Академия возвращается к проблеме магнетизма

Граф Прованский, брат Людовика XVI, добился своего: искусно интригуя, он вызвал недовольство политикой короля, которое как детонатор побудило кровавую резню, а пронесшийся вслед за ней революционный вихрь унес тысячи жизней, включая его брата и его сына Людовика XVII. В конце концов это привело его в 1814 году на французский трон под именем Людовика XVIII. Основанная его указом от 1820 года Academie de Medecme (Парижская медицинская академия) воскресила и объединила в себе деятельность славных в свое время двух медицинских учреждений: Academie royale de Chirurgie (Королевская хирургическая академия, основанная в 1731 году) и Societe royale de Medecine (Королевское медицинское общество, основанное в 1776 году), — низвергнутых вместе с другими научными и учебными учреждениями вихрем первой французской революции.

В 1823 году Парижский медицинский факультет был снова реорганизован, он получил расширенные штаты: ставку получили 23 ординарных профессора и 36 доцентов (aggreges). Такое положение сохранялось вплоть до 70-х годов, с 1877 года оно изменилось. У Национальной медицинской академии появилась возможность особенно развернуться в 1835 году, когда изменился ее устав, по которому и теперь она действует, издавая ежегодно свой «Bulletin» и свои труды под названием «Memoires». Академия была разделена на 11 секций, в которых трудились почетные и действительные члены (более 300 под именем associes libres nationaux et etrangers) и члены-корреспонденты.

В 1824 году в Париже умер Людовик XVIII, граф Прованский. Его погубила ужасная гангрена, которая буквально разрушила его тело. Когда с него перед смертью снимали чулок, вместе с чулком сняли большой палец ноги. Разложение шло с такой ужасающей быстротой, что к трупу было невозможно подойти. Долго еще после этого у парижан была в ходу невежливая поговорка: «Смердит, как в день смерти Людовика XVIII». Престол перешел на шесть лет к его младшему брату, графу Д'Артуа, назвавшему себя Карлом X. Время затягивало раны, Франции пришлось выплатить эмигрантам огромную компенсацию за понесенный ущерб. Карл X, свергнутый очередной, Июльской революцией 1830 года, прожил еще шесть лет.

В этом же году, 6 мая 1824 года, Национальная медицинская академия открыла свое первое заседание. Декретом от 3 декабря 1824 года секретарем академии был назначен профессор психиатрии Паризе[62], написавший «Историю членов Медицинской академии» (1850). Это было сделано, несмотря на указ от 20 декабря 1820 года, предоставлявший самой академии право избирать секретаря. Дух Месмера продолжает будоражить умы.

Прошло уже десять лет, как прах основоположника психотерапии Месмера упокоился в мире, а Национальная медицинская академия начиная с 1825 года вынуждена время от времени возвращаться к рассмотрению его детища — животного магнетизма. Первое настоятельное требование в виде письменного запроса было получено от члена Парижского медицинского факультета, д-ра Поля Фуассака, в котором он извещал: «В течение двух лет я ежедневно произвожу магнетические опыты и пришел к убеждению, что врачебный мир не должен больше игнорировать это великое открытие. Мои сомнамбулы обладают способностью с помощью одного прикосновения диагностировать болезни лучше самого Гиппократа. Я открыто объявляю себя сторонником магнетизма и желаю, чтобы Национальная медицинская академия проверила истину моих слов и убедилась в существовании у них удивительных способностей» (Foissac, 1925). Это письмо огласили на заседании 11 октября 1825 года.

Содержавшийся в письме призыв вызвал протест большинства членов академии. Профессор Ренодин выразил мнение многих участников заседания, когда сказал: «Зачем нужна комиссия, магнетизм давно похоронен». «Нет, не похоронен, если вокруг только и разговоров, что о нем, — заявили другие. — Нужно раз и навсегда разобраться с ним». Поскольку голоса разделились, президент Национальной медицинской академии, г-н Дубль[63], предложил: «Так как академия не готова к предложению такого рода, то не следует ли избрать комиссию, чтобы она подготовила вопрос к обсуждению: стоит ли академии вообще разбираться с магнетизмом?» Предложение в целом было одобрено, и в комиссию вошли: Аделон[64], Паризе, Марк и Ренодин и другие. Поскольку последний заявил, что этот вопрос не достоин внимания академии, его заменили на Бурде де ла Мулье[65]. Хотя в ученом мире считается аксиомой, что научные вопросы не решаются голосованием, здесь этот принцип был нарушен.

Два месяца спустя, 13 декабря 1825 года, комиссия постановила рассмотреть вопрос о животном магнетизме на общем собрании Национальной медицинской академии. Она мотивировала свое решение тем, что хотя академия в свое время осудила магнетизм, но в настоящее время он совершенно видоизменился и у него появилось много известных сторонников, в том числе и за границей. К примеру, в 1813 году во Франции вышел труд Жозефа Делёза «Критическая история животного магнетизма»[66]; в других странах Гуфеланд, Пассаван[67], Борке, фон Штофреген (лейб-медик российского императорского двора) и многие другие объявили себя приверженцами животного магнетизма.

Произошли перемены. Уже миновали теологическая и метафизическая стадии прогресса, учил сен-симонист философ О. Конт, наступает век позитивных наук, точное знание сменяет общие рассуждения. Только наука спасет мир, вещал апологет Сен-Симона, революции — это бред, тормоз, кровь. А технический прогресс действительно набирал силу. Вот, например, Англия. Семь лет назад в Клайде поплыл первый железный корабль, ныне по рельсам побежал паровоз Стефенсона, вот уже 20 лет по всему миру стучали Жаккардовы станки. Мир менялся на глазах, ускорение не коснулось разве что академии.

Решение комиссии возвратиться к вопросу животного магнетизма вызвало недоумение у многих членов Национальной медицинской академии. Приведем стенограмму этой дискуссии, поскольку она представляет собой как научный, так и исторический интерес. Особо обращаем внимание на тот факт, что принявшие участие в дискуссии врачи являлись не только цветом французской медицины, но и мировой медицинской элитой.

Первым высказался уважаемый коллегами за свою опытность и ученость барон Деженетт[68]. «Само решение комиссии, — заявил Деженетт, — признающее возможность заниматься рассмотрением проблем магнетизма, может дурно повлиять на молодые умы. Если уж мы начнем заниматься магнетизмом, то зачем студентам учиться медицине, нам остается только закрыть медицинские школы» (Шойфет, 2004, с. 169).

Следующий докладчик, барон Дюпюитрен, был верен себе, выразив опасение: «Если правда, что говорят магнетизеры, то это угроза общественному порядку. Какой-нибудь магнетизер-авантюрист, сидя на своем чердаке в Париже, захочет потрясти устои миропорядка. Что тогда делать?»

К Гийому Дюпюитрену привыкли прислушиваться. Все-таки знаменитый хирург, ученик Пинело и Кювье. Казалось, он удостоен всех званий: профессор хирургии Парижского медицинского факультета (1813), лейб-хирург Людовика XVIII (1823), член Парижской академии наук (1825) и Национальной медицинской академии (1820) (Шойфет, 2004, с. 206).

Г-н Дубль, как всегда, был осторожен в оценках и, разделив магнетизеров на две категории, обманывающих и обманутых, сказал: «Дело, вообще говоря, пустое, и посему я против назначения комиссии».

Г-да Герсан и Рошу[69]были более категоричны: «Не видим в магнетизме ни одного факта, стоящего внимания академии».

Г-н Газо возмущенно заявил: «Не понимаю, чего добивается комиссия. Если интересно видеть конвульсии истеричных, то для этого не требуется создавать никакой специальной комиссии».

Г-н Рекамье[70], шеф клиники Отель-Дьё[71], заявил: «Верю, что существует какое-то магнетическое влияние, но к медицине оно применимо быть не может». Правда, на следующем заседании он переменил свое мнение. Эта перемена была связана с опытами, которые он осуществил вслед за известным магнетизером бароном Дюпотэ[72]в парижском госпитале Отель-Дьё.

Г-н Итар[73]не согласился с такой оценкой. Он высказался в том смысле, что, будь магнетизм реальным или воображаемым агентом, его все равно нужно исследовать. «Если мы, — сказал он, — не решимся на это, то нас будут укорять, и это послужит не на пользу академии. Вы защищаете достоинство академии, а я полагаю, что ничего не может быть достойнее того ученого, который желает узнать то, чего он не знает».

Г-н Жорже[74]предостерег разгорячившихся академиков: «До установления истины необходимо прекратить расточать в адрес магнетизеров прозвище „шарлатан“. Действия шарлатанов секретны, и они держат в тайне свои средства, тогда как магнетизеры не перестают домогаться расследований, действуя явно, повторяя непрестанно: „Делайте так, как мы, и получите те же результаты“». Затем он добавил: «Стоит еще обратить внимание на то, что защитниками животного магнетизма являются те, кто наблюдал и исследовал его, те же, кто хочет произнести ему приговор, почти ничего о нем не знают».

Г-н Лемонье, отец которого был лейб-медиком Людовика XVI с 1770 года, пожаловался и предостерег: «Студенты спрашивают меня о магнетизме, а я не знаю, что ответить. Как бы не случилось так, что, отклоняя расследование, мы подвергнемся упреку в ослеплении и отсталости».

В заключение старейший из академиков Юссон произнес блестящую речь в пользу исследования животного магнетизма. Реакция последовала незамедлительно. Профессор Франсуа Мажанди и президент Парижской медицинской академии Франсуа Дубль, сославшись на то, что опыты по проверке априорно не могут отличаться надежностью и надлежащей точностью, отказались от участия в комиссии. Среди собравшихся на мгновение возникло замешательство.

Шутка ли, Франсуа Мажанди, один из основателей экспериментальной медицины, член Парижской академии наук (1821) и ее вице-президент (1836), член Национальной медицинской академии (1819), профессор, заведующий кафедрой физиологии и общей патологии в Коллеж де Франс в Париже, положивший начало изучению нервной системы, заведомо не допускает мысли о получении надежных результатов. Мы еще получим доказательства того, каким ретроградом был этот великолепный ученый.

Другие члены Национальной медицинской академии: Бурдуа де ла Мотт, Фукье[75], Гено де Мюсси[76], Герсан, Тиллэй, Орфила[77], Вирей, Лаэннек, Шардель и т. д. — всего 35 человек, были против назначения комиссии. Оставшиеся 25 членов академии согласились: первое — рассмотреть вопрос и создать комиссию по проверке заявлений магнетизеров, состоящую из 11 членов, которая должна работать на постоянной основе и беспристрастно исследовать, что представляет собой животный магнетизм и как следует к нему относиться. Второе — назначить Анри Юссона ее председателем. Это историческое событие датировано 26 февраля 1826 года.

В комиссию вошли: Дюпюитрен, Рене Лаэннек, Матео Орфила, Пьер Фукье, Франсуа Дубль, Анри Юссон и т. д.

В июне 1831 года, после пятилетних скрупулезных исследований в госпиталях и за частнопрактикующими врачами, председатель комиссии Юссон представил академии отчет, который вызвал бурю протеста со стороны ее членов. Этот отчет не был опубликован, осталась его стенограмма. Один из старейших членов Национальной медицинской академии, главный врач известного парижского госпиталя Отель-Дьё, профессор Анри-Мари Юссон (1772–1853), ратовал за признание животного магнетизма. Что же его убедило в реальности магнетизма?

В один прекрасный день госпиталь Отель-Дьё послужил тем оселком, на котором прошел проверку животный магнетизм. Будучи еще студентом-медиком, слушавшим в 1820–1821 годах лекции Юссона, в Отель-Дьё явился барон Дюпотэ и предложил себя в качестве флюидотерапевта. Он сказал, что хочет магнетизировать больных с целью убедить врачей этого учреждения в реальности животного магнетизма. Его приняли с высокомерной усмешкой и предложили одну безнадежно больную девушку. Она была в крайней степени истощена из-за непрекращающейся рвоты. В течение 9 месяцев ее интенсивно лечили всеми существовавшими в то время способами: ставили 1200 пиявок, пускали 20 раз кровь, обкладывали льдом, давали пригоршнями слабительное, опий и мускус, но ничего не помогало. В полном упадке сил ее принесли на носилках в отдельную палату. Дюпотэ манипулировал над ней 20 минут, после чего рвота прекратилась, постепенно девушка стала поправляться. Несмотря на очевидный успех, он был объявлен шарлатаном и его дальнейшие опыты запрещены.

По прошествии некоторого времени барон Дюпотэ (один из главных столпов флюидотерапии, читавший публичные лекции в парижском зале «Атенее», на которые собирался «весь Париж») впервые в медицинской практике проводит в Отель-Дьё эксперимент, который открыл новую страницу в использовании животного магнетизма. Этот первый научный опыт, получивший отражение в литературе, состоялся 7 ноября 1820 года в присутствии шефа клиники Отель-Дьё, известного хирурга, профессора медицинского факультета Парижского университета и Коллеж де Франс Жозефа Рекамье.

18 летняя девушка по фамилии Самсон была загипнотизирована Дюпотэ. Рекамье добросовестно тряс, щипал и колол девушку иглой, но она ничего не чувствовала. Это немало его удивило, однако не дало повода усомниться в подлинности происходящего. Далее на кожу двух больных, погруженных в магнетический сон, Дюпотэ приложил зажженную моксу[78], которая прожгла им кожу насквозь, не вызвав с их стороны болевой реакции. Рекамье объявил себя пораженным, но не убежденным.

Вскоре, 6 января 1821 года, сам Рекамье совместно с магнетизером Робуамом замагнетизировал больного по фамилии Старен и сделал ему прижигание «в верхней наружной части правой ягодицы, которое вызвало ожог на участке, имевшем 17 линий в длину и 12 в ширину». Пациент «не обнаружил ни малейшего признака чувствительности ни криком, ни движением, ни изменением пульса». Следующий опыт был проведен на Лиз Леруа. Прижигание проводилось в эпигастральной области и вызвало «ожог на участке кожи 15 линий в длину и 9 в ширину» (Дюпотэ, 1900).