Заседание Московского окружного суда с участием присяжных заседателей, 8 февраля—5 марта 1877 г. 6 глава

Щукин: все относящиеся до него показания обвиняемых и свидетелей ложны. Его оговорили в переделке и сбыте банковых билетов вследствие того, что он отказал Неофитову, Плеханову и Верещагину в деньгах, которые они требовали с него за то, чтобы не запутывать его в дело. Переделкою и сбытом банковых билетов занимались оговорившие его обвиняемые, в особенности же Неофитов, а также и другие арестанты Московского тюремного замка. Он же, Щукин, в преступлении этом никакого участия не принимал. Обвиняемые Константин Карлович Зильберман и Андрей Макарович Сидоров, не признавая себя виновными во взводимом на них преступлении, никаких удовлетворительных объяснений в оправдание свое не представили, причем Сидоров показал, что из найденных у него по обыску подозрительных предметов большая часть принадлежала содержавшемуся вместе с ним арестанту Державину, а жидкости в пузырьках он употреблял как лекарство от зубной боли. Арестант Державин, освобожденный из-под стражи, за нерозыском остался неспрошенным. Обвиняемая Александра Казимирова-Щукина, также не сознаваясь в сбыте переделанных билетов, показала, что никакого билета Купеческого банка в 60 тысяч рублей она у мужа своего не видала и такого билета ни от него, ни от Огонь-Догановского не получала. С Огонь-Догановским ей случалось бывать в замке у мужа своего Щукина и вместе выходить оттуда. Обвиняемый Константин Платонович Огонь-Догановский, не признавая себя виновным в принятии от Щукина заведомо подложного билета Купеческого банка в 60 тысяч рублей, показал, что, будучи товарищем Щукина по совместной с ним службе в Учетном банке, он посещал его в тюремном замке. Однажды Щукин пригласил его к себе письмом и, выразив желание отдать ему прежний долг 5 тысяч 300 рублей по векселю, предложил взять у него и где-либо заложить означенный билет в 60 тысяч рублей. Боясь обыска при выходе из замка, он, Огонь-Догановский, согласившись на предложение Щукина, просил его поручить своей жене Александре Казимировой пронести этот билет из замка. Выйдя оттуда вместе с Щукиной, он, Огонь-Догановский, зашел к ней на квартиру и получил у нее упомянутый билет. Рассматривая его впоследствии вместе с конторщиком своим Михайловым, он усомнился в доброкачественности и действительности билета, который поэтому и возвратил Щукиной для передачи ее мужу. Билет этот он показывал многим служащим у него в конторе. Когда же по жалобе их на него, Догановского, возникло о нем предварительное следствие и показаниями служащих поднят был вопрос о виденном ими у него билете, то он, Догановский, о происхождении его заявил следователю и предложил даже свои услуги к разысканию этого билета и получению его от Щукина, в чем, однако же, не успел. Находившийся у него вексель Щукина он, Догановский, уничтожил из боязни того, что вексель этот, найденный при обыске, укажет на близкие отношения его к Щукину. Показаниями умершего обвиняемого Аркадия Владимировича Иванисова положительно удостоверяется: 1) подделка и переделка в Московском тюрем-{238}ном замке банковых билетов и сбыт их оттуда; 2) участие в этих преступлениях Щукина, Верещагина, Плеханова, Зильбермана и других арестантов; 3) первенствующее значение и деятельность при тех же преступлениях арестанта Неофитова; 4) сильное влияние его на окружавших его арестантов и совершенное подчинение их его убеждениям, советам и указаниям.

XXI

Дворянин Николай Петрович Калустов заявил судебному следователю, что в конце августа 1873 года, во время содержания его под стражей по делу о краже у Артемьева, он поручил обвиняемому по этому же делу дворянину Николаю Ипполитовичу Дмитриеву-Мамонову заложить бриллиантовые серьги и золотые браслеты, присланные ему актрисой Императорских Московских театров Авдотьей Николаевной Голодковой. Мамонов, заложив эти вещи у купца Дмитриева, вырученные за них 250 рублей привез Калустову, который из означенных денег отдал Мамонову 150 рублей — 125 рублей для внесения через следователя на удовлетворение потерпевшего от кражи Артемьева, а 25 рублей для уплаты за карету, взятую Мамоновым для разъездов по делам Калустова. Через несколько времени Мамонов сказал Калустову, что предназначенные для Артемьева 125 рублей он передал товарищу прокурора Московского окружного суда Шадурскому, наблюдавшему за производством следствия по делу о краже у Артемьева. То же Мамонов сказал Шпейеру и Петру Калустову. На самом же деле оказалось, что деньги 125 рублей Мамоновым по назначению переданы не были. Около того же времени Мамонов, вовсе не имевший денег, стал кутить в саду Шато-де-Флер, в Петровском парке. Приведенное заявление Николая Калустова подтвердилось при следствии показаниями брата его Петра Калустова, Павла Шпейера, Авдотьи Голодковой и Ивана Дмитриева. Обвиняемый Николай Ипполитович Дмитриев-Мамонов, не отрицая как получения им от Калустова 125 рублей для передачи потерпевшему Артемьеву, так и того, что деньги эти по назначению им переданы не были, показал, что он истратил их частью на карету, в которой ездил по делам Калустова, а частью, с согласия последнего, на разные мелочи, которые он, Дмитриев-Мамонов, не упомнит. Объяснение Мамонова опровергается показанием содержателя каретного заведения Дмитрия Петровича Емельянова, из которого видно, что за карету, взятую для Калустова, последний заплатил сам, затем Мамонов уже для себя брал карету на три дня и заплатил за нее 21 рубль.

Показания потерпевшего Н. Калустова и обвиняемого Дмитриева-Мамонова сводятся к тому, что оба они весьма поражены возникновением настоящего дела, которое попало на суд присяжных. Они были в весьма хороших отношениях и растраты, подобные настоящей, у них между собой бывали весьма часто: случалось, Н. Калустов растратит деньги Дмитриева-Мамонова и наоборот, на что они друг на друга никогда не были в претензии.

XXII

В конце 1872 года и начале 1873 года в «Ведомостях Московской городской полиции» были напечатаны объявления о том, что в конторе на Петровке, в доме Форбрихера, нужны конторщики и артельщики с залогами от 700 до 1 тысячи рублей. Контора эта под фирмой «Контора путеводителя по России. Справочное место Д. и С.» была открыта Всеволодом Алексеевичем Долгоруковым (незадолго перед тем освобожденным из-под стражи) и купеческим сыном Селиверстовым. По означенной публикации в контору являлись разные лица, которых Долгоруков рекомендовал на службу в открываемые Константином Платоновичем Огонь-Догановским «Кабинеты коннозаводства» в качестве артельщиков и конторщиков. Поступавшие на службу к Догановскому вели с ним переговоры в конторе Долгорукова; там же заключали с ним условия и вносили ему залоги, в целости которых и состоятельности Догановского их уверяли как он сам, так и Долгоруков. За рекомендацию конторщики и артельщики платили Долгорукову по 3,5 процента с годового жалованья и, кроме того, вносили ему же особую плату за составление и написание условий. Поступив к Догановскому, нанятые им лица вскоре заметили, что в «Кабинетах коннозаводства» Огонь-Догановского никаких дел не производится, кроме некоторых операций, явно искусственных и устраиваемых напоказ. Они узнали также, что у Догановского, задолжавшего и нуждавшегося, никакого состояния не имеется. Сам он уехал из Москвы и, скрываясь от своих служащих, сносился с ними письменно, по телеграфу или через преданного ему конторщика дворянина Владимира Михайлова. Убедившись в том, что они были введены в заблуждение целым рядом обманных действий Огонь-Догановского и ложною обстановкой будто бы приводимого им в действие промышленного пред-{239}приятия, служащие у него потребовали возвращения своих залогов и уплаты следовавшего им жалованья. На это Догановский 29 марта 1873 года объявил им, что залоги их истратил и возвратить не может, а предлагает им мировую сделку с переводом залогов и условий о них на долговые его, Догановского, обязательства. Не согласившись на это и не получив своих залогов, служащие Огонь-Догановского возбудили против него уголовное преследование за обман. Всего же Догановским было получено и присвоено залогов от 15 лиц на 4 тысячи 812 рублей, а Долгоруковым получено от нанятых Догановским лиц за рекомендацию около 150 рублей. Кроме того, таким же означенным выше порядком Огонь-Догановский нанял к себе в кассиры дворянина Фаустина Михайловича Оттмар-Штейна с залогом в 500 рублей, которые он, однако же, возвратил Штейну при увольнении его от должности. На основании имеющихся в деле документов и согласных между собою показаний вышеупомянутых лиц, а также князя Григория Дмитриевича Хилкова и губернского секретаря Сергея Сергеевича Ловейко обстоятельства обманного похищения Догановским и Долгоруковым денег у потерпевших представляются в следующем виде.

В 1872 году Огонь-Догановский, не имевший никакого состояния и занимавшийся в Москве частною адвокатурой, составил проект учреждения в Москве акционерного общества под названием «Друг коннозаводства» для развития коннозаводства и операций по покупке лошадей, продаже их, выездке и т. д. С этим проектом он явился к князю Хилкову, которому объяснил, что учредителями этого общества состоят многие высокопоставленные лица. Затем Догановский сообщил свой проект Долгорукову, напечатал его при посредстве последнего, а печатные экземпляры стал распространять в публике. Вместе с тем Догановский объявил, что впредь до утверждения правительством общества «Друг коннозаводства» он открывает три кабинета коннозаводчика для операций, которые должны были составить предмет деятельности будущего общества. При этом он заказал бланки «Кабинета коннозаводства», составленные и напечатанные соответственно бланкам «Конторы путеводителя по России и справочного места» Долгорукова. На этих бланках Догановский вел переписку с разными лицами и рассылал уведомления об открытии своего кабинета. Сделав такие приготовления, Догановский занялся наймом служащих с залогами через контору Долгорукова, которому за этот наем платил известный процент. Лицам, являвшимся к Долгорукову по его публикации, он советовал поступить к Догановскому со внесением ему залогов, рекомендуя его за человека весьма состоятельного и хорошо ему, Долгорукову, известного. Уверяя нанимавшихся в том, что залоги их будут целы, Долгоруков сам писал им условия с Догановским или диктовал таковые, причем говорил, что во избежание расходов условия эти незачем совершать у нотариуса, тем более, что у него, Долгорукова, также контора. Свидетелю Никите Петрову при поступлении на службу к Догановскому сына его, Петра Никитина, Долгоруков даже выдал формальное удостоверение о личности, написанное на бланке своей конторы с приложением ее печати. Сам же Догановский, объясняясь в конторе Долгорукова с лицами, поступавшими к нему на службу, выдавал себя за человека богатого, приводящего в исполнение большое и выгодное предприятие при участии и под покровительством: многих названных им высокопоставленных особ. При этом Догановский говорил, что общество «Друг коннозаводства» уже утверждено правительством и акции его (а по другим показаниям — его учредительские паи) уже все разобраны. В контору Долгорукова Догановский приезжал как бы на своей лошади, то есть всегда на одной, был хорошо одет и в петличке имел знак отличия военного ордена (белый Георгиевский крестик). Принимая залоги от нанимающихся, Догановский тут же в конторе Долгорукова запечатывал эти залоги в особые пакеты и уверял, что они будут у него целы. Для большего удостоверения в своей состоятельности он при самом поступлении некоторых из потерпевших к нему на службу (например, Загонова) показывал им билет Купеческого банка в 60 тысяч рублей, оказавшийся впоследствии поддельным. Поступивших к нему в услужение лиц Догановский разместит по трем открытым; им без надлежащего правительственного разрешения, «Кабинетам коннозаводства»; из них один, под названием «Центрального кабинета», помещался на Божедомке, в доме Жданова, где сначала жил и сам Догановский; другой, под названием «Первого отделения», находился на 1-й Мещанской, в доме Щербиченко, а третий, под названием «Второго отделения» — на Пресне, в доме Талызина. Кабинеты эти имели каждый своего заведующего, конторщиков и артельщиков и переписывались между собою на бланках. Была заведена касса, счетные книги, штемпеля и т. д. Операций и дел, в сущности, никаких не было, и служащие {240} находились в ожидании занятий и развития предприятия, что им постоянно обещал Догановский. Денег также вовсе не было; находившиеся при кабинетах шесть лошадей содержались в долг и за квартиры также заплачено не было. Кассиру Оттмар-Штейну Догановский сдал для хранения запечатанный пакет с надписью «банковых билетов и при них документов на 17 тысяч рублей». Пакет этот, виденный многими служащими, Оттмар-Штейн, не распечатывая, взял к себе. Догановский постоянно делал в газетах публикации об открытии и деятельности своих кабинетов; когда же главный из этих кабинетов был закрыт по распоряжению полиции, то Догановский, надев фрак с Георгиевским крестом в петлице, говорил, что поедет к обер-полицмейстеру, и затем, возвратившись, рассказывал об участии, которое принимает сам обер-полицмейстер в его делах и в устроенном им предприятии по коннозаводству. Через несколько времени служащие, не получая жалованья и не видя в кабинетах Догановского никакого дела, стали тревожиться о целости своих залогов и требовали следующего им содержания. Для успокоения служащих и убеждения их в своей состоятельности и действительности предприятия Догановским были употреблены особые средства.

Так, в январе 1873 года в его центральном кабинете была получена на его имя городская телеграмма, в которой неизвестный Кузнецов уведомлял, что следующие с него деньги 16 тысяч рублей он заплатит 20 числа. Телеграмму эту Догановский показывал Оттмар-Штейну и другим служащим, повесил ее на видном месте конторы и, по его словам, все ездил к Кузнецову за деньгами, но по разным причинам никак не мог получить их. Затем он показывал служащим, каждому отдельно, вышеупомянутый билет Купеческого банка в 60 тысяч рублей и поручил даже Оттмар-Штейну вычислить по нему проценты 1862 года, утверждая, что билет этот настоящий. Догановский говорил (между прочим, Загонову), что никак не может собраться разменять его, для чего даже три раза ездил в банк, но разменять не успел. В марте 1873 года Догановский скрылся из своего центрального кабинета на Божедомке и тайно от своих служащих нанял номер в доме Андреева на Молчановке. 29 марта он отказал всем нанятым им лицам и наотрез объявил им, что залоги их истратил и теперь уплатить не может. На предложение служащих в обеспечение уплаты внести местному мировому судье показанный им билет Купеческого банка в 60 тысяч рублей Догановский согласился, но в назначенное время к мировому судье не явился и билета не внес. Когда же служащими у Догановского была подана на него жалоба, то некоторых из них (например, Преображенского) Долгоруков просил не припутывать его к делу, за что и обещал денег. Купеческий сын Николай Семенович Прокофьев и ямщик Николай Павлович Мячков показали: Прокофьев — в мае 1873 года (то есть уже после возбуждения следствия по настоящему делу): свидетель, нуждаясь в деньгах, обратился за ними в контору Долгорукова, который познакомил его с Догановским. Последний предложил Прокофьеву снять в аренду ферму близ Москвы, а для того, чтобы иметь на это деньги, нанять артельщиков с залогами, которые разделить между собою. Разговор об этом возобновился и на даче Долгорукова в Сокольниках, причем Долгоруков не советовал Прокофьеву брать служащих с залогами, говоря, что за это можно подвергнуться уголовному преследованию и что Догановский уже состоит под следствием за такой поступок; Догановский же убеждал свидетеля не слушать Долгорукова, а последовать его, Догановского, совету и указаниям. Мячков: года за три до его допроса (26 октября 1873 года) он явился в гостиницу близ вокзала Николаевской железной дороги вследствие публикации о том, что там нужен служащий с залогом на хорошее место. Ищущим служащего оказался Огонь-Догановский, который объяснил Мячкову, что он служит начальником станции на какой-то железной дороге, предложил ему место своего помощника с залогом в 5 тысяч рублей. Когда же Мячков попросил Догановского принять от него в залог принадлежавший ему дом, то Догановский наотрез отказал, сказав, что ему нужен залог денежный. Из приложенного к делу послужного списка о службе Догановского видно: 1) что он служил в военной службе юнкером и уволен без именования воинским званием и 2) что знаком отличия военного ордена он пожалован вовсе не был. Обвиняемый Константин Платонович Огонь-Догановский, не признавая себя виновным в обманном похищении залогов у лиц, нанятых им в услужение, показал, что, составив проект учреждения в Москве акционерного общества «Друг коннозаводства» и получив от многих лиц полное одобрение этого проекта, он решился приступить к его осуществлению, для чего обратился к помощи Долгорукова. Денег у него, Догановского, в это время не было. Долгоруков, совершенно сочувствуя его мысли и убедив его проект напечатать и распространить, посовето-{241}вал для получения денег на предприятие и обороты поступить так же, как успешно поступал и он, Долгоруков, то есть нанять служащих с залогами, которые и употребить на исполнение предприятия. При этом Долгоруков говорил, что проект его, Догановского, не может не пойти, будучи в высшей степени полезен для общества, которое не может, ввиду своей пользы, не сочувствовать такому предприятию, почему и не подлежит никакому сомнению, что Догановский найдет сам и через контору его, Долгорукова, множество компаньонов, устроит дело и затем, возвратив служащим залоги, их отпустит. Убежденный такими доводами он, Догановский, последовал совету Долгорукова и через него стал нанимать служащих с залогами, которыми и думал совершить свои обороты. При этом Долгоруков брал с него много денег за комиссию и даже оставил у себя часть залога Загонова. Наняв в короткое время столько служащих, что им приходилось платить в месяц одного жалованья до 600 рублей, он запутался, залоги истратил, а предприятия своего осуществить не мог. Нанятых им в услужение лиц он не обманывал, а принимая от них залоги, сам увлекался общественною пользой. В потере своих залогов виноваты сами служащие, которые своею притязательностью и несвоевременным требованием о возврате денег запутали его, Догановского, дела, не дали ему возможности поправиться и вместе с Долгоруковым разорили его. Что же касается знака отличия военного ордена, полученного им, Догановским, за усмирение польского мятежа, то орден этот он продолжал бы носить и теперь, если б имел средства на покупку лент и самого знака. На означенный орден он имеет законное право, что, по его мнению, можно видеть из вышеупомянутого послужного его списка. Обвиняемый Всеволод Алексеевич Долгоруков, также не признавая себя виновным во взводимом на него преступлении, но не отрицая вышеприведенных касающихся его обстоятельств дела, объяснил, что лицам, нанимавшимся через его и Селиверстова контору в услужение к Огонь-Догановскому, он говорил о том, что их залоги будут нужны. Он говорил им также, что условие, составленное у него в конторе, имеет одинаковое значение с нотариальным, так как нотариус, свидетельствуя подпись, не гарантирует целости денег. О состоятельности Догановского он, Долгоруков, никаких сведений не имел, но верил в утверждение и осуществление его проекта. Из показаний обвиняемого Огонь-Догановского, свидетелей Ловейко, Загонова и других видно, что в 1872—1873 годах Долгоруков сам назывался и его все называли князем.

На суде Огонь-Догановский показал следующее: в 1864 году он, бывший военный офицер, вышел в отставку. В это время он сильно пристрастился к лошадям. Путешествуя по разным конным рынкам, он пришел к тому заключению, что на конных рынках происходит дневной грабеж, против которого бессильны и полиция, и прокуратура. Принимая близко к сердцу правильное, честное развитие всякой промышленности родной страны, он позаботился о том, чтобы «бедным людям доставить возможность покупки хороших лошадей». С этой целью он написал проект устава «Общества коннозаводства». Некоторые ветеринары помогли ему в составлении этого устава, и вот он принялся за дело. «Дело это я считал священным»,— говорил на суде Огонь-Догановский. Его жена сочувствовала этому делу и согласилась дать мужу 6 тысяч рублей последних денег, каковые она имела; кроме того, они заложили серебро, и вот он начал устраивать конную торговлю «в миниатюре». Заложив серебро, получив деньги от жены, Догановский пришел к тому заключению, что этих денег все-таки недостаточно; он поговорил об этом с Долгоруковым, который посоветовал ему воспользоваться залогами служащих, которых по необходимости придется пригласить на службу при организации этого предприятия. «Таким образом я хотел сделать служащих пайщиками в деле моего коммерческого предприятия»,— заметил Догановский. Долгоруков напечатал проект; Огонь-Догановский разослал его повсюду. Коннозаводчики выразили ему сочувствие, и вот он открыл две конторы, одну «центральную», другую «конную», и пригласил служащих. Но тут случилось совершенно непредвиденное обстоятельство: между прочими служащими был приглашен в центральную контору некто кассир Оттмар-Штейн; последний вооружил, взбунтовал всех служащих против Догановского, и эти служащие, не понимавшие выгоды своего положения в предпринятом деле, начали требовать у него залоги обратно. Куда девались залоги и почему он не уплатил их из 6 тысяч жениных денег, Догановский не объяснил на суде. Билет в 60 тысяч Догановский получил от Щукина, так как Щукин должен был ему 5 тысяч рублей; Щукин же заметил, что не он, а Догановский должен был ему 300 рублей еще со времени совместного служения в банке. {242}

XXIII

Нуждаясь в деньгах для устройства своих дел, Протопопов и Массари решились достать их под вексель Ивашкиной. Такой вексель Протопопов имел в виду дисконтировать в Туле свидетелю Махалину, и действительно впоследствии предлагал ему купить у него документ Ивашкиной. Для того, чтобы иметь в руках образец подписи и почерка Ивашкиной, Протопопов по соглашению с Массари привез к ней в ее имение, село Горелки Тульского уезда, вексель в 300 рублей, написанный Массари от своего имени на имя ее, Ивашкиной. На этом векселе Протопопов упросил Ивашкину поставить свой безоборотный банк, упросив ее при этом принять означенный вексель в уплату части суммы, должной ей Протопоповым. По исполнении Ивашкиной просьбы Протопопова он вексель с ее бланком отослал в Москву к Массари, а сам с г-жою Шпейер остался в имении Ивашкиной. Получив этот вексель, Массари написал новый вексель от своего имени на имя Ивашкиной в 3 тысячи рублей и на нем скопировал через стекло действительный бланк Ивашкиной на вышеупомянутом векселе в 300 рублей, причем безоборотный бланк ее сделал ответственным. Составленный таким образом вексель с подложным бланком Ивашкиной Массари после переписки о самом процессе его составления послал к Протопопову в Тульский уезд. Осенью 1873 года Протопопов с г-жою Шпейер приехал в Москву и, желая устроить согласно со своими видами, опеку над имением малолетних детей своих, живущих при Ивашкиной, просил Антонова согласиться быть вместе с ним опекуном этого имения. Заручившись согласием на это Антонова, Протопопов подал в Тульскую дворянскую опеку прошение о назначении его и Антонова опекунами вместо госпожи Ивашкиной, с которой, кроме того, он хотел начать тяжбу. Между тем Протопопов, сделавшись вместе с Антоновым опекуном (было впоследствии дворянскою опекою отказано), стал брать у него деньги, перебрал до 300 рублей и, кроме того, задолжал ему еще до 300 рублей, проживая вместе с г-жою Шпейер в содержимых им номерах. В обеспечение этого долга Протопопов с согласия Массари отдал Антонову вышеозначенный вексель в 3 тысячи рублей с бланком Ивашкиной, векселя от которой, по словам Протопопова и Массари, могли считаться чистыми деньгами. Под обеспечение того же векселя Протопопов занял у Калинина около 1 тысячи рублей. Затем как Протопопов, так и Массари стали уклоняться от Антонова и заботились о том, чтобы он не предъявлял векселя с бланком Ивашкиной к протесту. Не получив по этому векселю удовлетворения и заподозрив его достоинство, Антонов представил его следователю. В показаниях своих при следствии обвиняемые взвели оговоры в знании о подложности упомянутого векселя: Массари — на г-жу Шпейер и оба, т. е. Протопопов и Массари,— на Антонова, Калинина и Бакланова. Оговоры эти не подтверждаются, почему поименованные лица и не были привлечены к делу. Все это подтвердилось и на суде.

XXIV

В апреле 1874 года Леонид Константинович Плеханов и Аркадий Николаевич Верещагин были освобождены из-под стражи под домашний арест и поселились на одной квартире, в доме Петровского, Басманной части. Проживая на этой квартире до июля того же года, т. е. до заключения своего в арестантские камеры при Басманной части, Верещагин и Плеханов вступили в близкие приятельские отношения с Александром Алексеевичем Протопоповым, Дмитрием Николаевичем Массари, Николаем Ипполит. Дмитриевым-Мамоновым, Александром Николаевичем Никитиным и постоянным комиссионером Протопопова Овсием Иудиновичем Мейеровичем. Лица эти, все состоящие под судом или следствием, образовали тесный кружок, соединенный, с одной стороны, постоянными совместными кутежами, а с другой — общим всем членам кружка недостатком денежных средств и стремлением добыть их посредством разных дел и предприятий. К составившемуся таким образом в квартире Верещагина и Плеханова кружку присоединялись по временам Николай Иванович Андреев, граф Владимир Михайлович Каменский и для исполнения разных поручений по дисконту векселей швейцар гостиницы «Россия» Михаил Иванович Грачев. В начале лета 1874 года Дмитриев-Мамонов и Протопопов, проживавшие до того времени в содержимой Александром Николаевичем Смирновым гостинице «Россия» и недовольные своим в ней положением, переехали к Верещагину и Плеханову. При этом переезде Мейерович, состоящий при Протопопове и Мамонове, захватил с собою находившееся у Мамонова свидетельство, выданное из полиции в удостоверение личности, и подписи несовершеннолетнего почетного гражданина Константина Григорьевича Каулина, с которым Мамонов с декабря 1873 года по февраль 1874 года имел денеж-{243}ные дела, доставая вместе с ним, Каулиным, и под его векселя деньги на кутежи. После того, как отец Каулина, узнав об отношениях его к Мамонову, удалил сына своего из Москвы, вышеозначенное свидетельство полиции на имя молодого Каулина осталось у Мамонова. Среди кружка лиц, собиравшихся в квартире Верещагина и Плеханова, свидетельство это и вообще сведения о Каулине и его делах подали мысль воспользоваться именем и кредитом Каулина для составления и дисконтирования векселей от его имени. Первое осуществление этой мысли выразилось в том, что Плеханов вместе с Мейеровичем отправился к нотариусу Порецкому с тем, чтобы при помощи упомянутого свидетельства выдать себя за Константина Каулина и написать от имени его векселя. Вследствие неудачи, постигшей это предприятие, между поименованными лицами возникло намерение составить как векселя от имени Каулина, так и нотариальное их засвидетельствование. Последнее решено было сделать от имени нотариуса Маджугинского. Для подделки его печати Мейеровичем был приглашен резчик Штейнрейх, который, однако, потребовал от Плеханова и Верещагина полицейского свидетельства на вырезку печати, почему она и не была ему заказана. Затем через того же Мейеровича печать нотариуса Маджугинского была заказана Верещагиным неизвестному резчику-еврею, который оказался не обнаруженным и не разысканным. Массари по поручению своих товарищей купил подушку, мастику и синюю краску для приложения печати. Никитин же, по удостоверению Верещагина, доставил нужную для написания векселей вексельную бумагу.

Кроме того, так как при совершении подлога необходимо было иметь в виду образец явки на векселях и подписи нотариуса Маджугинского, а также размеры употребляемой им печати, то Массари отправился к Маджугинскому и написал у него вексель в 100 рублей от своего имени на имя Дружинина, засвидетельствованный нотариальным порядком. Вексель этот был доставлен в квартиру Верещагина и Плеханова, и с него последний копировал подпись нотариуса Маджугинского. Подпись же Каулина была скопирована с вышеупомянутого свидетельства полиции на его имя. В составлении и предположенном сбыте векселей Каулина принимали живое участие, кроме Плеханова и Верещагина, Протопопов, Мамонов, Мейерович, Массари, Никитин, Андреев и Грачев. Сначала Плеханов составил два нотариальных векселя от имени Каулина на имя купца тверской второй гильдии Семена Васильевича Летникова с его бланком. Печать к векселям этим прикладывали Массари и Верещагин. Попытки сбыть эти векселя последовательно делали Мамонов и Протопопов, Плеханов и Мейерович, Верещагин и Грачев, но ни одна из этих попыток не удалась. Так: 1) Мамонов и Протопопов старались продать означенные векселя через одного из служителей гостиницы «Россия»; 2) Плеханов, называвший себя кандидатом прав, вместе с Мейеровичем запродал один вексель в 4 тысячи рублей купеческому сыну Моисею Григорьевичу Горнштейну по 25 коп. за рубль, причем получил от Горнштейна вперед 13 рублей. Продажа эта расстроилась вследствие того, что Горнштейн высказал намерение о предложенном ему для покупки векселе справиться у нотариуса Маджугинского, после чего Плеханов вексель у него взял обратно. Того же Горнштейна Мейерович убеждал дать Каулину взаймы денег, для чего и принес ему представленное Горнштейном к следствию свидетельство о личности и подписи Каулина. 3) Грачев (швейцар гостиницы «Россия») обратился к купцу Николаю Пантелеевичу Папушу с предложением купить оба векселя на имя Летникова и привез к нему владельца векселей, в котором Папуш узнал Верещагина. Зная прежнюю его судимость, Папуш выразил сомнение в том, может ли он продавать векселя. Верещагин с Грачевым уехали, и продажа Папушу векселей не состоялась. 4) В начале Нижегородской ярмарки 1874 года в Нижнем Новгороде Протопопов при посредстве Мейеровича заложил два подложных векселя от имени Каулина на имя Летникова купеческому брату Хаиму Михелевичу Гуревичу за 60 рублей, но впоследствии, по получении денег за дисконт подложного векселя с бланком князя Голицына, Протопопов опять с Мейеровичем Каулинские векселя у Гуревича выкупил и уничтожил. После векселей на имя Летникова Плеханов в том же вышеописанном порядке и с согласия тех же вышепоименованных лиц составил подложный вексель от имени Константина Каулина на имя Дмитриева-Мамонова с бланком последнего в 4 тысячи рублей, писанный от 3 февраля 1874 года, с явкою у нотариуса Маджугинского. По удостоверению Плеханова, печать к этому векселю прикладывал Верещагин, но так как он был пьян, то печать вышла неясно. Мамонов во время составления векселя также был совершенно пьян, почему он и не мог сам поставить своего бланка, а таковой написал за него Пле-{244}ханов. Означенный вексель Плеханов передал для дисконта Андрееву, который увез его с собою на дачу в село Богородское. Между тем Никитин, не дождавшись дисконта векселя, стал настойчиво требовать на свою долю 50 рублей, для чего неоднократно являлся к Андрееву, угрожая в случае отказа обнаружить обстоятельства составления векселя. Тогда Андреев, испуганный этими угрозами, подложный вексель на имя Мамонова представил приставу Басманной части, который препроводил его к судебному следователю. Фальшивая печать нотариуса Маджугинского, служившая для составления векселей, была передана в номера Казаринова, в доме Зимина, Мещанской части, 4 квартала, проживавшим там знакомым Протопопова и других участников преступления Рибасу и Решимову, которые спрятали ее в номере, занимаемом отставным штабс-капитаном Гуком (ныне осужденным за кражи), где печать эта провалилась в печь и была найдена следователем по указанию Протопопова. Кроме векселей от имени Каулина, Плеханов уже во время содержания своего в Басманной части при помощи там же содержавшегося Верещагина и в его присутствии написал по поручению Протопопова подложные копии: а) с доверенности, будто бы выданной Протопоповым присяжному поверенному Минину на ведение дела о наследстве, оставшемся после тестя Протопопова Ивашкина и б) с условия об отдаче Протопоповым Коншину будто бы принадлежащего ему винокуренного завода в Тульском уезде, каковой завод в действительности принадлежит детям Протопопова. На копиях этих Плехановым было написано засвидетельствование их у нотариуса Маджугинского, печать которого (уже вторая) была вырезана Рибасом взамен провалившейся в печь. Означенные документы были нужны Протопопову для обмана при займе денег, который, однако, не состоялся, и самые документы, оставшиеся без всякого употребления, были уничтожены. Массари, не отвергая этих обстоятельств в том, в чем они до него касаются, и признавая, что ему было известно о составлении в квартире Верещагина и Плеханова подложных векселей от имени Каулина, вместе с тем не сознался в участии в этом преступлении, а также в сбыте векселей. Подушку, мастику и синюю краску он действительно покупал по просьбе товарищей. Вексель в 100 рублей от его имени на имя Дружинина был написан им вовсе не с целью доставить Плеханову образец явки печати и подписи нотариуса Маджугинского, а вследствие того, что он рассчитывал под этот вексель заказать себе в кредит платье у портного Тихонова. Затем он случайно оставил упомянутый вексель в квартире Верещагина и Плеханова. Обвиняемый Никитин, также не сознаваясь во взводимом на него преступлении, объяснил, что, бывая часто без всякой особой цели у Верещагина и Плеханова и вообще вращаясь в их кружке, он знал и о составлении подложных векселей от имени Каулина. Между прочим, он, Никитин, был очевидцем того, как Плеханов подделывал на векселе подписи Каулина, Мамонова и нотариуса Маджугинского, печать которого приложил к векселю. Векселя этого или денег под него он, Никитин, от Андреева не требовал, а просто просил у него взаймы.