патриоты, бежавшие от Руффо и Де Чезари; они объединились в Кротоне и сейчас находились в его стенах, так же как и тридцать два француза, прибывшие туда, как мы говорили, из Египта.
Эти тридцать два француза были главной защитой города, недаром пятнадцать из них сложили там свои головы.
Две тысячи, посланные кардиналом против Кротоне, двигались по дороге, обрастая как снежный ком. Все крестьяне в окрестностях Кротоне и Катандзаро, способные взять в руки ружье, вооружились и примкнули к походу роялистов. Сверх того, помимо армии санфедистов, близ Кротоне скопилось, заняв лучшие позиции, множество вооруженных людей из тех, кто по любому поводу собирается в шайки и в любое время выжидает момент, чтобы нанести удар; при этом они от нечего делать прерывали пути между городом и окружающими его поселениями.
Утром 21 марта, в страстной четверг, парламентёр капитан Дардано был направлен в Кротоне командиром роялистского похода. Кротонцы пустили его в крепость с завязанными глазами. Он показал свои верительные грамоты, подписанные кардиналом. Но, может быть, в них недоставало какой-нибудь формальности, потому что Дардано был схвачен, брошен в темницу, судим военным судом и приговорен к смерти как бандитствующий против республики. Быть может, слово «бандит» и не французское, но уж наверное неаполитанское, и да будет нам позволено им воспользоваться, тем более что в нашем повествовании оно потребуется еще не раз.
Санфедисты, видя, что парламентёр не возвращается и предложение сдаться, сделанное ими городу, остается без ответа, решили, не теряя ни минуты, освободить Дардано, если капитан еще жив, или отомстить, если он мертв. Поэтому они обратились к своему проводнику Панзанере, составили отряд, прихватили с собой для большей верности одного местного жителя и, ведомые ими, подошли ночью к стенам города, заняв выгодную позицию с северной стороны. Под покровом темноты они установили батарею в несколько пушек и, выставив лишь две линейные роты, укрыли всю массу волонтёров – три-четыре тысячи человек – в складках местности, не обращая внимания на дождь, ливший потоками, и стараясь уберечь только патроны и ружья.
Они оставались там всю ночь под страстную пятницу, и с рассветом командующий походом подполковник Перес послал несколько бомб и гранат в направлении крепости, словно бросая ей вызов.
При грохоте разрывающихся метательных снарядов и при виде двух линейных рот, стоявших без всякого прикрытия, кротонцы подумали, что кардинал – а они знали о его продвижении – подошел к стенам города с регулярной армией.
Было известно, что крепость слабо укреплена и не может долго оказывать сопротивление. Собрали военный совет, призвав французского подполковника; он открыто и ясно заявил, что, поскольку существует только два решения, он как иностранец присоединится к тому, какое примет большинство…
Эти два решения были: либо принять условия, предложенные кардиналом через своего парламентёра Дардано, и в этом случае в ту же минуту парламентёра освободить; либо предпринять энергичную вылазку и отогнать бандитов, немедленно занять посты на крепостных стенах и, оказывая отчаянное сопротивление врагу, ждать прихода французской армии, которая, как говорили, двигалась сейчас к Калабрии.
Именно последнее решение и было принято. Французский подполковник присоединился к нему, и все подготовились к вылазке – от успеха или неуспеха ее должно было зависеть спасение или гибель города.
Согласно этому решению в тот же день страстной пятницы в девять утра, под дробь барабана, с зажженным фитилем, республиканцы вышли из ворот города. Роялисты, со своей стороны, открыв неприятелю только узкий фронт и спрятав три четверти своих сил, дали им выполнить ложный маневр, так что республиканцы подумали, будто они окружили врага.
Но едва с обеих сторон начался артиллерийский огонь, как спрятавшиеся волонтёры, заранее составившие по советам Панзанеры план сражения, поднялись справа и слева, оставив в центре, чтобы сопротивляться республиканцам, две линейные роты и артиллерию; потом, пользуясь благоприятным рельефом местности, оба крыла двинулись беглым шагом, ударили во фланг противника, стреляя направо и налево, и это благодаря меткости стрелков имело сокрушительное действие.
Патриоты сразу же увидели, что попали в ловушку, но так как у них оставалось только два пути – погибнуть на месте и тем самым отдать город врагу или быстро отступить и уже под защитой городских стен постараться как-то возместить понесенный урон, они избрали второй. Был отдан приказ отходить. Теснимые со всех сторон, патриоты бежали в страшном беспорядке, бросив в спешке свою артиллерию; враг следовал за ними по пятам. Панзанера и десяток его людей достигли ворот города одновременно с бегущими и, непрестанно стреляя, помешали им поднять за собой мост; так как республиканцы не смогли закрыть ворота и санфедисты захватили их, патриотам пришлось покинуть город и укрыться в цитадели.
Распахнутые ворота остались без всякой защиты; наступавшие бросились туда, стреляя во все, что им встречалось, – в мужчин, женщин, детей, даже в животных, сея повсюду смятение; затем атака приняла более организованный характер, отряды объединились и двинулись на цитадель.
Нападающие стали захватывать дома, расположенные близ крепости; кротонцы встретили их огнем из всех окон.
Но, в то время как между регулярными частями и защитниками крепости шла перестрелка, две танейные роты вошли в город, установили там батарею и в свою очередь открыли огонь.
Случаю было угодно, чтобы снаряд срезал древко республиканского знамени и сбил трехцветный неаполитанский флаг, поднятый над крепостью. При виде этого солдаты старого королевского гарнизона, которых объединили с патриотами против их воли, решили, что это знамение свыше, повелевающее им снова стать в ряды роялистов; они тотчас обратили оружие против республиканцев и французов, спустили мост и распахнули ворота.
Две линейные роты немедленно вошли в цитадель, и французы – их осталось всего семнадцать – были заключены вместе с патриотами в темницу той же крепости, где они надеялись обрести убежище.
Парламентёр Дардано, осужденный на смерть, но еще невредимый, был освобожден.
С этой минуты Кротоне был предоставлен всем ужасам, который переживает город, взятый приступом, – иными словами, убийствам, грабежу, насилию и пожарам.
Кардинал приехал к тому времени, когда, упившись кровью, золотом, вином, похотью, его армия предоставила несчастному изнемогающему городу нечто вроде перемирия, вызванного усталостью.
Глава 126
НЕБОЛЬШИЕ ПОДАРКИ ПОДДЕРЖИВАЮТ ДРУЖБУ
В то время как лошадь кардинала Руффо со своим прославленным седоком вступила в город Кротоне и, по брюхо в крови, оглушенная шумом, подымалась на дыбы при виде рушащихся в пламени домов, король охотился, ловил рыбу и играл в реверси.
Нам неизвестно, какие выгоды принесло добровольное изгнание короля его карману и его игре; но мы знаем, что никогда сам святой Губерт, покровитель охотников, [943] не был окружен утехами, подобными тем, среди которых Фердинанд забывал о потере своего королевства.
Честь, оказываемая королем президенту Кардилло, охотясь в его поместье Илличе, не давала спать многим его подданным, в том числе настоятельнице монастыря урсулинок в Кальтаниссетте. [944]
Ее обители, расположенной на полпути между Палермо и Джирдженти, принадлежали огромные леса и равнины. Эти угодья, и без того полные дичи, благодаря заботам превосходной аббатисы населялись еще обильнее – ланями, оленями и дикими кабанами; и когда охота стала поистине достойной короля, аббатиса собственной персоной, вместе с четырьмя самыми хорошенькими монахинями отправилась в Палермо, испросила аудиенции у монарха и умоляла его королевское величество разрешить бедным затворницам, душами которых она руководила, насладиться зрелищем охоты. Охота, предлагаемая ею, рисовалась в чертах столь исключительных и заманчивых, что король никак не мог ей отказать: было решено, что на следующий день он отправится в путь вместе с аббатисой и четырьмя ее адъютантшами, проведет целый день в молитвах, готовясь к убийству ланей, оленей и косуль, подобно тому как Карл IX молитвами подготовился к убийству гугенотов [945] и после этой подготовки перешел от созерцательного образа жизни к деятельному.
Итак, король пустился в дорогу. Курьер, посланный заранее, объявил оставшимся в святой общине, что просьба аббатисы принята благосклонно и его величество прибудет первым, а вскоре за ним последует весь двор.
Фердинанд предвкушал большое удовольствие как от самой предстоящей охоты, так и от того, что она будет происходить в столь необычных условиях. Но в ту минуту, когда он собирался подняться в карету, ему передали от имени королевы номер «Партенопейского монитора», где сообщалось о разоблачении заговора Беккеров и об аресте двух его главарей – отца и сына. Мы помним, что король питал к молодому Андреа дружеское расположение; когда же он прочел, что заговор, призванный избавить его от французов и якобинцев, не впутывая в это дело его королевскую особу, раскрыт, и одновременно узнал, что схвачены те двое, кто среди всеобщего равнодушия, насчет которого он отнюдь не обольщался, представили ему столь безусловное доказательство своей преданности, гнев его вспыхнул с удвоенной силой.
Одно утешение: успехи кардинала и Трубриджа оставляли ему надежду отомстить. Он отметил в своей записной книжке имя Луизы Молина Сан Феличе и поклялся себе, что, если он когда-нибудь снова взойдет на трон, «мать Отечества» дорого заплатит за этот титул, которым украсил ее «Партенопейский монитор».
К счастью, чувства Фердинанда, и особенно чувства тягостные, не отличались постоянством. Он вздохнул один раз о Симоне Беккере, другой – об Андреа, дал себе повторное обещание казнить Луизу Сан Феличе и тут же всецело предался прямо противоположным чувствам, что должны были вызвать в его душе четыре хорошенькие юные монахини и аббатиса, простирающая свое уважение к монаршему достоинству так далеко, что малейшие желания короля были для нее приказами, столь же священными, как если бы они исходили от самого Господа Бога и передавались ей через посредство ангелов.
Страсть короля к охоте была общеизвестна. Поэтому все в Палермо очень удивились, когда ночью прибыл курьер, известивший, что его королевское величество, несколько утомившись в дороге и нуждаясь в отдыхе, поручил передать, что охота не то чтобы отменяется, но выезд других охотников задерживается на двое суток. Этот контрприказ мог вызвать в Палермо тревогу, и гонцу было поручено передать, что врач святой общины, не имея оснований беспокоиться о здоровье короля, прописывает ему только ароматические ванны.
Когда курьер отправлялся в обратный путь, король как раз принимал свою первую ванну.
Летопись не сохранила никакого упоминания о том, была ли келья аббатисы, подобно комнате президента Кардилло, расположена против опочивальни короля и возымел ли Фердинанд в четыре часа утра желание посмотреть, к лицу ли аббатисе ночной чепец, как недавно пожелал взглянуть, что за вид будет у президента в ночном колпаке; летописцы ограничились тем, что сообщили: король оставался в монастыре целую неделю; пять дней сряду он охотился; трофеи были так же обильны, как в лесах Персано и Аспрони; король забавлялся от души, и у монахинь были все развлечения, какие только могло им доставить королевское присутствие.
Король дал торжественное обещание вернуться к ним, и только при этом условии святые голубки согласились отпустить Фердинанда из-под своих крыл.
На полпути из Кальтаниссетты в Палермо король встретил гонца кардинала. Гонец вез ему письмо; в нем описывались все подробности взятия Кротоне и страшные дела, совершенные там. Кардинал сожалел о допущенных жестокостях, оправдывая себя тем, что город был взят в его отсутствие и он не мог их предотвратить.
Он спрашивал короля, что ему делать с семнадцатью французами, которые были заключены в крепости вместе с калабрийскими патриотами.
Король вовсе не хотел медлить с выражением кардиналу своего удовлетворения. В Виллафрати был назначен привал и короля ждал обед.
Там его величество потребовал перо и чернила и собственноручно начертал нижеследующее послание.
Сожалея, что не можем привести письмо кардинала Руффо, мы зато с удовлетворением предлагаем вниманию читателей ответ короля; мы сами перевели его с оригинала и за достоверность ручаемся.
Виллафрати, 5 апреля 1799 года.
Мой преосвященнейший, я получил по дороге из Калътаниссетты в Палермо Ваше письмо от 26 марта, где Вы рассказываете мне о делах этого несчастного города Кротоне. Разграбление, которому он подвергся, сильно огорчило меня, хотя, говоря по правде и между нами, его жители вполне заслужили то, что с ними произошло, устроив против меня бунт. Вот почему я повторяю Вам, что не хочу оказывать ни малейшего милосердия тем, кто восстал против Бога и меня. Что касается французов, обнаруженных Вами в крепости, я сию же минуту отправляю приказ, чтобы их тотчас препроводили во Францию, так как их надо рассматривать как зачумленное племя и обезопасить себя от общения с ними, удалив их.
|
|
|
