 |
Заседание Московского окружного суда с участием присяжных заседателей, 8 февраля—5 марта 1877 г. 4 глава
|
|
|
|
Спускаясь все ниже и ниже, Пегов дошел до того, что украл фрак у знакомого своего, Лутовинова, и часы у лакея последнего. Пегов, наконец, дошел до грабежа часов у повара своего отца ночью на Тверском бульваре.
Узнав, что он стал выдавать векселя частью от своего имени, а частью подложные, подписанные им от имени других лиц, а также по доверенности отца своего, которой у него никогда не было, отец Пегова Владимир Васильевич, считая сына своего неисправимым, положительно отказался платить по каким бы то ни было его векселям и скупать их для ограждения его от уголовного преследования. Означенные подлоги, признанные самим Пеговым, сознавшимся во всех преступлениях, взводимых на него, совершены им при нижеследующих об-{224}стоятельствах, на основании которых обвинение в соучастии с ним падает на губернского секретаря Массари, отставного штаб-ротмистра Жардецкого, рязанского купца Фирсова, дворян Поливанова и Лутовинова и провизора Рубана:
1) Титулярному советнику Василию Филипповичу Стоинскому Пегов выдал вексель в 1 тысячу рублей, писанный от 15 марта 1871 года и подписанный им по доверенности отца. О существовании этой доверенности Пегов уверял Стоинского при выдаче векселя, но самой доверенности не показывал. Вексель на имя Стоинского был передан им по бланковой надписи томскому мещанину Егору Васильеву, который представил его ко взысканию в Московскую управу благочиния; в ней Владимир Васильевич Пегов признал этот вексель подложным.
2) В августе 1871 года к московскому купцу Давиду Стольбергу явились Пегов и Массари с просьбой дать им денег под векселя от имени первого по доверенности его отца, писанной на имя Массари. Зная отца Пегова за лицо весьма состоятельное и доверяясь, кроме того, Массари, Стольберг принял от него и от Пегова 3 векселя, писанные от 20 июня 1871 года, два по 2 тысячи рублей каждый, а один в 6 тысяч рублей. На одном из векселей в 2 тысячи рублей Массари написал свой безоборотный бланк, а на двух других ответственный; впоследствии же, при выкупе этих векселей Калининым, действовавшим с целью открытия преступлений Пегова, Массари и на упомянутых двух векселях выставил безоборотные бланки. За все означенные векселя Стольберг выдал Пегову и Массари 4 цибика чаю и деньгами, всего на сумму 1 тысяча 250 рублей. После этого Пегов заложил Стольбергу за 1 тысячу 700 рублей еще три своих вексельных бланка, написанные, по стоимости бумаги, на сумму 12 тысяч рублей. При получении Стольбергом векселей он не нашел нужным спросить у Пегова, есть ли у него доверенность от отца, так как на векселях были бланки Массари. Сознаваясь в выдаче Массари векселей, подписанных по доверенности отца, которой у него вовсе не было, обвиняемый Пегов показал, что летом 1871 года он, чрезвычайно нуждаясь в деньгах, через Поливанова познакомился с Жардецким, у которого и поселился. Жардецкий за содержание Пегова никакой платы с него не взял, а, напротив, обещал достать ему денег и с этою целью взял с него на несколько тысяч рублей вексельных бланков. Через Жардецкого Пегов все с той же целью достать денег познакомился с Массари, а через последнего и с братьями Давидовскими. В квартире Жардецкого под диктовку Массари Пегов написал векселя по доверенности, причем и Массари, и Жардецкий хорошо знали как дурные отношения Пегова к отцу, так и то, что доверенности от последнего у него вовсе не было. На другой день, уже в квартире Массари, в доме Любимова, Пегов написал на имя Массари еще другие векселя, подписав их опять по доверенности отца. Всего же он выдал Массари таких векселей на сумму 14 тысяч рублей. По условию с Массари и Жардецким он должен был получить под означенные векселя 500 рублей, из которых 250 рублей отдать Массари, а 50 рублей Жардецкому за комиссию. Выдавая векселя Массари, Пегов спросил его, не будет ли ему, Пегову, худо за то, что он подписался по доверенности отца, но Массари его успокоил, сказав, что было бы худо и векселя были бы подложны только в том случае, если б он подписался от имени отца. Затем Массари рекомендовал Пегову Стольберга и устроил залог у последнего 3 из выданных ему Пеговым векселей. За векселя эти Пегов получил от Стольберга 2 золотых, а Массари 4 золотых и 2 цибика чаю. Кроме того, Пегов должен был заплатить Жардецкому 15 рублей за знакомство с Массари.
|
|
|
|
|
|
После сделки со Стольбергом Пегов поселился у Массари в доме Любимова и жил у него около месяца, а потом опять переехал к Жардецкому. Обвиняемый Дмитрий Николаевич Массари, не отрицая большей части из вышеприведенных обстоятельств, показал, что, получая от Пегова векселя, подписанные им по доверенности отца, выставляя на них свои бланки и передавая эти векселя Стольбергу, он не знал о том, что у Пегова не было доверенности от отца, напротив того, Жардецкий уверял его в противном, утверждая при этом, что он хорошо знает отца Пегова. Обвиняемый Святослав Иванович Жардецкий показал, что в 1870 г. Поливанов и Пегов обратились к нему с просьбой достать для них денег. Отправившись для справки о состоянии Пегова к его отцу, Жардецкий узнал от него, что он, Владимир Васильевич Пегов, от сына своего совсем отказался, долгов его не платит, и что тот ничего не имеет. В конце августа или начале сентября 1871 года Пегов стал снова бывать у Жардецкого и у него познакомился с Массари. Последний, несмотря на то, что Жардецкий рассказывал ему об отношениях Пегова к отцу, предложил Пегову достать ему денег, если он выдаст ему векселя, подписанные по доверенности отца. {225} Такие векселя были действительно написаны Пеговым начерно под диктовку Массари, без всякого участия его, Жардецкого, хотя у него в квартире и в его присутствии. Впоследствии Массари говорил Жардецкому, что он взял с Пегова векселя, подписанные им по доверенности отца. От Пегова Жардецкий получил подписанные им не по доверенности один вексель в 900 рублей и два вексельных бланка на 2 тысячи рублей. Жардецкий действительно справлялся у отца Пегова о состоятельности сына его Василия и получил от него вышеозначенный ответ, а к Массари он обращался с просьбой заплатить ему 300 рублей, будто бы выданных им по векселю Пегова в 2 тысячи рублей, и получил отказ. Жена обвиняемого Жардецкого Пелагея Устиновна Жардецкая показала, что когда в ее присутствии Массари обещал Пегову достать денег и потребовал, чтобы тот написал ему векселя по доверенности отца, то Жардецкий заметил, что у Пегова нет доверенности и отец за него не платит. На это Пегов отвечал, что он ничего не боится, и ушел вместе с Массари.
|
|
|
3) Вскоре Пегов купил у Александра Ивановича Фирсова лошадей и на 16 тысяч рублей выдал ему вексельных бланков от своего имени. Затем, нуждаясь в деньгах, он попросил у Фирсова 5 рублей, на это тот сказал ему, что даст и 10 рублей, если только он, Пегов, напишет ему вексель в 375 рублей от имени брата своего Александра на имя указанного Фирсовым и совершенно неизвестного Пегову купца Першина. Исполняя требование Фирсова, Пегов написал такой вексель в квартире Жардецкого и в его присутствии. Под этот вексель он получил от Фирсова только 10 рублей, и Фирсов впоследствии требовал от него уплаты всех 375 рублей, угрожая в противном случае уголовным преследованием.
4) В августе 1871 года за долг, сделанный в трактире Бронникова «Ярославль», Пегов выдал вексель в 600 рублей от имени Мамонтова на свое имя, со своим бланком; вексель этот при требовании от Мамонтова платежа по нему оказался подложным. По объяснению Бронникова, означенный вексель был отдан им для справок неизвестному ему адвокату, у которого он и остался, почему и к следствию представлен быть не мог. Стольберга и Бронникова Пегов оговорил в принятии от него заведомо подложных векселей, но оговор этот по следствию не подтвердился.
5) Бывая часто у дворянина Николая Дмитриевича Лутовинова и задолжав служителю его Даниилу Лебедеву за взятые у него фрак Лутовинова и часы, Пегов выдал Лебедеву вексель в 100 рублей от 16 июля 1871 года, подписанный им по доверенности отца. Для взыскания по этому векселю Лебедев передал его цеховому Ивану Ильичу Гопфенгаузену, причем от Лутовинова узнал, что Пегов доверенности от отца не имеет.
|
|
|
6) Александр Михайлович Поливанов, познакомившись с Пеговым весной 1871 года, вместе с ним решился достать денег под бланк Пегова. С этой целью бланк, написанный Пеговым на вексельной бумаге в 4 тысячи рублей, он, Поливанов, отнес к Дьякову, имя, отчество и звание которого ему не известно. Дьяков сказал, что он купит означенный бланк, если Пегов припишет на нем «по доверенности отца». Поливанов передал об этом Пегову, который согласился на эту приписку под бланком Пегова; в таком виде они получили от Дьякова 400 рублей. Впоследствии бланк этот был Дьяковым возвращен Пегову и последним уничтожен. В том же 1871 году Александр Михайлович Поливанов, ободрив Пегова, бывшего в крайности, обещал достать ему денег; с этой целью он взял от Пегова его вексельный бланк на бумаге в 4 тысячи рублей и куда-то ушел, но затем через несколько часов вернулся и просил Пегова еще что-то приписать на бланке, что тот и исполнил. На бланке этом он, Поливанов, вписал текст векселя в 4 тысячи рублей задним числом от 10 ноября 1870 года, в каковое время Пегов, по его предположению, имел от отца доверенность. Но в действительности с 17 октября 1869 года по январь 1870 года Пегов находился под строгим надзором и векселя Поливанову выдать не мог. Составленный таким образом вексель он, Поливанов, передавал Лутовинову для продажи, затем получил его обратно и, наконец, при Лутовинове заложил его Рубану за 25 рублей. Из показаний обвиняемого Пегова и свидетеля Данилы Лебедева, между прочим, видно, что в квартире Лутовинова, посещаемого Пеговым и Поливановым, происходила постоянная карточная игра и было нечто вроде игорного дома. Возвратившись вторично, Поливанов дал Пегову 110—120 рублей, сказав, что больше не дают. Получив деньги, Пегов купил себе платье и хлыст, нанял лихача и разъезжал по Москве, желая показаться перед знакомыми.
Вообще, Пегов, оставаясь без денег, раскаивался в своих преступлениях и боялся ответственности; при деньгах же он ни о чем не заботился и при напоминаниях об ответственности говорил, что никогда не ответит. В июле {226} 1872 года к тестю Пегова цеховому Никите Борисову явился дворянин Лутовинов и объяснил, что у него есть вексель Пегова, подписанный им по доверенности отца, и что он по этому векселю желал бы получить уплату. При этом Лутовинов сказал Борисову, что ему известно о неимении Пеговым доверенности от отца, но он, Лутовинов, знал, как сделать, и вексель написал не на его имя. О заявлении Лутовинова Борисов передал Пегову, который при посредстве Калинина, кандидата прав Кандинова и надзирателя Славышенского сторговал у Лутовинова означенный вексель за 400 рублей, делая вид, что покупает его через поверенного своего отца для того, чтобы избежать преследования. В объяснениях своих как с Калининым, так и с Кандиновым Лутовинов обнаружил знание того, что у Пегова нет доверенности от отца, и намерение воспользоваться этим обстоятельством для продажи векселя. Вексель этот, проданный Лутовиновым Кандинову и в момент продажи арестованный надзирателем Славышенским, оказался писанным от 10 ноября 1870 года в 4 тысячи рублей и выдан Пеговым по доверенности отца на имя Александра Михайловича Поливанова с безоборотным бланком последнего, а также с безоборотным бланком провизора Германа Егоровича Рубана. Упомянутый вексель был заложен у Рубана Лутовиновым и Поливановым, причем Рубан от поверенного своего Соловьева узнал о неимении Пеговым доверенности от отца, и несмотря на это вексель тот протестовал у нотариуса. Затем Рубан через Соловьева вексель передал Лутовинову вследствие заявления последнего о том, что Пегов хочет выкупить свои векселя.
|
|
|
На суде Пегов объяснил, что так как Лутовинов (скрывшийся обвиняемый) не хотел дать ему денег, пока он не подпишется за отца, то он и должен был подписаться за отца; Поливанов при подписании векселя не присутствовал. Поливанов показал, что Пегову не давали денег под его подпись, и потому он подписывал от имени отца. Пегов просил достать сколько-нибудь денег, и с этой целью Поливанов заложил означенный вексель Рубану. Относительно векселей на имя Массари жена Жардецкого показала, что Пегов, уйдя из родительского дома, не имел куска хлеба, и она с мужем приняли его из жалости. Массари уговаривал Пегова выдать векселя от имени отца, муж же свидетельницы останавливал его, указывая на важные последствия подлога. Но Пегов твердил, что «отец его не погубит». Массари заявил, что он не мог предположить, чтобы у Пегова не было доверенности отца; если б он не был уверен в существовании доверенности, то не поставил бы на векселях свои бланки. Пегов, наоборот, утверждал, что Массари хорошо было известно о несуществовании доверенности. Жардецкий не присутствовал при выдаче векселей, так как его посылали за вексельным уставом. Жардецкий подтвердил показание Пегова. По осмотру векселя Пегова на имя Поливанова от 10 ноября 1870 года эксперты, учителя чистописания Попов и Розанов, пришли к заключению: 1) что текст векселя и бланк Поливанова писаны одной рукой; 2) что текст вписан после подписи Пегова; 3) что подпись эта, судя по цвету чернил, писана ранее продолжения ее «по доверенности отца».
XVI
Однажды осенью 1871 г. Николай Михайлович Постников, бывший присяжный стряпчий Московского коммерческого суда и частный поверенный, умерший во время следствия в больнице Московского губернского тюремного замка, вместе с Пеговым находился в погребке близ Страстного бульвара, где они встретили несколько человек поваров, в том числе старика Якова Васильева, бывшего повара отца Пегова. С последним они вместе вышли из погреба и на Страстном бульваре сели на скамейку. Повар был пьян и говорил бессвязно. Сидевший рядом с ним Постников зажал ему рот рукой, а Пегов распахнул ему пальто и, вытащив у него часы, с ними скрылся; Постников остался еще некоторое время с поваром, которого отговаривал тотчас же идти в квартал заявлять о случившемся. Впоследствии он, Постников, узнал от Пегова, что тот ограбленные им часы продал закладчику Ашеру. Через несколько дней Пегов и Постников позвали Якова Васильева вместе со свидетелем и другими их товарищами-поварами в дом Любимова, в пустой номер, и здесь Пегов выдал Васильеву расписку, по которой обязался уплатить ему 500 рублей.
Через несколько времени к Ашеру обратился Постников с просьбой о возвращении ему часов, проданных Пеговым, но просьба эта исполнена быть не могла, так как часы были уже в сломке. За месяц перед допросом Пегов просил его не показывать о продаже им, Пеговым, часов.
XVII
Утром 4 октября 1872 года потомственный почетный гражданин Засыпкин по дороге в Московский купеческий банк зашел вместе с {227} сестрой своей Капитолиной Ивановной Засыпкиной в магазин купца Леонтьева для покупки посуды. Бывшую при нем кожаную сумку, в которой находились на 25 тысяч рублей серий и три билета, выданные накануне из Московского купеческого банка, два по 10 тысяч рублей и один в 5 тысяч рублей, Засыпкин, войдя в магазин, положил на стул, стоявший около прилавка, и занялся рассматриванием посуды. В это время с улицы вошел служащий в магазине Василий Владимирович Пегов и, раздевшись в задней комнате, прошел за прилавок. Через несколько времени Засыпкин вышел из магазина, забыв взять с собою сумку, отсутствие которой он вскоре заметил, вследствие чего тотчас же вернулся в магазин Леонтьева, но сумка, несмотря на поиски, не была найдена. Бывший в это время в магазине приказчик мещанин Иван Васильевич Иванов показал, что по уходе Засыпкина Пегов взял забытую последним сумку, ощупал ее и перенес в ванну, стоявшую в задней комнате. Вскоре после этого Пегов вышел из магазина в задние двери, через которые, как показал другой приказчик, верейский купеческий сын Владимир Степанович Глушков, он никогда до этого времени не выходил. Подозрение в похищении сумки пало на Пегова, вследствие чего судебным следователем тотчас же приняты меры к его разысканию. Узнав в загородном ресторане «Стрельна», что Пегов поехал с компанией в ресторан Дюссо, судебный следователь отправился в этот ресторан, из которого, однако, Пегов успел бежать, оставив свою шляпу и пальто. На другой день, то есть 5 октября, Пегов сам явился к судебному следователю в сопровождении своего тестя крестьянина Борисова.
На суде Пегов показал, что 4 октября 1872 года, заметив в магазине Леонтьева забытую сумку, он взял ее и вышел на улицу с целью догнать неизвестного человека и отдать ему сумку, но дорогой у него явилась мысль воспользоваться сумкой, почему он зашел к знакомому ему дворнику крестьянину Павлу Григорьеву, в квартире которого отпер сумку гвоздем, сказав, что ключ от нее им затерян.
Из похищенных Пеговым 50 тысяч рублей, часть которых последним была роздана его знакомым, а часть употреблена на покупку золотых вещей, судебным следователем были отысканы и возвращены по принадлежности Засыпкину 43 тысячи 564 рубля, а остальные деньги остались неразысканными.
XVIII
6 января 1872 года к занимавшемуся дисконтом векселей бывшему московскому купцу (ныне лишенному всех прав состояния) Петру Михайловичу Пономареву явился отставной поручик Константин Евгеньевич Голумбиевский вместе с прусским подданным Георгом Шнейдером с предложением купить у него, Голумбиевского, два векселя от имени дворянина Евгения Ивановича Пятово на имя штаб-ротмистра Сергея Петровича Смагина с его бланком, писанные от 19 ноября 1871 года, сроком на 4 месяца, на 1 тысячу рублей каждый, явленные у московского нотариуса Перевощикова. Усомнившись в подлинности этих векселей, Пономарев просил Голумбиевского отправиться с ним для справки к Пятово, но последнего Голумбиевский не застал дома. Тогда Пономарев предложил ему послать дворянина Мордовина с означенными векселями к нотариусу Перевощикову; на это Голумбиевский согласился, но векселей Мордовину не поверил, а взяв их у Пономарева, отправился сам с Мордовиным к Перевощикову. В контору нотариуса он, однако, войти не согласился и стал требовать от Мордовина отданные ему векселя, вследствие чего, по заявлению Мордовина и Пономарева, и был задержан. Предлагая Пономареву купить векселя, Голумбиевский просил с него за них 1 тысячу 500 рублей серебром, а на другой день обещал доставить таких векселей еще на 6 тысяч рублей. При задержании и составлении полицейского акта Голумбиевский утверждал, что предложенные им Пономареву векселя действительные и получены им от вдовы капитана Анны Михайловны Волковицкой. Записка последней о продаже ему векселей Пятово была найдена у него по обыску. 7 января того же 1872 г. вышеозначенные два векселя от имени Пятово на имя Смагина были найдены на улице Большой Дмитровке и доставлены Пятово, который представил их к возникшему о Голумбиевском следствию. Векселя эти, как в тексте, подписи Пятово, бланке Смагина, так и в явке нотариуса Перевощикова, оказались подложными. При этом обнаружилось, что те же самые векселя еще в конце декабря 1871 года и в начале января 1872 года Голумбиевский под именем Ромейко предлагал купить отставному подпоручику Сергею Каменеву и купцу Василию Занфлебену, которые также заподозрили подлинность векселей, почему их и не купили.
На суде Голумбиевский показал, что в декабре 1871 года, узнав о заключении в Москов-{228}ский тюремный замок Аркадия Верещагина, он пришел к нему и сообщил, что он может получить свободу, если внесет залог в 2 тысячи рублей. Верещагин захотел воспользоваться сделанным Голумбиевским сообщением и попросил его взять для сбыта составленные в замке подложные векселя от имени Пятово. Голумбиевский на это согласился и, получив от Верещагина векселя, старался продать их, как изложено выше, Пономареву. Заметив же, что подложность векселей обнаруживается, он подошел вместе с Мордовиным к квартире Перевощикова на Большой Дмитровке и находившиеся при нем векселя Пятово выбросил на улицу.
После составления полицейского акта Голумбиевский накануне ареста его следователем отправился в замок к Верещагину, которому и объяснил о случившемся при сбыте векселей Пономареву. Верещагин посоветовал ему найти такое лицо, которое за деньги согласилось бы взять на себя все это дело. Таким лицом, по указанию ныне уже осужденной и сосланной в Сибирь Марьи Петровны Миклашевской и при содействии близкой знакомой Голумбиевского Александры Евдокимовны Змиевой, оказалась Анна Михайловна Волковицкая; за обещанные ей 300 рублей она согласилась подписать написанную Миклашевской записку о передаче ею, Волковицкой, векселей Пятово Голумбиевскому. Отдавая ему эти векселя, Верещагин сказал, что они пойдут непременно, так как написаны от имени Пятово, известного своею состоятельностью. Кроме векселей Верещагин предлагал Голумбиевскому взять еще подложное свидетельство 2-го квартала Арбатской части о личности Пятово, но свидетельства этого Голумбиевский не взял. О составлении подложных векселей от имени Пятово, о передаче их Верещагиным Голумбиевскому и обо всех происходивших по этому поводу переговорах было хорошо известно содержавшемуся вместе с Верещагиным арестанту Плеханову. По обыску, произведенному 31 июля 1872 года судебным следователем 10 участка Москвы в Московском тюремном замке, у арестанта Леонида Константиновича Плеханова найдены были фальшивые печати нотариуса Перевощикова и конторы 2-го квартала Арбатской части (в районе которой в 1871—1872 годах проживал дворянин Пятово). По обыску у арестанта Верещагина найдены были: 1) клочок бумажки с надписью: «штабс-ротмистр Сергей Петрович Смагин»; 2) волосяная щеточка, вымоченная в синюю краску; 3) бутылочка с синею краскою; 4) оправленная в жесть подушечка, пропитанная синею краскою. Означенные предметы, по заключению спрошенных при следствии экспертов, резчиков, употребляются для приложения печатей.
По сличении почерков лиц и документов, имеющих какое-либо в деле значение, эксперты пришли к заключению о подложности их. Аркадий Николаевич Верещагин сознался в составлении подложных векселей от имени Пятово и в передаче их для сбыта Голумбиевскому, который просил составить или достать ему для этой цели подложные векселя. Зная Пятово за лицо состоятельное, Верещагин решил составить векселя от его имени; Голумбиевский же доставил сведения о Смагине, которого можно было означить векселедержателем. Сведения эти и были записаны Верещагиным на найденном у него клочке бумаги. На составленных в замке векселях он, Верещагин, написал бланк Смагина и в таком виде передал их Голумбиевскому. Печать нотариуса, приложенная к векселям, была заказана в замке, и затем Верещагин отдал ее на хранение Плеханову вместе с печатью конторы 2-го квартала Арбатской части, приготовленной для свидетельства личности Пятово. Впоследствии Верещагин, оставаясь при прежнем своем сознании в подложном составлении векселей от имени Пятово, выразившемся в написании на них бланка Смагина, в совершенное изменение прежних своих показаний в других их частях стал утверждать, что векселя писал не Плеханов, а Лонцкий; Плеханову же было только известно о совершении этого преступления. Лонцкий писал текст векселей и нотариальную явку, а самую подпись Пятово сделал по просьбе его, Верещагина, арестант дворянин Николай Ястржембский. По обнаружении подлога векселей при сбыте их Голумбиевским Верещагин, будучи уже привлечен к следствию, не захотел по чувству товарищества выдать Лонцкого, а нашел в замке арестанта Плеханова, который, также из желания помочь своему товарищу Лонцкому, согласился ложно принять на себя составление векселей от имени Пятово. Кроме того, Плеханов при этом руководствовался также желанием вместо Западной Сибири, в которую он ссылался по судебному приговору, попасть в Восточную Сибирь, где, по его и Верещагина мнению, гораздо лучше. Согласно с таким уговором он, Верещагин, и дал прежние свои показания. Печати, найденные в замке судебным следователем 10 участка, принадлежали Лонцкому. Арестант Сушкин, также по соглашению с Верещагиным, ложно принял на себя подделку {229} этих печатей; в действительности же они хотя и были подделаны в замке, но другим лицом. Само составление векселей от имени Пятово происходило в камере, занимаемой Лонцким и Плехановым, в присутствии и с ведома последнего. То же показывал и Плеханов, который был очевидцем того, как Верещагин и Лонцкий в камере последнего и его, Плеханова, составляли подложные векселя и прикладывали к ним печати. Лонцкий, спрошенный на месте ссылки в Иркутске, показал, что Верещагин и Плеханов оговорили его ложно вследствие отказа его дать им денег. Во время содержания его в Городской части, 23 апреля 1873 года, к нему два раза приходил Голумбиевский с требованием дать ему 100—300 рублей и с поручением Верещагина заявить ему, Лонцкому, что в случае его отказа он будет замешан во вновь возникшее дело о подложных векселях Пятово. На все требования Голумбиевского и принесенное им письмо Верещагина он, Лонцкий, отвечал решительным отказом, почему и последовал оговор его со стороны Верещагина и Плеханова. Голумбиевский показал, что к Лонцкому в Городскую часть он ходил по поручению Верещагина за получением какой-то суммы, которую Лонцкий и обещал ему за устранение его от дела о векселях Пятово; суммы этой Голумбиевский от Лонцкого не получил. Кроме того, Голумбиевский, между прочим, показал, что, находясь со Змиевой в коротких отношениях, он пред самою продажею векселей Пятово Пономареву жил у нее на квартире. У Змиевой он встречался и с Миклашевской, с которой Змиева вела какие-то таинственные переговоры; они высказывали намерение совершить разные преступления. В конце 1871 года Змиева начала советовать Голумбиевскому сбыть находившийся у нее в руках вексель Чебыкина с бланком вдовы майора Карьевой и спросила его, не знает ли он, Голумбиевский, кого-либо в тюремном замке, кто бы мог превратить вексель этот в нотариальный. Узнав от Голумбиевского, что он хорошо знает в замке Верещагина, она послала его к последнему. Результатом переговоров Голумбиевского с Верещагиным о составлении и сбыте какого-либо векселя было получение им векселей Пятово. О подложности этих векселей Змиевой было известно, и она перед попыткою сбыта их Пономареву даже мяла их в руках, чтобы они не казались слишком новыми. Переговоры Голумбиевского с Мордовиным о покупке векселей Пятово происходили в квартире Щедриных, матери и сестры Змиевой, с ее ведома и в ее присутствии. У нее же и при ее и Миклашевской посредстве устроено было для скрытия обнаружившегося подлога принятие Волковицкою на себя передачи векселей Пятово Голумбиевскому. На другой день по заарестовании Голумбиевского следователем, к последнему явилась женщина, назвавшая себя вдовою купца Анною Васильевною Смирновою, живущею на Тверской части, 3-го квартала, в доме графини Толстой, и просила допустить ее до свидания с Голумбиевским. Между тем при производстве того же 16 января обыска на Тверской части 4-го квартала, в доме Бронникова, в квартире Александры Евдокимовны Змиевой, она оказалась тою самою личностью, которая являлась к следователю для свидания с Голумбиевским под ложным именем Смирновой и указала свой ложный адрес. По обыску, произведенному у Голумбиевского 16 января 1872 года, при нем между прочим найдено было подложное отношение смотрителя Московского губернского тюремного замка на его бланке без числа и номера к дочери титулярного советника Екатерине Матвеевне Соколовой о том, чтоб она выдала смотрителю через его помощника хранящиеся у нее вещи, взятые Леонидом Константиновичем Плехановым посредством обмана у помощника Морозова. В отношении этом смотритель предваряет Соколову, что в случае невыдачи его вещей он сообщит судебному следователю о возбуждении против нее уголовного преследования. К отношению приложена подписка Плеханова о нахождении упомянутых вещей у Соколовой. По заключению экспертов, почерк, которым написано вышеозначенное отношение, имеет большое сходство с почерком Плеханова. Голумбиевский показал, что во время посещения им тюремного замка Плеханов дал ему вышеупомянутое подложное отношение с просьбою сходить к любовнице Плеханова Соколовой и получить от нее по этому отношению вещи, которые, по словам Плеханова, он скрыл от следователя, производившего о нем следствие, и отдал Соколовой на сохранение. Поручения Плеханова он, Голумбиевский, не исполнил, но подложное отношение с подпиской оставил у себя. На суде Плеханов и Верещагин точно так же значительную часть своей вины свалили на сосланного в Сибирь Лонцкого, который в прочитанном показании сам себя называет «великим маэстро по части фальшивых документов», подделавшим 5 разных подписей на своем аттестате, способным писать почерком «мелким, крупным, разгонистым, сжатым». Верещагин сознался, что он написал лишь бланк {230} Смагина, а что самые векселя были написаны Лонцким.
XIX
30 января 1873 года к проживающему в Лефортовской части, 1-го квартала, купцу Сергею Ивановичу Яфа поступил в услужение человек, назвавший себя московским мещанином Петром Михайловичем Бобком и представивший в удостоверение своей личности паспорт на это имя, выданный за № 1515 из Московской мещанской управы с отсрочкою на месяц от 31 января 1873 года и приложенною к ней печатью, а также два аттестата, выданные Бобку Толмачевым и генералом Окороковым. При поступлении на службу к Яфа Бобок сказал служащим у него Петру Васильеву и Науму Пахомову, что для получения денег на взятие из Мещанской управы вышеупомянутого паспорта он, Бобок, заложил свой фрак у купца Полиевкта Чистякова. 3 февраля рано утром назвавшийся Бобком, послав дворника господина Яфа Владимира Савельева в аптеку за лекарством под предлогом внезапной болезни Яфа и таким образом удалив Савельева от ворот, похитил из квартиры Яфа шубу, носильное платье, серебряные и разные другие вещи, всего на сумму до 600 рублей, и скрылся. 8 февраля с аттестатами на имя Бобка от Толмачева и Окорокова был задержан отставной поручик Константин Евгеньевич Голумбиевский, который и оказался тою самою личностью, которая нанялась к Яфа под именем Бобка и совершила у него кражу. Он жил по реверсу, выданному судебным следователем на месяц, по которому нельзя было найти никакого места, а к родным и знакомым он обращаться не смел; оставалось решиться на преступление. В трактире Голумбиевский прочитал объявление купца Яфа, что ему требуется лакей и в то же время садовник. «Ботанику,— говорит подсудимый,— я знал, а лакеев сам имел». На замечание Яфа, что паспорт просроченный, Голумбиевский отвечал, что он был в больнице, но что он послал в общество за отсрочкой. Яфа дал ему несколько денег на выправку отсрочки, которую Голумбиевский написал сам, принес ее к Яфа и был допущен к исполнению лакейских обязанностей. По словам потерпевшего Яфа, его новый лакей всегда говорил «ваше высокоблагородие», просил хозяина ложиться спать и выражал уверенность, что Яфа еще не успеет встать, «как он все отлично уберет». Ранним утром Голумбиевский забрал, что мог, у Яфа и вышел из квартиры. Но ворота оказались запертыми. Тогда Голумбиевский разбудил дворника и, написав на бумажке какое-то успокоительное лекарство и касторовое масло, сказал, что хозяин болен и нужно пойти в аптеку. Сторож ушел в аптеку, а Голумбиевский, приняв на себя обязанность постоять у ворот, надел на себя Яфовскую шубу, шапку, очки, взял в руки трость, вышел на улицу и скрылся.
|
|
|
