 |
Глава 19. Больное Воображение
|
|
|
|
– А -а-а-пчхи! – чихнул кто-то в кустах.
Митя раздвинул ветки и увидел цветочную поляну. Только в ботаническом саду он видел, чтобы в одном месте росло столько разных цветов. Казалось, все они позабыли о том, что каждому – свое место и время, и собрались здесь на необычный цветочный праздник, стараясь перещеголять друг дружку в красоте и изяществе. Из травы скромно выглядывали подснежники, вестники весны, а рядом с ними пестрели многоцветным ковром астры, краса осени. Прямо под ногами были разбрызганы лиловые капельки фиалок, а с ними по соседству, словно голубое озерцо, разрослись незабудки. Чайные розы играли в переглядку со своими родственниками, цветами шиповника. Гиацинты расположились вокруг кустов пионов. А посередине этой красоты сидело и беспрерывно чихало Больное Воображение. Митя сразу понял, что это оно, хотя от плохого самочувствия на нем лица не было.
– Будьте здоровы, – вежливо сказал Митя.
– Кто сказал «будьте здоровы»? – взвизгнуло Больное Воображение. – Прошу вас прийти сюда прочь!
– Как это? – не понял Митя.
– Точно так же, как и уйти отсюда поближе, – пояснил Авося.
– Уходим поближе – подальше придем, – философски заметил Мефодий.
– Сейчас проверим, – сказал Митя и шагнул за кусты. Оглянувшись, он увидел, что Авося и Мефодий, смотревшие ему вслед из-за кустов, были так далеко, что их почти не было видно. Стоило Авосе сделать один шаг, как он оказался рядом с Митей.
Мефодий тоже поспешил за друзьями, но зацепился за очень дерзкую ветку. Львенок дернул за нее, но она, наверное, не поняла, что имеет дело с настоящим львом и дала сдачи. Мефодий два раза перекувырнулся в воздухе и со всего размаху шлепнулся на землю прямо перед Митей.
|
|
|
– Ты ударился? – спросил его Митя.
– А пусть не цепляется, – гордо сказал львенок, отряхивая лапки.
Больное Воображение с интересом уставилось на пришедших.
– Здравствуйте, – поздоровался Митя.
– Опять? – почему-то возмутилось Больное Воображение. – Терпеть не могу разговоров про здоровье. Куда интереснее говорить про болезни.
– Почему? – спросил Митя.
– Потому что здоровье одно, а болезней много, и поэтому разговор получится разносторонний. А-а-апчхи! – снова чихнуло оно.
Митя хотел было сказать «будьте здоровы», но вовремя одумался и сказал:
– У вас, наверное, очень сильная простуда.
– Да, не могу пожаловаться на хорошее самочувствие, – кивнуло Больное Воображение. – Думаешь, легко целый день в облаках витать? Холод и сырость. Бррр.
– А зачем вы витаете в облаках?
– Работа такая, – вздохнуло Больное Воображение. – Все бы ничего. Витаешь себе, вокруг кипарисы парят... Только каждый раз, когда я возвращаюсь с неба на землю, у меня начинается страшный приступ кори.
– Почему?
– Потому что я корю всех подряд.
– У моей мамы тоже начинается приступ кори, когда я возвращаюсь.
– С неба на землю?
– Да нет, с прогулки. Каждый раз я совершенно случайно прихожу домой грязный. Иногда у мамы лопается терпение, и тогда у нее начинается этот самый приступ.
– Значит, вы пришли поговорить про корь? – спросило Больное Воображение.
– Нет, вообще-то мы по делу, – сказал Митя.
– Тсс, тише. – Больное Воображение приложило к губам палец. – Разве ты не видишь, что кругом пионы?
– Ну и что? – спросил Митя так же тихо.
– А то, что пионы только и делают, что шпионят.
– А зачем? – спросил Митя с опаской поглядывая на бело-розовые цветы.
– Просто так, – сказало Больное Воображение.
– Тогда это не страшно, – сказал Митя.
– Нет, страшно. И вообще вокруг очень много страшного! – возразило Больное Воображение.
|
|
|
– Это оно на меня, что ли, намекает? – тихонько спросил Мефодий у Авоси.
– Наверняка, – кивнул Авося.
– Вообще-то я не всегда страшный. – Мефодий застенчиво поковырял плюшевой лапкой землю. – Хотя этого у меня, конечно, не отнять – настоящий лев и есть настоящий лев.
– Вот я и говорю, что все ужасно страшно. Хорошо еще, что у меня такой прочный замок.
– Я никогда не был в замке, – сказал Митя.
– Можешь радоваться. Теперь ты в нем побывал, – сказало Больное Воображение.
– Когда?
– Сейчас.
– Но я не был ни в каком замке, – возразил Митя (ведь нельзя же побывать в замке и даже не заметить этого).
– А где же ты, по-твоему, сейчас находишься? – спросило Больное Воображение.
– На поляне, в лесу, – сказал Митя.
– Невежда! Какая же это поляна, когда это самый настоящий замок.
– Что-то и я никакого замка не вижу, – сказал Мефодий.
– Наверное, это понарошечный замок, – догадался Авося.
– Ничего не понарошечный, – обиделось Больное Воображение. – Это самый настоящий воздушный замок.
– А-а-а, так он воздушный, – разочарованно протянул Митя.
– Конечно, воздушный, а какой же еще? Самое подходящее жилье для Больного Воображения. Главное, что он очень прочный.
– Ничего себе прочный, – презрительно фыркнул Мефодий.
– А вот попробуй его разрушить, тогда увидишь, – сказало Больное Воображение.
Мефодий огляделся и понял, что разрушить этот замок действительно совсем не просто, потому что разрушать просто совсем нечего.
– То-то и оно, что не можешь. И никто не может, – торжествующе сказало Больное Воображение. – Я же говорило, что у него совершенно непробиваемые стены. Здесь я могу чувствовать себя в полной безопасности.
– От кого?
– Как от кого? Разве вы не видите, что в мире творится? Секвои воют, ревень ревет во всю глотку, агавы гавкают на кого ни попадя.
– Не гавкают, а лают, – поправил Митя.
– Глупости. Лают только слайды, а агавы гавкают. Слышите? – спросило Больное Воображение, прислушиваясь.
Митя тоже прислушался, но ничего не услышал.
– Нет, – сказал он.
– Это потому, что окна закрыты, – пояснило Больное Воображение. – Не выношу сквозняков.
Больное Воображение опасливо огляделось и продолжило:
– Скажу вам по секрету, недавно ко мне приковылял один знакомый ковыль и рассказал жуткую историю. Только об этом, чур, никому. На анютины глазки напала куриная слепота, – сказало оно страшным шепотом.
|
|
|
– Да ну? – спросил Митя, поглядев на куриную слепоту, которая так невинно росла рядом с анютиными глазками, как будто и не думала на них нападать.
– Но он их все равно всех проглотил, – добавило Больное Воображение.
– Кто проглотил?
– Львиный Зев.
– Неправда, никого я не глотал, – возмутился Мефодий.
– Конечно, не глотал, – успокоил его Митя. – Львиный зев у нас на даче растет. Точно такой же, как тут. – Митя показал Мефодию на причудливые бархатистые цветы и подумал, что, пожалуй, львиный зев не больше Мефодия способен кого-нибудь проглотить, но с Больным Воображением спорить не стал – ведь это его замок, ему виднее.
Мефодий придирчиво осмотрел почти тезку и сказал:
– Вот это и есть львиный зев?
– Да.
– Смехота это, а не львиный зев. Вот какой должен быть настоящий львиный зев, – Мефодий раскрыл плюшевый ротишко.
– Ты что, тоже львиный зев, что ли? – спросило Больное Воображение, с сомнением поглядывая на Мефодия.
– Никакой я не зев, я настоящий лев! – с достоинством ответил Мефодий.
– Ты?! Настоящий лев?! Этого еще не хватало! Теперь у меня под носом настоящие львы расхаживают! Прямо чудеса! – воскликнуло Больное Воображение.
– Где? – спросил Митя.
– Вот тут, – ответило Больное Воображение.
– Значит, вы и правда поможете нам найти настоящее чудо? – обрадовался Митя.
– Чудо-Юдо, что ли?
– Нет, просто чудо. Для мамы.
– Просто бывает только простуда, а чудес просто не бывает, – сказало Больное Воображение. – Впрочем, я могу кое-что для вас сделать. Давайте я вас чем-нибудь заражу.
– Зачем это? – подозрительно спросил Мефодий.
– Просто так. Пусть мама порадуется. Ну, например, ветрянкой. Замечательная болезнь. В голове ветер, ничего не делаешь...
– Нет, я ничего не делать не согласен, – возразил Авося.
– Тогда свинкой. Из вас могли бы получиться превосходные поросята!
– Что?! Чтобы я, настоящий лев, был поросенком?! – не на шутку возмутился Мефодий.
|
|
|
– Можно ангиной. Не знаю точно, что это такое, но звучит красиво, – услужливо предложило Больное Воображение.
Митя, к несчастью, знал, что это такое, поэтому поспешно отказался.
– Нет, лучше уж мы поищем чудо где-нибудь еще, – сказал он.
– Как хотите, – обиделось Больное Воображение. – Но так и знайте, что, как только выйдете из моего замка, сразу на них наткнетесь.
– На кого?
– Ну на этих, на диких.
– Кабанов?
– Нет, на многочисленных.
– Волков?
– Нет, на лютых. – Больное Воображение сделало страшные глаза.
– Неужели на носорогов? – с дрожью в голосе спросил Авося.
– Я вас предупредило, – сказало Больное Воображение и исчезло то ли вместе с замком, то ли само по себе. Одним словом – его как не бывало.
Авосе почему-то расхотелось идти дальше. Митя тоже с опаской озирался по сторонам, и только Мефодию все было нипочем.
– Ты что, совсем не боишься? – спросил у него Авося.
– Не видишь, что ли, что я настоящий? А настоящие львы ничего не боятся! Они не трусы! А ты боишься? – спросил он в свою очередь у Авоси.
– Я? Н-н-нет, я уж-ж-жас какой храб-б-брый, – сказал Авося, заикаясь.
– А чего дрожишь?
– Так это я з-з-за тебя б-б-боюсь. И дрожу, потому ч-ч-что д-д-делаю это хорошо, на совесть, – сказал Авося.
– А разве можно бояться за кого-то? – спросил Мефодий.
– Еще как можно! – поддержал Авосю Митя. – Я один раз на дерево очень высоко залез, и мне ни капельки не было страшно. Оказалось, это потому, что за меня мама боялась до тех самых пор, пока меня оттуда не сняли. А когда меня сняли и мама бояться перестала, я сам испугался.
– Высоты? – спросил Авося.
– Нет, что меня мама накажет.
Мите было стыдно признаться, но сейчас он очень хотел, чтобы за него побоялся кто-нибудь другой. И вдруг ему в голову пришла мысль, от которой он не только перестал бояться, но даже улыбнулся, а потом расхохотался.
– Все-таки заразился, – сказал Авося, опасливо поглядывая на Митю.
– Чем? – спросил Мефодий.
– Заразительным смехом.
– Да ну? – заволновался Мефодий.
А Митя все смеялся и смеялся и не мог остановиться, чтобы сказать, что вовсе он ничем не заразился, а смеется из-за того, что вдруг понял, что под ногами у них были многочисленные дикие и совершенно лютые лютики!
|
|
|
