 |
Заседание Московского окружного суда с участием присяжных заседателей, 8 февраля—5 марта 1877 г. 3 глава
|
|
|
|
Х
Живя в Москве, Долгоруков выдавал себя за весьма богатого человека, имеющего большие имения, а также за племянника московского генерал-губернатора. Из имеющихся в деле сведений видно, что приговором Московского окружного суда, состоявшимся 27 февраля 1870 года, князь Всеволод Алексеевич Долгоруков был признан присяжными заседателями виновным в мошенничестве, лишен всех особенных прав состояния и заключен в тюрьму на полтора месяца, и приговор этот был приведен в исполнение. Приписывая себе не принадлежащий ему титул, с помощью этих средств, а также при посредстве окружавших его лиц, а именно, Андреева, Крюгера и Кротонского, попеременно выдававших себя за главноуправляющих, Долгоруков заключал займы, выдавая векселя, по которым платить был не в состоянии, а также выманивал под видом покупки в кредит разное движимое имущество. При этом для уверения лиц, с которыми он вступал в такого рода сделки, в своей состоятельности он заказал и употреблял для переписки печатные бланки с означением на одних «Главная контора князя Всеволода Алексеевича Долгорукова», на других «Контора Всеволода Алексеевича Долгорукова», на третьих «Главный управляющий князя Всеволода Алексеевича Долгорукова». На этих бланках писали разные письма и записки как сам Долгоруков, так и вышепоименованные лица. На тех же бланках писались донесения Долгорукову от мнимой вотчинной его конторы. Бланки были заказаны и употребляемы им для целей, по его выражению, «спекулятивных»: нуждаясь в деньгах, он вынужден был прибегать разными способами к займам денег и вещей. В займах этих помогал ему между другими и Андреев, заведовавший его делами и потому называвший себя его управляющим. Никаких имений или какого-либо другого состояния Долгоруков не имел. Андреев, называясь главноуправляющим князя Долгорукова, особенно деятельно способствовал ему в его делах. При участии и помощи Андреева, как своего управляющего, Долгоруков летом 1867 года успел убедить в своем богатстве отставного поручика Николая Ардалионовича Попова, который и продал ему под векселя лошадей на 4 тысячи 500 рублей. Из числа этих лошадей пара была тотчас же продана Долгоруковым действительному статскому советнику Степанову, ныне умершему. Впоследствии же Попов узнал, что Долгоруков никакого состояния не имеет, племянником московского генерал-губернатора не состоит и скрывается от долгов, почему он векселя, выданные ему Долгоруковым, как ничего не стоящие, частью уничтожил, а два из них, у него сохранившихся, на сумму полторы тысячи рублей каждый представил к следствию. Около того же времени Долгоруков познакомился с дворянкой Анелею Мартыновною Яцевич (впоследствии женой титулярного советника Тоблера) и посредством тех же обманных средств и удостоверений убедил ее дать ему взаймы под векселя денег 3 тысячи рублей, после чего из дома Шиловского скрылся.
|
|
|
XI
В это же приблизительно время познакомился с Долгоруковым молодой человек, ревельский гражданин Н. Ф. Адамчевский, который часто ходил к нему в гости. Князь Долгоруков казался ему человеком весьма богатым: был окружен роскошною обстановкой и, между прочим, держал при себе в услужении карлика, одетого в красную ливрею. Долгоруков сказал Адамчевскому, что он женится на богатой купчихе, и просил его отправиться в магазин Белкина и от его, Долгорукова, имени просить о присылке указанных им меховых вещей. Возвращаясь от него домой в одно из своих посещений, по дороге Адамчевский зашел в магазин и отобрал некоторые вещи в кредит для Долгорукова: не торгуясь, выбрал две бархатные меховые шубки вместе с другими меховыми вещами, всего на 300 рублей, и просил прислать их тотчас же к князю Долгорукову. Принимая его за управляющего племянника Московского генерал-губернатора, князя Всеволода Долгорукова, живущего в доме Шиловского, на Страстном бульваре, и рассчитывая немедленно получить уплату за купленные у него вещи, Белкин послал с ним к Долгорукову приказчика своего Бутина. Последний нашел Долгорукова в большой и богатой квартире, нанимаемой им в доме Шиловского. Выйдя к Бутину, Долгоруков, не осмотрев вещей и не спрашивая даже об их стоимости, сказал, что он оставляет их у себя, а деньги пришлет через два дня, причем {218} подписал и счет, представленный ему Бутиным. Но через два дня, по справкам, наведенным Белкиным и Бутиным, оказалось, что Долгоруков из дома Шиловского скрылся, а генерал Воейков, к которому Белкин обратился с заявлением о случившемся, сказал ему, что Всеволод Долгоруков не племянник генерал-губернатора, а принадлежит к одной мошеннической компании с Неофитовым, Шпейером и другими лицами. Между тем Долгоруков, продолжая выдавать себя за богатого человека и племянника Московского генерал-губернатора, заложил меховые вещи, взятые им у Белкина. На следствии Долгоруков, не отрицая факта безденежного получения им из магазина Белкина меховых вещей через Адамчевского, показал, что получить эти вещи предложил ему комиссионер Адамчевский, которому он за это уделил одну из полученных шубок. Что говорил Адамчевский Белкину о нем, Долгорукове, ему неизвестно. Меховые же дамские вещи ему были нужны для подарка одной женщине.
|
|
|
На суде Адамчевский показал, что, исполняя такую просьбу Долгорукова, он, Адамчевский, управляющим его не назывался, в связях и богатстве его Белкина не уверял, шубки от Долгорукова не получал и о том, заплатил ли он за меховые вещи, не знает. Участвовать же в этом обмане он не имел никакой надобности, так как в то время имел наличных денег 12 тысяч рублей и теперь имеет несколько десятков тысяч, так что, если бы Белкин обратился к нему, то он без затруднения заплатил бы эти 300 рублей, чем сидеть теперь из-за них на скамье подсудимых. Он случайно привлечен к следствию в качестве обвиняемого судебным следователем, считавшим его, Адамчевского, таким же негодяем, как Шпейер и прочие.
|
|
|
XII
В сентябре 1870 года в С.-Петербурге случилось подобное же происшествие. В оружейный магазин Дриссена явился неизвестный ему человек и объяснил, что он управляющий князя Всеволода Алексеевича Долгорукова, имеющего свой дом на Английской набережной, а в Колокольном переулке, в доме № 7, контору. По словам неизвестного, князь Долгоруков скоро женится и желает украсить свой кабинет самым лучшим оружием, которое он прислал его выбрать у Дриссена. Отобрав у последнего разного оружия на 1 тысячу 250 рублей, неизвестный просил прислать его в контору князя Долгорукова. На другой день Дриссен вместе с приказчиком своим Стоком отобранное оружие отвезли по указанному им адресу в контору князя Долгорукова. Здесь их встретил неизвестный, назвавший себя управляющим, а затем вышел и сам Долгоруков. Возвратив Дриссену одно ружье, он оставил у себя остальное оружие, всего на 1 тысячу 50 рублей. При этом, представляя из себя, по выражению свидетеля Дриссена, большого барина, он перешел в другую комнату и там громко спросил у кого-то, прислали ли ему из деревни 4 тысячи рублей. Получив такой же громкий ответ, что деньги будут присланы через несколько дней, он объявил Дриссену, что оружие оставляет у себя, а деньги уплатит на днях. Дриссен, не подозревая обмана, на это согласился. По наведенным же им справкам оказалось, что на Английской набережной дома князя Всеволода Долгорукова вовсе нет, а в Колокольном переулке не только нет конторы Долгорукова, но и сам он не проживает и не был прописан в доме № 7, а только временно пребывал у проживавших в этом доме г-жи Капгер, барона Вакхе и отставного подпоручика Шах-Назарова. Не получая от скрывшегося Долгорукова денег за оружие, Дриссен заявил о случившемся в местном участке. Взятое же у него оружие оказалось впоследствии отнесенным в пустую квартиру знакомого Долгорукова Платонова, откуда оно было представлено в участок и за исключением двух револьверов, стоящих 220 рублей 50 коп., возвращено Дриссену. На эту сумму Долгоруков, разысканный полицией, выдал Дриссену вексель, по которому тот уплаты не получил. Вакхе, Шах-Назаров и Капгер остались при следствии не разысканными.
|
|
|
Долгоруков, не отвергая факта взятия им безденежно оружия у Дриссена, показал, что он сделал это по предложению неизвестного ему комиссионера с целью полученное в кредит оружие выгодно продать. В своем поступке по отношению к Дриссену он, Долгоруков, не видит ничего противозаконного; по его мнению, поступок этот есть простой заем, к которому прибегала и прибегает вся молодежь, как имущая, так и неимущая, в том числе и он, Долгоруков.
XIII
В 1871 году в квартире жены дворянина Андреева жил некто Топорков, степной помещик. Андреев был в то время в отлучке, и когда он неожиданно приехал, то Андреева просила Топоркова поместить ее мужа в его комнату и получила на то его согласие. Жизнь Топоркова в то время была очень бедна и, хотя он и писал {219} тогда статью в журнал «Развлечение», но не надеялся, что ее поместят, так как раньше им написанные две статьи были запрещены цензурным комитетом. В декабре Андреева отказала ему от квартиры. На дворе стояли большие морозы, а между тем он не имел платья. При таких-то обстоятельствах Андреев предлагал ему лучшие условия жизни, но только с тем, что он даст свое согласие на совершение деяния, в котором сам Андреев не находил ничего преступного. Топорков долго колебался, но, вспомнив, что семья его страдает по его же вине, так как после смерти отца он приехал в Москву, чтобы заплатить деньги за арендуемое имение, но вместо того закутил, деньги промотал, а имущество его было продано, и что мать-старуха, сестра и брат остались ни при чем, Топорков согласился.
В январе 1871 года в «Полицейских ведомостях» было напечатано объявление, что в квартире Андреевой нужен управляющий с залогом от 500 до 1000 рублей. По публикации в указанное место явился Вильям Ашворт. Андреев нанял Ашворта в управляющие к сыну коллежского регистратора Василию Топоркову. Андреев выдавал себя за лицо, под контролем которого мать Топоркова, очень богатая помещица, прислала своего сына в Москву покупать имение. Такое имение будто бы уже куплено у действительного статского советника Степанова в Велижском уезде Витебской губернии, и Ашворту предлагали взять это имение в свое заведование. Для убеждения Ашворта в состоятельности Топоркова Андреев и сам Топорков показывали ему запродажную запись на это имение. Топорков при этом лежал на диване, а Андреев стоял перед ним в почтительной позе и докладывал что-то о желаниях его маменьки.
|
|
|
Андреев носил в петлице какой-то значок, о котором говорил, что это орден Льва и Солнца. В сущности же это был значок распорядителя на тех балах, которые он устраивал в зале дворянского собрания. Кроме того, Верещагин, бывавший часто у Топоркова, уверял также Ашворта в состоятельности его и в подтверждение своих слов выдал Топоркову запродажную расписку на 11 десятин торфяного болота, по которой он с Топоркова будто бы получил более тысячи рублей. На основании этих уверений Ашворт заключил с Топорковым условие, по которому Ашворту назначалось в год жалованья 1 тысяча 416 рублей и взято с него залога 500 рублей. Ашворт поехал в Велиж на свой счет и, напрасно прождав там Топоркова, возвратился, но в прежней квартире никого из лиц, принимавших участие в заключении условия, не нашел. Топорков, проживая в доме Любимова, под руководством и при помощи Андреева и Верещагина выдавал себя за богатого человека, саратовского помещика, и другим лицам, в том числе и Кобылинскому, у которого он торговал лошадь. В действительности же у Топоркова, по собственному его объяснению, не только нет никакого состояния, но сам он по оставлении им должности письмоводителя-посредника по специальному размежеванию земель в Саратовской губернии проживал в Петербурге и Москве безо всяких определенных занятий и средств к существованию; мать же его живет в Аткарском уезде, в деревне, где нанимает избу у крестьянина. Вся же обстановка найма Ашворта в управляющие мнимым имением Топоркова в Велижском уезде была заранее устроена Топорковым, Андреевым и Верещагиным с целью выманить у Ашворта залог.
На суде Андреев объяснил, что Топорков ввел его самого в заблуждение относительно своего богатства; он служил ему комиссионером при найме управляющего; самому Ашворту он говорил, чтобы тот без него не ездил в имение, но Ашворт его не послушался.
XIV
Затем следуют эпизоды, участниками в которых являются Массари и Эрганьянц.
У Массари была старуха мать, любящая своего единственного сына до безумия, имевшая поместье в Нижегородской губернии. Хотя она была богатая помещица, но ни во что сама не входила; доверялась она своему сыну и выдала ему полную доверенность на ведение всех дел с правом кредитоваться.
В силу этой доверенности Массари, сам лично не имея никакого имущества, выдал от имени матери своей разным лицам долговых обязательств на значительную сумму, доходящую до нескольких сот тысяч рублей, и тем вовлек ее в неоплатные долги, вследствие которых она в 1870 г. по требованию кредиторов, содержалась в Москве в долговом отделении, а в 1871 году объявлена несостоятельною должницей. Совершенному расстройству дел госпожи Массари в особенности способствовало знакомство и дела сына ее Дмитрия Николаевича с занимавшимся в Москве комиссионерством старокрымским купцом Иваном Христофоровичем Эрганьянцем. Эрганьянц, армянин, рисуется одним из свидетелей такими словами: «Он и спичками торгует, и халвой, и деньги в рост дает — все, что хотите...» {220}
Познакомившись с г-жой Массари и ее сыном по поводу устроенной им еще в 1859 году выгодной покупки имения в Спасском уезде Рязанской губернии, Эрганьянц вместе с Дмитрием Массари уверил г-жу Массари в том, что устроит ей покупку имения г-жи Левашевой в Лебедянском уезде, каковая покупка принесет ей и ее сыну огромные выгоды. По рассказу Эрганьянца, подтвержденному и Дмитрием Массари, вдова генерала Левашова, умершая в 1860 году, сделала его, Эрганьянца, своим душеприказчиком и по духовному завещанию обязала его продать ее имения в Лебедянском уезде за 120 тысяч рублей с тем, чтобы деньги эти были переданы незаконному сыну ее купцу Михайлову. Излишек же суммы, вырученной от продажи имения, она предоставила Эрганьянцу. Он, описывая наружность Левашевой, говорил, что она очень хороша собой и что он находится с нею в очень близких отношениях. Когда Кошкаров (один из обманутых им лиц) пришел к Эрганьянцу, у него висел на стене поясной портрет какой-то женщины; Эрганьянц тогда говорил, что это княжна и что он женат на ее воспитаннице. Когда Кошкаров спрашивал об имении Левашевой, которое интересовало его, потому что он выдал Массари деньги для ведения процесса по этому имению, то Эрганьянц ему вместо ответа давал читать какие-то книжки и говорил, что следует все это дело держать в тайне, потому что его противники очень сильные люди, могущие воспользоваться своим влиянием для направления хода процесса. Рассказав г-же Массари и ее сыну, что имение г-жи Левашевой в действительности стоит около 800 тысяч рублей и что одного лесу можно тотчас же продать с лишком на 100 тысяч рублей, Эрганьянц обещал продать им это имение с тем, чтобы полученные от имения выгоды были разделены с ним. Вместе с тем он сообщил, что наследники г-жи Левашевой предъявили против духовного завещания спор, что для утверждения этого завещания он, Эрганьянц, ведет с ними весьма сложный процесс, на который нужно много денег.
Сообщая г-же Массари и ее сыну подробные сведения о ходе процесса в разных судебных инстанциях, Эрганьянц показывал Дмитрию Массари даже черновое духовное завещание Левашевой, а в 1869 г., сказав, между прочим, что имение состоит не в Лебедянском, а в Усманском уезде, стал говорить, что процесс уже близок к окончанию и должен быть им непременно выигран, а имение будет, согласно его обещанию, продано г-же Массари. В подтверждение своих уверений Эрганьянц указывал даже на лесоторговца Шестакова, который будто бы согласен купить в том имении лес. Поддерживая и подтверждая приведенный рассказ в течение около 10 лет (1860 до 1870) и сообщая в многочисленных письмах к Дмитрию Массари сведения как об имении и всех выгодах его покупки, так и о положении процесса по этому имению и о своей уверенности в успешном исходе дела, Эрганьянц, поддерживаемый Дмитрием Массари, успел совершенно овладеть доверием г-жи Массари. Рассчитывая покупкой имения Левашевой устроить все свои дела и поправить состояние, а деньги на эту покупку частью получить от брата своего Панова а частью от обещанной Эрганьянцем запродажи леса в имении, Варвара Николаевна Массари по убеждениям и просьбам Эрганьянца и своего сына в разное время передала первому через последнего до 20 тысячи рублей на ведение дела и расходы по утверждению духовного завещания Левашевой. Передачу денег Эрганьянцу она прекратила только тогда, когда у нее уже ничего не осталось. Кроме того, в конкурсном управлении по делам г-жи Массари имеются два подписанные ею векселя на имя Эрганьянца на 10 тысяч рублей каждый. Всеми переговорами и сношениями с Эрганьянцем, а также передачей ему денег распоряжался сын г-жи Массари Дмитрий Массари. Впоследствии же обнаружилось, что никакого имения у умершей в 1860 году вдовы генерала Левашевой ни в Лебедянском, ни в Усманском, ни в смежных уездах, ни вообще где бы то ни было не существовало и не существует. Все уверения Эрганьянца об этом имении, о духовном завещании Левашевой и процессе по его утверждению и т. д. оказались ложными и созданными для получения от г-жи Массари ее имения и денег к совершенному ее разорению. Общий характер, содержание вышеозначенных писем Эрганьянца и Массари, некоторые отдельные встречающиеся в них указания дают полное основание предполагать, что Массари, если не в начале его знакомства и сношений с Эрганьянцем, то по крайней мере в конце их, то есть в период времени с 1867 по 1870 г., была известна должность уверений Эрганьянца об имении Левашевой по поводу будто бы предстоявшей продажи его г-же Массари. Тем не менее уверениями этими, а также другими обманными средствами Дмитрий Массари воспользовался, частью вместе с Эрганьянцем, а частью один, для вовлечения в убыточные по имуществу сделки Кошкарова, Бабиной, Антонова, Граве, Жуазе-{221}ля, Нимфодоры Губерт и баронессы Веры Губерт при нижеследующих обстоятельствах: 1) в 1869 году коллежский регистратор Михаил Александрович Кошкаров, убежденный уверениями Массари в скорой покупке им огромного черноземного имения г-жи Левашевой и в особенности доверенностью на управление этим имением, которую Массари уже выдал нанятому им в управляющие и посланному в Тамбов купеческому брату Корчагину, передал Массари взамен его векселя вексель князя Голицына в 1 тысячу рублей, который Массари тотчас же дисконтировал. Кроме того, Кошкаров по просьбе Массари в уплату долга Массари Нечаеву выдал последнему своих векселей на 4 тысячи 500 рублей, причем Массари обязался обеспечить ему эту выдачу, чего, однако же, не исполнил. Никакого удовлетворения от Массари по вышеозначенным с ним сделкам Кошкаров не получил.
2) В том же 1869 году в Москве Массари от имени своей матери нанял купеческого сына Гаврилу Федоровича Корчагина в управляющие имением, будто бы принадлежащим его матери в Лебедянском уезде при с. Богородицком (то есть тем самым имением, которое, по словам Эрганьянца, принадлежало г-же Левашевой). В условии, заключенном с Корчагиным, ему назначалось в год 2 тысячи рублей жалованья и были подробно обозначены его права и обязанности по управлению имением. На это управление Массари, кроме того, выдал Корчагину доверенность. Как в условии, так и в доверенности имение при с. Богородицком Лебедянского уезда названо было уже состоящим за госпожою Массари. Наняв Корчагина, Массари приказал ему ехать в Тамбов искать покупателя на хлеб и лес при имении, а для принятия последнего дожидаться в Тамбове его, Массари, приезда. Вместе с тем он поручил ему на основании выданной ему доверенности сделать у кого-либо заем. Такой заем на сумму 3 тысячи рублей был заключен Корчагиным в Тамбове у вдовы поручика Феодоры Дмитриевны Бабиной, отчасти при посредстве приехавшего в Тамбов Кошкарова, причем Бабина и поверенный ее Федоров на основании доверенности, показанной Корчагиным, и рассказов его и Кошкарова убедились в состоятельности Массари. Занимая деньги у Бабиной, Корчагин говорил, что они нужны ему для поездки в имение и расходов в нем. Из занятых денег Корчагин прислал Массари тысячу рублей, а остальные оставил у себя в уплату жалованья и за сделанные им в поездке расходы. Когда же обнаружилось, что никакого имения, принадлежавшего Массари, в Лебедянском уезде не оказалось, Корчагин должен был уехать из Тамбова. Бабина же уплаты занятых у нее денег не получила.
3) У коллежского асессора Ювеналия Евтихиевича Антонова Массари с 1869 года в разное время перебрал до 5 тысяч рублей под векселя для ведения дела по духовному завещанию Левашевой, причем убеждал Антонова в огромных выгодах, которые должно ему принести это дело. В 1870 году Массари попросил у Антонова для того же дела еще 600 рублей и для удостоверения в справедливости своих рассказов познакомил его с Эрганьянцем, который, сообщая Антонову все подробности о процессе, сказал ему, что духовное завещание Левашевой, уже утвержденное Новгородскою гражданскою палатой, должно быть в самом скором времени получено им из Новгородского окружного суда. При этом Эрганьянц говорил, что об этом деле нужно молчать, так как у него, Эрганьянца, очень сильные противники, которые легко могут повредить успешному исходу процесса. Убежденный доводами Эрганьянца, Антонов передал ему по просьбе Массари около 600 рублей, будто бы необходимых для окончания дела. Денег, выданных Массари и Эрганьянцу, Антонов обратно не получил и впоследствии лично убедился в несуществовании имения Левашевой, о котором ему рассказывали. Когда он спросил Эрганьянца, почему он не посвящает Массари в подробности этого дела, Эрганьянц сказал: «Массари дурак! Ему скажешь, а он сейчас и разболтает». Деньги, выданные Массари, свидетель отнес к числу тех, которыми ему пришлось поплатиться в Москве за излишнюю доверчивость.
4) Встретившись в 1867 году в Нижнем Новгороде со знакомым своим, дворянином Владимиром Степановичем Граве, Массари рассказал ему все вышеприведенные подробности об имении г-жи Левашевой в Лебедянском уезде, которое должно достаться ему, Массари, через Эрганьянца. С последним он познакомил Граве, которому Эрганьянц в Москве также неоднократно повторял рассказ об имении г-жи Левашевой. Переговоры между Массари и Эрганьянцем о деле по этому имению постоянно происходили в присутствии Граве. Эрганьянц говорил, между прочим, что духовное завещание г-жи Левашевой находится в С.-Петербургской гражданской палате и уже ею утверждено. Своими уверениями и рассказами, а также обещанием доставить Граве выгодное место уп-{222}равляющего имением г-жи Левашевой Массари и Эрганьянц выманили у него, Граве, 1 тысячу 700 рублей под простую расписку. Деньги эти составляли все состояние Граве, и он обратно их не получил, а впоследствии узнал о ложности всех уверений и рассказов Массари и Эрганьянца. По мнению Граве, или Массари был обманут Эрганьянцем, или же они оба вместе обманывали его, Граве.
5) 20 августа 1867 года по запродажной записи, совершенной в Балахнинском уездном суде, Дмитрий Массари запродал имение своей матери, с. Шапкино, поручику Василию Петровичу Шереметову за 45 тысяч рублей, из которых в задаток получил 8 тысяч 480 рублей, но в срок купчей не выдал. В запродажной же записи упомянуто лишь о состоящем на имении долге приказу общественного призрения, и вовсе не означено о других состоящих на нем долгах и наложенном еще в 1862 году секвестре.
6) В следующем, 1868 году Массари, занимая деньги у коллежского асессора Маврикия Андреевича Жуазеля для ведения того же дела о духовном завещании Левашевой, выдал ему запродажную запись на то же имение, запродав его уже за 6 или 7 тысяч рублей и получив в задаток 2 тысячи рублей, причем скрыл от Жуазеля, что имение состоит под секвестром и обременено другими долгами, а уверял, что у него есть только его личные долги. Задатка Жуазель обратно от Массари не получил.
7) В 1868 году жена полковника Нимфодора Федоровна Губерт, желая поместить возможно выгоднее свой небольшой капитал, всего до 5 тысяч рублей, через комиссионера Жардецкого познакомилась с Массари, который рекомендовался ей как богатый человек, имеющий в самом скором времени получить по процессу огромное имение Левашевой в Лебедянском уезде. Рассказы его об этом имении подтвердил и Эрганьянц, которого Массари представил госпоже Губерт. Уверяя ее вместе с Эрганьянцем в скором получении им имении Левашевой, Массари убедил ее дать ему взаймы для расходов по делу об этом имении все ее деньги, из которых 2 тысячи рублей он обеспечил запродажною записью на Горбатовское имение своей матери, вышеупомянутое с. Шапкино. Скрыв от госпожи Губерт, что имение это находится под секвестром и обременено превышающими стоимость его долгами, а, напротив, уверив ее, что на имении состоит только один казенный долг в 9 тысяч рублей и означив в самой запродажной записи, что имение его прежде никому не продано, не заложено и никоим образом не отчуждено, Массари означенное имение запродал госпоже Губерт за 2 тысячи 500 рублей, в задаток получил от нее 2 тысячи рублей, а на остальные деньги до 5 тысяч рублей выдал ей сохранные расписки. Поверив обманным уверениям Массари и Эрганьянца и выданной ей первым обманным образом изложенной запродажной записи, г-жа Губерт лишилась всего своего состояния. Узнав, что у Массари много долгов, а по делам матери его учрежден конкурс, госпожа Губерт, желая выручить хотя часть денег, выданных ею Массари, по совету Антонова купила у Эрганьянца вексель г-жи Массари в 10 тысяч рублей и заплатила за него последние 400 рублей, полученные от залога вещей. По векселю этому г-жа Губерт ничего не получила.
8) В 1869 году по рекомендации Нимфодоры Федоровны Губерт, верившей еще в то время в состоятельность и уверения Массари, родственница ее баронесса Вера Андреевна Губерт выдала ему 2 тысячи рублей в виде задатка за имение его матери в Кологривском уезде, запроданное им баронессе Губерт по запродажной записи за 2 тысячи 600 рублей. При заключении этой сделки Массари уверял баронессу Губерт в скором получении им через Эрганьянца имения г-жи Левашевой, а также в том, что деньги нужны ему для окончания процесса по этому имению. Денег, данных Массари, баронесса Губерт обратно не получила.
Обвиняемый Дмитрий Николаевич Массари, признавая все вышеизложенные обстоятельства и выставляя себя самого жертвой Эрганьянца, показал, что он был введен им в обман, в течение около 10 лет верил его уверениям и обещаниям относительно имения г-жи Левашевой и в ожидании покупки его за бесценок заключал займы для покрытия постоянных расходов, которых, по словам Эрганьянца, требовало ведение процесса о духовном завещании Левашевой. Всего он, Массари, передал Эрганьянцу до 14 тысяч рублей. Во все это время он точных сведений о местонахождении, условиях и составе имения г-жи Левашевой не имел, справок о нем не собирал, а доверял Эрганьянцу на слово, планов и документов на имение не требовал, у Эрганьянца их не видал и вообще в действительности его уверений не удостоверялся. Эрганьянц при следствии от всех вышеозначенных поступков отказался и показал, что имения Левашевой он и не знает. Если же обещания, уверения и сведения об означенном имении и заключаются в имеющихся при деле собственноручных письмах его к Массари, то {223} все это были, по его выражению, одни глупости, о которых он писал Массари без всякой цели, со слов комиссионера Андрея Андреевича Андреева, 8 лет тому назад жившего в Москве и теперь уже умершего. Обманывал он, Эрганьянц, Массари без намерения и совершенно бескорыстно.
XV
Пегов, молодой человек, родился в Москве и получил свое первоначальное воспитание в родительском купеческом доме. Сначала учил его студент, потом он поступил в гимназию, под личный надзор директора гимназии. Отец Пегова — известный коммерсант в Москве, крупный капиталист, фирма которого пользовалась большим доверием торгового люда, потому что Пегов торговал всегда на чистые деньги, а векселей его в обращении никогда не было; поэтому отца Пегова обыкновенно старались залучить к себе все существовавшие банки. Воспитателя Пегова, директора гимназии Робера, перевели из Москвы в Тверь. Туда же перевели и молодого Пегова. Пока Пегов был мальчиком, Робер отзывался о нем как о мальчике с хорошими задатками, но легко подчинявшемся влиянию его окружавших. Однажды Пегов съездил из Твери в Москву на свадьбу родственника, пробыл там некоторое время и вернулся к Роберу совершенно иным человеком. Он привез с собой 300 рублей денег, казался молодым человеком, считал себя вправе ухаживать за барышнями. Дошли слухи, что Пегов попал в купеческую компанию, кутил в Москве, ездил по публичным домам. Порядок учения нарушился. Пегов перебрался на жительство в родительский дом; мало-помалу, предаваясь пьянству, он стал исчезать из дому, пропадать по нескольку дней. Судьба столкнула Пегова с «червонными валетами», и молодой мальчик предался полному разгулу. Пьяный приезжал он домой по ночам, бушевал, буянил, ломал в доме все, что попадалось ему под руку, явился однажды в военной форме, обнажил саблю, разогнал ею всех домашних. Он кутил в обществе Калустова, бывшего тогда военным, и с другими. Родительское терпение лопнуло, родитель посадил сына в исправительное заведение, распустив слух, что его отправили за границу. В этом «заграничном месте» он побыл неделю и вернулся в родительский дом; его посадили учиться с братом, он убежал снова и пропадал долгое время, пока не явился половой из трактира «Эрмитаж» со счетом к родителю закутившего сына. Водворили снова Пегова в родительский дом, поместили на квартиру свидетеля Кандинова, поверенного по делам отца Пегова. Пегов снова исчез, где он пропадал — неизвестно. Доходили слухи, что он появлялся в колясках на различных гуляньях, окруженный товарищами — «червонными валетами». Кандинов попробовал было отдать его на исправление в магазин, приучить к делу; Пегов жил в магазине приказчиком до тех пор, пока не обнаружилась кража сумки с деньгами. Отец Пегова вышел из терпения и выгнал молодого Пегова из дома, оставив его на произвол судьбы. Молодой Пегов женился на бедной девушке. Отец, однако, не остался покойным после удаления сына. К отцу и его поверенному начали являться личности вроде подсудимого Жардецкого с векселями Пегова, и притом подложными. Жардецкий ростовщик, стращал Пегова то уголовным судом, то притворялся обобранным сыном Пегова и нищим. Скитающегося по Москве без крова и пищи молодого Пегова гостеприимно приютили муж и жена Жардецкие. Хотя г-жа Жардецкая и говорит, что они «сжалились над несчастным», но их дом был местом фабрикации векселей молодого Пегова по несуществующим доверенностям отца и брата. Жардецкий брал векселя и в нищенской одежде подкарауливал семью Пеговых при выходе из церкви. Сам Жардецкий говорит, что он не брал заведомо фальшивых векселей от Пегова, что он отставной военный, бывший городничий, что имел капитал в 30 тысяч рублей, взяв жену со средствами. Это он говорил тогда, когда его один из свидетелей уличал в нищенстве, и называл себя бедняком, когда речь шла о выдаче фальшивых векселей. Молодой Пегов, надеясь на то, что «отец и богатая бабушка не погубят», выдавал фальшивые векселя направо и налево.
|
|
|
