Множественность подходов и плюрализм акторов в обществе

Неоднократное признание утраты социологической теорией своей целостности, как кажется, противится любой надежде на обретение ею единой идентичности. Можно, однако, стремиться объединить подходы, на первый взгляд столь мало совместимые друг с другом, не ограничиваясь при этом бездумным принятием эклектизма, признающего за каждым течением право на существование. Давайте с этой целью продолжим то намеченное выше смещение, которое начинается с рамок исследовательского понимания и идет вплоть до рамок понимания самого актора, поскольку те действия, которые являются предметом наук об обществе, основываются на отношениях актора с миром и на тех различных форматах благ и реальности, на которых фокусируются эти действия. Это позволяет нам констатировать, что социологические теории, имеющие репутацию противоречащих друг другу и конкурирующих друг с другом, основываются на моделях действия, которые, конечно, являются различными, но в этом параллельны разнообразию рамок понимания, которыми пользуются и сами акторы, осмысляя поведение других и свое собственное. В зависимости от ситуаций, координация осуществляется как за счет возложения на себя индивидуальных проектов, рассматриваемых в плане ценностной ориентации каждого индивида, так и за счет овладения навыками, обеспечивающими привычную легкость в повседневной жизни, или поиска какого-либо общественного блага, требующего людей, которые обладают соответствующей квалификацией. Аналитик, таким образом, не должен отказываться ни от одной их этих рамок, используемых в социальном взаимодействии. Возводя в ранг общей модели социального актора тот или иной способ понимания в ущерб всем остальным, социолог запрещает себе признавать эту множественность и использовать ее для понимания динамики совместной жизни и тех видов напряжения, которые она порождает. Но к этому добавляется и другая проблема, которая мешает просто удовольствоваться тем, чтобы нагромоздить эти теории одну на другую. Создавая социальную теорию, опираясь на некую модель актора, социолог искажает тот или иной способ восприятия, используемый в обществе, с тем чтобы приспособить свою теорию к тем самым научным операторам, упомянутым в первой части доклада.

Иллюстрацией в данном случае могут служить исследования Бурдьё. Их оригинальность, произведенный ими прорыв, их значительный вклад в общее развитие социологии после долгих споров больше уже ни у кого не вызывают сомнения. Вместе с тем, де Серто был первым, кто адресовал Бурдьё конструктивную критику, идущую в том же самом направлении, что и наши предыдущие замечания. В исследованиях этнологии кабилов, практик жизни кабильского дома нам открывается экономика некого частного места, когда определенное наследство является основанием коллективного принципа управления группой или семьей. Однако де Серто показывает, что распространение анализа на мелких буржуа в технократических обществах смещает теоретический дискурс в сторону понятия габитуса и его синонимов, производя "теоретическую метафоризацию [...] дома, который придает габитусу форму, но не содержание". Поскольку де Серто сосредоточивает свое внимание на тактиках сопротивления технократическим требованиям, он не сумел увидеть устойчивое место, занимаемое в "современном" мире фигурами проживания и привычного использования (впоследствии это было проанализировано Марком Бревильери[16]). Но его критика до сих пор точно попадает в цель. Модель привычного действия, действия по габитусу, сопрягается с определенным отношением к миру. Распространяясь на общую теорию социальных практик, она теряет свою адекватность и в искаженном виде, став еще сильнее, вновь оказывается в зависимости от закономерностей коллективного: привычки теперь уже являются только социальными. Если говорить более обобщенно, то социологические течения, оплодотворенные феноменологией, проясняют отношения близости человека с миром. Но чрезмерное расширение этих отношений на всю совместную жизнь наталкивается на свои пределы, когда анализ принимает такие формы, при которых собственно конвенциональное растворяется в бесконечно подробных контекстах и отсылках.

Можно было бы провести похожий анализ противоположной теории действия - модели индивидуальное рационального действия. Вместо того чтобы в целом отбросить его или, напротив, доводить его до крайности, следует признать, что эта теоретическая модель непосредственно воспроизводит определенные рамки восприятия различных типов поведения и что она, таким образом, обладает некоторой ценностью - в случае, когда точно указываются условия ее проверки. Случай экономических наук, откуда и берет свое начало эта теория действия и который часто рассматривается в качестве образца социологами, стремящимися выглядеть большими профессионалами, не отличается, таким образом, от случая социологии: экономист действует путем необоснованной генерализации тех рамок понимания, которые в ходу среди социальных акторов. Таким образом, множество различных теорий актора может быть упорядочено в соответствии с модальностями отношений к миру: каждая теория особым образом тематизирует определенную модальность, часто за счет других, поскольку именно данной модальности придается чрезмерный теоретический вес.

Именно поэтому ценными являются попытки, которые ставят перед собой цель объединить различные фигуры действия в рамках одной и той же социальной теории, такие, как попытки Йона Элстера[17], стремящегося соотнести индивидуальное рациональный действие и поведение, регулируемое социальными нормами. Остается еще и вопрос интегрирования этих фигур, которое может потребовать серьезных преобразований элементарных категорий анализа, чтобы они соответствовали множественности возможных видов деятельности акторов. Давайте возьмем в качестве примера ставший уже классическим проект Питера Бергера и Томаса Лукманна. Ими, по сути, была предложена такая конструкция, которая ориентирована на то, чтобы дифференцировать степени близости и удаленности от индивидуального актора, в том самом смысле, в каком я говорил об этом выше. Исходя из рутины и типизаций, существующих в повседневной жизни, они основывались на том модусе отношения к миру, который занимал привилегированное место в социологии Альфреда Шютца, проникнутой влиянием феноменологии Эдмунда Гуссерля. Но в результате они были вынуждены растягивать рамку "понимания посредством типизаций" от узкого интимного круга и вплоть до "высокоанонимных абстракций". Вызывает сомнение, что такая рамка понимания может быть приспособлена к последнему уровню конвенций. Даже институции еще соотносятся этими авторами с подобными типизациями, которые, конечно, являются взаимообусловленными, - и только во вторую очередь в дело вступают оправдания и объяснения этой институции. Авторы прибегают тогда к другой модели отношения с миром, обращаясь к порядкам легитимации Макса Вебера (или, во вторую очередь, к анализу дериваций Вильфредо Парето). Устойчивость всего этого построения, таким образом, весьма сомнительна, точно так же, как и его способность удовлетворительным образом отвечать на дифференциацию форматов блага и реальности, испытываемых в каждом из способов отношения к миру, объединенных в этой социальной конструкции. Сами понятия действия, практики и актора должны быть пересмотрены при создании такой социальной теории, которая бы соотнесла эти разнообразные способы деятельности человеческих существ и эти многочисленные социальные образования с тем, что их окружает.