Становление социальных и гуманитарных наук.

Социальными науками, как известно, называют науки об обществе (от лат. societas — общество). К таким наукам сегодня при­нято относить социологию, а также политологию, этнологию, юрис­пруденцию, экономическую науку и пр. Гуманитарные науки считаются науками о человеке (от лат. homo — человек). Слово humanitas традиционно переводили как «человеческая природа», и одновре­менно как «образованность», «духовная культура». У гуманистов эпо­хи Возрождения гуманитарное знание было знанием в области исто­рии и филологии, которым должен был владеть каждый образован­ный человек. Но в наше время под гуманитарными науками обычно имеют в виду филологию, философию, психологию и пр. При этом граница между социальным и гуманитарным знанием довольно ус­ловна, чего не скажешь о границе между социально-гуманитарным знанием и естествознанием как знанием о природе, а также техниче­скими науками, предметом которых являются устройства, созданные человеком, а не возникшие естественным путем.

Ранее уже говорилось о том, что развитие экспериментальной науки начинается только в Новое время. Именно с XVII в. ученые стремятся целенаправленно выпытывать «тайны» природы, имея в виду ее скрытые от чувств законы. Что касается выяснения законов истории и общества, то указанную задачу ученые начинают всерьез решать значительно позднее.

Но это вовсе не означает, что до того никто не интересовался на­шим историческим прошлым или устройством общества. Просто произведения и античных историков, и средневековых хронистов нельзя считать научными. И прежде всего потому, что, описывая жизнь и нравы людей, они излагали события в их временной после­довательности, но не объясняли рождения и развития общественных образований. Они не столько объясняли происходящее, сколько описывали его. До определенного момента никто не пытался выявить законы социальной жизни, что собственно и отличает науку от не­научного знания.

Более того, на протяжении столетий европейские ученые не ви­дели существенной разницы между разными областями знания. Так, в Древнем Риме Плиний Старший под «естественной историей» имел в виду изменения не в обществе, а в природе. Таким образом, историй в их описательном варианте оказывается как бы две: «есте­ственная история» — это история природы, а «гражданская исто­рия» — это история народов.

Отсутствие ясных границ между естествознанием и социально-гуманитарным знанием не всегда означает низкий уровень развития науки. В конце концов, общество развивается именно на почве ос­воения природы, в частности, Маркс мыслил науку будущего как единую науку об общественном человеке и природных предпосылках его развития. Тем не менее до XVIII—XIX вв. отсутствие ясных гра­ниц между естествознанием и социально-гуманитарным знанием было обусловлено именно неразвитостью последнего.

Долгое время многие проблемы, касающиеся природы и обще­ства, всерьез обсуждались только философами. Примером здесь мо­жет быть Аристотель — величайший энциклопедический ум всех времен и народов. Следы прошлой гегемонии философии можно найти в науке и сегодня. Так, в западных странах Ph.D. — это степень «доктор философии», которую присваивают представителям самых разных наук. Другой известный пример — астролябия, которая дол­гое время считалась в науке «философским прибором».

Нельзя сказать, что мыслители прошлого не пытались классифи­цировать разные области знания. Так, английский философ Ф. Бэ­кон различал их на основании тех способностей, которые в них ис­пользуют. Согласно Бэкону, за науку отвечает разум, за историю — память, а за искусство — воображение. Как мы видим, в указанной классификации изучением природы занимается и описывающая па­мять, и объясняющий ум. С другой стороны, область истории, с его точки зрения, весьма широка. Область истории как то, что собрано опытом и сохраняется в памяти, делится у Бэкона, как и у других его современников, на естественную и гражданскую. Но в естественную историю он вводит новый вид — история технологии. А в область гражданской истории Бэконом вводится другая новая область — история литературы и искусств¹.

О собственных работах Ф. Бэкона известно, что разделами его незавершенного труда «Великое восстановление наук» стали «Приготовление к естественной и экспериментальной истории...», «Ис­тория ветров», «История жизни и смерти», «История плотного и разряженного и о сжатии и расширении материи в пространстве», «Естественная история в десяти центуриях». А к области граждан­ской истории относится его собственная работа «История правления Генриха VII».

Таким образом, не все, кто пишет об истории, являются учеными-историками. В общем и целом до XVII в. знание об исторических процессах можно определить как историграфию, которая отличается от исторической науки. В данном случае в историческом знании логика представлена прежде всего хронологией, т.е. временной последо­вательностью событий без понимания их внутренней необходимой связи. В качестве движущей силы исторического процесса в лучшем случае выступает воля выдающейся личности — царя, полководца и пр. При этом описание решающих событий истории соседствует и перемежается описанием нравов, бытовых привычек и многого другого из жизни разных народов.

Если пытаться определить начальный пункт в становлении науч­ного взгляда на историю, то здесь мы должны обратиться к итальян­скому мыслителю Джанбаттиста Вико (1668—1744). Заметим, что в полемике с Р. Декартом, который разрабатывал свой метод, исходя из отдельного познающего индивида и ориентируясь главным обра­зом на математику и естествознание, Вико вьщвинул идею общего разума человечества, который действует только в истории. Именно преподавателю риторики Неаполитанского университета Д. Вико принадлежит идея объективного характера социально-историческо­го процесса, которую он впервые реализовал в своей теории истори­ческого круговорота («поступательное движение наций»).

В известной работе Д. Вико «Основания новой науки об общей природе наций» представлен генезис таких общественных образова­ний, как нации. Согласно воззрениям Вико, в своем развитии нации проходят три цикла: божественная, когда все подчиняются жрецам, героическая, когда нацией руководит землевладельческая аристокра­тия, и человеческая, когда люди живут в условиях республики или ограниченной монархии. Вико осознает прогрессивность указанной эволюции, но вынужден заявить, что данный цикл оканчивается кризисом и распадом общества. Причиной этого, по его мнению, является борьба верхов и низов, рост эгоизма и деградация культуры. И все начинается сначала.

Д. Вико, в отличие от мыслителей эпохи Просвещения, мыслит историю не как движение по восходящей, а как движение по кругу. И, тем не менее, это движение в его теории происходит не по воле людей или случая, а в соответствии с некоторой закономерностью. И здесь стоит вспомнить слова Гегеля о том, что науке делает честь тот факт, что, имея перед собой хаос, она открывает за ним законы. Именно открытие законов небесной механики Ньютоном преврати­ло ее в подлинную науку. И то же самое происходит при выявлении законов социально-исторического процесса благодаря усилиям Вико, французских просветителей, а в XIX в. благодаря открытиям физиократов, А. Смита, Д. Рикардо, К. Маркса.

Однако, отдавая должное Д. Вико в осознании закономерного хода истории, нужно иметь в виду, что в конечном счете этот ход зависит от божественного предопределения. Некоторые исследователи видят явную аналогию между историческим круговоротом Вико и гегелев­ской идеей мирового круга. При характеристике сходства их позиций обычно указывают на то, что оба считали ограниченную монархию более перспективной для обуздания эгоизма отдельных индивидов, чем демократическая республика¹. Тем не менее родство взглядов в данном случае имеет более серьезный методологический характер. Дело в том, что историческая наука от Вико до Гегеля включительно еще продолжает быть незрелой. И эта ее неразвитость выражается в том, что она не в состоянии постигать закон на основе реальных исто­рических фактов. Фактические данные о ходе истории пока еще раз­рознены. Эксперимент в области истории по понятным причинам невозможен. Именно поэтому в Новое время в истории, как и в ес­тествознании, огромную роль играет умозрение, т.е. домысливание необходимых связей там, где на деле они не обнаружены.

Об этой методологической проблеме в науке Нового времени уже шла речь в предыдущей главе. И дополнение реальных фактов умозрительными построениями в области естествознания выразилось в господстве так называемой натурфилософии. Нечто подобное происходило в то же время и в области истории, где на смену историографии пришла философия истории, в которой над фактом, безусловно, господствовала логическая схема.

В качестве примера здесь следует привести именно философию истории Гегеля. Напомним, что Гегель видел суть исторического про­гресса в осознании идеи свободы. Согласно Гегелю, на Востоке свобод­ным был только один — деспот. В греко-римском мире некоторые свободны, а некоторые несвободны, и в «христианско-германском мире» свободны все.

Указанная схема выражает важную особенность хода истории. И она может быть проиллюстрирована множеством фактов. Но в любом случае у Гегеля указанный ход истории заранее задан Абсо­лютным духом. И в этой предзаданности исторического закона суть так называемого гегелевского преформизма. Характеризуя эту существенную методологическую разницу между философией истории и исторической наукой, Маркс впоследствии скажет, что Гегеля по большому счету интересовало дело логики, тогда как следует интере­соваться логикой дела.

Но вернемся в XVIII в. к французским просветителям, среди которых прежде всего нужно указать на Франсуа Мари Аруэ Вольтера (1694—1778), который как раз и ввел понятие «философия истории». Более того, вместе с другим просветителем Ш. Монтескье Вольтер в некоторых важных вопросах по сути предвосхитил Гегеля. Во всяком случае именно Вольтер впервые употребил понятие дух времени, которым затем будет широко пользоваться Гегель. При этом Вольтер совсем не имеет в виду некоего бестелесного мистического духа, дей­ствующего в истории. Ведь и мы сегодня часто говорим о соответ­ствии каких-либо преобразований духу времени, имея в виду только то, что эти преобразования объективно назрели.

В истории, согласно Вольтеру, действуют вовсе не мистические «духи». В ней нет также никакого божественного промысла. Бог создал природу, считает Вольтер, а историю люди делают сами. И все же делают они историю не так, как захочется. Вернее, они могут де­лать все, как захочется, но если их поступки не соответствуют «духу времени», то это вызывает определенное противодействие. Так, у древних греков мифические Эринии — служительницы Правды — мстили за все, что содеяно вопреки закону. Рим ограбил варваров — варвары ограбили Рим. История, согласно Вольтеру, есть послед­ний страшный суд, и она рано или поздно все расставляет на свои места.

История всегда, если использовать фрейдистский термин, амбивалентна. Поэтому о ней не только трудно, но практически невоз­можно судить однозначно. Эту ситуацию Вольтер называет «пирро-низмом» истории, по имени древнего скептика Пиррона, который советовал воздерживаться от определенных суждений о вещах. Чувства нас обманывают,*считал Пиррон, а суждения о мире у различных людей различны.

Но Вольтер имеет в виду в данном случае другое, а именно объек­тивную путаницу самой истории. Речь идет о том, что Гегель впо­следствии назовет «хитростью» истории. Люди думают, что они осу­ществляют в жизни свои собственные цели, а на самом деле они реализуют историческую необходимость. Цели отдельных людей, даже выдающихся, не совпадают с тем, что получается как истори­ческий результат. Поэтому Вольтер не был сторонником такой исто­риографии, которая стремится проникнуть в тайны будуаров и ка­бинетов. «Когда я писал историю Людовика XIV, — характеризует свой метод Вольтер, — я старался не вникать больше, чем нужно, в тайны его кабинета. Я рассматриваю великие события этого царствования как положительные явления и описываю их, не восходя к первому основанию. Первопричина не существует для физика, так же как начало интриги не существует для историка. Изображать нра­вы людей, излагать историю искусств — вот моя единственная цель. Я безусловно сумею сказать правду, пока речь идет о Декарте, Корнеле, Пуссене, Жирардоне, о всех предприятиях, полезных людям, но я встал бы на путь лжи, если бы захотел передать разговоры Лю­довика XIV с мадам Ментенон». Здесь под «искусствами» Вольтер, в соответствии с тогдашней номенклатурой, имеет в виду прежде всего «механические искусства», т.е. ремесло, сельское хозяйство, промышленность. Именно развитию промышленности Вольтер при­дает гораздо большее значение, чем разговорам Людовика XIVс ма­дам де Ментенон.

Итак, то, что Вольтер именует «пирронизмом истории», а Гегель ее «хитростью», состоит в том, что объективные законы исто­рии прокладывают себе дорогу не иначе, как через действия людей. При этом естественно встает вопрос о том, как соотносятся в исто­рии субъективное и объективное. Здесь следует подчеркнуть, что диа­лектика субъективного и объективного никогда не интересовала естествоиспытателей, поскольку закон природы, безусловно, объ­ективен. Эта диалектика стала интересовать естествоиспытателей только в XX в. в связи с влиянием субъекта познания на результаты исследований в области микромира. Иначе обстоят дела в социаль­но-гуманитарной области, где адекватная постановка вопроса о со­отношении объективного и субъективного в действии закона — главная предпосылка обретения этой областью собственно научного харак­тера.

Понятно, что решить этот вопрос можно, лишь предположив раз­личие между субъективными целями и объективными результатами действий людей. Такое различие намечается у Вольтера, а у Гегеля это различие приобретает четкую определенность. Подобное же разли­чие можно найти и у современника Вольтера Шарля Луи де Секонда барона де Ла Бреда и де Монтескье (1689-1755), которому принадле­жит известная работа «О духе законов». Трудно сказать, кто из них, Вольтер или Монтескье, впервые употребил слово «дух» по отноше­нию к исторической закономерности. Сочинение Монтескье «О духе законов», по всей видимости, было известно Вольтеру. Ш. Монтескье считается основоположником так называемого «географического на­правления» в социальных науках: на темперамент людей и обществен­но-государственный строй у него влияет, в частности, климат. Напри­мер, жаркий климат, считал Монтескье, порождает лень и страсти, убивает гражданские доблести и является причиной деспотического правления. Таким образом, именно климат у Монтескье является той бъективной инстанцией, которая реализует себя в наших действиях, нравах и пр.

Государственно-правовые взгляды формировались у Монтескье в основном под влиянием английской конституционной практики. В 1728—1731 гг. Монтескье жил в Англии и изучал работы английских правоведов и философов. Как и многие его современники, он оттал­кивался также от античных политических теорий и античной поли­тической практики. Большое значение придавал Монтескье прин­ципу разделения властей: законодательная, исполнительная и су­дебная власти должны быть отделены друг от друга. Монтескье был также сторонником принципов равенства граждан перед законом, широкого избирательного права, свободы слова, печати, совести, отделения церкви от государства, отказа от пыток и суровых наказа­ний, необходимости международных соглашений о гуманизации методов ведения войны и т.д. Книга «О духе законов» была внесена в «Индекс запрещенных книг». Тем не менее она выдержала 22 из­дания на протяжении двух лет (1748—1750) и была переведена почти на все европейские языки.

Взгляды Монтескье могут показаться банальными, наивными или даже просто путаными с точки зрения нашего времени. Тем более что в них действительно сочетаются разнородные элементы. «Людь­ми управляют многие вещи, — пишет Монтескье, — климат, религия, законы, руководящие правила, примеры из прошлого, нравы, обы­чаи, и из всего этого образуется общий дух»¹. Здесь, как мы видим, сведены воедино элементы природные и собственно общественные, а среди последних — принадлежащие самым различным сферам жиз­ни. Но сама по себе идея, согласно которой законы общества носят объективный характер и не зависят от произвола отдельного лица, даже законодателя — законодатель как раз может и должен выразить «дух» закона, — была новой и прогрессивной, если учесть, что гос­подствующим в то время было теологическое представление.

Французские просветители в исследовании исторической реаль­ности шли своим путем, и их догадки об объективном характере хода истории имеют самостоятельную ценность. Но для полноты картины стоит сказать еще об одном просветителе, а именно Мари Жане Антуане Никола Кондорсе (1743—1794), которого иногда объявляют основоположником социологии до О. Конта. Но если связь Кон­дорсе с современной социологией является спорной, то, безусловно, что ему принадлежит идея общественного прогресса как движения общества по восходящей, за которую так клеймили просветителей в XX в. прежде всего постмодернисты. Параллельно в 1768 г. идею развития общества в три этапа (дикость, варварство, цивилизация) высказывает шотландский просветитель Адам Фергюссон, у которо­го указанные три этапа различаются характером хозяйства и сте­пенью развития отношений собственности. В любом случае идея общественного прогресса, принадлежащая Просвещению, стала вкладом в формирование социальной науки.

Следующий шаг в формировании социальной науки связывают с учением французских экономистов Анна Роббера Жака Тюрго (1727— 1781) и Франсуа Кенэ (1694-1774), которые примыкали к просвети­телям. Так называемые физиократы стали рассматривать экономику страны в качестве единого целого, введя понятие «общественный капитал». С другой стороны, стоимость у физиократов уже опреде­ляется количеством труда. Тем самым в экономический анализ был введен количественный момент. Правда, экономические законы, по мнению физиократов, действуют подобно естественно-природным законам. И в этом их ограниченность. С другой стороны, нужно учесть, что, сближая экономический закон с природным, а тем са­мым настаивая на его объективности, физиократы уходили от трак­товки экономических законов по аналогии с правовыми. До этого экономический закон мыслился по аналогии с правовым законом, а потому предполагалось, что в экономической сфере все устанавли­вается сознательно.

Гегелевское понимание истории сформировалось в XIX в. как раз под непосредственным влиянием английских экономистов, которые к тому времени, как уже было сказано, исходили из действия объек­тивных экономических законов. И речь здесь идет не только о фи­зиократах, но и об Адаме Смите (1723—1790,) и Давиде Рикардо (1772— 1823). После этого говорить о том, что история — это нагромождение случайностей или просто результат произвола отдельных личностей, означало делать шаг назад.

Если научный статус экономического знания связан с именами французов Тюрго и Кенэ, а также англичан Смита и Рикардо, то юри­дическое знание обретает научный статус после Гегеля — в так назы­ваемой «исторической школе права». Ее глава Фридрих Карл Савиньи (1779—1861) принадлежал к консервативному крылу гегельянцев, так называемым «старогегельянцам». В основе его понимания юридиче­ского закона лежит представление о том, что этот закон нельзя ме­нять произвольно, поскольку он выражает «дух народа». И этот тезис в его время использовался как аргумент против законодательных реформ и революционных действий.

К другому крылу гегельянцев, так называемым «младогегельян­цам» принадлежал поначалу Карл Маркс (1818—1881), материалис­тическое понимание истории которого предполагает кардинальное отличие законов истории от законов природы. Как известно, Маркс считал себя не философом, а историком. И посредством этой самооценки он в очередной раз дистанцируется от философии истории, о которой уже шла речь. Именно у Маркса объективные законы ис­тории рождаются из субъективной деятельности людей в качестве ее,. как правило, неосознаваемого объективного результата.

Люди, писал Маркс, одновременно являются и авторами, и акте­рами драмы под названием «история». А это значит, что законы ис­тории не предзаданы, но формируются в ходе действительного исто­рического процесса. И понять, каким образом из сочетания субъек­тивных действий рождаются объективные законы, а сознательные личные цели оборачиваются бессознательным общим результатом, может только ученый-историк.

Уже в XIX в. Ф. Энгельс напишет, что закон истории является во многом стихийным и неосознаваемым продуктом объединения наших воль и усилий. Каждый обычно стремится к личной цели. Но сложе­ние наших субъективных воль и усилий дает новый объективный ре­зультат. В наши дни такой новый системный результат принято име­новать «эмерджентом». Энгельс подобных слов не знал. Но он пони­мал, что такой закономерный суммарный результат сложения воль принципиально отличается от объективных результатов в действии сил природы. Здесь перед нами объективная закономерность иного порядка.

Ясно, что так понятая историческая, а шире социальная наука, не совпадает с тем, что принято понимать под социологией. Социо­логия появилась действительно во времена Маркса, но ее созда­тель — французский ученый О. Конт. Для социологии характерно приведение законов природы и общества к единому знаменателю, при том, что Маркс, как уже было сказано, их различал. Даже в том случае, когда социолог признает существование субъективного на­чала в истории, он трактует его в качестве некоторого фактора на­ряду с условиями производства, политическими институтами и пр. Но субъективное и объективное в истории не рядоположены. И там, где говорят, что в истории играет роль как объективное, так и субъ­ективное, еще нет специфики социально-исторического исследова­ния, как и нет науки в собственном смысле слова. Принцип допол­нительности не приближает, а удаляет от научной истины, которая в данном случае предполагает анализ того, как субъективное переходит в объективное и наоборот. И подобный анализ в каждом случае дол­жен быть совершенно конкретным.

В методологическом плане предшественником Конта можно было бы признать англичанина Томаса Гоббса (1588—1679), в произ­ведении которого «Левиафан» государство предстает как некое «искусственное тело», возникающее для разрешения конфликтов между людьми, а именно для прекращения «войны всех против всех». Гоббс явно проецирует на общественную жизнь законы геометрии и механики. Этика Гоббса также механистична. Добро в его учении сводит­ся к тому, что привлекает человека. Соответственно, злым является то, что нас отвращает. И если представления об обществе у Гоббса выглядят как предтеча социологического учения позитивиста Конта, то этика Гоббса — предтеча этики позитивиста Дж.Ст. Милля.

Социология, в отличие от истории и экономической науки, отно­сится к тому поколению социально-гуманитарных наук, которые возникли в XIX—XX вв. на волне научно-технического прогресса. И к тому же поколению «молодых» социальных наук можно отнести политологию, время рождения которой конец XIX в. Существует мнение, согласно которому родиной политологии, как, впрочем, и культурологии, стали Соединенные Штаты Америки. Уже в середи­не XIX в., а именно в 1857 г. при Колумбийском университете в США была создана кафедра «История и политическая наука». Те, кто счи­тает родиной политологии Соединенные Штаты, связывают ее воз­никновение с именем Френсиса Лейбера, который в 1857 г. стал чи­тать в Колумбийском университете курс лекций по политической теории. Именно он своей деятельностью создал предпосылки для основания в 1880 г. при Колумбийском университете школы поли­тической науки. В дальнейшем в Америке возникла целая сеть по­литологических научных центров и учебных заведений. И это позво­лило в 1903 г. учредить Американскую ассоциацию политических наук, что свидетельствовало о признании данной науки на нацио­нальном уровне.

Нельзя сказать, что европейцы значительно отставали от амери­канцев в развитии этой области знания. Так, в 1871 г. во Франции появилась свободная школа политической науки, которая на сегодня является Институтом политических исследований Парижского уни­верситета. В 1895 г. была основана Лондонская школа политической и экономической наук. Не отставали в этом деле и немцы. Недаром существует мнение, что родиной политологии следует считать не Со­единенные Штаты, а Европу. В частности, один из отечественных политологов К.С. Гаджиев согласен с тем, что начало политологии связано с образованием в середине XIX в. правовой школы в Германии.

И, наконец, кратко охарактеризуем историю формирования на­уки психологии. Исторически случилось так, что теоретическая психология развивалась вплоть до конца XIX в. в русле философии. И только в конце XIX в. возникает экспериментальная психология. Причем возникла она особняком и имела отношение скорее к естествознанию, ближайшим образом к физиологии, чем к философии и вообще к гуманитарному знанию.

На основе экспериментальной психологии и физиологии высшей нервной деятельности формировалась и психиатрия, какой ее застал 3. Фрейд, будучи сначала студентом-медиком, а затем практикую­щим врачом. Именно Фрейду принадлежит название медицинская психология. В общем и целом эта психология рассматривала психику человека, его душевную жизнь как совокупность реакций на внешний мир. Понятно, что эти реакции у человека не такие примитивные, как у амебы, но в принципе это то же самое. Просто человек реаги­рует на более тонкие раздражители, которые недоступны не только амебе, но даже собаке. Как мы видим, медицинская психология явно тяготеет к позитивистской трактовке человека и его психики.

Значение того переворота, который произвел в психологии и пси­хиатрии Фрейд, станет понятным, если мы примем во внимание, что он на почве сугубо психиатрических фактов убедился в принципи­альной неправоте медицинской психологии. Фрейд показал, что ду­шевная жизнь человека вовсе не есть поток впечатлений и реакций, а она содержит в себе некую константу, которая не только не подда­ется влиянию внешних впечатлений, а, наоборот, изнутри их опреде­ляет, придавая им такое значение, которое совершенно необъясни­мо ни из настоящего, ни из прошлого опыта. В классической фило­софии, начиная с Аристотеля и кончая Декартом, эта субстанция называлась душой, что по-гречески звучит как «псюхе», а на латы­ни — «анима».

Современная психология исходит из относительной самосто­ятельности душевной жизни в сравнении с телесной жизнедеятель­ностью. Но именно в русле указанного классического понимания продолжила свое развитие теоретическая психология. В некотором смысле с этой традицией связан и психоанализ 3. Фрейда, хотя с ним не все так просто. Тем не менее и в XX в. отношения между медицин­ской психологией и теоретической психологией, методологически связанной с классической философией, были очень напряженны­ми. И речь идет не только о методологических спорах, но и о рож­дении «гибридных» учений о психике человека, которые трудно чет­ко идентифицировать или с естествознанием, или с гуманитарной наукой.

Из всего вышесказанного видно, что различные социальные и гуманитарные области знания конституировались в качестве науки по-разному. Здесь нет общего правила и стандарта. И, тем не менее, можно сделать общий вывод о том, что становление истории, эконо­мической и юридической науки в своем развитии опережало гумани­тарные науки. Первые в целом сформировались к середине XIX в., вторые — к началу и середине XX в.

 

 

⇐ Предыдущая1234567

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: