Опровержение второго пункта обвинения: Сократ не развращал молодежь

Удивительным кажется мне также и то, что неко­торые поверили, будто Сократ развращает моло­дежь — Сократ, который, кроме упомянутых качеств, прежде всего, более, чем кто-либо иной обладал воз­держанием в любовных наслаждениях и в употреблении

 

 

пищи, затем способностью переносить холод, жар и всякого рода труды и к тому же такой привы­чкой к умеренности в потребностях, что, при совер­шенно ничтожных средствах, очень легко имел все в достаточном для него количестве. Так, если он сам был таким, то как мог сделать других безбожниками, нарушителями законов, чревоугодниками, сласто­любцами, неспособными к труду неженками? Напро­тив, он многих отвратил от этих пороков, внушив им стремление к добродетели и подав надежды, что если они станут заботиться о себе, то будут людьми нрав­ственными. А между тем он никогда не брался быть учителем добродетели; но, так как все видели, что он таков, то это давало надежду людям, находившимся в общении с ним, что они, подражая ему, станут та­кими же.

Однако и тело он сам не оставлял без заботы и тех, кто не заботился о нем, не хвалил. Так, он осуждал тех, которые чрезмерно наедаются и потом чрезмерно работают, а находил полезным есть столь­ко, сколько душа принимает с удовольствием, чтобы переваривать пищу удовлетворительно; такой рас­порядок он считал и довольно здоровым, и не ме­шающим заботиться о душе. Но при этом он не любил изнеженности и хвастовства ни в одежде, ни в обуви, ни в других жизненных потребностях.

И корыстолюбцами он не делал своих собесед­ников: от всяких страстей он отвращал их, а на тех, кто желал общения с ним, не наживался. В таком воздержании он видел заботу о свободе; а кто берет плату за свои беседы, тех он презрительно называл продавцами самих себя в рабство, так как они обя­заны разговаривать с теми, с кого берут плату. Он удивлялся, как это человек, объявляющий себя

 

 

добродетельным, берет деньги и не видит громадной пользы для себя в приобретении доброго друга, а боится, что тот, кто достигнет нравственного совер­шенства, не воздаст величайшей благодарности свое­му величайшему благодетелю. Сократ, напротив, не обещал никому никогда ничего подобного, но по­лагал, что если его собеседники поймут, что им одобряется, то они на всю жизнь останутся добрыми друзьями и с ним и между собою. Так как же такой человек может развращать молодежь? Разве только забота о добродетели есть развращение!

«Но, клянусь Зевсом, — говорит обвинитель, — Сократ учил своих собеседников презирать установ­ленные законы: он говорил, что глупо правителей государства выбирать посредством бобов, ¹ тогда как никто не хочет иметь выбранного бобами рулевого, плотника, флейтиста или исполняющего другую по­добную работу, ошибки в которой приносят гораздо меньше вреда, чем ошибки в государственной дея­тельности; подобные речи, — говорил обвинитель, — возбуждают в молодежи презрение к установленному государственному строю и склонность к насильст­венным действиям». Я, напротив, думаю, что люди образованные, чувствующие в себе способность давать

____________________

¹ Высшие административные и судебные должности в Афинах, особенно со времен Солона (590-е годы),
занимались по жребию («Демократия есть такая форма правления, где должности занимаются по жребию» —Аристотель. «Риторика» 1, 8, 1365 в). Голосованием, «под­нятием рук», избирались стратеги, другие военные ко­мандиры, финансовые начальники и т. д. Что касается бобов, то в отдаленную эпоху они использовались в ка­честве «бюллетеней».

 

 

в будущем полезные советы согражданам, мень­ше, чем кто-либо другой, бывают склонны к на­сильственным действиям: они знают, что насилие сопряжено с враждой и опасностями, а путем убеж­дения можно достигнуть тех же самых результатов без опасности, пользуясь любовью; кого заставляют силой, тот ненавидит, как будто у него что-то от­няли, а на кого воздействуют убеждением, тот лю­бит, как будто ему сделали одолжение. Поэтому несвойственно образованным людям действовать на­силием: такие поступки свойственны людям, обла­дающим силой, но без разума. Затем, кто осмели­вается действовать насилием, тому нужно иметь со­общников, и немало; а кто может убеждать, тому не нужно никого: он уверен, что и один он может убеждать. Да и к убийствам такие люди склонны мало: кто захочет убивать человека вместо того, что­бы он, оставаясь в живых, был верен ему?

«Однако, — говорил обвинитель, — двое бывших учеников Сократа, Критий и Алкивиад, очень много зла наделали отечеству: Критий при олигархии пре­восходил всех корыстолюбием, кровожадностью, а Алкивиад при демократии среди всех отличался не­воздержанностью, заносчивостью, склонностью к на­силию».¹ Если они причинили какое зло отечеству, я не стану оправдывать их; я расскажу только, какого

___________________

¹ Ксенофонт дает точную характеристику обоим ис­торическим персонажам. О блестящей, трагической и жал­кой судьбе Алкивиада (ок. 450 — ок. 404) подробно на­писал Плутарх в «Сравнительных жизнеописаниях». Оли­гархией Ксенофонт называет диктатуру Тридцати тиранов, возглавлял ее Критий (ок. 460 — 403), см. также: Преди­словие).

 

 

рода была их связь с Сократом. Как известно, оба они по натуре своей были самыми честолюбивыми людьми в Афинах: они хотели, чтобы все делалось через них и чтобы все говорили о них. А они знали, что Сократ, имея меньшие деньги, живет самостоя­тельно, что он воздерживается от всяких удовольст­вий и что со всеми собеседниками словами своими делает, что хочет. Можно ли сказать, что люди такого рода, как я их выше описал, видя это, в своем стрем­лении к общению с Сократом руководились желани­ем вести жизнь, какую он вел, и иметь его воздер­жанность? Или же они надеялись, что благодаря об­щению с ним могут стать очень ловкими ораторами и дельцами? Я, со своей стороны, убежден, что если бы бог дал им на выбор или всю жизнь жить, как Сократ, или умереть, то они предпочли бы умереть. Это видно было по их действиям: как только они почувствовали свое превосходство над товарищами, они сейчас же отпрянули от Сократа и предались го­сударственной деятельности, ради которой они и примкнули к Сократу.

По поводу этого, пожалуй, можно сказать, что Сократу не следовало учить своих собеседников политике, не научив их сперва властвовать собою. Против этого я не возражаю. Но все учителя, как я вижу, не только показывают ученикам собствен­ным примером, как они сами исполняют свое уче­ние, но и словом стараются склонить их к приня­тию своих мнений. И Сократ, я знаю, являл собою друзьям образец добронравного человека и вел превосходные беседы о добродетели и о других сторонах человека. И они, я знаю, пока были в общении с Сократом, умели властвовать собой, — не из страха, что Сократ накажет их или побьет,

 

 

но потому, что тогда они действительно считали такой образ действий лучшим.

Пожалуй, многие, называющие себя философа­ми, возразят, что никогда справедливый не может стать несправедливым, владеющий собою — необуз­данным и, вообще, кто научился чему-нибудь, чему можно учиться, никогда не может обратиться в не­знающего. Я держусь другого мнения об этом: по­добно тому, как работу тела не может исполнять тот, кто не развивает тело упражнением, так и работу души, я вижу, не может исполнять тот, кто не раз­вивает душу: он не может ни делать того, что нужно делать, ни воздерживаться от того, от чего нужно воздерживаться. Поэтому и отцы удаляют сыновей, хотя бы они были и благоразумными, от людей ис­порченных: они убеждены, что общение с хорошими людьми служит школой совершенства, а общение с дурными — ведет к его уничтожению. Об этом сви­детельствуют и поэты — один говорит:

У благородных добру ты научишься; если с дурными Будешь, то прежний свой ум ты потеряешь тогда,

другой: Но добродетельный муж то бывает хорош, а то дурен. ¹

Да, и я согласен с ними: как, не повторяя стихов, забываешь их, так, вижу я, и слова учителей за­бываются при невнимательном отношении к ним. А когда забудешь наставления, забудешь и те впе­чатления, при которых душа стремилась к нравст­венному совершенству; а забывши их, немудрено

_______________

¹ Первая цитата из прославленного поэта Феогнида (вторая половина VI в.); автор другого стиха неизвестен.

 

 

забыть и о нравственном совершенстве. Я вижу так­же, что люди, погрузившиеся в пьянство и поддав­шиеся увлечениям любви, уже не могут заботиться о том, что нужно делать, и воздерживаться от того, что не нужно делать: многие, которые могли беречь деньги, пока не были влюблены, влюбившись, уже не могут беречь их, а истратив деньги, уже не из­бегают таких способов наживы, которых прежде избегали, считая их позорными. Так что же невоз­можного в том, что человек, прежде нравственный, потом становится безнравственным, и могший рань­ше поступать справедливо, потом не может? Ввиду этого мне кажется, что все хорошие, совершенные навыки можно развить в себе упражнением, а осо­бенно нравственность: вожделения, насажденные в одном и том же теле с душой, склоняют ее не быть нравственной, а поскорее угождать им и телу.

Так вот, пока Критий и Алкивиад находились в общении с Сократом, они могли благодаря союзу с ним одолевать низменные страсти; когда же они ос­тавили его, то Критий бежал в Фессалию и там про­водил время среди людей, склонных скорее к безза­конию, чем к справедливости; Алкивиад, которого из-за его красоты ловили в свои сети многие женщи­ны из почтенных семейств, а вследствие его влияния в родном городе и у союзников многие именитые люди портили угодливостью, который пользовался уважением у народа и легко достиг первенства, пере­стал наблюдать за собою, подобно тому, как атлеты, легко достигшие первенства на гимнастических со­стязаниях, пренебрегают упражнениями. При таких обстоятельствах, величаясь родом, превозносясь бо­гатством, надменные благодаря своему влиянию, ис­порченные многими лицами и сверх всего этого давно

 

 

уже оставившие Сократа, что мудреного, что они ста­ли высокомерными? И после этого за ошибки, сде­ланные ими, обвинитель считает ответственным Со­крата? А что Сократ сделал их нравственными людь­ми, когда они были молоды и когда человеку осо­бенно свойственны безрассудство и невоздержан­ность, за это Сократ, по мнению обвинителя, не за­служивает никакой похвалы? Нет, в других случаях судят не так. Какой, например, флейтист, какой ки-фарист, какой вообще учитель, сделавший своих уче­ников искусными, может нести ответственность, если они, перейдя к другим учителям, окажутся хуже? Если чей-нибудь сын, находясь в общении с кем-либо, ве­дет себя благоразумно, а потом, подружившись с кем-либо другим, станет негодяем, то какой отец винит за это прежнего знакомого? Не хвалит ли он, напро­тив, первого тем больше, чем хуже сын его окажется под влиянием второго? Нет, сами отцы, хотя сыновья находятся при них, не несут ответственности за ошиб­ки детей, если только они сами ведут жизнь нравст­венную. Справедливость требует так судить и о Со­крате: если бы он сам поступал дурно, то было бы основание считать его негодным человеком; а если он всегда вел жизнь нравственную, то разве справед­ливо, чтоб он нес ответственность за пороки, которых у него не было?

Но, даже если он сам не делал ничего дурного, но одобрял их скверное поведение, то и в таком случае он может заслуживать упрека. Заметив, что Критий влюблен в Евтидема ' и соблазняет его, чтобы быть с ним в таких отношениях, в каких находятся люди, пользующиеся телом для любовных наслаждений,

________________

¹ «Модный» в Афинах красавчик.

 

 

Сократ старался отвратить его от этой страсти: он указывал, как унизительно и недостойно свободно­рожденному человеку, подобно нищему, выпраши­вать милостыню у своего любимца, которому он хочет казаться дорогим, моля и прося у него подарка, да еще совсем нехорошего. Но так как Критий не внимал таким увещаниям и не отставал от своей страсти, то, говорят, Сократ, в присутствии многих лиц, в том числе и Евтидема, сказал, что у Крития, как ему ка­жется, есть свинская наклонность: ему хочется те­реться об Евтидема, как поросята трутся о камни. С этого-то времени и стал ненавидеть Сократа Кри­тий: будучи членом коллегии Тридцати и попав в за­конодательную комиссию с Хариклом, ¹ он припо­мнил это Сократу и внес в законы статью, воспре­щающую преподавать искусство слова: он хотел вредить ему, но, не зная, как к нему подступиться, возвел на него упрек, который обычно бросают всем философам, ² и старался оклеветать его перед людьми: я и сам никогда не слыхал таких речей от Сократа, и никто, сколько мне известно, не говорил, что слышал. События показали это: когда Тридцать массу граждан казнили, самых выдающихся, и многих подстрекали к несправедливым действиям, Сократ однажды ска­зал: «Странно было бы, мне кажется, если бы человек, ставши пастухом стада коров и уменьшая число и качество коров, не признавал себя плохим пастухом; но еще страннее, что человек, ставши правителем государства

_____________________

¹ Второй по влиянию руководитель в коллегии Трид­цати тиранов.

² Имеются в виду софисты или метеорософисты, ко­торые перелицовывали понятия и внедрялись в тайны мироздания.

 

 

и уменьшая число и качество граждан, не стыдится этого и не считает себя плохим правителем государства». Когда Критию и Хариклу донесли об этом, они призвали Сократа, показали ему закон и запретили разговаривать с молодыми людьми. Сократ спросил их, можно ли предложить им вопрос по по­воду того, что ему непонятно в этом запрещении. Они отвечали, что можно.

«Хорошо, — сказал Сократ, — я готов повиноваться законам; но, чтобы незаметно для себя, по неведению, не нарушить в чем-нибудь закона, я хочу получить от вас точные указания вот о чем. По­чему вы приказываете воздерживаться от искусства слова — потому ли, что оно, по вашему мнению, помогает говорить правильно, или потому, что не- правильно? Если — говорить правильно, то, очевид­но, пришлось бы воздерживаться говорить правиль­но; если же — говорить неправильно, то, очевидно, надо стараться говорить правильно».

Харикл рассердился и сказал ему: «Когда, Со­крат, ты этого не знаешь, то мы объявляем тебе вот что, для тебя более понятное, — чтобы с молодыми людьми ты вовсе не разговаривал». ^!

На это Сократ сказал: «Так чтобы не было со­мнения, определите мне, до скольких лет должно считать людей молодыми».

Харикл отвечал: «До тех пор, пока им не дозво­ляется быть членами Совета, ¹ как людям еще не-

_________________

¹ Имеется в виду Совет пятисот, управлявший Афи­нами в периоды «нормальной» демократии, членами ко­торого могли быть только полноправные (и по отцу, и по матери) граждане не моложе 30.

 

 

разумным; и ты не разговаривай с людьми моложе тридцати лет».

«И когда я покупаю что-нибудь, — спросил Со­крат, — если продает человек моложе тридцати лет, тоже не надо спрашивать, за сколько он продает?»

«О подобных вещах можно, — отвечал Харикл,— но ты, Сократ, по большей части спрашиваешь о том, что знаешь; так вот, об этом не спрашивай».

«Так, и не должен я отвечать, — сказал Сократ,— если меня спросил молодой человек о чем-нибудь мне известном, например, где живет Харикл или где находится Критий?»

«О подобных вещах можно», — отвечал Харикл.

Тут Критий сказал: «Нет, тебе придется, Сократ, отказаться от этих сапожников, плотников, кузне­цов: думаю, они совсем уж истрепались оттого, что вечно они у тебя на языке».

«Значит, — отвечал Сократ, — и оттого, что сле­дует за ними — от справедливости, благочестия и всего подобного?»

«Да, клянусь Зевсом, — сказал Харикл, — и от пастухов; а то смотри, как бы и тебе не уменьшить числа коров».

Тут-то и стало ясно, что им сообщили рассужде­ние о коровах и что они сердились за него на Сократа.

Итак, какого рода было знакомство Крития с Со­кратом и в каких отношениях они были друг с другом, сейчас сказано. Но я вижу, что никто не может ничему научиться у человека, который не нравится. А Критий и Алкивиад все время, пока были в общении с Со­кратом, были в общении с ним не потому, чтобы он им нравился, а потому, что они с самого начала по­ставили себе целью стоять во главе государства. Еще когда они были с Сократом, они ни с кем гак охотно

 

 

не стремились беседовать, как с политиками. Так, говорят, Алкивиад, когда ему не было еще двадцати лет, вел такую беседу о законах с опекуном своим Периклом, стоявшим тогда во главе государства:

«Скажи мне, Перикл, — начал Алкивиад, — мог ли бы ты объяснить мне, что такое закон?»

«Конечно», — отвечал Перикл.

«Так объясни мне, ради богов, — сказал Алки­виад, — когда я слышу похвалы некоторым за их уважение к закону, я думаю, что такую похвалу едва ли имеет право получить тот, кто не знает, что такое закон».

«Ты хочешь узнать, Алкивиад, что такое закон,— отвечал Перикл. — Твое желание совсем не трудно исполнить. Первый встречный скажет: законы — это все то, что большинство примет и напишет с ука­занием, что следует делать и чего не следует».

«Какою же мыслью при этом руководствуются — хорошее следует делать или дурное?»

«Хорошее, клянусь Зевсом, мой мальчик, — от­вечал Перикл. — Конечно, не дурное».

«А если не большинство, но, как бывает в оли­гархиях, немногие соберутся и напишут, что следует делать, — это что?»

«Все, — отвечал Перикл, — что напишет власт­вующий, обсудив, что следует делать, называется законом».

«Так если и тиран, властвующий в государстве, напишет гражданам, что следует делать, и это за­кон?»

«Да, — отвечал Перикл, — все, что пишет тиран, пока власть в его руках, это есть закон».

«А насилие и беззаконие, — спросил Алкивиад,— что такое, Перикл? Не то ли, когда сильный заставляет

 

 

слабого не убеждением, а силой делать, что ему вздумается?»

«Мне кажется, да» — сказал Перикл.

«Значит, и все, что тиран пишет, не убеждением, а силой заставляя граждан делать, есть беззаконие?»

«Мне кажется, да, — отвечал Перикл. — Я беру назад свои слова, что все, что пишет тиран, не убе­дивший граждан, есть закон».

«А все то, что пишет меньшинство, не убедив большинство, но пользуясь своей властью, должны ли мы это называть насилием или не должны?»

«Мне кажется, — отвечал Перикл, — все, что кто-нибудь заставляет кого-нибудь делать, не убе­дивши, — все равно, пишет он это, или нет, — будет скорее насилие, чем закон».

«Значит, и то, что пишет все большинство, поль­зуясь своей властью над людьми состоятельными, а не убедив их, будет, скорее, насилие, чем закон?»

«Да, Алкивиад, — отвечал Перикл, — и мы в твои годы мастера были на такое же; мы заняты были этим и придумывали подобное тому, чем, по-види­мому, занят теперь и ты».

Алкивиад на это сказал: «Ах, если бы, Перикл, я был с тобою в то время, когда ты превосходил самого себя в этом мастерстве!»

Итак, как только они заметили свое превосход­ство над государственными деятелями, они уже перестали подходить к Сократу: он и вообще им не нравился, да к тому же, когда они подходили к нему, им было неприятно слушать его выговоры за их провинности. Они предались государственной деятельности, ради которой и обратились к Сократу.

Но Критон, Херефонт, Херекрат, Гермоген, Сим-мий, Кебет, Федонд и другие собеседники Сократа

 

 

искали его общества не с тем, чтобы сделаться ора­торами в Народном собрании или в суде, но чтобы стать совершенными и хорошо исполнять свои обя­занности по отношению к семье, слугам, родным, друзьям, отечеству, согражданам. И никто из них ни в молодости, ни в пожилых годах не делал ничего дурного и не подвергался никакому обвинению.

«Но Сократ, — говорит обвинитель, — учил пре­зрительно обращаться с отцами: он внушал своим собеседникам убеждение, что он делает их мудрее отцов, и указывал, что по закону можно даже отца заключить в оковы, если доказать его умопомеша­тельство: это ему служило доказательством в пользу законности того, чтобы образованный человек дер­жал в оковах необразованного». На самом деле Со­крат был того мнения, что человек, заключающий в оковы другого за недостаток у него образования, может быть на законном основании сам заключен в оковы людьми, знающими то, чего он не знает. Ввиду этого он часто исследовал вопрос о различии между незнанием и сумасшествием: сумасшедших, думал он, следует держать в оковах как для их собственной пользы, так и для пользы их друзей; а что касается не знающих того, что нужно знать, то справедливость требует, чтобы они учились у знающих.

«Но Сократ, — говорил обвинитель, — внушал сво­им собеседникам неуважение не только к отцам, но и к другим родственникам: он указывал, что при бо­лезни или судебном процессе помогают не родствен­ники, но в первом случае врачи, а во втором — ловкие защитники». По словам обвинителя, также и о дру­зьях Сократ говорил, что нет никакой пользы от их расположения, если они не будут в состоянии оказывать

 

 

помощь; только те, говорил будто бы он, име­ют цену, которые знают то, что должно, и умеют это объяснить. Таким образом, он будто бы внушал мо­лодым людям убеждение, что он сам умнее всех и способен сделать и других умными, и через это при­водил их в такое настроение, что в их глазах все другие не имели никакой цены в сравнении с ним. Да, я знаю, он выражался так об отцах и других родствен­никах, и о друзьях; мало этого, он говорил еще то, что, по исходе души, в которой только и происходит разумение, тело самого близкого человека поскорее выносят и скрывают под землей. «Даже и при жиз­ни, — говорил он, — всякий, хоть и любит себя более всего, от своего собственного тела сам отнимает все ненужное и бесполезное и другому предоставляет это делать. Так, например, люди сами у себя обрезывают ногти, волосы, мозоли и врачам предоставляют от­резать и отжигать (больные части) со страданием и болью, да еще считают себя обязанными за это пла­тить им мзду; слюну выплевывают изо рта как можно дальше, потому что, оставаясь во рту, пользы она не приносит им никакой, а скорее приносит вред». Да, это он говорил, но не в том смысле, что отца надо зарыть живым, а себя разрезать на куски; но, дока­зывая, что все неразумное не заслуживает уважения, он внушал каждому стремление быть как можно более разумным и полезным, чтобы тот, кто хочет пользо­ваться уважением отца, брата или кого другого, не сидел сложа руки, полагаясь на свое родство, а ста­рался быть полезным тем, от кого хочет заслужить уважение.

Говорил про него обвинитель еще то, что он из самых знаменитых поэтов выбирал самые безнрав­ственные места и, приводя их в виде доказательства,

 

 

внушал своим собеседникам преступные мысли и стремление к тирании, например, из Гесиода ¹ стих:

 

Дело отнюдь ни одно не позор, а позор лишь безделье.

 

Повторяя этот стих, он будто бы говорил, что поэт советует не гнушаться никаким делом, ни бес­честным, ни зазорным, но и за такие дела браться с целью наживы. Но на самом деле, когда Сократ в дискуссии приходил к соглашению, что быть ра­ботником — полезно и хорошо, а быть бездельни­ком — вредно и дурно, и что работать — хорошо, а бездельничать — дурно, то он говорил, что люди, де­лающие что-нибудь хорошее, работают и что они — работники, а играющих в кости или делающих что-нибудь скверное и вредное он обзывал бездельни­ками. При таком понимании окажется верным из­речение:

 

Дело отнюдь ни одно не позор, а позор лишь безделье.

 

По словам обвинителя, Сократ часто повторял место из Гомера о том, что Одиссей

 

Если царя где встречал или воина знатного родом,

Став перед ним, он его останавливал кроткою речью:

«О многочтимый! Тебе не пристало дрожать, словно трусу.

Лучше на место садись и других усади средь народа».

Если ж кричавшего громко он мужа встречал из народа,

__________________

¹ Гесиод жил ок. 700 г., он может считаться первым исторически достоверным поэтом; автор эпических поэм «Труды и дни» и «Теогония». Возможно, его, как и многих последующих служителей Муз, вывела на стезю творчества личная драма: брат по имени Перс обманом лишил его наследства. «Труды и дни» — посвящена земным делам, «Теогония» — истолкованию мироздания и мифологии бо­гов.

 

 

Скиптром его ударял и бранил его грозною речью:
«Сядь, злополучный, недвижно и слушай, что скажут другие,
Те, кто мудрее тебя; ты ж негоден к войне и бессилен

И никогда ни во что не считался в бою, ни в совете».¹

 

Эти стихи он толковал будто бы в том смысле, что поэт одобряет, когда бьют простолюдинов и бедня­ков. Но на самом деле Сократ этого не говорил: в таком случае, думал он, и ему самому пришлось бы быть битым; он говорил, что людей, ни словом, ни делом не приносящих пользы, не способных помочь в случае надобности ни войску, ни государству, ни самому народу, особенно если сверх того они еще и наглы, необходимо всячески обуздывать, как бы бо­гаты они ни были. Нет, напротив, Сократ, как всем известно, был другом народа и любил людей. Много находилось людей, усердно искавших общения с ним, и в Афинах и среди чужеземцев, но он ни с кого не требовал платы за свои беседы, однако со всеми щед­ро делился своими сокровищами; некоторые из них дорого продавали другим то немногое, что получили от него даром, и не были друзьями народа подобно ему: кто не мог платить им деньги, с теми они не хотели вести беседы. Сократ же слыл у иноземцев украшением родного города — в гораздо большей степени, чем в Спарте Лих, прославившийся этим: Лих во время Гимнопедий² угощал иностранцев, приезжавших в Спарту, а Сократ, в течение всей жиз­ни тратя себя самого, приносил громадную пользу

_________________

¹ «Илиада», 11, 188.

² Лих знаменит своей щедростью. Гимнопедий — местный спартанский праздник в честь павших в сражениях при Фирее и Арголиде в 546 году.

 

 

всем желавшим: кто пользовался его обществом, ухо­дил от него нравственно улучшенным.

Итак, по моему мнению, Сократ при таких досто­инствах заслуживал скорее почета, чем смертного приговора от сограждан. Да, если посмотреть на это дело с точки зрения законов, то придешь к тому же заключению. По законам смертная казнь назначена в наказание тому, кто уличен в воровстве, в похище­нии платья, в срезании кошельков, в прорытии стен, в продаже людей в рабство,¹ в святотатстве; а Сократ больше всех на свете был далек от таких преступле­ний. Далее, перед отечеством он никогда не был ви­новен ни в неудачной войне, ни в мятеже, ни в из­мене, ни в другом каком бедствии. В частной жизни он тоже никогда ни у кого не отнимал имущества, никого не повергал в несчастие; никогда он даже об­винения не навлек на себя ни в чем вышеупомянутом. Так как же он может подлежать суду по этой жалобе? Вместо того, чтобы не признавать богов, как было сказано в жалобе, он почитал богов больше, чем кто-либо другой, как всем было известно; вместо того, чтобы развращать молодежь, в чем его обвинял тот, кто возбудил судебный процесс, он своих друзей, имевших порочные страсти, отвращал от них, как всем было известно, внушая им стремление к пре­красной, высокой добродетели, благодаря которой процветают и государства, и семьи. А при таком об­разе действий разве не заслуживал он великого почета У сограждан?

_______________

¹ Стены домов несложно было прорыть, поскольку они делались из необожженного кирпича или дерева. Похищение людей и продажа в рабство — один из про­мыслов тогдашних преступных «мафий».

 

 

Глава 3

Сократ был полезен ученикам примером и учением

Что Сократ, по моему мнению, и пользу при­носил своим друзьям, — как делом, обнаруживая пред ними, каков он есть, гак и беседами,— об этом я теперь напишу, что припомню.

Что касается отношения к богам, его дела и сло­ва — это всем было известно — были согласны с от­ветом Пифии,¹ который она дает на вопрос, как по­ступать относительно жертвоприношений, почита­ния предков или тому подобного: Пифия дает ответ, что кто поступает по обычаю родного города, тот по­ступает благочестиво. Сократ и сам так поступал и другим советовал, а кто поступает как-нибудь иначе, те, думал, глупы и берутся не за свое дело.

В молитвах он просто просил богов даровать доб­ро, ибо боги лучше всех знают, в чем состоит добро; а просить богов о золоте, серебре, тирании или о чем-нибудь подобном — это все равно, думал он, что про­сить об игре в кости, сражении или о чем-нибудь другом, исход чего совершенно неизвестен.

Жертвы приносил он небольшие, потому что и средства у него были небольшие, но не принижал себя перед теми, кто приносит много больших жертв от своих богатств. Богам, говорил он, не было бы присуще совершенство, если бы они большим жер­твам радовались больше, чем малым: в таком случае часто дары порочных людей им были бы угоднее,

____________

¹ Пророчица в Дельфийском храме.

 

 

чем дары хороших; да и людям не стоило бы жить, если бы дары порочных были угоднее богам, чем дары хороших. По его убеждению, боги всего более радуются почету от людей наиболее благочестивых. Он хвалил также следующий стих:

Жертвы бессмертным богам приноси сообразно достатку.¹

Также и по отношению к друзьям, чужеземным гостям и в разных других обстоятельствах жизни совет «приноси по достатку» он находил прекрасным.

Если ему казалось, что ему дается какое-нибудь указание от богов, то уговорить его поступить во­преки этому указанию было труднее, чем уговорить взять проводника, слепого и не знающего дороги, вместо зрячего и знающего. Да и других обзывал он глупцами, кто поступает вопреки указанию богов из опасения дурной славы у людей. Сам же он пренебрегал всем человеческим в сравнении с бо­жественными знаками.

Тот образ жизни, к которому он приучил и душу, и тело, был таков, что при нем всякий проживет безмятежно и безопасно, если только по воле бо­гов не произойдет чего-нибудь необыкновенного. Жизнь обходилась ему так дешево, что не знаю, можно ли так мало зарабатывать, чтобы не получать столько, сколько было достаточно для Сократа. Пи­щи он употреблял столько, сколько мог съесть с аппетитом, а к еде приступал с такой подготовкой, что голод служил ему приправой; питье всякое ему было вкусно, потому что он не пил, если не чув­ствовал жажды. Если когда его приглашали на обед

_______________________

¹ Стих из «Трудов и дней» Гесиода (ст. 336).

 

 

и он соглашался прийти, то он совершенно легко мог уберечься от чрезмерного пресыщения, от чего огромному большинству людей очень трудно убе­речься. Кто не мог этого сделать, тем он советовал избегать таких кушаний, которые соблазняют чело­века есть, не чувствуя голода, и пить, не чувствуя жажды: это, говорил он, вредит желудку, голове и душе. Он шутил, что и Кирка,¹ должно быть, пре­вращала людей в свиней, угощая их такими кушаниями в изобилии; а Одиссей, благодаря наставле­нию Гермеса и собственной умеренности, удержался от чрезмерного их употребления и оттого не пре­вратился в свинью. Так он говорил об этом шутливо и, вместе с тем, серьезно.

От любви к красавцам советовал он тщательно воздерживаться: нелегко, говорил он, владеть собою, касаясь таких людей. Услышав однажды, что Кри-тобул,² сын Критона, поцеловал Алкивиадова сына, красавца, он спросил Ксенофонта в присутствии Критобула:

— Скажи мне, Ксенофонт, не правда ли, ты считал Критобула скорее скромным, чем дерзким, скорее осторожным, чем безрассудным и кидаю­щимся в опасность?

— Конечно, — отвечал Ксенофонт.

______________

¹ Иначе Цирцея, дочь Гелиоса (Солнца) — мифиче­ская волшебница, жившая на острове Эя, к которому пристал Одиссей со своими спутниками. Вкусив напитка волшебницы, спутники превратились в свиней; впрочем, хитроумный вождь сумел вернуть им облик людей («Одис­сея», песнь X).

² Сын ближайшего друга Сократа был весьма смазлив и кокетлив.

 

 

— Так считай его теперь в высшей степени от­чаянным и необузданным: он станет и между мечей кувыркаться,¹ и в огонь прыгать.

— Что же ты заметил в его поступках, что так дурно думаешь о нем? — произнес Ксенофонт.

— Да разве он не отважился поцеловать Алки­виадова сына, такого хорошенького, цветущего?

— Ну, если этот отчаянный поступок — такого рода, — сказал Ксенофонт, — то, мне кажется, и я могу попасть в эту опасность!

— О, несчастный! — сказал Сократ. — Как ты ду­маешь, что с тобой может быть после поцелуя кра­савца? Разве не станешь ты сейчас же рабом из свободного человека? Разве не станешь разоряться на вредные удовольствия? Разве будет у тебя время позаботиться о прекрасном? Разве не будешь ты вынужден усердно заниматься такими вещами, ка­кими не станет заниматься и сумасшедший?

— О, Геракл! — сказал Ксенофонт. —- Какую стран­ную силу ты приписываешь поцелую!

— И ты этому удивляешься? — отвечал Сократ.— Разве ты не знаешь, что фаланги, величиной меньше пол-обола, только прикоснувшись ртом, изводят лю­дей болью и лишают рассудка?

— Да, клянусь Зевсом, — отвечал Ксенофонт, — ведь фаланги что-то впускают при укусе.

— Глупец! — сказал Сократ. — А красавцы при поцелуе разве не впускают чего-то? Ты не думаешь этого только оттого, что не видишь. Разве ты не

___________________

¹ Весьма опасная забава, «русская рулетка» древних. Ставится круг, утыканный мечами острием вверх, между которыми и над которыми кувыркаются, как правило, в хорошем подпитии (Ксенофонт. «Пир», 2, 11).

 

 

знаешь, что этот зверь, которого называют молодым красавцем, тем страшнее фаланг, что фаланги при­косновением впускают что-то, а красавец даже без прикосновения, если только на него смотришь, даже издалека, впускает что-то такое, что сводит человека с ума? (Может быть, и Эроты потому называются стрелками, что красавцы даже издали наносят ра­ны.) ' Нет, советую тебе, Ксенофонт, когда увидишь такого красавца, бежать без оглядки. А тебе, Критобул, советую на год уехать отсюда: может быть, за это время, хоть и с трудом, ты выздоровеешь.

Таким образом, и по отношению к любовным ув­лечениям он держался того мнения, что люди, не чув­ствующие себя в безопасности от них, должны на­правлять их на то, чего без особенно большой по­требности тела душа не примет и что, при появлении потребности, хлопот не доставит. Асам он, несомнен­но, был так хорошо вооружен против таких увлече­ний, что ему легче было держаться в отдалении от самых красивых и спелых, чем другим от самых пере­зревших и безобразных.

Такие вот правила усвоил он себе относительно пищи, питья и любовных наслаждений и был того мнения, что удовольствия он испытывает доста­точно, нисколько не меньше, чем те, которые об этом много хлопочут, а печали испытывает гораздо меньше.

_________________

¹ Фраза в скобках считается позднейшей вставкой.

 

 

 

Глава 4

⇐ Предыдущая123456Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: