Либерально-просветительская гейдельбергская школа

Наиболее последовательно превратить историю в подлинного учителя и воспитателя человека стремились историки Гейдельбергского университета, группировавшиеся вокруг Фрицриха Кристофа Шлоссера (1776--1861). В обстановке отсталой Германии первой половины XIX в. они стремились пропагандировать исторические знания как оружие против феодально-сословных порядков. Они продолжали учение великих немецких просветителей Лессинга и Гердера, поклонялись Канту, считая его учение о нравственном долге человека критерием суждения об истории.

В 1823 г., когда в Германском союзе торжествовала реакция, Шлоссер опубликовал двухтомную «Историю восемнадцатого столетия», позднее расширенную до восьми томов. В ней автор дал первую немецкую либеральную концепцию Французской революции, показал себя убежденным противником феодального деспотизма и сторонником улучшения положения народных масс.

Хотя Шлоссер осуждал революционное насилие с позиций морализма, в конечном счете оправдывал его как необходимое и полезное для прогрессивного развития Франции: якобинцы «спасли отечество, основали новый дух свободы и истребили с корнем все средневековое зло». Такое проявление симпатий к Французской революции означало солидарность Шлоссера с нараставшей в Германии антифеодальной оппозицией.

Много внимания уделял Шлоссер эпохе «просвещенного абсолютизма» Фридриха II, изображенного как идеал разумного монарха, обуздавшего феодально-юнкерскую аристократию и повернувшего Пруссию на путь прогресса и процветания. Фридрих был противопоставлен «подлой деспотичной массе дворянства и мелких князей». Явная идеализация Фридриха Шлоссером во многом объяснялась тем, что реакционные романтики яростно нападали на прусского короля, видя в нем носителя ненавистных для них прогресса и свободы. Но дело заключалось не только в этом.

Политические идеалы Шлоссера сформировались под влиянием умеренного крыла Просвещения, прежде всего Канта. Поэтому Шлоссер разделял устаревшую концепцию «просвещенного абсолютизма» и создал в книге его законченный идеал, отразив тем самым позицию и чаяния мелкого и среднего немецкого бюргерства, не способного на решительные революционные действия. Не случайно он критиковал демократическую теорию народного суверенитета Руссо за якобы бесплодное теоретизирование и пренебрежение более насущными народными потребностями. Сочувствуя народу, Шлоссер все же считал его темной невежественной массой, способной на любые «безнравственные действия». Невежество и породило, по убеждению Шлоссера, все крайности Французской революции, причину которой он находил в отсутствии во Франции умного просвещенного монарха, подобного Фридриху II.

Практической борьбе народных масс Шлоссер в своей «Всемирной истории» (1844--1857) противопоставлял «нравственное самоусовершенствование» и изменение «злой природы человека» путем распространения просвещения. Типичное для умеренного крыла немецких просветителей убеждение в превосходстве политики «просвещенного абсолютизма» над демократической республикой приводило Шлоссера к выводу о невозможности и нежелательности для Германии добиваться свободы путем народной революции; вслед за Кантом он считал, что это благородная, но практически в Германии не осуществимая цель. Шлоссер не понял и не принял революцию 1848--1849 гг., увидя в ее поражении лишь подтверждение своих взглядов на роль народа в истории и его неспособность добиться своих целей без руководства со стороны «разумного просвещенного монарха».

Становившееся к середине XIX в. устаревшим и даже консервативным мировоззрение Шлоссера, его монархические симпатии вели к постепенной утрате его былой популярности. Хотя во «Всемирной истории», он, как и прежде, резко протестовал против деспотизма и произвола мелкодержавных правителей, но одновременно с моралистских позиций осуждал и капиталистический путь развития, видя в нем лишь усиление социального гнета.

Сочинения Шлоссера трудно отнести к лучшим образцам исторической литературы. Они были написаны без критического разбора источников, перегружены второстепенным историческим материалом; стиль автора был труден для восприятия и литературно небрежен в отличие от стилистически тщательно отработанных произведений Ранке. Но все же до середины века Шлоссер у буржуазного и мелкобуржуазного читателя был более популярен, чем Ранке. Объяснялось это тем, что при всех недостатках и противоречиях Шлоссер всегда оставался либеральным просветителем с определенной демократической окраской и горячим сочувствием к положению народных низов. Именно такая просветительски-антиофеодальная заостренность дала основание Н. Г. Чернышевскому, переводившему сочинения Шлоссера на русский язык, высоко оценить их «правдивость и рассудительность».

На более четких демократических позициях стоял талантливый ученик Шлоссера Георг Готфрид Гервинус (1805--1871), сын ремесленника, выступавший в 1837 г. вместе с Дальманом и знаменитыми филологами-романтиками братьями Гриммами инициатором протеста семи профессоров Гёттингенского университета против отмены конституционных статей в Ганновере.

Переехав после этого в Гейдельберг, Гервинус активно участвовал в политической борьбе и с 1847 г. начал издание «Немецкой газеты» («Deutsche Zeitung»), ведущего органа умеренных либералов юго-западной Германии.

Гервинус всегда выступал за тесную связь истории и политики, подчеркивал необходимость изучения фактов политики и культуры, поскольку это казалось ему единственным путем охватить всю историческую действительность в полном объеме, особенно привлекала его история немецкой литературы и ее влияние на политическую жизнь общества. Видя в литературе мощное средство национального воспитания, Гервинус в своей пятитомной «Истории поэтической национальной литературы Германии» изобразил язык и литературу главным носителем идеи объединения и национального самосознания начиная с периода Просвещения и немецкой классики, достигшей вершины в творчестве Гёте. Он подробно описал путь развития немецкой литературы, а вместе с ней и немецкой истории как путь преемственного прогрессивного процесса духовного возвышения нации. В соответствии с известным тезисом романтизма о литературе как непосредственном выразителе народного духа Гервинус интерпретировал ее историю не просто как совокупность произведений отдельных авторов, а как единый процесс осуществления свободолюбивых принципов в жизни общества.

История немецкой литературы сделала Гервинуса, наряду с Дальманом и Роттеком, одним из главных духовных вождей раннего немецкого либерализма и лидером либерально-просветительской (с элементами романтизма) историографии Германии.

После неудачи революции 1848 г., разочарованный политическим компромиссом либералов с реакцией, Гервинус создает свое второе крупное произведение -- «История девятнадцатого столетия со времени Венских договоров» в восьми томах. Это ярко выраженное политическое сочинение, где было сформулировано «правило всего исторического развития» -- от монархического через аристократическое к демократическому устройству государства. Процесс демократизации Гервинус изображал как постоянное возобновление революционных битв с враждебными прогрессу силами, которые могут одерживать временные победы, но не в состоянии повернуть закономерный ход истории назад

Размышляя над ролью германских и романских народов в истории Европы, Гервинус полагал, что именно германцам в силу их исконно свободолюбивого характера суждено первыми добиться подлинной демократизации общественного строя. Романские же народы склонны, по мнению Гервинуса, указывавшего при этом на французский бонапартизм, к централизму и авторитарным формам правления, До конца жизни Гервинус оставался уверенным в том, что историческое развитие имеет конечную разумную цель -- расцвет человеческого духа, который он, будучи идеалистом, ставил выше любых тенденций материального развития. Он осуждал политическое развитие в Германии 60-х годов как попятное движение, возвращение к периоду реакционного режима в духе Меттерниха, указывая, что «тому, кто смотрит на повседневную историю не с точки зрения сиюминутной выгоды, а с точки зрения истории», события 1870--1871 гг. кажутся сопряженными с «неисчисляемыми опасностями, поскольку ведут нас по пути, который явно противоречит натуре нашего народа и, что намного хуже, природе всей эпохи».

На левом, мелкобуржуазно-демократическом фланге гейдельбергской школы находился деревенский пастор, некоторое время преподававший в Высшей реальной школе Штутгарта,-- Вильгельм Циммерман (1807--1878). Он написал много исторических драм, стихотворений и научных исторических работ, из которых наиболее значительными были трехтомная «История Великой крестьянской войны» (1841 --1843) 30 и двухтомная «Германская революция» (1848).

Историю Крестьянской войны в Германии Циммерман воссоздал на базе изучения большого количества ранее неизвестных источников из Штутгартского архива. Книга, написанная в доступной для широкого читателя популярной форме, была проникнута горячим сочувствием к угнетенным народным низам, чьи революционные выступления в 1524--1525 гг. Циммерман ставил в один ряд с Английской и Французской революциями. Однако глубинное социальное содержание Крестьянской войны, ее характер раннебуржуазной революции были не вполне ясны Циммерману, который несколько преувеличивал значение религиозно-политических противоречий той эпохи в сравнении с социальными конфликтами. Ф. Энгельс, использовавший фактический материал этой книги при написании своей работы «Крестьянская война в Германии», оценивал ее как «...похвальное исключение из немецких идеалистических исторических произведений...».

Демократические позиции Циммермана нашли отражение и в «Германской революции», в которой он по свежим следам подробно описал крестьянские волнения на юго-западе Германии в марте 1848 г. Автор раскрыл антифеодальный характер мартовских революций и показал героизм, проявленный немецкими рабочими и ремесленниками на баррикадах Берлина, Вены, Мюнхена и более мелких немецких столиц.

Но при дальнейшем изложении революционных событий Циммерман, сам бывший представителем крайне левого крыла во Франкфуртском парламенте, основное внимание уделил деятельности парламентской оппозиции и почти не коснулся событий в Пруссии, которые имели наибольшее значение для общего развития и исхода Германской революции. Не увидел он и той пропасти, которая разделяла революционную демократию и крупную либеральную буржуазию. Циммерман считал ее лидеров типа Гагерна, Кампгаузена, Ганземана подлинными выразителями народных интересов. В то же время он неодобрительно отзывался о вооруженных выступлениях республиканской мелкобуржуазной демократии, считая, что такие выступления ослабляли общее революционное движение.

Страх перед «призраком коммунизма и богоотступничества» помешал Циммерману правильно понять причины поражения революции. Он объяснил ее неудачу роковой неподготовленностью немецкого народа к революции, недостатком у него исторической сознательности и зрелости, которые в представлении Циммермана должны были выражаться в безоговорочной поддержке либеральной оппозиции во франкфуртском собрании. Тем не менее проникнутое духом ненависти к абсолютизму и феодализму сочинение Циммермана было значительным научным достижением. Оно надолго пережило свое время, оставаясь одним из лучших и наиболее богатых по содержанию произведений о событиях 1848 г. в Германии.

В первой половине XIX в. в немецкой исторической науке преобладало реакционно-романтическое направление, которое, однако, разработало ряд плодотворных для изучения истории методологических принципов и методов исследования. Крупнейшим достижением немецкой историко-философской мысли явилось учение о диалектическом характере всемирно-исторического развития, созданное Гегелем. При неразвитости буржуазных отношений в Германии первой половины XIX в. там все еще существовала почва для просветительской историографии, наиболее ярко представленной гейдельбергской школой.

НЕМЕЦКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в. ШЛОССЕР. ЦИММЕРМАН. ИСТОРИКО-ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ШКОЛА РИТТЕРА. ПУБЛИКАЦИЯ СРЕДНЕВЕКОВЫХ ИСТОЧНИКОВ

Когда мы говорим о Ранке, которого так высоко превозносит современная германская историография, то как своего рода антитеза ему припоминается другой крупный германский историк, может быть, менее разносторонний, чем Ранке, но писавший так же много, давший огромную по объему историческую продукцию и в свое время пользовавшийся не меньшим, может быть даже большим, влиянием, чем Ранке, но впоследствии совершенно утративший это влияние. Я говорю о Шлоссере. В то время как Ранке сейчас— (речь идет о Германии 30-х гг. XX в.— Ред.) — и превозносится, и переиздается, о Шлоссере в современной Германии говорят с полуусмешкой. Это пренебрежительное отношение до недавнего времени еще господствовало и в России.

Напомню окончание статьи о Шлоссере, которая была помещена в Энциклопедическом словаре Граната: «Популярности Шлоссера кое-как хватило до столетнего юбилея его рождения — 1876 г. Потом она сразу катастрофически пала. Сейчас его читают лишь старые чудаки».
Теперь эта характеристика перестала быть верной. Теперь в нашей стране Шлоссера читают и изучают. Начало этому положили «Хронологические выписки Маркса», Из них мы узнали, что Маркс в конце своей жизни счел возможным тщательным образом, том за томом, изучать «Всемирную историю» Шлоссера и делать из нее подробные выписки, снабжая их своими замечаниями, которые во многих случаях идут в духе Шлоссера.

Если о Ранке Маркс отзывается с презрением как о смешном ничтожестве, то к Шлоссеру у него совершенно иное отношение. Правда, он отмечал ошибки Шлоссера, в частности указывал на ряд его неправильных суждений, но все же он положил «Всемирную историю» Шлоссера в основу своих исторических конспектов

В то время как Ранке прославлен на Западе, Шлоссер забыт, и забыт он не случайно, а намеренно, потому что идеи Шлоссера в основном прямо противоположны идеям Ранке.

 

Фридрих-Христоф Шлоссер (1776—1861) был уроженцем Иефера, в Восточно-Фризской области, к которой он в своей «Всемирной истории» проявляет особый интерес. Он был подданным князя Ангальт-Цербтского Фридриха-Августа— брата Екатерины II, одного из мельчайших германских государей. Этот государь не только играл в солдатики, как большинство немецкий князей, но и широко занимался выгодной спекуляцией: именно он вербовал солдат во всех концах Германии, чтобы продавать их англичанам для подавления движения в американских колониях. Иефер был сборным пунктом для солдат, отправляющихся в Америку и для возвращающихся оттуда,

Это были первые уроки отечественной и иностранной истории для юного Шлоссера, и к этой теме о мелких германских княжествах и их дворах, об их бесстыдной торговле людьми он не раз возвращается в своей «Истории XVIII века».

Шлоссер сначала готовился к богословской карьере, так как он, оставшись с 15 лет сиротой, должен был сам о себе думать к рассчитывал, сделавшись священником, скорее всего найти себе кусок хлеба.

С огромной жаждой знаний и огромной верой в науку он поступил сначала в Гёттингенский университет, но университет его очень быстро разочаровал. По словам Шлоссера, он быстро исцелился от ошибочного мнения, будто немецкие профессора — светочи вселенной. Только для очень немногих профессоров он делал исключение. Его студенческие годы (1794—1797) дали ему очень много впечатлений от внешних событий, в частности от событий французской революции. К духовной карьере у него не было никакого призвания, и по окончании университета он стал домашним учителем и переходил из одного богатого дома в другой, обучая детей. Эти занятия имели то преимущество, что они оставляли ему свободное время для работы. Он читал очень много, причем его чтение вовсе не ограничивалось одной историей. Увлекаясь Фукиди-дом, он в то же время занимался математикой н французской литературой. Особенно пленял его Вольтер, и он совершено правильно говорит, что Вольтер оказал значительное влияние на его историческую манеру. Он так же внимательно изучал философию Канта, Шеллинга, Фихте, но больше всего он сам отмечает влияние Вольтера и Канта. К этому надо присоединить увлечение некоторыми представителями германского романтизма, особенно Шлегелем.

Детей он обучал не только истории, но и естествознанию, физике, химии н ботанике. Это был человек с чрезвычайно широкими познаниями. Но больше всего он любил историю. Из-под пера этого домашнего учителя, зарабатывавшего себе хлеб преподаванием, вышел ряд выдающихся исторических трудов, которые вскоре обратили на себя внимание ученого мира.

Первая его историческая работа — «Абеляр и Дольчино»2 (1807). Вторая работа посвящена Теодору Безе — «Теодор Безе и Петер Фер-мигль («Мученик»)»3 (1809). В этой работе дана интересная характеристика кальвинизма.

Первой крупной работой Шлоссера была «История императоров-иконоборцев»4 (1812), давшая ему уже широкую известность в ученом мире.

 

Его назначили преподавателем истории в лицее во Франкфурте. В это время Шлоссер и начал писать свою широко известную «Всемирную историю»3. Первая часть ее появилась в 1816—-1824 гг., а последняя—уже после смерти Шлоссера, в обработке его учеников6. Впоследствии Шлоссер получил ряд предложений от других университетов. В 1817 г. он переезжает в Гейдельберг, где остается профессором до самой смерти7. Здесь он написал свою другую капитальную работу — «История XVIII века в сжатом очерке» (1823) 8.

Таким образом, до получения профессуры Шлоссер прошел довольно суровую школу жизни, которая так или иначе отразилась на его характере. Он отличался необычайной выносливостью и исключительной работоспособностью. Это был крупный человек крестьянского склада, с грубоватыми манерами, отличавшийся внешней неуклюжестью.

В б часов утра он садился за работу и работал обычно до глубокой ночи с небольшими перерывами. Шлоссер работал по призванию, весь отдаваясь работе. Кроме того, для него характерно, как он сам говорил, «влечение к преподаванию» («ein Trieb zum Lehren»).

Как преподаватель Шлоссер пользовался исключительной популярностью, которую создало ему главным образом содержание его лекций, особенно по новой истории, а не внешняя их форма. Внешняя форма его лекций была чрезвычайно непривлекательна. Он говорил плохим языком, часто не заканчивал начатых предложений, строил их неправильно в грамматическом отношении. Эти недостатки особенно усилились к концу его жизни. Однако это не мешало аудитории слушать его с захватывающим вниманием. Его ученики сохранили восторженные воспоминания о содержании его лекций. Как говорил один из его учеников, впоследствии крупный историк,— Гервинус, «он одинаково сильно говорил и уму, и сердцу».

То обстоятельство, что он когда-то готовился к богословской карьере, потом долго был учителем, обусловило своеобразную манеру его чтения. Он, скорее, проповедовал, чем читал. Его учеников привлекала его своеобразная фигура, тот пыл, с которым он читал, но больше всего самое содержание его лекций, его подход к изображаемым событиям.

В отличие от Ранке, который провозгласил основным принципом своей школы «объективность» — принцип, за который прятались и прячутся очень многие весьма ярко выраженные партийные историки,— Шлоссер никогда не провозглашал объективность своим принципом и никогда этой объективностью не отличался. Наоборот, его изложение всегда открыто субъективно и является непрерывным судом над историей. Излагая события всемирной истории, он не относится к ним со спокойным равнодушием. Все они так или иначе связываются им с современностью, так или иначе его задевают, находят у него ту или иную оценку. В этом отношении Вольтер и его манера оказали на Шлоссера сильное влияние.

 

Шлоссера часто упрекают в том, что он морализирует в истории, чего не должен делать объективный историк. Действительно, по отношению к самым выдающимся лицам, являющимся кумирами германской историографии, он применяет иногда очень резкие эпитеты, сплошь и рядом того или иного исторического деятеля Шлоссер называет мошенником, мерзавцем, дураком. Такими эпитетами он не стеснялся. Всякое историческое событие он оценивал с моральной точки зрения. Между учениками Ранке и Шлоссера была целая полемика. В частности, особенно упрекали Шлоссера ученики Ранке за эту его манеру морализировать, развенчивать великих людей, применяя к историческим лицам и к историческим событиям те моральные мерки, которые применимы только в частной жизни. Они говорили, что нельзя подходить с одной меркой к историческим деятелям и к частным лицам, что есть две морали: одна мораль политическая, более растяжимая, другая мораль для обыкновенных людей. Нельзя делать мелкие упреки человеку, который как политический деятель должен стоять выше обывательской морали. Представители школы Ранке обвиняли Шлоссера в том, что он руководствуется этой мелкой, мещанской моралью и судит величайших деятелей истории с точки зрения мелкого буржуа-бюргера конца XVIII в.

Но для Шлоссера не было двух моралей. Он подвергал своему суду политические события и политических деятелей отнюдь не с позиций мелкобуржуазной, мещанской морали. У него, скорее, пуританская мораль, и никакая слава, никакое громкое имя не могли заставить его отказаться от резкого эпитета по отношению к тому или другому деятелю, если он считал этот эпитет справедливым. Свой суд над историей Шлоссер творил с точки зрения тех демократических идей, которые он вынес еще из эпохи Просвещения. В обстановке реакции, которая наступила в Германии после освободительных войн с Наполеоном и которая породила историческую школу права и школу Ранке, Шлоссер сохранил позиции Просвещения, пожалуй, в самой их демократической форме. Самое сильное влияние на него после Вольтера оказал Руссо. Идеи демократизма пронизывают все исторические построения Шлоссера.

Его ненависть вызывает то, что вызывало ненависть у представителей французской революционной, особенно мелкой, буржуазии предреволюционного периода,— деспотизм государей, особенно деспотизм мелких немецких князей при бесчисленных немецких дворах, их чисто внешняя культурность, которая скрывала под собой настоящую дикость. Эта моральная гниль мелких и крупных дворов Германии XVIIT в., угнетение народа вызывали резко отрицательное отношение у Шлоссера. Он с энтузиазмом относился к борьбе народных масс за свою свободу. Для Шлоссера мерзавцы — те, кто причиняет страдания народу, именно бедствия народных масс больше всего привлекают его сочувствие. Самые сильные страницы его труда посвящены истории народной борьбы.

Своих предков, восточнофризских крестьян, которые боролись против феодализации, против немецкого рыцарства, против бременских епископов, старавшихся подчинить их своей власти, Шлоссер рисует как национальных героев, имена которых всегда должен помнить немецкий народ.

Таким образом, в обстановке реакции и преследования всякого живого слова аудитория Шлоссера была местом, где либеральное немецкое студенчество могло услышать как раз те слова, которые находили в его душе живой отклик. Не мудрено поэтому, что именно Шлоссер до такой степени привлекал к себе слушателей и что он вызывал раздражение у другой части профессуры, у людей другого толка, в частности у последователей Ранке, предъявлявших Шлоссеру и его школе целый ряд обвинений.

Обвинение в том, что Шлоссер судил историю, как мы заметили, едва ли может быть принято. Ведь сама историческая наука является всегда в той или иной мере судьей над лицами и событиями. Ока и не может быть ничем иным. И Ранке судил историю, как судит ее всякий историк, только со своих реакционных позиций. Если же Шлоссер делал это более прямо и откровенно, то это лишь особенность его темперамента, результат его горячей, увлекающейся натуры.

Но Шлоссеру делали и другие упреки, более обоснованные. Его упрекали в том, что он не занимался серьезно критикой источников, принимал па веру тот материал, который находил у других историков, мало занимался исследовательской работой.

Последнее верно лишь отчасти. Исследовательской работой Шлоссер занимался много, но действительно не очень любил такую работу. Некоторые из учеников Шлоссера (полемика между школой Ранке и школой Шлоссера велась не самими Ранке и Шлоссером, а их учениками, поэтому аргументы преходится брать главным образом у этих учеников) подчеркивают, что он пренебрежительно относился к копанию в архивах. По их словам, он говорил, что люди «определенной школы»9 считают себя счастливыми, если им удается отыскать в архиве какой-нибудь новый, никому не известный документ, хотя бы этот документ и не имел почти никакого исторического значения. Между тем имеется еще множество неизученного опубликованного материала, н ' этот напечатанный исторический материал настолько велик, что для обработки и обобщения его не хватит человеческой жизни. Из этого Шлоссер делал тот вывод, что незачем заниматься раскопками никому не нужных мелких документов.

В этом пункте трудно, конечно, согласиться со Шлоссером, но такова была его личная точка зрения 10.

Еще один упрек, который Шлоссеру делали представители школы Ранке, заключался в том, что его лекции были бесформенны и лишены руководящей идеи, что они представляли собой, особенно с внешней стороны, нечто крайне несистематическое, громоздкое, что было трудно слушать и усваивать. В этом обвинении имеется доля истины. Безусловно, лекции Шлоссера, как и его сочинения, производят впечатление бесформенности, нагромождения огромного числа фактов и имен, причем некоторые отделы он дает очень подробно, другие — чрезвычайно бегло. Не всегда отдельные части хорошо прилажены друг к другу. Все это как будто сшито из разных кусков, из отдельных курсов, которые не были достаточно (Обработаны. Для Шлоссера характерно это отсутствие внешней обработки, которую он принципиально отвергал, которой он вовсе не желал заниматься, считая ее совершенно излишней. Но нельзя сказать, чтобы в изложении Шлоссера не было внутренней связи. У него всегда имеется определенная тенденция, определенная линия, которая диктуется общим его подходом к изучаемым лицам и событиям с точки зрения демократизма. Его слог груб, шероховат, нередко он повторяется. Внешняя сторона его сочинений действительно страдает многими недостатками, но это не мешало им пользоваться огромной популярностью. По этим работам учились целые поколения и не только в Германии, но и в других странах. Его сочинения не только читались, но и изучались. У нас в России Шлоссер одно время был очень популярен. Такой деятель, как Чернышевский, не пренебрег трудом переводить и редактировать сочинения Шлоссера. Многотомная «История XVIII в.» и «Всемирная история» в свое время в России послужили воспитательной школой. Именно Шлоссера, a fie кого-либо другого, Чернышевский счел нужным дать как пособие по всемирной истории для русской публики. И опять-таки его, а не кого-либо другого, стал конспектировать Маркс, когда ему нужно бьгло составить себе общую картину истории средних веков.

Для Шлоссера характерно полное отсутствие того узкого национализма, который в той или другой мере наложил свой отпечаток нд все произведения представителей реакционных школ в Германии. Правда, такого узкого национализма не было, на первый взгляд, и у Ранке, который относил романские народы к одной семье с германскими народами, по за всем этим у него нетрудно разглядеть ярко выраженную прусскую точку зрения. У Шлоссера же мы видим всемирно-историче-скин взгляд в духе XVIII в. Даже к таким явлениям, как национально-освободительная война в Германии начала XIX в., Шлоссер откосился без всякого восторга, он видел в ней то, что в ней было на самом деле,— обман парода правительством.

Остановимся вкратце на отдельных работах Шлоссера. Главный его труд—«Всемирная история», над которой он работал всю жизнь и которая много раз переиздавалась. В ней Шлоссер дает в основном идеалистическое, рационалистическое построение истории. Он лишь изредка дает анализ социальных явлений и то довольно поверхностно. Его внимание привлекают не столько те или другие общественные состояния, сколько внешняя сторона жизни народа. Смена событий, лиц, политика— вот что интересует Шлоссера, как и предшествующих историков. Однако внешняя политика Шлоссера интересует меньше, чем Ранке, он больше обращает внимание на внутреннюю политику, жизнь народа и его борьбу против угнетателей.

В своем построении всемирной истории Шлоссер обращал также особое внимание на историю культуры, в частности на историю литера-Туры. В литературе он черпает богатые краски для описания той или другой эпохи.

Шлоссер, несомненно, близок к идеологии XVIII в. В нем можно видеть последователя идеологов Просвещения, который сохранил свои прогрессивные воззрения в обстановке европейской реакции. Его идеи, хотя и мелкобуржуазные, не были идеями ограниченного буржуа, это были идеи Руссо, может быть отчасти идеи якобинства, только известным образом преломленные и смягченные. Для читателя и слушателя эпохи реакции начала XIX в. они звучали как обличения существующей реакции, существующих порядков в Германии.

Представители той же школы Ранке ставили Шлоссеру в упрек, что в своей критике истории он не стоит на какой-либо определенной позиции и не говорит прямо — какой общественный строй он предпочитает; республику, абсолютную монархию или монархию конституционную, одинаково резко порицая все. В этом тоже, может быть, до известной степени сказывается влияние школы Руссо, которая политическим формам придавала сравнительно второстепенное значение. Но не в этом в конце концов была сила «Всемирной истории» Шлоссера. Больше всего действовало на слушателей его стремление срывать маску со всякой лжи, со всякого притворства, постоянно проводимое им презрение к раболепию и при этом полное отсутствие лести. Он не льстит и народу. Он не верит в силу конституции и не спешит присоединиться в этЬм отношении к либеральной школе.

Основная тенденция «Всемирной истории» Шлоссера — это борьба с реакцией XIX в. с тех позиций, которые были намечены просветительной литературой XVIII в. Такая же тенденция характерна и для его «Истории XVIII в.», которая имеется в русском переводе. Для написания ее потребовались архивные материалы, и Шлоссер несколько раз ездил в Париж для изучения нх в парижских архивах и библиотеках. Особенно большое внимание в ней он уделил литературе XVIII в,

Интересна работа Шлоссера над отдельными историческими источниками по истории средневековой Франции, свидетельствующая о его внимании к архивным материалам и умении работать с ними, в отсутствии чего сплошь и рядом упрекали Шлоссера его противники,

Шлоссера можно резко противопоставить Ранке. Их личный облик, нх манеры и методы работы совершенно различны.

Маленькая, вертлявая фигурка Ранке, который все время вертелся около высокопоставленных лиц, около королевского двора, был очень гибким и приспособляющимся, очень проигрывает по сравнению с сильной, монументальной и несгибаемой фигурой Шлоссера.

Я не собираюсь идеализировать Шлоссера. Конечно, его историческая критика слаба, а иногда она и совсем отсутствует, ему свойственны неоправданное пренебрежение к архивным материалам, идеалистические установки, недостаточное внимание к фактам социальной истории. Но, несмотря на всё это, нельзя не отнестись с симпатией к этому человеку, который через годы реакции пронес идеи демократизма и свободы и стал учителем для многих поколений передовой немецкой интеллигенции своего времени. Шлоссер несправедливо и не случайно забыт на Западе, его стремятся унизить и развенчать ради возвеличения такого ничтожного историка, каким, при всей его учености, был Ранке.

К этому же течению мелкобуржуазной радикальной историографии, представителем которой был Шлоссер, мы можем причислить еще одного известного нам историка, который, хотя и не был непосредственно учеником Шлоссера, но испытал на себе его сильное влияние и посвятил ему важнейшее из своих произведений. Я имею в виду Вильгельма Циммермана, автора «Истории крестьянской войны» — работы, фактический материал которой использовал Ф. Энгельс для написания своей «Крестьянской войны в Германии».

Вильгельм Циммерман (1807—1878) представляет собой очень интересную, но, к сожалению, очень мало изученную фигуру. Современная немецкая историография останавливается па нем очень мало и главным образом для того, чтобы указать на односторонность и неправильность его воззрений. Однако он заслуживает несравненно большего внимания.

Циммерман был не только историком, но и поэтом. У него имеется ряд стихотворений, немало драматических произведений, в частности исторических драм. Его литературная и научная продукция очень велика.

Циммерман, как и многие немецкие историки того времени, был пастором, но настроен он был весьма радикально, Он был профессором немецкого языка, литературы и истории в высшей реальной школе и политехникуме в Штутгарте. В 1848 г. он был избран в Национальное собрание во Франкфурте и занял место на крайней левой11. В 1849— 1850 гг. он был депутатом Учредительного собрания и за свои радикальные взгляды был уволен с государственной службы. В 1851 — 1854 гг. он был депутатом в Вюртембергском ландтаге, где также занял крайнюю левую. После окончательного поражения революции он опять вернулся к деятельности пастора. Таким образом, Циммерман оказался в центре событий революции 1848 г. История была для него не только сюжетом научного и литературного творчества, он сам принимал непосредственное участие в одном из наиболее драматических эпизодов германской истории XIX в.

Кроме широко известной «Истории крестьянской войны в Германии»12 (1841) он написал ряд других исторических сочинений13: «История Вюртемберга», «История борьбы Германии с Наполеоном», «История Гогенштауфенов, или борьба монархии против пап и республиканской свободы», посвященная борьбе Гогенштауфенов с городскими республиками Италии. В 1848 г. Циммерманом была выпущена специальная книга о германской революции, а в 1851 г. вышла «История английской революции». Ему принадлежит далее ряд трудов по истории немецкой национальной и всемирной литературы и много других произведений.

Наибольшее значение имеет, однако, его «История крестьянской войны», написанная на основе тщательного изучения документальных материалов, имеющихся в Штутгартском архиве. Второе издание этой книги было посвящено Шлоссеру.

Циммерман прекрасно знает источники, хорошо ими владеет, изложение его чрезвычайно просто, легко и литературно. Большинство из вас, вероятно, читало это произведение Циммермана и знакомо с предисловием Энгельса к «Крестьянской войне в Германии», где он отмечает большие достоинства этой работыВ то же время Ф. Энгельс отмечает и то, что Циммерману «не удается показать религиозно-политические контроверзы (спорные вопросы) этой эпохи как отражение классовой борьбы того времени» и что в «этой классовой борьбе он видит лишь угнетателей и угнетенных, злых и добрых и конечную победу злых»15. Несмотря на эти отмеченные Энгельсом недостатки, книг» Циммермана не утратила своего значения и до сих пор, как работа, основанная на серьезном изучении источников и проникнутая таким же горячим сочувствием к угнетенным массам, как и труды Шлоссера.

В конце своей жизни Циммерман, который развернул в молодости такую энергичную политическую и литературную деятельность как представитель мелкобуржуазной левой, постепенно начинает не то, что сдавать свои позиции, но как-то тускнеть и стареть. Он начинает снисходительно относиться к тому, к чему был непримирим в более ранние годы своей жизни, например к пруссачеству, к прусским политическим идеалам. Внешнеполитические успехи Пруссии, особенно франко-прусская война, настроили его на новый лад. Его работа «Героич<

⇐ Предыдущая1234Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: