Этнопсихологическая характеристика политического ритуала

Рассматриваемая тема нуждается в ряде предварительных замечаний. Во-первых, ритуал в политической сфере жизни общества играет далеко не вспомогательную роль, а, напротив, образует ее «нерв», имеющий «макроповеденческий» масштаб функционирования. Во-вторых, проявление ритуала в политике предлагает несколько измерений — антропологическое, социологическое, культурологическое, социально-психологическое, историко-политологическое и т.д., среди которых этнопсихологическое, безусловно, занимает важное место. Изучая ритуал в политической сфере, можно не только оценить степень традиционности соответствующей политической культуры, но и показать многое из особенностей национального характера. Еще одно замечание касается символической природы ритуала: символ динамизирует поведение, делает его смыслонесущим, направляет его в определенное «макроповеденческое русло». Ритуализация политического поведения представляет собой позитивный процесс, поскольку в самом широком смысле означает включение его в сетку эмоционально насыщенных смыслообразов, архетипов и ми­фологем этнической культуры.

Любой политик действует в рамках четко очерченной и этнокультурно обусловленной символической сферы, т.е. специфической области опосредования политической реальности и политического поведения, существующей в виде совокупности символов, ритуалов и иных политико-культурных реалий. Системное символическое опосредование выступает важнейшим механизмом выражения публичной политики. Результаты политикоантропологических исследований со неси очевидностью показывают, что конструктивной доминантой этой сферы является ритуал. Символическая сфера публичной политики представляет собой гетерогенное и аддитивное образование. Она обладает системными качествами: интегративностью, ус­тойчивостью, способностью к саморазвитию. В каждой политической культуре формируется неповторимая и своеобразная символическая сфера, которая воплощает собственную этнополитическую модель мира, допускающую только определенные формы сакрализации власти и ритуализации политического поведения. В символической (точнее — ритуально-символической) сфере постоянно воспроизводятся политические традиции, мифологические и идеологические представления, ценности национальной культуры и самосознания.

Ритуал определяется нами как сложная, исторически изменяющаяся, полуфункциональная система социально санкционированных форм символического поведения, подчиненных определенным целям и задачам общества, достижение которых возможно лишь посредством осуществления самого ритуала.

Многие исследователи полагают, что ритуал представляет собой общественную форму реализации основных жизненных потребностей человека, существующих в виде инстинктов, неосознанных мотивов и влечений. Появление и развитие ритуала было обусловлено необходимостью адаптировать в социальной жизни низшие уровни мотивации и нейтрализовать спонтанные и потому представляющие общественную опасность поведенческие проявления. Согласно теории «ритуального процесса» В. Тэрнера в структурно-динамическом отношении ритуал имеет три этапа своего развертывания. Сущность «ритуального процесса» заключается в переходе из одного состояния в другое, перемене социального или иного статуса, обновлении (на первом этапе — потеря признаков прежнего и привычного состояния; на втором — переживание промежуточного состояния, или — «лиминальности»; на третьем — обретение признаков нового состояния, или — «инкорпорации»). Обобщая выводы различных работ, выполненных на основе этой теории, можно ограничить сферу функционирования ритуала в обществе. Функции ритуала, по сути, сводятся к следующим: 1) онтологическая (реализация картины мира); 2) мифологическая (воспроизведение в обрядовых действиях поведения сакральных существ — богов, предков, легендарных героев прошлого; 3) социально-интегративная (достижение социальной интеграции и консолидации, бесперебойная трансляция традиций, опыта, навыков и т.д., поддержание системы воспитания, социализации, распределения материальных и духовных благ); 4) социально-психологическая (стимулирование социального поведения). Теория «ритуального процесса» позволяет также постулировать динамический характер ритуала как системы социальной регуляции поведения. Элементами этой системы являются: мотивация вступления в ритуал; ситуативная эмоциональность, сопровождающая этапы развертывания ритуального действа; ценностная ориентация поведения как конечный результат ритуала. В этой системе происходит сдвиг начального мотива на этот конечный результат, подтверждающий и закрепляющий социальные, культурные, религиозные, политические нормы, правила, запреты, идеологемы общества. Весь процесс высвобождения, изменения и нейтрализации неосознанных влечений, мотивов и инстинктов подчинен задачам воссоздания и укрепления этих ценностей в форма символического поведения, мифологии, исторических преданий, комплекса идеологических представлений. В этом смысле ритуал понимается как мотивационно-ценностная система регуляции поведения.

В своей динамике ритуал обнаруживает определенную иерархию действий — акциональный код, который составляют рудиментарные, вторичные и высшие символы действий и в соответствии с которым развертывается ритуальное поведение. Не приходится сомневаться, что акциональный (символический) код ритуала отражает этнокультурные особенности и может служить важным показателем черт национальной психологии. Этническое своеобразие выявляется как на уровне динамического перехода от рудиментарной к высшей символике действий (этнокультурная специфика ритуального символизма может, без сомнения, иметь собственное психологическое объяснение, так и на уровне сопровождающих этот переход изменений в мотивационной, ценностно-ориентационной и эмоциональной сферах поведения.

Символические и поведенческие изменения полностью регулируются ритуалом, при этом ритуальный символ выступает важнейшим фактором динамики ритуального поведения. Более того, согласно некоторым исследованиям, символ в ритуале способен замещать внесознательные мотивы, влечения и инстинкты поведения, трансформировать их, а также выступать побудителем сознательной и целенаправленной активности.

По сути, ритуальное поведение является поведенческой объективацией заданного этнокультурными и этнопсихологическими факторами символического, осуществляемой в рамках структурно-функционального единства ритуала. Применительно к ситуации каждого этапа развертывания ритуала прослеживается структурная схожесть черт ритуальной символики и характеристик ритуального поведения. Так, на первом «критическом» этапе, как правило, наблюдается аффектация поведения, характеризующегося двигательной сверхактивностью, напряженной эмоциональностью, агрессивностью, деструктивностью. Аффективное состояние вызвано условиями этого этапа, во время которого происходит разрыв с прежним состоянием, потеря привычной жизненной ситуации, ревизия норм социального поведения. Рудиментарные символы здесь подчеркнуто деструктивны, эмоционально перегружены и нацелены на побуждения аффективных действий. Происходит рудиментарная символизация поведения как процесс первичного символического опосредования освобождаемых на первом этапе внесознательных влечений и инстинктивных элементов психики. На втором этапе «лиминальной» середины обозначенный интенсивный психический процесс начинает затухать. Вторичная символизация поведения происходит по той причине, что «сильный» символ после неоднократного повторения делается эмоционально нейтральным и аморфным. Характерное по­ведение на этом этапе отражает процесс преобразования внесознательного мотива в осознанное желание. Затухание интенсивных эмоциональных проявлений и двигательной сверхактивности получает свое символическое выражение. Третий этап характеризуется процессом высшей символизации ритуального поведения. Ритуальные символы несут здесь значение устойчивости, стабильности, нормативности, а поведение является эмоционально уравновешенным, конформным — не отклоняется от социальных норм и правил, ориентируется на общее, коллективное, стандартизированное и обезличенное.

Мотивационные процессы, протекающие в рамках ритуального поведения, направлены на достижение строго определенных последствий, связанных с общими ценностями группы, или общества. Важным показателем мотавацнонпого процесса является эмоциональное изменение, происходящее по ходу ритуала. В ритуальном поведении достигается единство мотивационных и эмоциональных процессов. Сдвиг мотива на цель принимает характер эмоционального смещения. По этой причине каждый этап ритуала обнаруживает собственные так называемые ситуативные эмоции. Показательно, что ритуальная символика разных этапов соотносится с возникающей ситуативной эмоциональностью. Так, с рудиментарными формами первого этапа связана аффективность (сильные проявления страха, эйфории, гнева, азарта), вторичная символизация соответствует эмоционально приглушенному поведению (апатия, безразличие, податливость, эмоциональная безликость), высшие символы этапа инкорпорации служат эмоциональной уравновешенности или стойкому активному чувству (радость победы, чувство ответственности, долга, ненависти к врагам).

Выявляемые в ритуале структурно-функциональное единство, символико-поведенческий изоморфизм, базирующийся на безусловно глубоких, универсальных основаниях системный динамизм мотивационных, ценностно-ориентационных и эмоциональных отношений имеют, вне всякого сомнения, конкретные, культурно-исторические формы проявления. В этих ритуально организованных и этнически обусловленных формах поведения фиксируются те мотивы, ситуативные эмоциональные состояния и ценностные установки, изучение которых может многое прояснить в социально-психологических характеристиках этнических общностей. В традиционной обрядовой практике и ее современных рефлексах (отражениях) обнаруживается единая мотивационно-ценностная система эталонного, нормативного «макроповедения» (т.е. поведения вне рамок индивидуального, семейного, группового и коллективного обихода, релевантного для всего этноса. На уровне «макроповедения» хорошо прослеживается этническая специфика эмоциональных, мотивационных и ценностно-ориентационных процессов. Признание же системного характера этнического «макроповедения» равносильно признанию его ритуальности и символичности.

Есть все основания также говорить о принципе психодинамической асимметрии ритуального поведения, который проявляется, в частности, в своеобразном балансе, позволяющем сохранять определенное соотношение между возбуждением и торможением, что раскрывается в поэтапной смене поведенческих форм — от «антиповедения», допускающего нарушение общепринятых норм на первом этапе, к социально-нормативному поведению на третьем этапе. Благодаря этому принципу осуществляется обратное отображение и последующее подтверждение правил, предписаний и ценностей общества. Психодинамическая модель ритуального поведения предполагает три субмодели, каждая из которых описывает форму символического поведения (точнее — поведенческий комплекс, который соответствует определенному этапу развертывания ритуала): 1) маргинальная субмодель описывает «антиповедение» (двигательную сверхактивность, аффектацию, амбивалентность, девиантность, агрессивность, аморальность, эротизм); 2) лиминальная субмодель поведения включает эмоциональную приглушенность, суггестивность, имитативность, готовность подчиниться чужой воле; 3) структурированная субмодель предполагает конформность, эмоциональную уравновешенность, нормативность. Общая модель выявляет связи и взаимозависимости между разными ее частями, благодаря которым становится возможным переход от маргинального символического поведения первого этапа к социально-конформному, структурированному поведению третьего этапа.

Все вышесказанное прямо относится и к политическому ритуалу. К характерным особенностям политического ритуала относится то, что он прежде всего выступает фактором развития политической культуры; нацелен на создание ригидного системного миропереживания; является инструментом идеологического воздействия; представляет собой систему регуляции политического поведения; выполняет функции политической социализации, коммуникации, легитимации, интеграции; выступает инструментом символического насилия, т.е. мощным орудием борьбы за власть и удержания власти.

Ритуал может выступать как фактором развития образцово-нормативной политической культуры, так и проводником экспансии, субкультуры, тем самым способствовать маргинализации политики, сращиванию профессиональных, социально-возрастных и политических структур в единые олигархо- или охлократические анклавы.

Политик не в состоянии безболезненно для себя игнорировать доминирующий в обществе политический ритуал. Ритуализируя же свою публичную активность, политик не сковывает себя холодной механистичностью и ригидностью ритуала. Вступая на это символическое поле, которое таит в себе издержки и даже «миныловушки», политический деятель избавляет себя от главной опасности — лабильности, непрозрачности, принципиальной «непрочитываемости», «беспрецедентности» и неукоренности модуса своего политического поведения в культуре этнического сообщества. И хотя, очевидно, что личное отношение политика к ритуально-символической остается всегда двойственным (или — амбивалентным), он тем не менее вынужден осваивать глубоко архетипические, надындивидуальные ритуалемы (элементарные значимые единицы акционалъного кода), поставляемые этнической культурой.

В ритуале воссоздается этнокультурный образ политической реальности, — внутри этой картины мира человек идентифицирует себя и свое поведение вполне определенными силами в политике, которые выражены в различных символических, очень близких, ясных и понятных формах. Эта идентификация представляет собой первичный эмоциональный процесс, на котором надстраиваются сложные психологические и поведенческие комплексы, имеющие собственные ритуально-символические значения. Круг объектов идентификации в политике достаточно ограниченный. По этой причине, даже занимая резко негативную, нигилистическую позицию по отношению к символическому полю публичной политики, революционер или диссидент не избавляется от эмоциональной идентификации в матрице символически организованного пространства, поскольку в ней зарезервирована форма ритуального протеста (позиция «антиповедения»).

Есть все основания утверждать, что политический субъект типизирует свою публичную активность по определенным, внеположенным этой активности правилам ритуала. Эмоциональная окраска, ценностно-ориентационная и мотивационная специфика и в целом поведенческая стилистика этой типизированной активности зависят не только от «широты разброса» приемлемых или поощряемых («матричных» в данной этнической культуре) ритуальных форм поведения. Определяющим фактором является и политическая ситуация, конкретные условия которой прямо влияют на состояние этнической культуры. Об этом можно судить, в частности, по степени выраженности в политической культуре национально-традиционной образно­сти, символики, этнических стереотипов поведения, мифологических и фольклорных сюжетов и т.д. Другими более важным показателем выступает доминирующий в обществе тип политического ритуала.

Дело в том, что структурно-функциональном отношении все политические ритуалы можно разделить на две большие типологические группы. К первой группе принадлежат так называемые «ритуалы революции» или ритуалы борьбы за власть, соответственно образующие интенсивный тип ритуала. Во вторую группу попадает экстенсивный тип «ритуала власти» или ритуала удержания власти. Проявление того или иного типа зависит от текущего политического момента, состояния политической культу­ры, а также от актуализации более глубоких характеристик национальной культуры (паттернов, архетипических схем, мифологе). В актуализируемых схемах обнаруживаются основания символической сферы политики, политической культуры и политического поведения. Ритуал борьбы за власть имеет усеченную структуру, его интенсивность заключается в развертывании маргинальной и (или) лиминальной субмодели символической формы поведения. Он ориентирован на процедуры карнавализации политики и политического поведения: пародирования, осмеяния, унижения, дискредитации, демонизации политических противников («политика карнавала», по Д.И. Кертзеру). В период политической стабильности, как правило, карнавальность избегается на первый план выходят экстенсивные ритуалы, благодаря которым политическое поведение типизируется по структурированной субмодели. Ритуалы удержания власти актуализируют такие сюжеты и схемы, которые нацелены на прославление, триумфализм и сакрализацию режима.

Оба типа ритуалов по-разному выражают связи с народным прошлым, культурой, религией, духовными ценностями нации, что вызвано их функциональными особенностями. Интенсивная ритуалистика порождает поведенческие стратегии, связанные с традициями карнавала, святочной обрядности, коллективно-игровых действ, праздничного смеха, возлияний, эротизма и т.д. Такое эмоционально насыщенное, освобождающее «буйство» ритуального «антиповедения» на политической арене со временем со временем сменяется (и в этом можно прослеживать определенную цикличность со своими психодинамическими изменениями) строгой безликостью и сухостью ритуалов власти, которые опираются на традиционные, этнокультурно зафиксированные системы воспитания, научения, наказания и т.д. Смена ритуальных («макроповеденческих») парадигм в политической жизни общества закономерна. Такие трансформации отражают не только конкретное течение политического процесса, но и психодинамику политической культуры — от маргинально-лиминальной неуравновешенности к структурированной «инкорпорации». В определенной фазе «макроповеднческого» цикла политик, действующий на определенной ритуальной-символической сцене, принимает облик культурного героя-трикстера-шута-сына или царя-вождя-отца. Каждый прототип политика, раскрываемый в интенсивном или экстенсивном русле, преполагает систему ролей (мифологические, религиозные, сказочные, народно-театральные, легендарные, исторические герои). Из ритуальной роли проистекают все возможные варианты самовыражения публичного политика. Эти варианты остаются всегда понятными, воспринимаемыми, «своими» для носителей этнического сознания. Положительная рецепция со стороны последних вызвана совпадением фаз «макроповеденческого» цикла лидера И массы, обеспечивающим такую взаимную проницательность. Укрепляется такая синхрония при мотивационной, ценностно-ориентационной и эмоциональной «близости», их укорененности в одной эт­нической психологии. При всех оттенках и вариациях реализуется одна и та же ритуальная модель политического поведения, которая может быть соответственно маргинальной, лиминальной или струк­турированной.

Адекватным эмпирическим материалом для анализа ритуальной модели политического поведения является политическая биография, которая может быть ритуальным эталоном, или «макроповеденческим образцом» для группы или всего общества. Политическая биография сориентирована обычно на хорошо прочитываемые легендарно-традиционные сюжеты, образы и схемы этнической культуры. Модель политической биографии опирается на архаический ритуал жизненного цикла (рождение-зрелость-смерть), который, безусловно, можно считать универсальным, т.е. свойственным любой человеческой культуре. С другой стороны, в конкретной политико-культурной ситуации, а также в силовом поле этнопсихологических факторов, модель претерпевает определенные субмодельные изменения (маргинализация, лиминализация, структурализация-инкорпорация «включаясь» в образующие смыслообразы и мифологии культура этнической культуры и поэтому в соответствующей степени определял ее.