Попросите своих родителей простить вас за то, что вы причинили им боль и разочаровали их

Прощение твоих родителей - это первый шаг по направлению к сыновству. Но иногда простить их недо­статочно для обретения свободы. В зависимости от твоих обстоятельств, для тебя может быть необходимо искать прощения у твоих матери и/или отца. Легко вспомнить и прокрутить заново все то плохое, что они сделали и как они неправильно обошлись с тобой, но намного сложнее откровенно признаться во всех тех ситуациях, когда ты мог причинить боль или разочаровать их. Часто процесс прощения приводит к служению «возмещения ущерба», когда вы предлагаете возместить ущерб, нанесенный дру­гим вашим отношением, поведением и поступками, кото­рые причинили вред окружающим.

Служение «возмещения ущерба» утверждает, что если наши действия или отношения причинили боль другому человеку, то, может быть, необходимо пойти к этому челове­ ку, исправить нанесенный вред и сломать разрушительную модель поведения в наших отношениях. И хотя Бог простил нас за все то конкретное зло, что мы сделали, когда мы в первый раз попросили у Него прощения, мы можем продол­жать пожинать то, что мы сеяли. Поэтому, для того чтобы разорвать этот круг и начать восстанавливать доверие, Часто необходимо предпринять все усилия, чтобы принести Исцеление другим, искать восстановления разрушенных ^взаимоотношений. Даже если мы чувствуем, что другой человек неправ на 98 процентов, а мы неправы только на 2 процента, мы на все 100 процентов несем ответственность за то, чтобы ходить в прощении и покаянии за наши 2 про­цента (см. Мат.5:22-26). Может быть, будет недостаточно, чтобы другой человек простил тебя. Ты все еще можешь неосознанно носить вину или стыд за обиду, и, может, все еще нуждаешься в том, чтобы попросить его простить тебя, чтобы пережить свободу. Препятствие в отношениях может по-прежнему оставаться до тех пор, пока ты не признаешь свою вину. Другой человек, возможно, простил тебя, но его доверие к тебе подорвано. До тех пор пока ты не призна­ешь свой проступок, ему будет сложно доверять тебе снова, потому что прощение и доверие - это две разные вещи.

Когда я начал разбираться с прощением по отношению к своим родителям в 1986 году, я знал, что мне нужно разре­шить еще много проблем. По мере того как душепопечите- ли с молитвой помогали мне проходить через эти моменты, Бог начал восстанавливать целостность в моей жизни. Но мне еще через многое нужно было пройти.

В 1989 году настал день, когда я осознал с помощью одного из моих душепопечителей, что я должен попросить моих родителей простить меня за все то, что я им причинил. Сначала я воспротивился. В конце концов, почему я должен идти к ним просить прощения, после того как мне пришлось пережить сколько боли, исходящей от них? Им следует прий­ти ко мне! В своей ярости от причиненной ими боли, я был слеп в отношении той боли, которую сам причинил им.

Начиная с того момента, как мне исполнилось две­надцать лет, и я перестал быть сыном своих родителей, закрыв свое сердце для них, я обращался с ними как с грязью. Из-за того что моя жизнь была несчастна, я хотел, чтобы их жизнь тоже была несчастна. Я делал все, что мог, чтобы отомстить, причинить им боль, ранить и предать их.

И на протяжении всех этих лет до 1989 года, я никогда не думал о той боли, которую я причинил им. Сироты знают толь­ко о своей боли; они не видят боли, которую сами причиняют другим, или, если они и осознают ее, им все равно, потому что они чувствуют, что боль заслужена. Я не осознавал той боли, которую я причинил сердцу капитана Клайна, оставив его в момент жизненного крена, когда ситуация больше не скла­дывалась в мою пользу. Все, что я видел, было мое разочаро­вание, и это (по крайней мере, в моем разуме) оправдывало мое предательство и мое неправильное поведение. Одним из величайших разочарований моего отца стал день, когда я сказал ему, что покидаю море и иду в библейскую школу. Вы бы видели, как он на меня посмотрел! «Со всеми теми деньга­ми, которые ты зарабатываешь, находясь на вершине своего бизнеса, ты все это бросаешь и идешь в библейскую школу?» Он был человеком, который не хотел иметь ничего общего с церковью и христианами. Он посещал церковь, когда был маленьким мальчиком, но только до семи лет, потому что был вынужден делать это. После того как его отец бросил его, все в его церкви отвергли его, потому что он был единственным ребенком в городе без отца. Отец не выносил Бога, Которого я знал и представлял, и на протяжении восьми лет после моего спасения он не позволял мне говорить с ним о Господе.

 

Примирение с моим отцом

Несмотря на весь этот багаж и историю наших взаи­моотношений, когда я согласился попросить прощения у Моих родителей, я подумал, что с отцом мне будет проще, чем с мамой, поэтому к нему первому я и отправился. Мне было 38 лет. В то время отец жил от меня на расстоянии 400 миль, и мы виделись только пару раз в году. Мы оба любили гольф, поэтому, однажды, когда мы были вместе на поле для игры в гольф, я решительно начал: «Пап, я хочу попросить у тебя прощения за ту боль, которую я причинил тебе, когда был подростком».

Он остановил багги, посмотрел на меня и сказал: «Что? Откуда ты взял этот бред?»

Я сказал: «Пап, когда мне было 12 лет, я закрыл свое сердце для тебя и начал во всем противиться тебе и злиться. Пап, я прошу тебя простить меня». Он сидел просто остолбе­невший. «Прости меня за ту боль, которую я причинил тебе и за те моменты, когда тебе пришлось вытаскивать меня под залог из тюрьмы, за те случаи, когда ты приходил в больни­цу, куда я попадал из-за передозировки наркотиками. Пап ты и половины не знаешь того, что я делал. Я был зависим от порнографии и наркотиков. Ты не знаешь обо всех тех случаях, когда меня арестовывали и обо всех других вещах, которые я делал, но Иисус Христос полностью простил меня. Я понимаю, как много боли я причинил тебе на протяжении всех лет, и я прошу тебя простить меня, потому что Иисус простил меня. Папа, пожалуйста, прости меня».

Отец был безмолвен. Спустя 10 секунд мой отец сказал: «Нет сын, я не прощу тебя».

«Почему, пап? Мне действительно нужно, чтобы ты пос­мотрел мне в глаза и сказал, что прощаешь меня».

Мой отец, который не мог произнести слова: «Я люблю тебя», мой отец, который не мог понять меня, мой отец, который не хотел иметь ничего общего с Богом и всей этой «религиозной чепухой», мой отец, который ни разу не по­просил у меня прощения за физические и эмоциональные оскорбления, мой отец, который никогда не признавал свою вину, мой отец, которому сейчас было за 70, сказал: «Я не прощу тебя, сын, до тех пор, пока ты не простишь меня».

Я был в шоке. Мой отец начал плакать. Он был жестким человеком, который никогда не пролил слезы, но сейчас он плакал. Он продолжал: «Ты просишь простить тебя, в то время как это я был суровым и беспощадным. Я тот, кто про­водил тебя через ад на теннисных кортах. Ты стал тем, кем ты стал, только из-за того что я сильно унижал тебя, кричал на тебя и как я называл тебя. Джек, я никогда не знал, как быть нежным с тобой; я не знал, как быть добрым. Мой отец бросил меня, когда мне было семь лет, и я рос в суровости, в гневе и в презрении со стороны всего сообщества. Я должен просить тебя простить меня, потому что я злился, что ты не играл в теннис так, как я этого хотел, и я переложил на тебя все свои потрясения. Я стыдил тебя, унижал, я принижал тебя. Пожалуйста, Джек, ты простишь меня?»

На протяжении 38 лет я никогда не слышал, чтобы мой отец сказал то, что я хотел и что мне нужно было услышать. Он никогда не извинялся или каким-либо другим способом не признавал боль, причиненную моей жизни. И теперь впер­вые я услышал извинение от него: «Ты простишь меня?»

Я подумал: «Вау!» И сказал: «Конечно, я прощаю тебя, отец!»

До тех пор пока я следовал своей миссии (самозащита, перекладывание вины, лелеяние своей боли), ничего не происходило между мной и отцом; ничего не менялось. Но когда я пришел к нему и попросил у него прощения, я стал следовать миссии Бога Отца - служению примирения. И когда я стал следовать миссии Бога Отца, я также стал повиноваться моему земному отцу. Каждый земной отец, неважно, какую боль он причинил своим детям, желает все уладить. Но многие из них понятия не имеют о том, как попросить прощения. Они не знают, как начать.

Мой отец никогда не смирялся передо мной, до тех пор пока я первым не склонился и не подчинился его миссии. Тогда он посмотрел мне в глаза и сказал: «Джек, я люблю тебя». Это был первый раз, когда я услышал от него это с тех пор, как лежал в больнице с передозировкой в девят­надцать лет; тогда он пришел ко мне, обнял и сказал, что любит меня. Теперь на этом поле для гольфа, 19 лет спустя, мой отец потянулся ко мне, обнял меня и сказал со слезами на глазах: «Сын, я люблю тебя. Спасибо, что простил меня». И мы плакали вместе, по мере того как просили прощения конкретно и детально за те вещи, которые мы делали друг другу. Было много слез, но, о радость! Я пережил возвра­щение домой и отца, открывшего мне свое сердце!

Прошел год, и в одно воскресенье зазвонил телефон. Это был отец. «Джек, - сказал он, - я хочу, чтобы ты знал: я ходил в церковь вчера».

«Что? Ты ходил в церковь?» - я не мог в это поверить. Отец едва ли был в церкви с юности.

«Это был мужской завтрак,- продолжал он. - Один из моих давних приятелей пришел домой в пятницу вечером и сказал: «Я беру тебя с собой в церковь завтра». Я сказал ему: «Я не собираюсь завтра в церковь». Он сказал: «Эй, я давал тебе бесплатные уроки игры в гольф, я тренировал тебя, я научил тебя всему, что ты знаешь. Ты мой должник, и я собираю долг. Завтра ты идешь в церковь вместе со мной». Я сказал: «Но в субботу нет церковных собраний». Он сказал: «Это мужской завтрак, и я там спикер». «Ты будешь выступать в церкви? - спросил я. - Ты же был одним из самых заядлых тусовщиков на всех вечеринках в городе!» Он ответил: «Это было в другой жизни».

Итак, я пошел с ним. В конце завтрака он поделился своим свидетельством о том, как недавно принял Христа у постели умирающей жены. Затем пастор помолился за тех, кто не знает Иисуса, чтобы принять Его. Джек, я хочу, чтобы ты знал, что вчера я принял Иисуса как своего Спасителя, но это было совсем не из-за того, что сказал мой друг во время завтрака. Это было, потому что год назад ты пришел и простил меня, и в тот день я понял, что где-то там дол­жен быть Бог. И когда я посмотрел на твою жизнь, я понял, что только Бог мог сделать в тебе то, что произошло в тот день. В тот самый день я начал читать старую Библию моей матери и с того времени читал ее каждый день. Начиная с того дня я просто ждал правильного момента, чтобы при­нять Его. Это твое прощение изменило мою жизнь.

Даже после того как мой отец был спасен, он никогда осо­бенно не испытывал большого энтузиазма по отношению к церкви из-за всей той личной боли, которая ассоциирова­лась у него с ней, но все последующие 10 лет он испытывал большой энтузиазм по отношению к Божьей любви. С того дня он читал Библию своей матери каждый день. Каждый раз, когда мы разговаривали по телефону, он говорил мне, что любит меня и что я его герой. Отец сейчас с Господом, но прежде чем он умер, мы двое полностью примирились друг с другом.

Все было улажено. Была полная близость. Какой мир это приносит моему сердцу. По-настоящему удивительно, что может произойти, когда ты начинаешь повиноваться миссии Отца.

 

Примирение с матерью

Пережив такой неожиданный и полный успех в прими­рении с отцом, я почувствовал себя более оптимистично в отношении разговора с матерью. Поэтому спустя короткое время после того дня на поле для гольфа, я пошел к ней и сказал: «Мама, я хочу попросить у тебя прощения за ту боль, которую я причинил тебе, будучи подростком».

«Ты пришел почти вовремя, - отрезала она. - Знаешь ли ты, сколько боли ты причинил мне?» Она буквально взорвалась.

Ее злая, полная горечи реакция буквально сбила меня. Нет, я не знал, какую сильную боль я причинил ей. В то время я еще не принял откровение о любви Отца и не вошел в дух сыновства. Я по-прежнему ходил в сирот­стве, а сироты нуждаются в том, чтобы все говорили пра­вильные вещи, иначе они строят защитные стены, чтобы держать людей снаружи. Когда мама атаковала меня подобным образом, я просто оборвал разговор. На про­тяжении последующих 10 лет я всегда был осторожен в том, чтобы почтить мать в соответствии с наставлени­ями Павла в Послании к Ефесянам: «Чти отца твоего и мать (это первая заповедь с обетованием): да будет тебе благо, и да будешь жить долго на земле» (Еф. 6:2-3, Библия в переводе «Новый Американский Стандарт»). Я был всегда вежлив и сердечен. Я почитал ее, но в то же самое время эмоционально держал ее на расстоя­нии вытянутой руки. Мое взаимодействие с ней было на поверхностном уровне, поскольку я продолжал защи­щать себя от ее критики и возможности снова причинить мне боль. Затем в 1995 году, я принял откровение о любви Отца и начал ходить в этой истине. Стали открываться возможности для служения, и я начал учить и проводить конференции о любви Отца.

Летом 1999 года я посетил маму снова, как обычно каж­дый год. Они с отцом развелись, когда я был подростком, и сейчас жили на расстоянии пяти миль друг от друга. Каждое Рождество и каждое лето я проезжал 400 миль, чтобы увидеться с ними, обычно останавливаясь в доме у мамы. Однажды утром я, как обычно, встал рано. Услышав, что я встал, мама вышла переброситься парой слов, как мы это делали каждое утро. Она пыталась проникнуть вглубь меня, а я пытался держать ее снаружи: укол - защита, укол ~ защита. Я любил и почитал ее. Я благословлял ее. Я стремился думать о ней хорошо. Я даже привел ее к Господу в 1991 году. Но я не мог довериться и открыть свое сердце ей. Поэтому всякий раз, когда она пыталась найти незащищенное место в моей скорлупе, я отклонял ее и держал на «безопасном» поверхностном уровне.

В момент разговора с мамой вошел отец и спас меня, тут же начав говорить все эти чудесные вещи о том, как он мной гордится. На протяжении многих лет этот человек всегда указывал на все, что я делал не так, а теперь... Я не мог сделать ничего дурного в его глазах. Что касается меня, как только отец вошел в комнату, я воспрял и ожил.

Он пригласил меня поиграть с ним в гольф, и, когда мы уже собрались уходить, я краешком глаза взглянул на маму. Хотя я заметил, что она плакала и утирала слезы, но мое сердце, до определенной степени, еще оставалось сиротским, и до меня не дошло, что я был причиной ее слез. Я просто хотел сбежать. Итак, отец и я ушли.

Немного погодя, когда встала моя жена, мама спросила её: «Почему у Джека такие чудесные отношения с отцом, но, когда я пытаюсь поговорить с ним, все иначе, это как зубы разжимать?»

Триша в ее безупречной мудрости сказала: «Это между Вами и вашим сыном. Я не буду в это встревать». Тем не менее, позднее, когда мы ехали домой, Триша рассказала мне об этом разговоре. Я просто отмахнулся. Я почитал мою маму изо всех моих сил, что еще ей нужно? Я знал любовь Отца, но еще не произошло полной трансформации от сироты к сыну.

Несколько месяцев спустя, в ноябре, я говорил о любви Отца на крупной международной конференции. Это было крупнейшее собрание, на которое я когда-либо был приглашен. Там присутствовало более 3000 человек и несколько популяр­нейших проповедников. Размах конференции и присутствие помазанных мировых служителей такого высокого уровня настолько переполнили меня чувством незащищенности, что я боялся, что не смогу служить эффективно. Несмотря ни на что, Бог в Своей благодати благословил меня могуществен­но. Обстоятельства обострили мое сознание, и я понял, что, несмотря на то что я ходил в откровении о любви Отца на про­тяжении четырех лет, мое понимание все еще было поверхно­стным. Я все еще был более обеспокоен тем, что подумают люди, чем тем, что подумает Бог, и ключ к более глубокому прорыву и свободе продолжал ускользать от меня.

 

Недостающий ключ

Спустя две недели во время нашей «семейного встречи» (ежегодное собрание нашей команды, ходатаев и людей, под­держивающих наше служение) спикер, Джеймс Джордан, обратился к теме духа сыновства и спросил: «Когда вы пере­стали быть сыном или дочерью своего отца и матери?» Он продолжал, добавив: «Когда вы отвергли вашего отца или мать, вы отвергли дух сыновства, а Бог будет иметь дело с вами только как с сыном».

Как только он сказал это, я понял, что нашел недоста­ющий ключ. Я осознал, что мне нужно поехать к матери и еще раз попросить у нее прощения. Чтобы удостовериться в том, что я не струшу, я рассказал своей жене о своих наме­рениях. Мама приедет через несколько дней на Рождество, и тогда я поговорю с ней. Мне нужно было применить на практике служение «возмещения ущерба» по отношению к маме, потому что я начал осознавать, как сильно ранило ее мое отношение. Я любил ее, я простил ее от всего свое­го сердца и на практике ходил в почитании изо всех моих сил. Но чего-то по-прежнему недоставало, потому что моя любовь была осторожна в отношении мамы.

Я планировал поговорить с мамой в первый вечер после ее приезда, но не смог заставить себя сделать это. Ни на следующий вечер, ни в последующий. В конце концов, в пятый и последний вечер ее визита, я уже собирался ложиться спать, когда Триша остановила меня: «Ты соби­раешься поговорить с мамой или нет?»

Глубоко вздохнув, я пошел к ней и сказал: «Мам, мне нужно поговорить с тобой минутку». И это был я, человек, как предполагалось полный веры и силы, защищенный в любви Отца, но дрожащий в присутствии своей матери. Я был напуган до смерти.

Мы сели в моем кабинете и я сказал: «Мам, этим летом, когда я был дома, и папа приехал, и мы так чудесно прове­ли время, я видел краешком глаза, как ты плакала из-за того, что у меня с отцом такие глубокие отношения, каких у нас с тобой никогда не было. Мама, мне необходимо попро­сить у тебя прощения за ту боль, которую я причинял тебе на протяжении многих лет жизни».

Мгновенно посыпались словесные уколы:

- А ты знаешь, какую сильную боль ты мне причинил?

- Да, мам, я знаю.

- Ты причинял мне боль, начиная с 12 лет, а я никогда не сделала тебе ничего плохого. Как ты мог так относиться ко мне?

- Мам, я прошу у тебя прощения.

- Я не прощу тебя до тех пор, пока ты не скажешь мне, в чем я была не права. Я была тебе идеальной матерью.

Я не мог поверить в то, что только что услышал. Она продолжала говорить о том, какой идеальной матерью она была, всегда восполняя все потребности моей жизни.

Я просто сидел там глубоко шокированный. Десять лет тому назад я замолчал, потому что мне не хватило просто­го доверия, что любовь Отца восполнит мои нужды в тот момент, когда меня атакуют. Мне нужно было оправдать себя, переложить вину и отвести внимание от себя. Мое сер­дце было закрыто. Не было откровения о любви Отца. Я жил как духовный сирота. В этот раз было по-другому. Я знал любовь Отца и начал воспринимать сердце сыновства. Я знал, что мне необходимо подчиниться миссии моей матери в качестве сына и признать, как сильно мое закрытое сердце ранило её.

Когда мне было восемь или десять лет, мои отец и мать перестали жить вместе, несмотря на то что продолжали жить в одном доме. Отец переехал в каминную комнату и перестал разговаривать с моей матерью. Всякое общение между ними происходило либо через меня, либо через моего брата. Отец переключил свое внимание на других людей, другие вещи, и это сломало мою мать. Она стала полна горечи и лечила свою боль алкоголем.

В то время как отец всю свою жизнь вкладывал в свое­го старшего сына, который был настоящим чемпионом и одним из лучших теннисистов в молодежной теннисной лиге страны, я проводил все свое время с матерью. Я стал ее единственным источником душевного равновесия и любви. Но когда мне исполнилось двенадцать, я решил, что с меня довольно и закрыл свое сердце для нее. Это ранило ее еще больше, потому что все, что она знала теперь, это была боль и отвержение со стороны каждого члена семьи. Время от времени, критика и горечь нарастали до тех пор, пока каж­дый разговор на протяжении последующих 36 лет не пре­вращался в словесный поединок. И все 36 лет я держал ее на расстоянии и оправдывал это ее критикой и негативизмом. Мне недоставало сердца сыновства. Я был послушен собст­венной миссии, а не ее миссии или миссии Бога.

Начиная разговор с ней в тот вечер 1999 года, слушая знакомую яростную и полную горечи тираду, я знал, что Отец восполнит мою нужду даже тогда, когда моя мать ата­ковала меня. Вместо того чтобы закрыться, я чувствовал что-то подобное теплым волнам сострадательной любви, изливавшейся на меня, защищая меня в Его любви. Мягко и нежно я сказал:

- Мама, дело не в тебе, но во мне. Я прошу тебя простить меня.

- Я не прощу тебя до тех пор, пока ты не скажешь мне, что я сделала не так.

- Мама, а ты не знаешь? Ты не знаешь?

- Я была идеальной матерью. Я ничего никогда не дела­ла, кроме как любила тебя.

Теперь я понял, что она на самом деле не помнила о тех оскорблениях, через которые я прошел. С понедельника по пятницу она работала учителем и считалась хорошей мате­рью. Хотя она не была сверхзаботливой, по крайней мере, она была рядом. Она приходила домой по пятницам и все выход­ные пыталась заглушить выпивкой боль от отверженности своим мужем и сыновьями. Когда она напивалась, она стано­вилась буйной, часто вымещая свой гнев в отношении мужа на сыновьях. Неоднократно я обнаруживал мать в ее собст­венной крови от причиненных самой себе ран или падений.

«Мама, - сказал я, - расскажи мне хотя бы одно из твоих воспоминаний о проведенных выходных, начиная с того момента, как мне исполнилось 8, и заканчивая момен­том, когда в 18 лет я ушел из дома».

Она не могла. Она не помнила тех выходных. Она спро­сила меня, что происходило, и, когда я рассказал ей о том, как просыпался ночью из-за того, что меня били без всякой на то причины, она сказала: «Я в это не верю».

«Дух Святой, - я молился беззвучно, - пожалуйста, покажи ей». Я снял трубку, передал ей и сказал: «Позвони своему другому сыну».

Она не хотела делать этого. Затем она посмотрела на меня и сказала: «Это на самом деле было так?» И в тот момент Дух Святой напомнил ей о том, как она избивала меня и моего брата. Внезапно она начала плакать, по мере того как всплывали воспоминание за воспоминанием. И в первый раз она сказала сквозь слезы: «Да, у меня были проблемы с алкоголем». Затем она сказала слова, которые я думал, никогда не услышу: «Ты простишь меня?» Точно так же, как и с отцом, прорыв с мамой не произошел до тех пор, пока я не склонился в послушании по отношению к ней как сын. Когда я открыл ей свое сердце и отважился рискнуть полюбить снова, облегчение пришло для нее и для меня.

В тот декабрьский день 1999 года я стал героем для своей матери. Ее критика обратилась в похвалу. Это была жен­щина, которая до этого момента никогда не просила у меня прощения, никогда не признавала себя ни в чем виноватой и даже никогда не признавала, что у нее проблемы с алко­голем. Теперь, впервые за 36 лет, у меня снова была мать. Такова сила прощения. Такова сила любви Отца. Такова сила сердца сыновства. В прошлом году мама также отош­ла к Господу, и я пребываю в мире, осознавая тот факт, что мы пережили исцеление до того, как она отошла во славу.

Прощение - это первый шаг на пути следования от рабства к сыновству. Без него тяжело сделать следую­щий шаг. Кого тебе нужно простить? Кого нужно просить о прощении? Под чью миссию ты должен склониться, для того чтобы принести исцеление, свободу и освобождение в свою семью и отношения? Как ты думаешь, помогло бы твоим взаимоотношениям, если бы ты пошел к своим отцу и матери и попросил их простить тебя за то, что ты разоча­ровывал их и причинял им боль?

(Смотри Приложение В для дальнейшего объяснения служения «возмещения ущерба», как приходить к людям и просить у них прощения).

 

 

Глава 8

Чей ты сын?

Вопросы прощения охватывают две первые истины в нашем путешествии от рабства к сыновству. Прощение других (Истина №1) включает в себя смире­ние и отказ от нашей личной боли и нашего заслуженного «права» считать другого человека ответственным за его или ее неправильные действия против нас. Поиск проще­ния (Истина№2) также включает в себя смирение, требуя, чтобы мы отложили в сторону свою гордость, признали наши грехи и ошибки и открыли свое сердце для того, кого мы обидели, без всякой гарантии быть принятыми. Смирение делает нас уязвимыми, но иногда оно может быть тем, что отличает жизнь от смерти.

 

Дыра дьявола

Барри был моим другом, с которым я познакомился в своей домашней церкви в середине 80-х. Он знал, что я был капитаном коммерческого рыболовного судна и любил, когда я рассказывал истории о рыбалке в глубоких водах. Одной давней мечтой Барри было поймать гигантского Варшавского групера (морского окуня - прим. переводчи­ка). За годы своей работы в рыболовном бизнесе я поймал на крючок и леску больше гигантского групера, чем любой другой рыболов западного побережья. На самом деле в 70-х и 80-х я поймал более 100 штук этой рыбы-монстра, каждая из которых весила в среднем 175 фунтов (приблизительно 80 кг - прим. переводчика); десять весили более 300 фунтов и один был 450-фунтовый. Чтобы поймать этого гиганта, я использовал в качестве наживки 15-фунтовую рыбу махи- махи и леску, рассчитанную на 300 фунтов.

В начале 1990-х Барри начал доставать меня просьба­ми: «Джек, ты возьмешь меня с собой ловить гигантского Варшавского групера?»

Есть несколько хороших точек, где водится групер, прямо недалеко от пляжа Мертл-Бич, рядом с которым мы живем; одна из них, Джоржтаун Хоул, находится на расстоянии 62 миль (около 100км~ прим. переводчика) от берега. Занимаясь промышленной рыбной ловлей в 70-х годах, мы назвали это место «дыра дьявола» из-за большого количества лодок и рыбаков, которые без следа исчезли там во время рыбалки, включая и нескольких моих друзей. Барри знал, что однажды ночью я поймал в «дыре дьявола» 28 груперов общим весом 5 000 фунтов. Другой ночью я поймал 14, а еще раз - 9 рыб. В конце концов осенью 1991 года, через несколько лет после того как я оставил море и больше не работал капитаном пол­ный рабочий день, Барри убедил меня отправиться на поис­ки гигантского групера. К тому времени гигантский групер уже считался исчезающим видом и рыбалка на него была запрещена. Поэтому любого Варшавского групера, которого мы поймали бы, мы должны были отпустить, что редко при­носило рыбе пользу. Эта рыба водилась в морских глубинах, когда ее вытаскивали с глубины 300-400 футов (приблизи­тельно 90-120 м - прим. переводчика), она обычно умирала от перепада давления. Поэтому я уже пошел на нарушение федерального закона, что, как вскоре выяснилось, было очень невыгодно как для Барри, так и для меня.

Барри был и остается замечательным другом и молодым человеком, который по-настоящему любит Господа. Но в то время и на протяжении всей его жизни до того момента у него была проблема: он страдал от того, что в детстве его покинули и от последствий этого. Когда Барри было 8 лет, его отец внезапно умер. Барри вырос в атмосфере отвержения и стыда и никак не мог их преодолеть. Барри был истин­ным сиротой, обладающим большинством признаков сироты, перечисленных в шестой главе. Сиротство привело к ощуще­нию оставленности, что породило у Барри страх довериться, нелюбовь к власти и любому, кто указывал бы ему, что необ­ходимо делать. Он был независим и самоуверен и никогда не получал откровения об истине подчинения духовной власти и власти на работе. Барри всегда поступал по-своему и отка­зывался позволять кому-то диктовать себе, что нужно делать. С теми сиротскими характеристиками, которые были в его жизни, Барри часто оказывался в самом эпицентре вспышек недовольства, как в церкви, так и на работе.

Единственной лодкой, которую я смог найти и поза­имствовать у своих старых приятелей-рыболовов, была 25-летняя, старая 35-футовая посудина под названием «Бронко», в плохом состоянии. Полагалось, что «Бронко» была проклятым судном, потому что каждый, кто когда- либо становился ее капитаном, заканчивал разводом, бан­кротством или травмой. Она просто стояла в доке, и все обходили ее стороной. Рыболовы, в общей своей массе очень суеверные люди, и они посчитали, что я выжил из ума, если решил взять ее. Но для меня незаслуженное про­клятие не имеет силы. В конце концов, я ходил во Христе. Я знал, что все будет хорошо.

Итак, Барри и я погрузили необходимые для трехдневного плавания снасти и направились к «дыре дьявола» на борту «Бронко». Прогноз погоды обещал умеренные ветра и спокой­ное море, и наше дальнее плаванье началось хорошо. В пер­вый день мы достигли «дыры дьявола» и поймали несколько сотен фунтов снэппера и групера, и также в ту ночь поймали на крючок, но не удержали одного гигантского групера.

На следующий день от побережья начала формировать­ся не предсказанная прогнозом область низкого давления. Волны стали постепенно набирать высоту, Барри начал хворать морской болезнью, к наступлению ночи скорость ветра, зафиксированная на маяке на отмели Фрайинг Пэн Шоалс, составляла уже 39 узлов. Остаток рыболовной флотилии вернулся в безопасную гавань, но я упрямо оста­вался в море, пытаясь поймать Варшавского групера. Мы были на расстоянии 62 миль от берега; к вечеру волны уже достигали 12 футов в высоту, и мы оказались среди них на старой 35-футовой посудине, которая, казалось, готова была развалиться на части.

Это было первый раз, когда Барри находился вне зоны видимости земли. Он не был моряком и, в итоге, провел все время, свисая за борт: его рвало по причине морской болез­ни. Ему было так плохо, как никогда раньше в его жизни, поэтому, в конце концов, я изменил планы, чтобы доставить его домой. Курс на безопасную гавань лежал прямо через волны высотой 12 футов, и нас как следует побило волнами. Я был в своей стихии, охваченный «капитанским настроем», и получал удовольствие от происходящего. Это было то при­ключение, ради которого я жил! Тем временем Барри нахо­дился на задней палубе, избавляясь от содержимого своего желудка. Он определенно был зеленого цвета, напуган и жалел о том, что отправился со мною в море. В конце концов, убедившись, что рвать ему уже нечем, я позволил Барри войти в рулевую рубку. Пока он отдыхал на койке у правого борта рубки, подкошенный сухими рвотными позывами, я правил рулем и направлял прожекторы с кормы на волны, чтобы увидеть, когда нужно сбросить ход, чтобы пережить ударные и крупные волны, у которых даже не было обрат­ной стороны. Я шел на скорости в 5 узлов, пытаясь подойти к земле настолько близко, насколько это возможно, там, где волны не были настолько яростными, но на протяжении 40 миль нас колотило 12-футовыми волнами, непрестанно обрушивающими всю свою мощь на наш нос.

 

«Мы погибнем!»

Проведя более 2000 дней в море в качестве капитана, я знал океан достаточно хорошо. Я жил там и пережил много штормов, включая ветра, дувшие со скоростью 69 миль/час, с волнами высотой от 20 до 30 футов, на 44-футовой лодке. Я по натуре победитель. Поэтому я знал, какие волны были самыми опасными.

В предрассветной темноте прожектор осветил аномаль­ную (волна, ритм и размер которой отличается от других волн ~ прим. переводчика) волну, которая прини­мала угрожающий вид по правому борту носа корабля. «Аномальная» волна является кошмаром любого моряка. Она зачастую возникает, когда 2 волны сходятся вместе под углом, соединяясь в одну, увеличивая при этом свою высоту на 50 процентов и усиливаясь вдвое по разруши­тельной силе. Аномальные волны смертельно опасны и могут за несколько секунд уложить судно на дно океана.

Ужас охватил меня, когда волна поднялась на высоту 18- 20 футов (5,5-6 м ~ прим. переводчика) и обрушилась через нос прямо на фасад рулевой рубки. Я ничего не мог делать, кроме как орать: «Аномальная волна!» Она обрушилась на нас с такой невероятной силой, что разбила ветровое стек­ло во всех трех передних окнах, оторвала оконную раму от стекловолокна, разрушила стену по правому борту и все окна рулевой рубки. Осколки стекла впились в мое тело от шеи и ниже, разрывая на мне рубашку. Кровь стала течь из дюжин небольших рваных ран, а фрагмент оконной рамы врезался в мое горло и правую руку. Сила волны швырнула Барри на палубу, и он получил переломы и ушибы несколь­ких ребер и пальцев. Волна смыла антенны с крыши, залила наше радио и смыла тысячи фрагментов ветрового стекла и строительных материалов в машинное отделение, забив насосы в трюме, которые обычно автоматически выкачива­ют избыток воды за борт. Мы все еще находились на рассто­янии 22 миль от берега, радио не работало, никто не знал, ни где мы находимся, ни то, что мы боремся за свою жизнь.

Барри был в агонии! Я был в агонии! А судно было полно воды. Устойчивость была потеряна, и мы боролись за наше выживание! Я знал, что если мы перестанем плыть вперед и повернемся боком в этих тяжелых волнах, мы перевер­немся и опрокинемся. В воде гипотермия через несколько минут повергнет нас в бессознательное состояние с после­дующей смертью, если акулы, привлеченные обилием моей крови в воде, не доберутся до нас раньше.

Будучи подкошенным болью и сражаясь из послед­них сил, чтобы держать искореженную лодку по курсу, я закричал на Барри в духе капитана Блая: «Барри, ползи вниз в моторное отделение и прочисти насосы. Нам нужно откачать воду с судна!»

Барри, как вы помните, не выносил, когда кто-то гово­рит, что ему нужно делать; все должно быть его идеей. «Я не могу сделать это, Джек, - простонал он, катаясь па палубе от боли. - Я слишком сильно ударился».

«Барри! - закричал я громче. - Я не могу оставить руль, иначе мы накренимся и опрокинемся! Ты должен делать все, что я тебе говорю, или мы потонем в считанные минуты!»

«Я не могу сделать это! Слишком больно двигаться! О, как больно!..»

«БАРРИ, ПОЛЗИ ВНИЗ И ПРОЧИСТИ НАСОСЫ ПРЯМО СЕЙЧАС, ИЛИ МЫ УМРЕМ!!!»

Я был ранен более серьезно, чем Барри, и все, что я мог делать одной рукой, это держать нос лодки развернутым на волну. С таким количеством воды в лодке, угрожающим опрокинуть нас в любую минуту, и забившимися насосами в трюме, у Барри был выбор - повиноваться миссии капи­тана или погибнуть.

Он мог бы оправдать свое бездействие, обвиняя меня в этой проблеме, в которую мы попали, и в том, как плохо я оценил ситуацию, оставаясь так долго в море при плохой погоде. Но что-то в итоге щелкнуло в мозгу у Барри. Он осознал всю рискованность нашей ситуации, поднялся над своими и моими ранениями и начал слушать меня. Он под­скочил, чтобы помочь так, как будто тихий голос сказал ему: «Пришло время принять отношение сыновства». Несмотря на огромную боль от своих ран, Барри в точности следовал каждой моей команде. У него была его часть работы, кото­рую нужно было выполнить, у меня была своя, если мы собирались исполнить нашу миссию: найти путь домой.

Каким-то образом Барри смог открыть люк машинного отделения и спуститься вниз. Своими руками со сломан­ными пальцами он выгребал разбитое ветровое стекло и остатки строительных материалов из насосов в трюме. Он наполнял ведра мусором, выбрасывал их за борт, забирался обратно, повторяя процесс снова и снова. В течение следую­щих двух часов, Барри преодолел свои страхи и боль ради того, чтобы трюмовые насосы могли снова заработать. Затем используя те же ведра, он вычерпывал воду до тех пор, пока она не закончилась и судну не вернулась устойчивость.

Когда этот внезапный острый кризис миновал, я решил, что все же тяжело будет плыть вперед при таких больших волнах при отсутствии ветрового стекла, защищавшего от воды, которая часто переливалась через нос, поэтому мы бросили якорь и оставались на месте в оставшиеся несколько часов темноты. Барри лежал на корме лодки, мучимый болью и парализованный страхом. Я провел ночь, поклоняясь и распевая в Духе, чтобы не дать страху по­глотить меня. За все мои годы на море, наверное, именно в этот момент я ближе всего был к смерти.

Следующим утром ветер ослаб, море утихло, и мы при­ковыляли в порт. Барри все еще находился в «узах оце­пенения», примерзший от страха к задней палубе. Когда мы начали входить в порт, рыбаки в доках увидели тот невероятный ущерб, который был причинен «Бронко», и стали сбегаться отовсюду, чтобы помочь закрепить при­чальный трос. Никто никогда не видел лодку, настолько искалеченную

⇐ Предыдущая6789101112131415Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: