Королевское медицинское общество врачей

 

Во Франции XVIII века господствовало убеждение, что медицина — наиболее отсталая наука и нуждается в решительном обновлении. Вокруг говорили, что слишком много адвокатов, писателей, философов, тогда как настоящих врачей нет. Для подкрепления этой мысли обратимся к знаменитому памятнику нравов и ходячих убеждений предреволюционной Франции, к «Картинам Парижа» (1781) Мерсье[34]. Вот что там говорится: «Медицина представляет собою самую отсталую науку и в силу этого более других требует обновления. Странно, что со времен Гиппократа не явилось ни одного человека, равного ему по гениальности, который влил бы в эту науку недостающие ей свет и знания… Когда же явится наконец великодушный и просвещенный человек, который разрушит все храмы старого Эскулапа? Какой друг человечества возвестит наконец новую медицину, поскольку старая только убивает и губит население?»

Отвечая новым веяниям времени, Месмер, по-видимому, решает стать новым Гиппократом. При этом он не пытается идти проторенным путем, которым неукоснительно следовал Парижский медицинский факультет, пользовавшийся незавидной репутацией. Деятельность этого факультета нам еще предстоит оценить во всем объеме, сейчас же поговорим о другом медицинском органе, объединившем известных врачей середины XVIII века наряду с медицинским факультетом.

Людовик XVI в 1776 году учредил Societe royale de medecine (Королевское медицинское общество врачей)[35].

Интересна история его создания. Главной причиной организации этого общества явилось недоверие короля к врачам медицинского факультета. А случилось вот что.

Привитие оспы, до недавнего времени обязательное, Парижский медицинский факультет в 1745 году назвал «легкомыслием, преступлением, средством магии». И это несмотря на то, что все прямые потомки Людовика XIV погибли от оспы. Не стал исключением и его пятилетний правнук, известный впоследствии как Людовик XV[36], сведенный в могилу в мае 1774 года в возрасте 64 лет той же оспой. Может быть, несчастье и не случилось бы, но, как известно, уж больно охоч он был до блуда и не случайно имел прозвище Возлюбленный Богом (Dieu-Aime).

Кардинал Флери (1653–1743), епископ Фрежюса, назначенный воспитателем Людовика XV, привел своему монарху любовницу, графиню Малли. Интересно, не за интимные ли услуги в 1726 году Флери получил должность первого министра? Вскоре она наскучила монарху, и мадам Винтимиль, сестра Малли, заняла ее место. После того как ее извели ядом, третья из сестер Малли, госпожа Шато-Ру, овладела сердцем монарха. Когда и ее не стало, к Людовику XV явилась госпожа Ленорман-Этиоль и заняла место фаворитки. Людовик XV дал ей дворцовое звание маркизы Помпадур, рода, прекратившего свое существование, и отвел апартаменты в Версале, где она прожила 24 года. Она была так хороша собой, что Вольтер, строгий ценитель женской красоты, всегда старался быть в отличных отношениях с ней и не упускал случая, чтоб не воскурить ей фимиам самыми забористыми гиперболами.

В один прекрасный день к Людовику XV явилась девица Ланж, в дальнейшем известная как графиня Дюбарри, и без особого труда свила гнездо в любвеобильном сердце короля. Почувствовав опасную конкуренцию, Помпадур отправила своего мужа в Воклюз и стала развлекать истощенного излишествами короля тем, что набирала для него гарем, так называемый Олений парк. Все бы ничего, но однажды, когда в Оленьем парке в очередной раз собрали молодых девушек для утоления сладострастия старого монарха, произошло непредвиденное: одна из понравившихся Людовику девушек из Оленьего парка заразила его оспой. Оспа — болезнь смертельная.

В своих мемуарах мадам Кампан, статс-дама королевы Марии Антуанетты, приводит хронологию болезни. 27 апреля 1774 года Людовик XV на охоте внезапно почувствовал усталость. С сильной головной болью возвращается он в свой любимый дворец Трианон. К ночи врачи констатируют лихорадку и вызывают к больному мадам Дюбарри. Постель больного монарха тотчас обступили три аптекаря и одиннадцать врачей, в том числе пять хирургов, всего четырнадцать персон (по штату королю положено было 46 врачей, включая аптекарей), каждый из которых шесть раз в час щупает пульс. И тем не менее лишь случай помогает установить диагноз: когда камердинер высоко поднимает свечу, один из находящихся возле постели обнаруживает на лице Его Величества подозрительные красные пятна, и по всему двору мгновенно разносится тревожная весть — оспа!

В течение 8 и 9 июня болезнь усилилась. Придворных постепенно удаляют. Вскоре страшно опухшее, покрытое гнойными язвами живое тело начинает разлагаться. Дочери и мадам Дюбарри демонстрируют большое мужество, выдерживая тошнотворный смрад, заполняющий королевские покои, несмотря на открытые окна. Королевский духовник аббат Моду не отходит от монарха, не теряющего ни на мгновение сознания. Не человек умирает, а разлагается распухшая, почерневшая плоть. И вот медицина отступила, сражение за тело проиграно. Смерть короля ужасна. Организм Людовика XV отчаянно борется, как если бы силы всех Бурбонов, всех его предков, объединились в попытке противостоять неудержимому распаду. Могучее тело старого Бурбона сопротивляется до 10 июня, затем на глазах изумленных придворных тело буквально развалилось в лохмотья, и в половине четвертого пополудни свеча гаснет. «После нас хоть эпидемия!» — рискованно шутили циники.

Уверяют, будто гниение монаршего тела было столь сильным, что после смерти пришлось положить его, не бальзамируя, в свинцовый гроб, который, заколотив в двойной деревянный ящик, увезли быстро и тихо в Сен-Дени, где, опустив в могилу, запечатали.

Людовик XVI не простил врачам Парижского медицинского факультета их оплошность, а именно то, что они не сделали противооспенную прививку своему королю. Чтобы отомстить членам медицинского факультета, Людовик XVI учредил Королевское медицинское общество, куда могли войти лишь самые искушенные во врачебном искусстве эскулапы своего времени. Непосредственным организатором нового общества был Феликс Вик д'Азир (F. Vicq d'Azyr), заведующий кафедрой анатомии и хирургии медицинского факультета Сорбонны, член Королевской академии (1774 г.), известный еще и как писатель. Помогал 28-летнему, подающему большие надежды врачу Вик д'Азиру основать в 1776 году Королевское общество врачей лейб-медик королевы Лассон. Сначала д'Азир занял пост секретаря, затем президента этого общества.

Вик д'Азир — ученик Жана Луи Пти (Petit Jean Louis de, 1674–1750), одного из крупнейших анатомов того времени, первого президента Academie royale de chimrgie (Королевской хирургической академии, основанной в 1731 г.). С 1765 года д'Азир изучал в Париже медицину. В 1773 году, будучи еще студентом, он читал в Париже лекции по анатомии человека и животных. Профессор Пти предложил ему занять его место директора «Jardin du roi», однако он предпочел заняться не педагогической деятельностью, а научной работой.

Вик д'Азир родился 28 апреля 1748 году в Болоньи (Нормандия). Сначала он изучал философию в Канне. Страсть к литературе едва не увлекла его в сторону от медицины, одно время он даже хотел принять духовный сан. Однако, следуя воле родителей (его отец был врачом), решил изучать медицину. В 1765 году, полный честолюбивых надежд, он прибыл в Париж. Всего лет десять понадобилось ему, чтобы пробиться в придворные круги Франции, однако не обошлось без обычной протекции. В 1789 году д'Азир заменил Лассона на посту лейб-медика королевы и по существующей традиции получил право стать преемником 1-го врача короля.

Вик д'Азир прожил недолгую жизнь, но эти 46 лет были годами, полными напряженной врачебной и литературной работы. В 1786 году увидел свет его «Трактат по анатомии и физиологии», в котором впервые подробно дается описание поверхности головного мозга, анатомии конечностей человека. Он описал межчелюстную кость человека. Примечательно, что независимо от него Гёте, сын банкира, установил наличие этой кости в 1784 году, однако его рукопись с изложением этого открытия была напечатана лишь в 1820 году. Гёте не ограничился этим наблюдением, далее он высказал мысль, что череп млекопитающих, в том числе и человека, представляет совокупность шести видоизмененных позвонков. Впоследствии эта идея была опровергнута Т. Гекели и другими биологами.

Вик д'Азир — один из основоположников учения о корреляции органов. Ему принадлежат многочисленные труды по описательной и сравнительной анатомии. Основной заслугой его является дальнейшая разработка, после Ж. Бюффона и Л. Добантона, сравнительно анатомического метода. С кафедры Парижской академии д'Азир провозгласил: «Анатомия сама по себе скелет, жизнь дает ей физиология». «Его труды не утратили ценности для медицинской науки», — говорится в современной Медицинской энциклопедии.

Умер д'Азир 24 июня 1794 года. Историк медицины Моро де ла Сарт Жак Луи (1771–1826) издал посмертное шеститомное литературное наследие крупного ученого и общественного деятеля Ф. Вик д'Азира.

Доктор Месмер обратился за поддержкой к д'Азиру. Он предложил маститому ученому проверить эффективность изобретенного им способа лечения. Вик д'Азир был, несомненно, прогрессивным ученым и благодаря широте своих взглядов заинтересовался предложением Месмера. Но не все так просто в нашем мире. Сначала члены Королевского медицинского общества потребовали, чтобы Месмер представил свой магнетический флюид в виде сиропа, порошка или мази, и лишь после этого они согласились заняться изучением его качеств. Но, узнав, что флюид не имеет материальной формы, врачи решительно отказались его исследовать.

В конце концов Месмеру удалось убедить нескольких членов Общества (Mauduct, Andry, Desperrieres и Tessier[37]) заняться оценкой результатов лечения. Было принято следующее решение: «Если Месмер желает доказать эффективность своего метода лечения, он должен взять тех больных, состояние которых предварительно будет засвидетельствовано врачами Парижского факультета». После соблюдения всех формальностей Месмер для большего спокойствия отбыл с больными в деревню Кретель (Creteuil) близ Парижа, подальше от столичной суеты и посторонних глаз. Это произошло в начале мая 1778 года.

Спустя некоторое время до Месмера дошли слухи, что Общество направляет к нему комиссию. Вместо того чтобы встретить ее, Месмер сам приезжает в Париж и выражает недовольство. Он ссорится с Андри и Десперье, укоряя их в секретном учреждении комиссии. Королевское медицинское общество, видя такой грубый, несовместимый с приличиями напор, тем более иностранца, который обязан проявлять уважение, коль скоро обратился с просьбой, заявило следующее: ни о проверке метода Месмера, ни об его открытии, ни даже о нем самом они впредь больше ничего слышать не желают. О своем решении Общество отправило Месмеру письменное сообщение.

По возвращении в Кретель Месмер нашел послание от д'Азира, секретаря Королевского общества медицины в Париже, от 6 мая 1778 года. В нем значилось:

— «Королевское общество медицины поручило мне после вчерашнего своего заседания вернуть ваше к нему обращение. По вашей просьбе назначенные Обществом для проверки опытов инспекторы не обязаны и не вправе давать какое-либо заключение, прежде чем предварительно тщательно не удостоверятся в состоянии здоровья больных. Но как видно из ваших претензий, такое освидетельствование и наш надзор за ходом лечения не входят в ваши планы, и вместо этого, по вашему мнению, достаточно честного слова больных и историй болезней».

— «В связи с такой постановкой вопроса мы возвращаем ваш запрос и отменяем назначенную комиссию. Общество находит невозможным давать какие-либо заключения относительно животного магнетизма, тем более если ему не предоставляют полных сведений в то время, когда надо доказать, безвредность и оправданность нового средства лечения».

— «Долг Общества обязывает быть предусмотрительными, и это будет всегда неукоснительно исполняться как закон».

12 мая 1778 года Месмер спешно отсылает ответ:

— «Я всегда имел желание доказать существование и пользу животного магнетизма, о котором я рассказывал членам Королевского медицинского общества. Я сам бы попросил назначить комиссию, упомянутую в вашем письме от 6 мая 1778 года, если бы полагал, что свойства столь серьезных болезней, каковыми являются те, которыми болеют находящиеся у меня в Кретеле господа, могут быть определены одним освидетельствованием. Модюк и Андри были со мной в этом согласны, когда отвечали г-ну Легреню, представившему им свою дочь для определения ее болезни. Они видели, что у этой молодой девушки наблюдаются судорожные движения, но это только внешние признаки, и они недостаточны для постановки точного диагноза».

— «Из всех мер я принял ту, которая мне казалась надежной и притом совпадающей и с намерениями вашего Общества. Я потребую от вверенных мне больных свидетельств, сделанных и подписанных врачами факультета. Я приготовлю их для Общества, чтобы оно могло судить о степени исцелений, когда время и обстоятельства позволят мне о том ему доложить. Обращаю ваше внимание, что назначенная комиссия была сформирована поспешно и без моего согласия».

Не дождавшись ответа и убедившись, что он ничего не добьется, если не уступит, Месмер пишет 22 августа еще одно послание, в котором извещает, что согласен принять комиссию. 27 августа Месмер получает ответ:

«Я сообщил Обществу о вашем письме. Собрание, не имея никаких сведений о предварительном состоянии больных, находящихся у вас на лечении, не может вынести никакого решения».

Подпись: «Викд'Азир, секретарь Королевского общества медицины в Париже».

Отношения зашли в тупик. Понимая всю сложность своего предприятия, Месмер хотел каким-то образом смягчить жесткость надзора, но из этого ничего не получилось. Как это часто бывает, у каждого своя правда. Не будем сейчас анализировать поведение Месмера, сделаем это потом, когда он откажется сотрудничать с правительственной комиссией академика Байи. Однако в чем же кроется причина стойкого неприятия чудо-доктора? Необычность — вот главный источник подозрений. Порой колебались даже те, кто сочувствовал. Один сочувствовавший сказал: «Метод хорош. Смущает стремительность излечивания. Это не входит в сознание». И посоветовал: «Завышайте сроки — тогда скорее поверят».

Антон Франц Месмер — не единственный врачеватель-магнетизер, обратившийся к Королевскому обществу медицины. Еще в 1771 году в Париже аббат Ле Нобль во всеуслышание заявил, что научился более совершенным способом изготовлять искусственные магниты, чем его предшественники, и потому они действуют более эффективно. Он открыл продажу магнитов, которые предназначались для ношения на запястьях, груди и т. д. В 1777 году он предложил Королевскому обществу медицины проверить точность своих заявлений. Общество врачей поручило Андри и Туре повторить его опыты. Андри и Туре приводят 48 наблюдений за действием магнитотерапии: при наложении магнитов отступают зубная боль, боли головные, поясницы, ревматические боли, невралгии лица, спазмы желудка, явления судорожной икоты, сердцебиения, различного рода дрожание, конвульсии, истероэпилепсия и пр. Вслед за Андри и Туре точность наблюдений аббата Ле Нобля подтвердили многие опытные исследователи: Галль, Алибер, Каголь, Шомель, Рекамье, Александр, Лебретон.

Замечательный доклад Андри и Туре, помещенный в мемуарах Общества врачей, содержит в себе сведения о том, каким могущественным, творящим чудеса деятелем является воображение (внушение). На силе внушения основана терапевтическая эффективность талисманов и амулетов. «Желание исцелиться — исцеляло, жажда чуда — творила чудеса». Коротко говоря: «По вере вашей да будет вам!» Человеческие страдания, потребность в исцелении создали бога — магнит. Если сказать точнее, то исцеляло самовнушение: рождающаяся изнутри настроенность на тот фактор, от которого ждут исцеления.

Доктор Месмер не считал, что выводы этого доклада имеют к нему отношение, так как не признавал, что его метод лечения связан с психикой больного. Он обратился в Общество врачей как бы с новой идеей: земного магнетизма, средства искусственно вызывать прилив и отлив мирового флюида с целью лечения.

После неудачи с Королевским обществом медицины прошли месяцы, полные надежд и тревог. Месмер начал свыкаться с тем, что его обращения в научные инстанции, которые хоть как-то могли помочь в продвижении его открытия, игнорируются или в лучшем случае пробуждают у ученых интерес и неприятие одновременно. Нет, не любят быстро взлетающих коллег!

 

Медицинский факультет

 

Принимая догму, наука совершает самоубийство.

Гекели

 

После неудачных переговоров с двумя королевскими учреждениями Месмер не отчаялся. Оставался еще медицинский факультет — старейшее медицинское учебное заведение Парижа. Месмер слышал, что медицинский факультет изгоняет из своих рядов тех, кто стал членом Королевского медицинского общества. «Может быть, высокомерные, спесивые члены факультета, желая насолить коллегам из Медицинского общества, будут ко мне более снисходительны», — думал Месмер. Великий гипнотизер не знал, какой дух царит в этой обители науки! Но чувствовал, что ступает по тонкому льду.

Парижский медицинский факультет, основанный в 1532 году, своим появлением был обязан французскому королю Франциску I (1515–1547), сыну Карла Орлеанского, графа Ангулемского. Король захотел устроить в Париже такую медицинскую школу, которая могла бы на равных соперничать с Монпельеской, поставлявшей королям Франции врачей в течение столетий. Примечательно, что с тех пор Парижский медицинский факультет стал отчаянно враждовать с факультетом Монпелье, занимавшим особое место среди медицинских учебных заведений Европы. Он был создан в 1020 году на основе медицинской школы, основанной в 768 году при Доминиканском монастыре. В 1137 году медицинская школа отделилась от монастыря и в 1289 году вошла в состав университета. С тех пор факультет превратился в один из самых известных и авторитетных медицинских учебных заведений мира и прославился деятельностью многих выдающихся ученых — Арнольда из Виллановы, Ги де Шоллиака, Анри де Мондевилля.

Доктор Месмер обратился с ходатайством к Парижскому медицинскому факультету, чтобы тот рассмотрел его способ лечения, хотя существовала реальная опасность, что и здесь его предложение не будет принято. Прецедентов в истории факультета Месмер знал немало. Так, в 1648 году Парижский медицинский факультет отказался признать факт циркуляции крови в организме человека. И это спустя 20 лет после открытия кровообращения Гарвеем, лейб-медиком английских королей Якова I и Карла I.

Возглавил борьбу против Гарвея Жан Риолан-сын (Jean Riolan, 1577–1657). Хотя Ф. Бэкон предупреждал: «Разумеется, всякая медицина есть нововведение: тот, кто не применяет новых средств, должен быть готов к новым бедам, ибо величайшим новатором является само время». Парижский медицинский факультет являлся рассадником консерватизма, он закрепил авторитет Галена и Авиценны парламентским указом, а врачей, придерживающихся новой терапии, лишал практики.

В 1667 году медицинский факультет запретил переливание крови от одного человека другому. Когда же король поддержал эту спасительную новацию, факультет обратился в суд и выиграл дело. Знаменитый французский поэт и критик Никола Буало, называемый Депрео (Boileau-Despreaux, 1636–1711), подверг уничтожающей критике Парижский факультет в «L'Arret burlesque» («Смехотворный запрет»), отвергший вслед за Риоланом кровообращение. Конечно, не за это Людовик XIV назначил в 1677 году Буало своим придворным историографом одновременно с Расином.

Медицина того времени злоупотребляла лекарствами. Теперь, правда, их больше, чем прежде, но в отличие от дня сегодняшнего в XVII и XVIII веках новые средства вводились чрезвычайно трудно. Так, факультет отказал в предложении употреблять средства, вызывающие рвоту, для чего даже был сделан запрос в парламент (высший судебный орган). Врачу, который прописывал при лихорадке хинин, грозило лишение диплома. Профессора Помье, употреблявшего для лечения лихорадки хинин, не только изгнали из стен факультета, но и запретили практиковать. Так продолжалось до тех пор, пока это средство не помогло вылечиться от болезни Людовику XVI, после чего приобрело себе права гражданства.

Назначенный в 1648 году деканом факультета Гюи Патэн (Gui Patin, 1602–1672), один из корифеев тогдашней медицины, лейб-медик Людовика XIV, будучи отъявленным ретроградом, заложил на века такую атмосферу неприятия всего нового, что представление Месмером своего метода было заранее обречено на провал. Да и сами Гельмштадтские статуты запрещали медицинским факультетам новации, они обязывали отстаивать старые традиции. В них содержались точно изложенные наставления, как профессорам хранить и распространять врачебное искусство, заботясь лишь о том, чтобы оно «было передано правильным и неприкосновенным, таким, каким его создали божьи избранники Гиппократ, Гален и Авиценна. При этом всю эмпирию, тетралогии Парацельса и другие вредные произведения медицины необходимо совершенно устранить». Чрезмерное влияние перечисленных авторитетов дурно сказывалось на развитии медицины; практическое же обучение у постели больного отошло далеко на задний план. Даже сто лет спустя после образования факультета консерватизм его врачей еще служил предметом насмешек Рабле и Монтеня. «Если не излечивают лекарства, на помощь приходит смерть» — это выражение отражает типичное положение той эпохи, когда сатира Мольера и Буало высмеивала докторов-схоластов, стоявших, по меткому выражению, спиной к больному и лицом к Священному Писанию.

В отличие от школы Монпелье с ее более свободной атмосферой Парижский факультет в своей закоснелой приверженности традициям непоколебимо придерживался учения Галена. Что могли знать эти господа, важно выступающие в своих расшитых драгоценностями одеждах, о призывах их современника Декарта заменить принцип авторитета господством человеческого разума!

О том, что новое прививается с большим трудом, говорит одно предание. Некий анатом показал своему коллеге на вскрытом трупе, что нервы исходят из мозга, а сосуды из сердца, на что последний ответил: «Я бы поверил, что все это так, если бы сам не читал у Аристотеля, что нервы исходят из сердца».

Преподавание на медицинских факультетах было поставлено неудовлетворительно. Парижский факультет имел 7 кафедр (акушерство, патология, физиология, фармация, латинская и французская хирургия и materia medica). Практические занятия были непопулярны, клинического преподавания не было почти никакого, так как факультет находился вне всякой связи с больницами. Первую клинику во Франции по внутренним болезням открыл в Париже Desbois de Rochefort в 1795 году. В течение целого года в Париже для анатомирования пользовались лишь двумя трупами. Врачи, оканчивающие обучение, не имели никакой практической подготовки и, как горько острил Декарт, получали необходимый опыт лишь после массового убийства своих пациентов.

В делах факультета было немало злоупотреблений: получение звания врача или докторской степени обходилось кандидату очень дорого. Стоимость была столь высока, что число врачей в Париже ежегодно увеличивалось не более чем на шесть-семь человек. Например, в 1789 году на Парижском факультете числилось 148 docteurs regents (доктор регент — высшая степень), многие из которых жили не в самом Париже. Число студентов, изучающих медицину в Париже, было не более 60 человек. Дворянство жаловалось, что «невежество деревенских хирургов обходится ежегодно государству большими потерями граждан, чем они были в десятках сражений».

Это печальное положение вещей требовало реформ. Но их-то как раз и не было. Раздавались настойчивые требования прекратить покупать медицинские степени, организовать практическое преподавание акушерства, ввести шестилетний курс обучения в медицинских школах и госпиталях и пр.

 

Бесконечная голгофа

 

Несмотря на сомнение в исходе дела, Месмер в сентябре 1780 года все же посылает запрос на Парижский медицинский факультет: «Льщу себя надеждой, что медицинский факультет, обратив внимание на мои труды, воздаст мне должное и окажет честь своим покровительством истине, которая может принести огромную пользу».

Надо сказать, что Месмер, находясь уже два года в Париже, времени даром не терял. Он успешно лечил больных своим способом и завоевал множество сторонников. Среди его ближайших учеников и сподвижников был знаменитый врач Шарль Н. Деслон (Charles d'Eslon, 1739–1786), главный врач младшего брата короля Людовика XVI, графа д'Артуа[38], впоследствии короля Франции, правившего под именем Карла X.

Доктор Деслон, член Парижского медицинского факультета и Королевского общества врачей, родом из Англии. «К его настоящей фамилии, — говорил Долгорукий, — Ислон, французы прибавили de и перекрестили в Деслона». Эта сухая биографическая справка лишила профессора Деслона плоти, она даже не снабдила его картузом из даты рождения и хвостиком из даты смерти, а также щуплым тельцем из стручков нанизанных друг на друга кратких энциклопедических строчек. Так он и остался в истории «без лица».

С Деслоном Месмер познакомился еще в 1770 году, когда первый раз приехал в Париж.

Через Деслона до Месмера дошли слухи, что члены факультета посчитали его обращение к ним неслыханной дерзостью, а его самого называют шарлатаном, «беглым бродягой», а Деслона — «арлекином его театра или трубой немецкого фигляра». Оно и понятно, Месмер был метафизик, а чистая метафизика никогда не была популярна в медицинских кругах. Поняв, что Месмер смертельно устал от постоянной борьбы за свою идею, Шарль Деслон сам обратился к ученым своей корпорации с просьбой оградить его доброе имя от обвинений, которыми его забросали в компании с учителем. Вместе с Месмером он попросил собрать общее собрание медицинского факультета, чтобы сделать сообщение о результатах собственных опытов с животным магнетизмом. Собрание это состоялось 18 сентября 1780 года. Профессорско-преподавательский состав явился в полном составе (на факультете было зарегистрировано 160 членов), но отнюдь не за тем, чтобы слушать, а чтобы осудить Деслона. Совещание обещало быть драматичным. Один из выступавших, молодой и честолюбивый профессор де Вуазем (Vauzemes), произнес наполненную иронией речь: «Г-н Месмер излечивал только некоторые болезни, такие как истерия и эпилепсия. Вскоре авторитет его стал распространяться, и, по словам венского хирурга Леру, разум которого он сумел отуманить, Месмер дошел до возможности исцелять добрую половину болезней, поражающих род человеческий. Наконец и Деслон смело провозгласил, что лечит все болезни, даже неизлечимые. А это лишний раз свидетельствует, что:

1) Деслон присоединился к шарлатану Месмеру, что не требует доказательств, так как Деслон публично хвалился своей дружбой с ним.

2) Деслон оскорбил общество ученых. В качестве иллюстрации можно процитировать его слова: „Думаю, что легче было бы свести все четыре главные реки Франции в одно русло, чем собрать парижских ученых с целью беспристрастного обсуждения вопроса, не согласующегося с их понятиями“. 3) Деслон отрекся от прописных доктрин и выработал воззрение, противное здравой медицине. Что касается г-на Месмера, то он желает только выиграть время и заставить дольше говорить о себе, но факультет, радея об общей пользе, я уверен, не потерпит этого. Чем обыкновенно заканчивались исследования мнимых панацей всякого рода шарлатанов и обманщиков? Различные опыты, производившиеся ранее со всякого рода спецификами, разве не поддерживали на некоторое время веру в ничтожные выдумки шарлатанов?..»

Последние слова заглушили мощные аплодисменты присутствующих. С этой минуты Деслону стало очевидно, что его ожидает. Однако он решил не выказывать своего возмущения и сдержанно выступил с ответной речью, приводя лишь факты. Среди прочего Деслон предложил собранию от имени Месмера и своего выбрать 24 больных, из которых 12 лечить обычными средствами, а 12 — животным магнетизмом. Каждый из отобранных должен быть предварительно обследован врачами факультета; разделение больных должно быть произведено по жребию, а по истечении назначенного срока следовало сравнить результаты. Деслон положил на стол председательствовавшего свои предложения и вышел, давая собранию полную свободу действий. Вскоре его вызвали и прочитали решение:

1) Деслон предупреждается, чтобы впредь был осторожнее.

2) Он лишается на год права голоса на заседаниях факультета.

3) По истечении года, если он не откажется от высказанных им взглядов на животный магнетизм, он лишится профессорского звания и будет исключен из числа членов факультета.

4) Предложения Месмера не принимаются.

Шарль Деслон был мужественным и не подверженным конъюнктуре ученым, он не испугался угроз и продолжил лечить и объяснять преимущества животного магнетизма, публично оглашая результаты лечения. Это привело к тому, что 30 докторов вскоре стали лечить с помощью животного магнетизма. Узнав об этом, факультет забил тревогу: если так пойдет дальше, то что станет с его авторитетом?! На очередном общем собрании постановили преследовать отступников и приняли резолюцию следующего содержания: «Ни один врач не имеет права подавать голос в поддержку животного магнетизма ни в своих сочинениях, ни на практике под угрозой лишения звания. За непослушание лишать профессорской должности и пожизненной пенсии». Последнее было суровым наказанием, так как обрекало на нищенское существование.

В то время медицинский факультет имел обширные права. Во-первых, он исключительно из своей среды выбирал профессоров медицины. Во-вторых, не только преподаватели медицинской школы, но весь цех дипломированных врачей Парижа составляли члены факультета. И это притом, что число врачей по отношению к населению Парижа было невелико. На 600 ООО парижан приходилось 120 докторов. Избранные факультетом врачи, в обязанности которых входило чтение лекций, назывались doctores regents. Они председательствовали на диспутах и торжествах, пользовались различными привилегиями и статьями дохода и занимали место, которое соответствует посту ординарного профессора российских университетов XIX — начала XX столетия; им вручали берет и плащ парижского доктора, дававшие право врачебной практики в Париже.

Из 30 врачей только один Донгле нашел в себе решимость не подписывать постановление. Хотя он и не был профессиональным магнетизером, а только производил некоторые научные опыты в этой сфере, Донгле, тем не менее, полагал, что от него тут требуется принципиальность. Донгле вспоминал:

«Созвали нас человек 70 и велели ждать. Я был вызван первым. Вхожу, удивляюсь, что еще никого не пригласили, и сажусь, как подсудимый. Декан спрашивает меня: платил ли я за лекции магнетизма? Удивившись вопросу, я ответил, что г-н Деслон вовсе не берет денег за лекции, что он приглашает коллег в помощь для изысканий, что это человек незапятнанной честности, скромный и любезный.

О чем, впрочем, факультет отлично знает. После долгих расспросов мне представили резолюцию для подписи. Я заявил о своем неизменном уважении к факультету и подчинении ему, но в отношении животного магнетизма я сказал следующее:

— До сих пор я видел очень немногое и не настолько еще проникнут убеждением в его действенности, чтобы применять на практике. Вопрос этот требует более точных наблюдений и продолжительных опытов. А для того чтобы магнетизировать больных, нужно много мужества, силы, здоровья и терпения. Я не имею возможности и намерения магнетизировать больных, но считаю недостойным предвзятое отношение к методу и порицание его исследования, а потому подписаться не могу».

Встреча с профессорско-преподавательским составом медицинского факультета нанесла удар по самолюбию, по амбициям Месмера. Он был расстроен, но не сломлен, поскольку в это время к нему потянулись не только больные, но и некоторые ученые. К Деслону примкнули 40 врачей, в том числе 21 член Парижского факультета. Вдохновившись, Деслон заявил в печати: «Подобно тому, как существует одна только природа, одна жизнь, одно здоровье, так существует одно лечебное средство — животный магнетизм».

Профессор Деслон склоняет Месмера снова обратиться если не к общественности, то хотя бы к известным врачам. Месмер так и поступил. Но когда он попросил врачей заверить подписями то, что они видели, те наотрез отказались, ссылаясь на то, что болезни, представляемые Месмером как неизлечимые, на самом деле излечимы.

Врачи исходили из такой плоской логики: если паралич уступил лечению, значит, это не настоящий (органический) паралич, а только нервное недомогание, которое часто проходит само собою. Если слепая девушка прозрела, то кто поручится, что она прежде не симулировала болезнь? Месмер демонстрировал врачам, как он вызывает и прекращает головную боль, обморок, судороги, пот и т. д. Но все квалифицировалось как фокусы. Там, где эти аргументы не могли быть применимы, сваливали на воображение. Месмер признавал значимость последнего феномена, но никогда вполне не соглашался с ссылками на психологические факторы, то есть он не чувствовал себя вправе обращаться к непонятной области — психологии. Месмер считал, что серьезным ученым не к лицу заниматься легковесной, неосновательной и к тому же непонятной психологией. Он предпочитал оставаться в реальной области, которой всегда была физиология.

Врачи факультета отвергают притязания Месмера, хотя возможности медицины того времени, как об этом уже говорилось, крайне ограничены. Последнее подтверждается документами, составленными врачами французских монархов.

Людовик XIII, лечивший других от золотухи наложением рук по примеру предков, сам подвергся пагубному лечению. Историк медицины Амело д'Оссе (Amelot de la Haussaye) рассказывает, что Бувар (Bouvard), главный врач Людовика XIII, прописал своему королю в течение одного года 215 лекарств, 212 промываний и 47 раз пускал ему кровь. Такова была медицинская рутина.

Власть менялась, Людовики менялись, методы же лечения оставались неизменными. Знаменитые профессора медицинского факультета лечили Людовика XIV так, что только завидное здоровье удерживало его на этом свете. Можно себе представить, как лечился простой народ! Как лечили врачи Людовика XIV, известно из летописи его болезней. Записи вели в течение более чем 64 лет (с 1647 до 1711 г.) трое выдающихся врачей: Антуан Валло, Антуан де Акен и Ги-Крессан Фагон. Это уникальный случай столь продолжительных наблюдений, другого такого письменного свидетельства история медицины не знает. «Ничего не может быть печальнее и забавнее этого подлинного памятника медицине, — говорит историк медицины, оценивая лечебную практику врачей Валло, Антуана де Акена (1620–1696) и Фагона. — В нем узость и шарлатанство врачей оттеняются еще более потешной формой изложения. Читая его, нельзя не посмеяться над медицинским факультетом, который представляли лечащие врачи, и не посочувствовать бедной особе короля, на мучения которого расходовались поистине королевские суммы денег. Несомненно, нужно было иметь железное здоровье, чтобы выдержать это лечение коновалов».

Благодаря Валло, лечащему врачу монарха (он им станет в 1652 году), который ежедневно вел дневник-бюллетень здоровья короля, мы имеем возможность узнать, как его лечили. Людовик XIV не сердится на своих врачей, которые не умеют правильно лечить его энтерит, неспособных даже избавить его от солитера, от которого он давно страдает. Он стоически выдерживает их бессмысленные «пытки». А эти процедуры с клизмами и слабительными удивительно часто повторяются: сначала каждый месяц, а затем каждые три недели — Фагон[39]на этом настаивает, — и это считается нормальным режимом. А в особых случаях они повторяются еще чаще: в мае 1692 года Его Величество подвергали промыванию, по словам фаворитки мадам де Ментенон, в течение шести дней подряд.

Принцесса Елизавета Шарлотта Баварская, вторая жена Филиппа I (мадам Пфальцская), вспоминала: «Как-то в апреле 1701 года, когда Людовику XIV исполнилось 62 года, ему с целью профилактики пускают кровь, беря не одну, а пять мер крови. Короля сильно изменило то,

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: