Развитие исторической мысли во время Французской революции

 

Громадное воздействие на все последующее развитие историко-социологической мысли и историографии оказала Великая французская революция. Это воздействие в особенности сказалось в послереволюционное время, когда в полной мере выявились исторические последствия революции - во всей их масштабности и в то же время в их противоречивости.

В ходе революции французская историческая мысль и историография также испытывали сильное влияние развертывавшегося в стране революционного процесса, Это влияние не было однозначным. Участники и сторонники революции воспринимали ее как решительный разрыв со всем прошлым, как начало совершенно новой эпохи. Это нашло отражение в понятии «старый порядок» (l'ancien regime), которым вскоре после взятия Бастилии стали обозначать дореволюционное время, во введении в 1793 г. нового летосчисления - с 1789 г. отсчитывался «первый год свободы», с сентября 1792 г.- IV год свободы, I год Республики. «В сущности, только с Революции берет свое начало история Франции», - писал в X году Республики известный журнал «Философские декады» 64. В рамках такого подхода прошлое, т.е. история, по крайней мере, история Франции, представало как предмет, достойный не столько внимательного изучения, сколько сурового осуждения и забвения.

Неудивительно, что в различных архивных документах, унаследованных революционным поколением от многовековой истории Франции, многие деятели революции, в том числе люди высокой образованности и культуры, видели не ценный исторический источник, а лишь опасное воплощение отвергнутого старого порядка. Специальные декреты, принятые Законодательным собранием летом 1792 г., предписывали уничтожение документов из фамильных архивов дворянской знати, бумаг сеньориальной администрации и других текстов подобного рода, которые, говорилось в декрете, «самим своим существованием бросают вызов идее равенства». Позднее, в ноябре 1793 г., один из депутатов говорил с трибуны Конвента: «Не иначе как с явным отвращением взирают республиканцы на собрания рукописей, хранящих следы столь многочисленных насилий над достоинством человека». Множество старинных документов - порой целые собрания бумаг и пергаментов - было использовано в качестве макулатуры, отправлено в тяжелые годы войны в арсеналы для изготовления патронов, предано сожжению 66.

Все эти обстоятельства не стимулировали изучение исторического прошлого. В своем курсе историографии видный знаток революционной эпохи Ж. Лефевр констатировал временное падение интереса к истории в этот период 66. Сказалось и то, что были ликвидированы некоторые учреждения, занимавшиеся исследованием истории и публикацией источников. В 1793 г. были закрыты Французская академия, Академия надписей, упразднены старые университеты, в 1792 г.- церковные конгрегации. В итоге прервалось «эрудитское» направление в историографии, была временно прервана публикация начатых в конце XVII-XVIII в. многотомных собраний документов.

При всем том деятелям революции не было чуждо понимание общественной значимости исторических знаний, прежде всего их воспитательной роли. Разрабатывая новую систему образования, Конвент предусмотрел преподавание истории в созданных им средних школах (так называемых центральных школах, замененных при Наполеоне лицеями). Преподавателю надлежало побуждать учеников «с восхищением устремлять свои взоры на те достопамятные события, которые принесли им свободу» 67. Курс истории был введен и в Нормальной (педагогической) школе, созданной Конвентом осенью 1794 г. для подготовки учителей (школа имела временный характер). При Национальной библиотеке в 1795 г. был организован постоянный курс археологии. В том же, 1795 году, Конвент постановил создать вместо упраздненных дореволюционных академий новое высшее научное учреждение - Французский институт наук и искусств (с рядом изменений он существует доныне как Французский институт - Institut de France), разделенный на три отдела («класса»); третий из них - «класс моральных и политических наук» - включал и историю. Институт пользовался значительным общественным влиянием. Одной из форм поощрения научных исследований были специальные конкурсы на объявленные институтом темы, в их числе темы по истории. Так, в апреле 1799 г. была предложена конкурсная тема «В чем причины развития духа свободы во Франции от времени Франциска I и до созыва Генеральных штатов в 1789 г.».

Предавая уничтожению по идеологическим и политическим мотивам многие исторические документы, Французская революция в то же время впервые создала упорядоченную государственную систему архивных учреждений во главе с Национальным архивом в Париже. Организуя ее, Конвент руководствовался соображениями практического порядка: важно было сохранять документы текущей деятельности государства, бумаги, связанные с национальными имуществами и т. д. Но для классификации архивных фондов была предусмотрена и особая «историческая секция», включавшая документы, нужные для истории науки и искусств во Франции 69. Для последующих поколений ученых-историков большое значение имел декретированный Конвентом, действующий и поныне принцип свободного доступа в национальные архивы всех граждан.

Французская революция поставила перед ее деятелями и ее теоретиками, соединявшимися, как правило, в одном лице, много новых и жгучих проблем, которые настоятельно требовали решения. Тем самым революция уже с первых лет дала сильнейший импульс общественной мысли, в частности историко-социологической.

С точки зрения духовных, идейных истоков Французская революция была детищем Просвещения, совершенной им «революции в умах». Это хорошо понимали и те деятели просветительского движения во Франции, которым довелось воочию увидеть революцию; в 1789 г. они горячо приветствовали ее первые шаги. Правда, развитие революции пошло не тем путем упорядоченного общественного преобразования, совершаемого в духе требований разума мудрыми законодателями, о котором помышляли «философы». На ход событий все более жестко воздействовало народное насилие, радикальное практическое истолкование получали выдвинутые Просвещением принципы. И вот уже в середине 1791 г. Г. Рейналь, столь смело обличавший старый порядок в своей «Истории обеих Индий», восклицал в письме Национальному собранию: «Да нет же, мы никогда не говорили, будто смелые философские концепции следует буквально проводить в жизнь в качестве государственных законов... что же я вижу вокруг?.. Правительство, являющееся рабом народной тирании, святилище законов, окруженное безумцами, желающими или их диктовать, или бросать им вызов общественная сила не существует более нигде, кроме клубов, в которых невежественные и грубые люди осмеливаются судить любую политическую проблему» п. Большинство энциклопедистов отошли от революционного движения еще до падения монархии в 1792 г.

Однако независимо от политических позиций, которые заняли в эти годы дожившие до падения старого порядка энциклопедисты, унаследованные от Просвещения общественные идеи продолжали активно «работать» в ходе революции. Они влияли на принимавшиеся ею решения и, в свою очередь, развивались под воздействием революционной практики.

Сами деятели революции осмысливали ее именно в русле просветительской общественной мысли. Их историческое сознание было отмечено рационалистическим, универсалистским подходом; революцию они понимали как великий переворот, который приведет, наконец, к торжеству разума, естественных и неотъемлемых прав человека. Тем самым революция выступала воплощением истинных интересов и чаяний не только французов, но и всего человечества. С точки же зрения национальной французской истории революция представлялась восстановлением исконных прав французской нации (третьего сословия), попранных в результате узурпации, совершенных дворянством в смутные времена феодализма. Правда, далеко не всегда мыслители революционного поколения могли найти ответы на поставленные жизнью вопросы в теоретическом наследии просветителей. Уже в ходе революции формировались идеи, которые намечали новые пути понимания общества и его истории.

Ж.А. Кондорсе. Просветительскую линию исторической мысли, восходившую к Вольтеру и Тюрго, продолжил во время революции Жан Антуан Кондорсе (1743-1794). Известный математик, философ-просветитель, социолог, маркиз Кондорсе принадлежал к младшему поколению энциклопедистов и был среди них одним из немногих, кто вплоть до 1793 г. активно участвовал в революционном движении, был членом Конвента. Близкий к жирондистам, он после их падения вынужден был скрываться; арестованный в марте 1794 г., он умер в тюрьме. Находясь в подполье, Кондорсе создал главное свое философско-историческое произведение, исполненное исторического оптимизма, «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума».

В духе «философской истории» века Просвещения Кондорсе стремился развить общую концепцию истории человеческого рода, наметить схему ее последовательных этапов и определить место в этом процессе Французской революции. Ведущей идеей историко-социологической концепции Кондорсе является идея прогресса. Хотя еще в середине XVIII в. Вольтер и в особенности Тюрго обосновывали теорию. прогресса, тем не менее, как отмечала О. Старосельская-Никитина, «первая разработанная теория единого последовательного процесса изменений в истории человечества как целого и притом изменений к лучшему, с точки зрения этого целого, принадлежит Кондорсе». Вся история человечества, согласно Кондорсе, это последовательное и постепенно ускоряющееся поступательное движение ко все более разумному, соответствующему велениям природы порядку вещей.

Главными критериями прогресса были для Кондорсе развитие разума и научного познания мира, успехи в достижении свободы. Кондорсе была присуща глубокая убежденность в том, что существует тесная, неразрывная связь между просвещением и политической и гражданской свободой. При этом первопричиной и двигательной силой прогресса человеческого рода он считал именно прогресс разума, рост просвещения и научных знаний.

Эти принципы положены Кондорсе в основу периодизации истории, в которой он выделил 9 эпох. Первые пять эпох охватывают развитие человечества от первобытных времен до античности. Период, наступивший в Европе с падением Римской империи, т.е. первые века средневековья (шестая эпоха), Кондорсе считал временем глубокого упадка. Начатки просвещения существовали, однако, в городах, и это предвещало его последующее возрождение. В следующую, седьмую эпоху - от XI в. до изобретения книгопечатания - человеческий разум вновь обретает утраченную было энергию, совершаются важные изобретения, начинают расшатываться суеверия, в городах, даже в некоторых государствах (Италии, Швейцарии, Англии) появляются ростки свободы.

Но особенное ускорение прогресса приносит восьмая эпоха - «от изобретения книгопечатания до периода, когда науки и философия сбросили иго авторитета», т. е. время от конца XV до середины XVII в.; человеческий разум «поднимает свои цепи, ослабляет некоторые из них и, приобретая беспрерывно новые силы, подготовляет и ускоряет момент своей свободы». Этот момент, согласно Кондорсе, наступает в девятую эпоху - «от Декарта до образования Французской республики»: разум «окончательно разбивает свои цепи». Именно в эту эпоху после долгих заблуждений люди дошли, наконец, до понимания «истинных прав человека», а также до понимания того, что поддержание этих прав является «единственным мотивом соединения людей в политические общества». Понимание прав человека, желание улучшить участь народа, ненависть к фанатизму перешли постепенно в сознание разных классов общества.

В этих условиях, пишет Кондорсе, великая революция - установление принципов разума и природы - была неминуема. Сначала она совершилась в Северной Америке, и мир впервые увидел, как великий народ, освободившись от своих цепей, «дает своей стране конституцию и законы». В Европе первый толчок этой великой революции дала Франция - страна, где «народ был одновременно наиболее просвещенным и одним из наименее свободных».

С энтузиазмом приветствуя обе революции, Кондорсе высказал и некоторые суждения сравнительно-исторического порядка. При этом он обращался не только к духовным и политическим, но и к социальным аспектам их истории. Различие этих революций он видел в том, что Американская революция не имела надобности разрушать феодальную тиранию, уничтожать наследственные привилегии, ликвидировать религиозную нетерпимость. Напротив, Французская революция «должна была охватить всю экономическую жизнь общества, изменить все социальные отношения и проникнуть до последних звеньев политической цепи...». Поэтому она была более полной, чем Американская, «более нарушила внутренний мир». «Французы... атаковали одновременно и деспотизм королей, и политическое неравенство... и надменность дворянства, и господство... духовенства, и злоупотребления феодалов...» 74 Кондорсе был убежден в высоком предназначении исторической науки. В отличие от многих просветителей, он видел в ней отнюдь не только «школу морали и политики». История ценна, прежде всего, тем, что она создает возможность предвидения. Ее изучение позволяет предвидеть прогресс человеческого рода, направлять и ускорять его, «начертать с некоторой правдоподобностью картину будущих судеб человеческого рода по результатам его истории». Основываясь на этой идее, Кондорсе добавил к выделенным им в истории девяти эпохам еще одну, десятую - «о будущем прогрессе человеческого разума».

Устремляя взоры в будущее, Кондорсе исполнен величайшего исторического оптимизма. Он убежден, что дальнейшее совершенствование разума, постижение тайн природы и законов, управляющих обществом, дальнейшее «совершенствование социального искусства» приведут, в конце концов, к преодолению неравенства между нациями, к устранению крайностей нищеты и чрезмерного богатства, исчезновению неравенства прав между полами. Необыкновенного усовершенствования достигнет не только духовная, но и физическая природа человека, освобожденного от болезней, продлившего протяженность жизни настолько, что это трудно пока предвидеть. Прогресс охватит и ныне отсталые и колониальные народы Азии, Африки. Наступит момент, «когда солнце будет освещать землю, населенную только свободными людьми, не признающими другого господина, кроме своего разума».

Развитая Кондорсе идея линейного прогресса - теория рационалистическая, лишенная элементов диалектики. Ей присуще своеобразное телеологическое (хотя и чисто светское) видение истории: ее развитие обретает цель и провиденциальное завершение - неизбежное торжество разума и свободы, общее благо, как понимал их Кондорсе - просветитель и смелый буржуазный революционер. Но его концепция содержит также глубокие исторические наблюдения и гуманистические прозрения незаурядного мыслителя и гуманиста.

А. Барнав. Оригинальную историко-социологическую концепцию разработал в годы Французской революции Антуан Барнав (1761 -1793). Выходец из кальвинистской семьи гренобльского адвоката и сам адвокат, Барнав был видным деятелем первых лет революции; в неполные тридцать лет он стал одним из авторитетных лидеров умеренных монархистов-конституционалистов. С роспуском Учредительного собрания он отошел от активной политической жизни и, вернувшись на родину, в Гренобль, занялся осмыслением происходивших событий. Здесь в 1792 г. было создано его основное историко-философское произведение «Введение во Французскую революцию», представлявшее своеобразную попытку исследования причин и значения революции; тогда же были написаны и другие его работы. После восстания 10 августа 1792 г. Барнав был арестован за его связи с королевским двором. Он был гильотинирован в ноябре 1793 г.

Решающее влияние на формирование исторических взглядов Барнава оказали Монтескье и физиократы. Барнав исходил из твердого убеждения в закономерности и прогрессивности исторического развития человечества. Среди множества причин, определяющих политическое развитие, писал он, имеются такие, «постоянное и правильное действие которых настолько преобладает над действиями причин случайных», что через определенный отрезок времени «они необходимо производят свое действие».

Стремясь определить объективно действующие силы исторического процесса, Барнав выступал как плюралист. Он указывал на целый ряд взаимодействующих в истории факторов - «социальный период», которого достиг народ (т.е. определенный уровень общественных отношений), географические условия его жизни, его богатства, потребности, привычки, нравы. При этом первенствующую роль Барнав отводил материальным, экономическим факторам, таким, как рост населения и связанное с ним увеличение материальных потребностей, изменение способов добывания жизненных благ и изменение форм собственности.

Именно собственности Барнав придавал особое значение, когда пытался объяснить причины смены различных политических форм общества. Под этим углом зрения он пересматривал традиционную схему физиократов. Если, занимаясь охотой, человек «едва знаком с собственностью» и земля является достоянием всех, то уже в пастушеском состоянии «собственность начинает влиять на учреждения». С переходом же к земледелию, когда в частном владении оказывается и земля, право собственности распространяется, пронизывает все отношения, «все более могущественно влияет на распределение власти». Именно господство земельной собственности и неизбежно возникающее при этом неравенство в ее распределении являются, согласно Барнаву, основой аристократического или феодального правления.

Дальнейший «естественный ход обществ», увеличивая население и развивая средства удовлетворения материальных потребностей, ведет к основанию мануфактур, торговли и к возникновению «промышленной собственности». В результате «подготавливается революция в политических законах: новое распределение богатств производит новое распределение власти. Так же, как обладание землями возвысило аристократию, промышленная собственность возвышает власть народа (т.е. буржуазии.- А. А)...».

Эти общие социологические принципы Барнав стремился применить к анализу конкретной истории основных стран Западной Европы от античности до Французской революции. Главную свою задачу он видел в том, чтобы понять, каков был «ход развития, общий всем европейским образам правления», который «подготовил во Франции демократическую революцию и привел к тому, что она вспыхнула в конце XVIII века». Поэтому он интересовался главным образом историей последних столетий.

Главной чертой «великой революции», которую совершило в европейских институтах развитие промышленности и движимой собственности, Барнав считал постепенное возрастание силы народа (т.е. буржуазии) и падение мощи и влияния аристократии. Важным шагом в ходе этого процесса он считал Английскую революцию, в которой видел явление того же порядка, что и в революции во Франции - «демократический взрыв», направленный против земельной аристократии. Растянувшийся на ряд столетий подъем промышленной, движимой собственности подготовил и Французскую революцию. Ее запоздание по сравнению с Английской Барнав объяснял географическими особенностями: если приморское расположение Франции у скрещения важнейших торговых путей способствовало развитию промышленности и движимого богатства, то значительность ее земельного пространства обусловила силу и устойчивость господства земельной аристократии.

Барнав увидел в истории Европы последних столетий борьбу классов, т.е. борьбу определенных сил, стоявших за противоборством форм собственности. Он обозначил ее как борьбу «аристократии» и «народа», «демократии», «третьего сословия». Но он отрицал неизбежность борьбы внутри противостоящего аристократии «народа». Как незаурядный мыслитель и трезвый политик, он видел внутри «демократии» бедных и богатых, собственников и несобственников; но он полагал, что природа «промышленного богатства» такова, что ведет к смягчению крайностей бедности и богатства.

Таким образом, как социологическим идеям Барнава, так и его конкретно-историческим построениям свойственны ясно выраженные материалистические тенденции, а также черты историзма, необычные для общественной мысли его времени; различие, например, с рационалистической теорией Кондорсе бросается в глаза. Конечно, подчеркивая особую роль смены форм собственности в истории, Барнав отнюдь не пришел к той научной трактовке этой проблемы, которая была выдвинута позднее основателями исторического материализма. Столкновение земельной и движимой, или промышленной, собственности для него это, прежде всего, столкновение различных в своем вещественном выражении видов материальной деятельности, а не различных типов производственных отношений, обусловленных определенной степенью развития производительных сил.

При всем том Барнав был первым и единственным из современников, кто постарался связать Французскую революцию с процессами не только духовной и политической, но и социально-экономической истории и дал своеобразную «экономическую» интерпретацию ее происхождения.

Увлеченный концепцией Барнава Ж. Жорес, впервые обративший на нее внимание, усмотрел в ней предвосхищение материалистического взгляда Маркса на историю. Выше отмечалось, что идеи Барнава не дают оснований говорить о подобном предвосхищении; для этого еще не сложились ни интеллектуальные, ни социально-экономические условия. Яркая вспышка материалистической мысли, которой отмечено «Введение во Французскую революцию», была обусловлена новым опытом, который дала революция, обнажив связь между политикой и экономическими интересами. Барнав уловил эту связь. «...Вовсе не метафизические идеи, а реальные интересы,- говорил он в 1791 г., - увлекли массы на революционный путь».

Что касается интеллектуальных истоков мысли Барнава, он, по сути, синтезировал в условиях революции ту материалистическую тенденцию, которая пробивала себе дорогу сквозь рационалистическое объяснение истории в просветительской мысли середины - второй половины XVIII в. Таким образом, историко-социологические воззрения Барнава впитали достижения просветительской мысли. В известной мере они предвосхищали идеи буржуазного историзма первой половины XIX в.

К.Ф. Вольней. Для дальнейшего развития исторической мысли в революционные годы характерны труды Константена Франсуа Шасбёфа, принявшего имя Вольней (1757-1820). Видный ученый-ориенталист, Вольней участвовал в революции; он был депутатом Учредительного собрания, в политическом плане был близок к жирондистам. В 1791 г. Вольней создал работу «Руины, или Размышления о революциях империй», в которой попытался раскрыть общие причины возвышения и падения государств на протяжении веков человеческой истории. Написанная в разгаре борьбы вокруг церковной реформы, эта работа является и ярким антирелигиозным памфлетом. Арестованный во время якобинской диктатуры и освобожденный после термидора, Вольней прочитал в 1795 г. «Лекции по истории» в созданной Конвентом Нормальной школе, в которых выдвинул ряд интересных идей о сущности и значении исторической науки.

По своему общему мировоззрению Вольней был близок энциклопедистам, защищал сенсуализм французских материалистов. Во взглядах на задачи исторического исследования он продолжал традицию Вольтера и Тюрго. Как и Гельвеции, Вольней хотел создать науку об обществе, чуждую всякого религиозного начала, являющуюся частью других наук о природе. Следуя традиции Вольтера и Тюрго, Вольней решительно настаивал на идее прогресса в историческом развитии человечества. «Человек - творец! - писал он в «Руинах».- Воздаю тебе хвалу и дань уважения! Ты измерил пространство небес, вычислил массу звезд, обуздал бороздящую тучи молнию, укротил моря и грозы, подчинил себе стихии».

Вольней сделал интересную для того времени попытку исторически объяснить происхождение и развитие религиозных верований. Наряду с обычными для XVIII в. представлениями об обмане и невежестве как источнике религиозных заблуждений он выдвинул и более глубокие суждения, связывая их возникновение и развитие с фантастическим отражением в сознании человека окружающей его социальной среды, материальных условий жизни и производственной деятельности. Представления о боге, «как и все представления, имеют своим источником физические предметы и возникают в сознании человека в результате испытанных им ощущений. Эти представления обусловлены его потребностями, обстоятельствами его жизни, зависят от степени развития человеческого познания».

Взгляды Вольнея на место истории среди других наук были им изложены в «Лекциях по истории». История, по мнению Вольнея, принципиально отличается от наук физических и математических. Первые имеют дело с фактами, реально существующими, непосредственно наблюдаемыми, доступными ощущению. В истории факты не осязаемы, они как бы мертвы 86, их нельзя воспроизвести; следовательно, исторический факт никогда не обладает той степенью достоверности, как факт физический. Не впадая в скептицизм, Вольней отстаивал необходимость строгой проверки исторических фактов с точки зрения их достоверности и доброкачественности сообщающих их источников. С этих позиций Вольней подверг критическому рассмотрению различные типы источников - устные предания, рукописные и печатные материалы. Поставив, подобно Вольтеру, проблему исторической достоверности, Вольней связал ее с общим вопросом о познавательных возможностях истории как науки, об особенностях и пределах исторического познания.

Решая вопрос о «методе написания истории», Вольней особенно подчеркивал принцип универсализма. История должна быть всемирной историей, «сравнительной историей народов», она должна рассматривать прошлое различных народов в сравнении, сопоставлении.

 

Г. Бабёф и бабувисты

Особое место в истории социальных движений и в развитии общественной мысли периода Французской революции занимает «движение во имя равенства», или «заговор равных», во главе которого стояли Гракх (Франсуа Ноэль) Бабёф (1760-1797) и его соратники (бабувисты). В этом движении впервые за время революции на арене общественно-политической борьбы выступила коммунистическая тенденция.

В условиях громадного обострения социальных контрастов в послетермидоровской Франции бабувисты готовили восстание во имя установления строя «самого совершенного равенства», без частной собственности и нищеты. Выданные предателем руководители движения были арестованы, двое из них - Бабёф и Дарте - казнены в мае 1797 г.

Революционный уравнительный коммунизм бабувистов, которые представляли коммунистический строй еще в виде аграрного и ремесленного общества, создающего одинаковый для всех «умеренный и скромный достаток», отражал идеалы и упования доиндустриального пролетариата и пролетаризированных бедняков.

Идеи утопического коммунизма выдвигались и в предыдущие годы революции. Но только в «движении равных» эти идеи стали знаменем организованного политического движения, которое поставило конечной целью установить революционным путем коммунистический строй. Эта их особенность определила и некоторые важные черты выдвинутых бабувистами идей.

В плане теоретическом коммунистический идеал бабувистов сформировался в русле просветительского мировоззрения. Он основывался на естественноправовой теории и рационалистическом подходе к осмыслению общества, аргументация бабувистов базировалась прежде всего на этических постулатах. Однако опыт классовой борьбы во время революции, тот факт, что вопрос о достижении идеального общества «совершенного равенства» стал для них вопросом практической революционной борьбы, обусловили появление в их воззрениях (при незыблемости старых общетеоретических основ) ряда новых идей, в том числе и в области понимания исторического процесса. Потребность обосновать неизбежность новой, коммунистической революции побудила бабувистов окинуть новым взглядом весь ход предыдущей истории, прежде всего с точки зрения той борьбы, которая развертывается в ходе ее за установление справедливого, соответствующего природе общественного порядка.

В воззрениях Бабёфа занимал центральное место вопрос о связи имущественного неравенства с существованием и развитием института частной собственности. Оставаясь в целом на почве теории естественного права, Бабёф был убежден, что право частной собственности не входит в число естественных прав: «...происхождение его грязно и незаконно... оно порождено отвратительным пороком - алчностью, и само порождает все прочие пороки... все горести жизни, все разновидности бедствий и мук». Таким образом, частная собственность - это историческое установление, возникшее вследствие невежества одних, алчности и насилия других.

Естественным порядком, единственно справедливым и добродетельным, является состояние общности и фактического равенства. Правда, такой отвечающий природе порядок вещей нигде и никогда не был достигнут - естественное право никогда не реализовывалось в положительном. Это не значит, однако, что этот порядок недостижим - он возможен и за него необходимо бороться. Таким образом, в общем плане история для бабувистов - это движение от неестественного порядка вещей (связанного прежде всего с насилием и невежеством) к установлению строя, соответствующего нормам естественного права (т.е. для Бабёфа и его соратников «строя общности»).

Однако в это довольно распространенное в XVIII в. представление бабувисты внесли существенную поправку: установление естественного порядка возможно лишь в результате неустанной, в том числе насильственной, борьбы. В истории человечества они видели непрерывную борьбу угнетателей и угнетенных, или классовую борьбу, если говорить понятиями, утвердившимися в общественной науке в XIX в. Они определяли ее как борьбу патрициев и плебеев, бедных и богатых. «Эта война плебеев и патрициев, или бедных и богатых... извечна,- писал Бабёф, - она начинается с тех пор, как общественные учреждения способствуют тому, что одни забирают все, а другим ничего не остается» 88. Бедствия, порожденные частной собственностью, доводят, наконец, массу неимущих до нестерпимого состояния - и тогда вспыхивают «восстания угнетенных против угнетателей». Как звено в этой непрерывной исторической цепи рассматривалась Французская революция - «открытая война между патрициями и плебеями, между бедными и богатыми».

Но Французская революция шла вперед только до 9 термидора, с тех пор она стала отступать и осталась незавершенной, так как не привела к установлению социального равенства. «Революция не завершена, так как одни богачи захватывают все блага и одни пользуются властью, в то время как бедняки трудятся, как настоящие рабы, изнемогают в нищете и не пользуются в государстве никаким значением» 89. Между тем крайности злоупотребления правом собственности достигли высшей степени, это роковое установление потеряло большую часть удерживавших его корней: «Эти поредевшие корни уже не служат ему надежной опорой» 90. Поэтому бабувисты были убеждены, что новая революция, которая явится результатом их борьбы, окончательно опрокинет частную собственность и установит «совершенное равенство» на основе «строя общности». «Французская революция,- говорилось в «Манифесте равных», написанном Сильвеном Марешалем,- лишь предвестник другой, более великой, более торжественной революции, которая будет последней».

⇐ Предыдущая1234

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: