Критика прежних обвинителей

СУД НАД СОКРАТОМ

 

СБОРНИК ИСТОРИЧЕСКИХ СВИДЕТЕЛЬСТВ

 

Суд над Сократом. Сборник исторических сви­детельств / Составитель А. В. Кургатников. — СПб.; Алетейя, 2000. — 272 с. — (Античная библиотека).

 

 

Основатель и руководитель серии О. Л. Абышко

 

Образ Сократа вот уже третье тысячелетие остает­ся одним из самых притягательных в истории мировой философии. В настоящем издании под одной облож­кой собраны все исторические свидетельства древних о знаменитом процессе над афинским мудрецом, преж­де разбросанные в разных книгах и разных изданиях. Данный подход, учитывая исключительность взятого исторического события, бесконечно интереснее для чи­тателя. Да и по сути, описание любого судебного про­цесса требует, чтобы все относящиеся к нему докумен­ты были собраны вместе. В книгу включены сочинения Платона, Ксенофонта, Диогена Лаэрция, Плутарха, а также специально переведенная для данного сборни­ка «Апология» ритора Либания. Его речь (написанная специально для чтения), помимо собственных несом­ненных достоинств, обладает еще одним существенным плюсом — в ней сохранились реминисценции утерян­ных сочинений современников Сократа: «Обвинения» Поликрата и «Защиты» Лисия.

Книга снабжена всем необходимым справочным ма­териалом.

Для всех интересующихся античностью.

 

 

СОДЕРЖАНИЕ

К читателю................... 5

Предисловие. Суд современников........ 8

Платон. Апология Сократа. Перевод М. С. Соловь­ева..................... 45

Ксенофонт. Апология (защита) Сократа на суде. Перевод С. И. Соболевского........ 90

Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. Кн. 1. Гл. 1—4. Перевод С. И. Соболевского........ 101

Апология Сократа ритора Либания. Перевод М. А Райциной................... 138

Диоген Лаэрций. Сократ. Перевод М. Л. Гаспарова ….. 219

Плутарх. О демоне Сократа. Перевод Я. М. Боров­ского.................... 235

Послесловие. Суд потомков........... 246

Об авторах.................... 256

Основная литература............... 261

 

 

К ЧИТАТЕЛЮ

Вероятно, не найдется человека, который не слы­шал бы о Сократе, не накопил каких-то сведений о его жизни, осуждении и смерти!? Суд и «высшая мера» наказания, чаша с цикутой, прощальные бе­седы Сократа с учениками, мужественное спокой­ствие в ожидании конца, об этом написано немало; имя мыслителя — на слуху у каждого, а характерное лобастое, простонародное и курносое лицо — на сет­чатке. Можно ли рассказать нечто новое?

Ответ на заданный вопрос связан с одной су­щественной особенностью, суть которой в том, что многочисленные сочинения о суде над Сократом всегда опираются на весьма ограниченное число исторических документов; их можно пересчитать по пальцам: «Апология Сократа» Платона, «Апология Сократа» Ксенофонта и записи Диогена Лаэрция — вот первоосновные. От них не уйдешь, если, конеч­но, не выдумывать небылицы. Эти документы (или документированные рассказы), принадлежащие раз­ным авторам, как и принято, входят составной ча­стью в издания их произведений — вполне логичная форма, удобная во многих отношениях; только не

 

в отношении читателя... Читателю куда интереснее было бы иметь под рукой все подлинные материалы о судебном процессе над философом в одной книге; сопоставлять, замечать различия, учитывать столь значимые иногда нюансы оценок; короче, видеть полную картину, а не фрагменты. Замысел предла­гаемой работы как раз и состоит в том, что мы пошли навстречу этому, быть может, неосознанно­му, подспудному, но верному желанию и поместили все подлинные исторические свидетельства под од­ной обложкой.

В составе, подборе и подаче исторических сви­детельств и заключается новизна данного издания, но не только в этом. К трем перечисленным про­изведениям прибавлены относящиеся к суду, точнее, непосредственно к пунктам обвинения, главы из «Воспоминаний» того же Ксенофонта и отрывок из диалога Плутарха «О демоне Сократа»; но самым существенным является то, что в книгу включена «Апология Сократа», написанная исследователем и ритором Либанием (314—393 нашей эры). Это ин­тереснейшее сочинение непонятно почему никогда не переводилось, и так и осталось неизвестным русскоязычному читателю, а между тем оно вносит немало нового в общую картину и суть судебного процесса над Сократом. При этом написана эта «Апология» хорошо осведомленным и талантливым человеком, другом Юлиана Отступника, располагав­шим всеми документами судебного дела, большая часть которых впоследствии погибла (например, речь оратора Лисия в защиту Сократа или, напротив, антисократовский памфлет Поликрата Афинского).

Перевод «Апологии» Либания на русский язык осуществлен с немецкого издания Otto Appelt, «Velag

 

 

der philosophischen Bibliothek», Leipzig, 1922, текс­тологически строго выверенного, тщательно откомментированного в лучших традициях немецкой фи­лологической школы.

Предисловие, послесловие и комментарии, как мы надеемся, помогут читателю лучше ориентиро­ваться в мире исчезнувшей древнегреческой циви­лизации, во взаимоотношениях исторических пер­сонажей, разобраться в достаточно своеобразной и любопытной системе афинского судопроизводства; в общем, присутствовать на суде не сторонним на­блюдателем, а лицом глубоко сопереживающим...

 

СУД СОВРЕМЕННИКОВ

Год 399 до нашей эры, древние Афины, весна, восьмой месяц по афинскому календарю — анфестерион. Месяц праздников, распускающихся цветов (в честь первоцветов и само название — анфестерион) и опробования вина предыдущей жатвы. Тор­жественные маскарадные дионисийские шествия, театральные представления, ярмарки. Пробуждение от зимнего сна ознаменовывалось и другим тради­ционным ритуалом: снаряжением корабля на остров Делос, родину бога Аполлона. На Делос отправля­лось священное посольство — феория, а старинное тридцативесельное судно ежегодно обновлялось и украшалось. Этот второй праздник станет важным моментом в жизненном эпилоге Сократа, отодвинув исполнение смертного приговора на целый месяц. Но это случится позже, пока приговор не вынесен, суд только предстоит.

Мы не знаем точного числа, когда было пред­ставлено обвинение, но поскольку в демократичес­ких Афинах ничто не могло происходить вне правил, установлений и традиций, то можно довольно точно воссоздать суть и последовательность событий. Обвинителей

 

было трое, главный — Мелет, сообвинители (синегоры) — Ликон и Анит. О двух первых известно немного, зато лица характерные: Мелет — сочинитель трагедий, неудачливый стихотворец, ни­когда не удостаивавшийся победного венка на со­стязаниях драматургов, опасно обозленный молодой человек; Ликон — оратор или ритор (возможно, один из многочисленных в тот период демагогов) примерно того же калибра, что Мелет, так же ал­чущий славы и так же обделенный ею. Эти типы — вечные, их встретишь в интеллектуально-общест­венной сутолоке во все времена, хотя лучше с ними не сталкиваться. Но, наверное, никто в Афинах не сомневался, что оба они, Мелет и Ликон, нужны лишь для «затравки», для числа и шума, а подлинный инициатор обвинения — Анит. О нем сохранились документальные свидетельства, он вошел в историю, но не в ироническом контексте, а вполне серьезном. Ксенофонт, ученик и преданный почитатель Со­крата, упоминает имя Анита в своей «Греческой истории»; наверняка Ксенофонт не испытывал к Аниту теплых чувств, однако истина — прежде всего, и не сказать о роли Анита в освобождении Афин от власти «Тридцати тиранов» он не мог; было это совсем незадолго до суда, в 403 году.¹ Анит — не только влиятельная общественная фигура, он — бо­гач, владелец кожевенных мастерских, а самое су­щественное, у него есть, как бы теперь сказали, определенная идейная позиция, он — «государствен­ник», апостол демократии того типа, что установи­лась после диктатуры Тридцати. Обо всем этом нам

____________________________________

¹ Все даты, кроме оговоренных, — до нашей эры (до Рождества Христова).

 

еще придется говорить, пока же отметим, что имен­но противоборство Сократа и Анита, их подхода к жизни и индивидуальной свободе в условиях кризиса Афинского общества и развала Афинского морского союза, когда гражданам пришлось приспосабливать­ся к новообретенной демократии после крушения — это противоборство явится лейтмотивом сократов­ского процесса.¹

Итак, в некий прекрасный весенний день месяца анфестериона на Агоре, в самом людном месте древ­них Афин, появился молодой человек по имени Ме­лет и вручил архонту-басилевсу восковую дощечку собвинительным заявлением против Сократа; текст
обвинения читатель найдет во всех почти по­следующих материалах — у Лаэрция, Платона, Ксенофонта; смысл: Сократ не чтит истинных богов, вво­дит собственных, развращает молодежь, наказание —смертная казнь. В Афинах не существовало института обвинения, в качестве обвинителя мог выступать лю­бой полноправный афинянин; что касается архонта-
басилевса, то именно он из девяти архонтов (высших государственных должностных лиц) ведал делами орелигиозном нечестии, преступлениями против мо­ральных устоев.² Жестокая игра начата была в соответствии с установленными правилами

_____________________

¹ Автор приносит извинения за неизбежные аллюзии с нынешней российской действительностью, увы, что есть — то есть. Впрочем, все великие сюжеты мировой истории какими-то сторонами соприкасаются с любым временем, потому они и великие.

² Всего архонтов выбиралось (по жребию) девять: архонт-эпоним (председатель), архонт-басилевс, архонт-полемарх и шесть архонтов-фесмофетов. По имени архонта-эпонима назывался год, и 399 год был годом архонта Аристократа. На архонта-полемарха возлагались военные дела; коллегия фесмофетов занималась судебно-юридическими вопросами, поэтому некоторые исследователи считают, что Мелет мог обратиться с жалобой непосред­ственно к ним.

 

Далъше несущественный пробел. По закону ар­хонт-басилевс должен был вызвать и ознакомить с обвинением Сократа; надо предположить — так и происходило, но письменных документов не оста­лось. Архонт-басилевс «принимал посетителей» в знаменитом Царском портике (он располагался на той же Агоре), перед ним находилась статуя Зевса и были выставлены своды законов, пересмотренные после свержения Тридцати тиранов. В обычные дни здесь любили прогуливаться, вести возвышенные беседы, философствовать; несомненно, часто бывал здесь и Сократ; на сей раз ему пришлось прийти, чтобы прочесть обвинение. Еще один незначитель­ный пробел — мы не знаем через сколько дней, — но, по всей вероятности, скоро глашатаи или ге­рольды объявляли о том, что состоится суд над Сократом, сыном Софроникса из дема Алопеки.¹

Косвенно читатель получит представление о том, как выглядело судебное заседание из «Апологии» Платона и отчасти Ксенофонта, но кое-что необ­ходимо пояснить заранее. Также, как хотя бы ко­ротко рассказать о системе древнегреческого, точ­нее, афинского, судопроизводства. Оно вырабатывалось

_________________________

¹ Афинское государство делилось по сложным родо­вым и историко-топографическим признакам на филы (количеством десять), филы состояли из фратий, а самыми мелкими единицами были демы.

 

веками и к началу четвертого было по тем временам невиданно открытым, демократическим и... сложно-прихотливым. Сразу же добавим: слож­но-прихотливым не из дурных намерений, а из по­пытки создать условия абсолютной беспристраст­ности; и так бывает. Впервые в истории судопро­изводство в Афинах осуществлял суд присяжных, так называемая гелиэя, члены суда именовались гелиастами. Общее число гелиастов — 6000; этот со­став формировался путем выборов (по жребию!) из всех десяти фил, по 500 от каждой, плюс 1000 запас­ных. В каждом конкретном заседании участвовало обычно 500 человек, точнее 501 для того, чтобы не случилось «патовой» ситуации при голосовании. Со­став гелиастов, который будет слушать дело, опре­делялся только в день суда опять же по жребию, что должно было предотвращать возможность под­купа и, как бы мы сказали, предварительной аги­тации. Гелиастом мог стать гражданин старше 30 лет — ничем не запятнанный, а в случае, если таковое подозрение возникает, проводилась докимасия — особая проверка с вопросами и свидетеля­ми. Участники судебного заседания получали пла­ту — 3 обола, сумма не бог весть какая, но для людей небогатых она являлась и подспорьем и ман­ком. Даже по этому конспективному описанию вид­но, насколько тщательно, казалось бы, продумана форма судопроизводства; однако и тут уже можно заметить слабины. Ну, прежде всего, слишком рас­ширенный состав (а иногда собирали и 1001, и 1501 гелиастов!), совершенно очевидно, что подсудимому придется оправдываться перед толпой или, если не обижать древних — большим собранием. Позже мы увидим, что это весьма опасная «деталь». Вторая

 

тонкость — из разряда тех, что определяются афо­ризмом «недостатки суть продолжение достоинств»: то, что присяжные выбирались перед самым про­цессом, затрудняло, как и предусматривалось, под­куп; вот только никто из этих, часто и в основном, простых людей не успевал подготовиться к процессу, изучить материалы, что ли. Обстоятельство, про­граммирующее импровизационность, силу эмоцио­нальных толчков и, конечно, значение слова, умения тронуть сердца, короче, столь прославленного в Гре­ции, ораторского искусства.

Итак, глашатаи оповестили о предстоящем суде, и потек по узким улочкам древних Афин люд, тот, что составит многочисленную публику на этом про­цессе. Мы сказали «по узким улочкам» — так оно и было: южный город, бегущие вверх, извивающиеся дороги между домами, расположенными окнами во дворики (перистили). Впрочем, на Агору (Рыночная площадь — греч.) вели и широкие дороги, например, улица Процессий от порта Пирей, или Панафинейская улица, или улица Скульпторов, поднимающаяся от квартала ремесленников.

Точных доказательств того, что публики на про­цессе собралось множество, у нас нет, но подобное предположение обосновано: не было афиняна, ко­торый бы не знал Сократа, не было и такого, кто не знал бы Анита. Можно даже предположить, что суд стал своего рода сенсацией, будоражил населе­ние: второй по влиянию (после Фрасибула) человек полиса (города-государства) требует смерти прослав­ленного мудреца, софиста, говоруна (как для кого); есть что послушать и на что поглазеть.

Чтобы завершить экспозицию, следует еще во­образить место суда. Опять же прямых указаний

 

нет, но в соответствии с традицией по разбиратель­ству дел о религиозном нечестии заседание шло на площади Агоры под открытым небом.¹ Ограда, внут­ри ограды гелиасты-присяжные, обвинители, обви­няемый, ближайшие родственники и друзья, допуск последних каждый раз определялся председателем суда. А за оградой — толпище любопытных, экспан­сивно реагирующих на происходящее. Имя того, кто вел заседание, председательствовал — тоже не­ведомо в большинстве случаев эти функции возла­гались ² на одного из архонтов-фесмофетов, но бы­вали исключения.

О значимости, событийности суда над Сократом свидетельствует и то, что на него отвели полный день; мелкие, частные дела рассматривались после­довательно, и набиралось их до четырех подряд. «Полный день» — это девять с половиной часов, вре­мя от восхода до захода солнца зимнего месяца посидеона (январь), по нему и нормировалась дли­тельность важных заседаний. Само время определя­лось по клепсидрам, водяным часам, так что за девять с половиной часов из клепсидр вытекало примерно тридцать литров воды. При этом ставились две клепсидры, истцу и ответчику «отводилось» рав­ное количество воды, а когда секретарь суда зачи­тывал документы, «начальник воды» (избранный то­же по жребию) закрывал трубку клепсидр. ВСЁ,

___________________

¹ Так считает, например, Андре Боннар («Греческая цивилизация», 1961. Т. 2. С. 299). Хотя существовало осо­бое здание Гелиэя (солнечный зал), где могли собираться 1501 или даже 2001 присяжных.

² Разумеется, не назначением, а «беспристрастной» жеребьевкой с помощью цветных бронзовых кубиков.

 

ВСЁ было предусмотрено, вот только с самим за­конодательством, законами, по которым привлека­лись к суду, обстояло неважно!

Аттическое законодательство в значительной ме­ре опиралось не на конкретные статьи, которые определяли те или иные преступления, а на тради­ции, неписанные правила или прецеденты: «совер­шено то-то, за это прежде присудили к такому-то наказанию, следовательно, и на этот раз и т. д.» Разумеется, существовали и строго обозначенные преступления, например, убийство; но значительное число правонарушений (действительных или мни­мых) отдавалось на волю присяжных, их юридичес­кой эрудиции, осведомленности, а стало быть, и настроению. Процесс над Сократом в этом отно­шении был показательным; даже и формально он принадлежал к так называемым «неоцененным» (неценимым), когда даже в случае признания подсу­димого виновным, он под конкретную статью не подпадает: все решится тайным голосованием с по­мощью «баллотировочных камешков»...

Подытожим, соберем приведенные сведения в общую картину. Подсудимый — один, обвините­лей — трое, судей — пятьсот и еще один. Им и предстоит решить участь Сократа, и должны они ее решить по истине и по совести, о чем они поклялись в своей присяге:

«Я буду подавать голос сообразно законам и постановлениям афинского народа и Совета пяти­сот ¹. Когда закон будет безмолвствовать, я буду го­лосовать, следуя своей совести, без пристрастия и

__________________

¹ Высший государственный орган по всем вопросам Управления.

 

без ненависти. Я буду подавать голос только по тем пунктам, которые составят предмет преследования. Я буду слушать истца и ответчика с одинаковой благосклонностью.

Я клянусь в этом Зевсом, Аполлоном и Деметрой. Если я сдержу мою клятву, пусть на мою долю выпадет много благ! Если я нарушу ее, пусть я погибну со всем своим родом» (клятва гелиастов).

Мы уже сказали, сократовский процесс отно­сился к «неоцененным», потому отличался от «оце­ненных» (т. е. тех, в которых преступление и нака­зание сформулированы законодательством) не толь­ко способом разбирательства, но и построением, регламентом. Неоцененные процессы состояли из двух, что ли, актов: в первом обсуждался вопрос о виновности подсудимого, во втором — о мере нака­зания, если вердикт был обвинительным. Дважды проводилось голосование, дважды происходили пре­ния сторон, то бишь Сократа и его обвинителей; в общем, афинские зрители в тот день присутствовали на «спектакле» полнометражном и, как выяснилось впоследствии, историческом. Об этом они, конечно, не подозревали.

Выше мы приводили конспект обвинения, и все же, если мы не попытаемся понять подтекст обвинений, содержание процесса останется зага­дочным. Поэтому сделаем необходимое отступле­ние, тема его проста: почему дело вообще возник­ло, и именно в 399 году? Опять же отодвинем в тень Мелета и Ликона, раздраженных (а может быть, и платных) «неврастенических» мальчиков-крикунов; нас интересует Анит, недавний герой сопротивления олигархии Тридцати тиранов, один

 

из апостолов новой демократии. Зачем ему пона­добилось возбудить процесс против семидесятилет­него старца, в политическую жизнь никогда актив­но не встревавшего? Во многих позднейших иссле­дованиях вперед выдвигались мотивы личного свойства, например, непрерывное (и небезобидное) подтрунивание Сократа над Анитом; они, естест­венно, много раз встречались и до суда, — то пере­кидывались словечком-другим, то даже беседовали, впрочем, без симпатии.¹ Иногда акцентировалась другая версия, а именно то, что среди окружавших Сократа молодых людей крутился и сын Анита, чем мог вызвать недовольство и ревность отца. Оба предположения допустимы: и раздражение Анита сократовской иронией, в частности, над его про­фессией кожевенника, и из-за сына, но не это основное. Более того, эти привходящие обстоятель­ства нам в историческом плане неинтересны; су­щественно столкновение идеологий: самоценности, независимости внутреннего мира человека-микро­косма от внешних обстоятельств (Сократ), и ут­верждение, что такой независимости быть не долж­но, что отдельная личность обязана не только ува­жать общественный строй, введенный им кодекс правил и обычаев, но и сообразовывать с ним свое миросозерцание, ну, на худой конец, поведение, видимость (Анит). Не будем оглуплять противни­ков: Сократ прекрасно понимал, насколько сильно

__________________________

¹ В этом отношении показателен фрагмент из плато­новского диалога «Менон», где попытка Сократа «под­ключить» к диспуту о добродетели проходящего мимо Анита, наталкивается на откровенную враждебность; уг­рожая расправой, Анит уходит.

 

влияет внешнее на человека, но вся его философия как раз изыскивала возможность уменьшить такое влияние, уберечь себя в своих коренных убеждени­ях от непрерывно меняющихся веяний времени; конечно, и Анит сознавал и признавал различие в людях, да и право сохранять свое «я», но лишь в очень узких рамках, и уж никак не допускал воз­можность проповедовать независимость и самоцен­ность личности, — чем его оппонент занимался всю жизнь. Тут и нащупывается скрытый смысл конфликта. Сократ с его идеями воспитания вне и даже вопреки окружающей действительности, во­преки общественно-массовым догмам оказывался чужаком при всех режимах в Афинском государст­ве: при автократии Перикла в 30-е годы V века (хотя то была эпоха расцвета); в период раздоров после ужасающей чумной эпидемии и смерти Пе­рикла; наглый демагог Клеон вызывал у Сократа (да и у всех порядочных граждан) омерзение; оли­гархия «Четырехсот» (411 год) «держала» Сократа под подозрением; олигархия «Тридцати тиранов» попыталась было привлечь его на свою сторону, но, получив презрительный отпор, тоже готовилась к расправе (мы перечислили, разумеется, не все этапы тяжкого и несчастного для Афин тридцати­летия). И все-таки ни один из сменявших друг друга режимов Сократа впрямую не тронул; «тро­нула» демократия, объявившая себя традиционной, воскресившей исконные демократические ценности. Парадокс? Нелепость? Увы, трагическая закономер­ность.

Неуверенная в себе, экономически еле живая демократия Фрасибула-Анита заискивала перед на­селением, страшилась его и не в состоянии была

 

справиться с распадом общества. Раскованность пре­вращалась в распущенность, народоправство в ох­лократию. ¹ Греческая культура вытеснялась фригийско-фракийскими восточными культами. Почти ежедневно по улицам Афин с оглушительным шу­мом шествовали процессии адептов фригийских бо­гов Кибелы (Матери богов) и Сабазия (бога плодо­родия, вина и веселия); по ночам те же молодые люди устраивали сборища, доводя себя до экстати­ческого безумия под оглушительную музыку флейт и барабанов (тогдашние рок-концерты!) Громоглас­но читались книги с таинственными фригийскими текстами, после чего неофиты произносили: «Я из­бежал греха, я обрел спасение», и начиналось по­вальное распутство.

Разумеется, участники сходок принадлежали, в основном, к афинскому городскому плебсу, однако ощущение непрочности, иллюзорности бытия, по­терянности овладевало и афинской интеллигенцией:

Кто скажет нам, не смерть ли жизнь земная, И смерти час — не жизни ли начало.

Художественно-гениальные строчки Еврипида ² стали своего рода паролем времени, а сам драматург,

_____________________

¹ Многие вопросы стали решаться не в соответствии с законами, а так называемыми «псефизмами», единич­ными постановлениями Народного собрания, возбужден­ной толпой. Ни о какой справедливости тут и речи быть не могло, и никто иной, а именно Сократ припечатал эту демократию определением — «перепившаяся»...

² «Полиид», утраченная трагедия. Приведенное изре­чение сохранилось в книге Диогена Лаэрция (IX, 73), у Секста Эмпирика («Три книги Пирроновых положений», III, 24), у других древних авторов.

 

немногими признаваемый при жизни, обретал славу классика. Воскресла и непрестанно повторялась фи­лософская «силла» Ксенофана (ок. 570 — 480):

 

И если б кто нам истину открыл, —
То истина иль нет, он знать не мог бы:
Догадка всё, что скажет человек.

 

Люди образованные, чураясь, конечно, массового восточного растления, погружались в изучение «оте­ческого» таинственного пифагорейства с его высоки­ми идеями переселения души. Казалось, в общест­венном плане ничто более не соединяет людей, все разделяет, все мимолетно, все пронизано тлением.

После тотального поражения Афин в Пелопон­несской войне число свободных граждан уменьши­лось почти вдвое; с потерей «вассальных» городов-по­лисов (при Перикле их насчитывалось до 200!) упала торговля, опустела казна, незваной гостьей пришла ни­щета. Государство оказалось на краю исчезновения.

В этих печальных обстоятельствах отцы возобнов­ленной демократии, как правило, люди пожилые, хо­рошо помнившие дни процветания, заподозрили: не от Сократа ли идет порча? Не от его ли проповедей, не от его ли «лукавых» выспрашиваний, не от его ли фи­лософии, звучащей под небом Афин уже 30 с лишком лет? Не он ли, вечно окруженный юношами, в основ­ном, детьми состоятельных и уважаемых людей, рас­пространяет неверие? Вот истоки начавшегося про­тив Сократа процесса в 399 году, зачинателем кото­рого стал Анит (возможно, по дополнительным причи­нам субъективного характера, о чем мы говорили).

Следует сразу же сказать: Анит не «жаждал кро­ви» согражданина, он был твердо убежден, что Со­крат уйдет в добровольное изгнание (как сделал

 

философ Анаксагор в сходной ситуации в 433 году); да ничто и не вынуждало Сократа являться в суди­лище, ничто — кроме собственной воли и гордости.

...Теперь, совершив необходимый историко-психологический экскурс, вернемся (точнее, взберемся) на холм Агоры, на площадь перед зданием Гелиэи, и посмотрим, как развивались события. А развивались они необычно. Обвинение действовало по весьма об­думанному плану, стремясь все время держаться юри­дически испытанной дороги; подсудимый мало забо­тился о стройной системе опровержения, рассуждал то об одном, то о другом, том, что, несомненно, несло общечеловеческий смысл, но не конкретно-пра­вовой. Следует сказать, что самих обвинительных вы­ступлений Мелета, Ликона и Анита не сохранилось, сохранились апологии и сочинения, написанные уче­никами Сократа Платоном и Ксенофонтом и позд­нейшими авторами Диогеном Лаэрцием и Либанием; все они страстно оправдывали Сократа, но из оправ­даний легко угадывается и линия обвинения.

К тому же сохранились более или менее досто­верные предания о ходе процесса; так, например, считается, что Мелет выступал неубедительно, а Ли-кон и Анит блеснули логикой и пафосом; это похоже на правду, потому что о речи Мелета Сократ говорит с особо брезгливым презрением. Предание так же передает, что выступление для Анита написал со­фист и логограф ¹ Поликрат Афинский, это вполне

__________________

¹ Логографы — платные составители речей для участ­ников процесса, каковые их разучивали наизусть; про­фессия логографа допускалась и даже поощрялась. Само слово «логограф» многозначно, — так назывались и ран­ние историки (до Геродота).

 

правдоподобно; для кожевенника ораторское искус­ство было занятием непривычным.

Диоген Лаэрций сообщает, что знаменитый ора­тор Лисий, прирабатывавший и «логографией», со­ставил оправдательную речь для Сократа (Диоген Лаэрций «Сократ», с. 231 наст, изд.); байка Диогена характерна для преданий о философе, его манере отвечать, держаться; но не более.

Рассмотрим теперь подробнее пункты обвине­ний, предъявленных философу, и его ответы на них.

Пункт № 1. Сократ не признает богов, почитае­мых Городом и его гражданами, и вводит собствен­ных. Обвинение серьезнейшее, собственно оно и составляет ядро инкриминируемого Сократу рели­гиозного нечестия. В виде юридической статьи оно введено в 432 году неким гражданином Диопитом с целью бросить тень на Перикла, покровительст­вовавшего Анаксагору (Плутарх «Сравнительные жиз­неописания», «Перикл» XXXII).

Прежде всего необходимо сказать, что мнение о тайном неверии Сократа имеет длинные, уходящие аж в двадцатилетнюю давность, корни — и соеди­нено с именем великого комедиографа Аристофана. Двух прославленных греков связывала, увы, не друж­ба, а непримиримая вражда. В написанной и по­ставленной в 423 году комедии «Облака» Аристофан вывел одним из главным персонажей Сократа, иро­нически нарицая «мудрецом»; пересказывать очаро­вательно-смешную историю бессмысленно, но в ней содержатся и прямые выпады против философа, парящего в «гамаке на облаках». Есть в ней и при­цельные обвинения в безбожии; вот диалог главного положительного героя старика-крестьянина Стрепсиада и коварного мудреца:

 

СОКРАТ. Так пойми же: богини они лишь одни (облака), Остальное — нелепые бредни!

СТРЕПСИАД. Ну, а Зевс? Объясни, заклинаю Землей, Нам не бог разве Зевс Олимпийский?

СОКРАТ. Что за Зевс? Перестань городить пустяки! Зевса нет!

 

За одно это высказывание-проповедь Сократа (если бы он в самом деле проповедовал подобное) можно было притянуть в Гелиэю. Само собою, в комедии допустимо преувеличение, гипербола, ка­рикатура, но, очевидно, зерно подозрения, посеян­ное 24 года назад, не погибло; это подтверждается и тем, что свои оправдания Сократ начинает имен­но с упоминания Аристофана и его комедии (Пла­тон «Апология Сократа», с. 48). Колючие и злые инвективы Аристофана (в финале комедии Стреп-сиад даже поджигает дом ненавистного мудреца!) несомненно стали как бы фундаментом обвинений в неверии.¹

Было бы бессмысленно и антиисторично высту­пать арбитром в споре Аристофана и Сократа; по образу мыслей, по социальной ориентации, наконец, по «жанру» своего творчества эти люди принадле­жали к полярным группам. Аристофан — традици­оналист, защитник старины, патриархального кресть­янства; Сократ — мыслитель, стремящийся обновить

_______________

¹ Другой автор комедий, Евполид, тоже оттачивал свой грифель (металлический) на недружелюбном изображении Сократа: «Я ненавижу Сократа, этого нищего болтуна, который всего доискивается и только не забо­тится, что ему есть».

 

старые догмы, основать собственное учение, горо­жанин-интеллектуал (хотя и ходил всегда босым и в одном хитоне!) Оба они «правее», но каждый в своем понимании того, что полезно человеку и Го­роду. Любопытнее пофантазировать на предмет воз­можности присутствия Аристофана на суде: он мог быть и зрителем, и присяжным, и если он был присяжным, то какой «камешек» опустил в брон­зовую амфору — за осуждение или за оправдание?

Самой подходящей мишенью по первому пункту обвинения стал знаменитый «гений», «божествен­ный голос», «демоний», «демон» Сократа. О нем, таинственном голосе, указующем верный путь, по-видимому, сказано было больше всего слов; ему отводится немало мест в апологиях Платона и Ксенофонта, ему посвящен диалог Плутарха. В подлин­нике сказано «daimonion», что буквально значит божественное», но трактуется это понятие разными авторами по-разному. Ксенофонт в «Воспоминани­ях», Плутарх и Диоген Лаэрций полагают, что это был некий дар пророчества, знаки из будущего, тогда как Платон настаивает, что демоний лишь отвращал Сократа от ложного, но никогда не по­буждал к свершению чего-либо и не касался других людей и событий. Судя по некоторым сообщениям, все же то был дар предвидения; так, например, известно, что Сократ предупреждал о гибельных последствиях морской военной экспедиции в Си­цилию, которая и действительно закончилась в 413

______________________________

¹ Традиционно-историческое название; на самом де­ле, это были медные круглые пластинки, одни просвер­ленные, другие — цельные.

 

году величайшим поражением афинян в Пелопон­несской войне.

Анит и его «мальчики» ' выстраивали такую схе­му: Сократ верит своему особому демонию, стало быть, не верит в общепризнанных богов. Схема ничем не подтверждалась, но внешне, на слух, зву­чала достаточно опасно и убедительно. А как защи­щался подсудимый? По Ксенофонту — весьма твер­до и даже резко («Апология», с. 93, 94), ссылался на давние и всем понятные верования греков в «знамения», что открывают волю богов (сны, при­меты, голоса птиц и особенно предсказания Пифии в храме Аполлона в Дельфах). Демоний, дескать, тоже не более, чем знамение, открывающее волю богов, стало быть, слушаться его не предосудитель­но. Гораздо уязвимее выглядит ответ в «Апологии» Платона (с. 64), где Сократ пытается доказать, что демоны — так сказать, младшие боги и, веря в млад­ших, нельзя не верить в «старших».

...зато как возвышенно и благородно звучит в платоновской «Апологии» упоминание о демоний в прощальной речи Сократа (с. 86), когда Голос свыше таинственным образом словно бы одобрил намере­ние старика идти в суд и принять смертный при­говор!

Второй удобной «зацепкой» в пункте об отри­цании Сократом богов стало его мнимое занятие физическими науками, под которыми тогда понималась

___________________________

¹ Либаний в своей «Апологии» подтверждает уже вы­сказанное мнение, что Мелет и Ликон — персонажи вто­ростепенные: его речь-декламация построена как прямой конфликт Анита и Сократа; Мелет и Ликон почти не поминаются.

 

теория устройства мира, космоса и матери­алистическое объяснение небесных явлений. В ис­токах — и тут опять можно обнаружить аристофановские «Облака». Когда-то зрители хохотали при остроумных комедийных эскападах героев Аристо­фана; но дети или младшие братья тех зрителей легко могли поверить, что в старых шутках есть доля правды, пуще того, что основаны они на неких забытых фактах.

Судьи не очень-то разбирались в философских школах и учениях, что, разумеется, нельзя поставить в упрек обычным, «нормальным» гражданам — не­нормальным было то, что как раз по этим предметам они должны были высказать свое мнение. Возни­кали — при иных обстоятельствах потешные, а в данной ситуации трагические — путаницы: Сократу приписывались, например, идеи Анаксагора Клазоменского. Показателен в этом смысле диалог-спор между Сократом и Мслетом в «Апологии» Платона. Бездарный поэт лишь пересказывает «рыночную» сплетню, говоря: «...о, мужи-судьи, он утверждает, что Солнце (раскаленный) камень, а Луна — зем­ля».¹ Именно за подобного рода суждения Анакса-

___________________________

¹ Не хочется, чтобы читатель забыл об исторической дистанции между тем, что нынче — трюизм, а 2500 лет назад было смелым открытием. В этом контексте целе­сообразно добавить, что мы невольно судим о целостных системах греческих мыслителей по сохранившимся обрыв­кам-фразам. И Анаксагор, и Протагор, и многие-многие
другие «обкрадены» временем и упрощены экзегетами-толкователями до примитивного афоризма, так что иногда до нас доходят лишь «черепки», как от разбитых древне­греческих сосудов.

 

гора в 434 году приговорили к смерти, замененной (по заступничеству Перикла) изгнанием.

Если обвинения, сгруппированные вокруг «лич­ного» бога-даймония, основывались на невежествен­ном переиначивании все же существовавших выска­зываниях Сократа, то утверждения о каких-то тайных занятиях астрономией, космогонией (возникновени­ем вселенной), природой в ее первоначалах, были пря­мой и злостной ложью. Суть учения Сократа как раз состояла в отказе от попыток сконструировать некую всеобъемлющую теорию мироздания; натурфилософ­ские системы создавались великими предшественни­ками — Фалесом, Гераклитом, тем же Анаксагором; по ставшему расхожим выражению, Сократ опустил философию с небес на землю и поселил в сердцах людей. Его интересовал человек, его душа, сознание, нравственное самоусовершенствование. «Что поль­зы, если ты обретешь мир, но потеряешь душу?» — у Сократа этот бессмертный вопрос звучал бы не­сколько иначе: «Что пользы, если ты познаешь, как устроен мир, но не познаешь самого себя?» Такая формулир

123456Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: