 |
Для меня не имело значения, существовала ли та подруга в действительности, или он говорил о себе как о женщине, но по мере продолжения разговора становилось очевидным, что она реальна.
|
|
|
|
– Она очень несчастна. В течение последних нескольких лет ей становилось всё хуже и хуже, и по правде говоря, я думаю, что она вот-вот готова совершить какой-нибудь отчаянный поступок. Я не знаю, что можно для неё сделать.
– Какова основная изначальная природа её несчастья? – спросил я. – Что она говорит, что является причиной?
– Она не говорила ничего особенного, то есть, у неё нет никакой болезни, и она не теряла любимого человека, ничего такого.
Не вся чёрная безысходность создаётся одинаково. Если депрессия является прямым результатом какой-то болезни или несчастья, то есть человек не в состоянии ясно мыслить, тогда мой ответ будет таким же, но менее оптимистичным, поскольку это означало бы, что эта его подруга впряглась по полной в свою телегу, и должна будет тащить её до самого конца. Это лишь моё мнение, не более авторитетное, чем чьё-либо ещё, но я понимаю, что в парке множество развлечений, не все из них весёлые, и вы не сможете сойти, пока карусель совсем не остановится. Только по доброй воле. Вы можете выпрыгнуть на средине пути, но то, что заставило вас залезть сюда в первый раз, возможно, заставит залезть вновь.
Любой, кто желает поставить вопрос о свободе воли или предопределении, должен, как всегда начать с более внимательного рассмотрения вопроса. Нет никакой возможности свободной воли – просто определив её, мы сможем увидеть её как нонсенс. Поэтому реальный вопрос может стоять так: имеем ли мы какую-либо волю? Можем ли мы выбрать оказывать или не оказывать влияние на что-либо? Обладаем ли мы хоть каким-то количеством контроля? Либо у нас вообще нет никакой воли, либо какая-то всё же есть, вот в чём вопрос. Единственным аргументом в пользу первого является отсутствие аргументов против второго. В конечном итоге, не существует возможного ответа, и сам вопрос распадается при внимательном исследовании. Так же, как и все вопросы.
|
|
|
Всё распадается при внимательном исследовании.
Остаётся надеяться, что подруга Барри находится в рациональной депрессии. Этого мы касались в "Прескверной штуке". Когда у кого-то нет надежды потому, что он не видит причин для неё, тогда надежда есть. Мне пришёл в голову вопрос.
– Где она живёт? – я спросил Барри.
– В Бруклине, – ответил он мрачно. – Мы не часто видимся. Ей трудно передвигаться. Мы в основном переписываемся по интернету или разговариваем по телефону.
Интересно, прикована ли она к коляске, как Барри. Если тебе трудно передвигаться, Бруклин и Квинс могут быть в разных частях света.
– Она умна? – спросил я.
– Очень.
– Христианка?
– Да, католичка.
Обычно я ожидаю, что в подобной ситуации продолжительного отчаяния человек, в конце концов, разрушится и сгорит, а затем восстанет из пепла как феникс. Христианство в основном способствует такой трансформации смерти-перерождения, но католики, на моём опыте, даже бывшие католики, более склонны застревать в этом отчаянии и оставаться там.
Рациональная депрессия это не дефект и не заболевание, это совершенно нормальная реакция на те обстоятельства, в которых мы находимся. У нас нет будущего, нет стержня, нет смысла – как тут не впасть в депрессию? Это не глубокомысленный поиск непостижимой души – полный и точный расчет человеческой жизни можно сделать за чашкой кофе во время обеденного перерыва. С логической точки зрения единственным непреодолимым аргументом против самоубийства является то, что неудача может обернуться тысячью долларами штрафа и шестью месяцами тюрьмы. Некоторые нашли личных спасителей, но трюк со спасителями в том, что к ним нельзя слишком пристально приглядываться – они спасают вас, а кто спасает их? Даже долгосрочное решение, которое можно придумать, что называют раем, начинает казаться довольно глупым, если вы подумаете над ним, ну, хотя бы две минуты. Трюк в том, чтобы не думать, не смотреть самостоятельно, не видеть очевидного, но мы не можем обманывать себя вечно, как стало ясно подруге Барри.
|
|
|
Депрессия это страх, лишённый надежды. Она возникает, когда мы обнаруживаем, что то, что, как мы думали, принадлежит нам, никогда не могло нам принадлежать. Несчастье это когда мы беспокоимся, что у нас чего-то не будет, депрессия это когда мы осознаём, что у нас этого не будет никогда, а свобода это когда мы осознаём, что ничто нам не принадлежит и не может принадлежать, и поэтому у нас ничего никогда не будет.
Наши жизни не наши собственные, так что же?
– Хорошо, – сказал я Барри, – очевидно, я не могу сказать ничего обоснованного о вашей подруге в частности, но похоже, могу кое-что заметить по существу вопроса. Это будет выглядеть немного бессердечно, возможно потому, что так оно и есть, но причиной происходящего с вашей подругой, и с любым другим человеком, который становится жертвой патологического отчаяния, является начало человеческой зрелости.
Это не относится к просветлению в частности. Это больше относится к человеческой жизни, но определённо здесь есть параллели с более широким процессом пробуждения, и это предвестник просветления, его предпосылка.
– Я не знаю, что мне делать, – сказал Барри. – Я не знаю, как помочь ей.
– А вы никогда не задумывались над такой возможностью, что ей не нужна помощь? Что это может быть хорошо? – спросил я.
– Что? – сказал он. – Отчаяние, граничащее с самоубийством?
Я засмеялся, но мягко, потому что знал, это одна из тех областей, где эмоции могут зажечься и навредить тому, что могло, и должно, быть интересным разговором.
– Ну, вроде того, – сказал я. – Отчаяние это лишь внешнее проявление, видимый симптом.
Когда я вижу кого-то в той ситуации, которую описывает Барри, моим первым побуждением бывает поздравить его. Я не делаю этого, конечно же, понимая, что это не будет воспринято в надлежащем духе, но я вижу это как очень положительное явление, направленное на рост человека, на его коренное изменение. Это отчаяние в большинстве своём означает, что человек покидает сказочную версию жизни, где хорошие мальчики и девочки живут вечно и счастливо, и вступает в зрелость.
– Меня волнует, что она умрёт, – сказал он.
|
|
|
