 |
Распространение наркотической антикультуры как заразы в современной России
|
|
|
|
Вот в эту вакханалию анормального, в это заигрывание с преступностью, в это рекламное насилие вполне вписывается и наркотическая антикультура.
Я вынужден констатировать: в современном обществе для распространения наркотической антикультуры создана благоприятная почва.
Желание молодых попробовать наркотики возникает на фоне и под влиянием распространения в обществе наркотической антикультуры, духовной и материальной.
Духовная наркотическая антикультура — это лукавая общественная атмосфера: формально общество, большинство людей против наркотиков, а фактически очень многие сейчас либо равнодушно относятся к этому бедствию, либо эпатируют общественное мнение своим двусмысленно-игривым отношением к наркотикам (музыканты, певцы, артисты, писатели, кинематографисты) или даже благосклонно относятся к приему мягких наркотиков и пропагандируют их.
Вот два примера: «Децл» и «Чугунный скороход». Децл пропагандирует в своих песнях курение марихуаны. Он придумал даже такое слово «натабаниться». Об этом мне рассказал студент МГУИЭ на семинарском занятии 4 апреля 2004 г. Другие студенты подтвердили его слова. Сам я лично три раза (!) слушал по кабельному телеканалу «Столица» ночью (в 4-5-ом часу) музыкальный клип группы «Чугунный скороход». В каком-то спортзале десятки молодых людей ритмично-строем танцуют под песню и при этом звучат как рефрен слова «Прячь таблетки — шухер, милиция!». Как мне потом разъяснили студенты, таблетками в этом клипе называют наркотик экстези. Я очень редко поздно ночью смотрю телевизор и вот, представьте себе, в течение года случайно переключив на кабельный канал «Столица», я почти всякий раз натыкался на этот клип группы «Чугунный скороход». Последний раз я смотрел и слушал этот клип в ночь (4.24) с 8 на 9 марта 2004 г.
|
|
|
Музыкальный телеведущий Артем Троицкий как-то признался с телеэкрана, что он употребляет мягкие наркотики и ничего плохого в этом не находит. Никакого комментария со стороны руководителя телепрограммы не последовало.
В кинематографе в последние годы появились фильмы, в которых открыто пропагандируются наркотики. Широко известны, например, такие фильмы как «На игле», «Кокаин», «Криминальное чтиво».
Материальная наркотическая антикультура — это развитый наркотический рынок, наркобизнес, т. е. возможность для потенциальных потребителей легко приобрести наркотики (на дискотеках, возле школ или даже в школах и т.п.)
Государство до самого последнего времени очень вяло реагировало на распространение наркотической антикультуры (эпидемии наркомании). Только на днях президент России провел специальное заседание Совета безопасности, посвященное этой беде. Было признано, что наркотическая зараза стала угрожать национальной безопасности России. Сейчас в стране — три миллиона наркоманов (по оценкам экспертов). Такую цифру привел министр внутренних дел Б. Грызлов, выступая 17 октября 2001 г. на заседании Государственной Думы.
Молодым нужно знать, что невесть откуда возникающее желание попробовать наркотики — это в значительной мере влияние (давление) наркотической антикультуры. Молодые люди порой не осознают это. Они думают, что желание попробовать наркотики — исключительно их личное желание, личный выбор. Еще 20 лет назад в нашем обществе наркотиков практически не было. И у молодых не было никакой материальной возможности и никакого желания употреблять наркотики. Сейчас ситуация круто изменилась. Возникла мощная наркотическая антикультура. Она — следствие того, что наше российское общество стало (после 1985-1991 гг) открытым и еще не успело приобрести иммунитет против экспансии внешней, зарубежной наркотической антикультуры, поразившей некоторые страны мира.
|
|
|
—————————
Мораль: нынешние молодые люди, думающие, что они свободно и самостоятельно принимают решение относительно потребления наркотиков, на самом деле находятся под сильнейшим давлением наркотической антикультуры и уступают ее тлетворному влиянию, т. е. по-настоящему несвободны и несамостоятельны. Пусть они на этот счет не обманывают себя. Если они хотят быть взрослыми и действительно свободными-самостоятельными, то должны, напротив, противостоять натиску наркотической антикультуры. (Ведь в большинстве случаев наркотики начинают потреблять не взрослые, кому за 30, а юные-молодые и наркотическая эпидемия поражает не поколение взрослых людей, а поколение юных, не окрепших в своем иммунитете против дурных влияний.)
Некрофилия антикультуры
Человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни.
Б. Спиноза. Этика[25]
Все здоровые люди любят жизнь
Г. Гейне
Выше говорилось об отдельных фактах некрофилии антикультуры. Теперь хотелось бы поговорить о ней как социальном явлении. Ведь и некоторые философы активно поддерживают эту некрофилию. Говорят о смысле смерти, о ее положительном значении для жизни, о бытии перед лицом смерти и т. д. и т. п.
Абсолютизация смерти как феномен культуры. Апология смерти и “метафизика ужаса” (Ю.Н. Давыдов) занимали видное место в культуре ХХ века. Это связано прежде всего с такими трагическими событиями как первая и вторая мировые войны. Возведение смерти в Абсолют выросло до масштабов гигантского социального явления, стало феноменом массовой культуры. Взять хотя бы эти фильмы ужасов. Да и не только они. Вспоминается французский фильм “Дива”. Обыкновенный фильм, не относящийся к разряду фильмов ужаса. И что же? На протяжении полутора часов в нем совершается множество убийств и притом с легкостью необыкновенной. Такое впечатление, будто не людей убивают, а семечки щелкают или консервные банки вскрывают. Жутко становится на душе. Неужели жизнь человека и в самом деле — копейка? Демонстрируемые в фильмах многочисленные сцены насилия и убийства вольно или невольно воспитывают зрителя в духе философии “бытие перед лицом смерти”, т.е. постоянной обращенности сознания к смерти.
|
|
|
Дело не только в фильмах. Современная культура заражена трупным ядом абсолютизации смерти, смертной природы человека. В ней весьма значительны апокалипсические, человекоубийственные настроения. Если в XIX веке философы провозглашали “бог умер”, то в XX столетии некоторые кликушествуют: “ человек умер ”. Ю. Н. Давыдов в книге “Этика любви и метафизика своеволия” подверг тщательному анализу этот феномен современной культуры, показал его истоки и всю его опасность. В главе с характерным названием “Метафизика ужаса” он пишет:
“Феномен страха нельзя считать ни локальным или периферийным, ни поверхностным или мимолетным явлением культуры... Об этом говорит уже простой факт глубокой укорененности в ней целой отрасли “духовного производства”, специализирующейся на извлечении “эстетического” и всякого иного эффекта из демонстрации ужасного и чудовищного”[26].
Ю. Н. Давыдов убедительно показывает, что в нагнетании атмосферы страха повинны и философы, те, кто стремится “представить Смерть единственным абсолютом”, а “беспредельный Страх перед нею — истинно человеческим отношением к бытию”. Возник заколдованный круг: “”метафизика ужаса” ссылается на “ужасную жизнь”, последняя же снова отправляет нас к “метафизике ужаса””[27].
Далее Ю. Н. Давыдов справедливо отмечает, что нормальные люди, не зараженные бациллами философии “бытия перед лицом смерти”, всегда относились к смерти как подчиненному моменту жизни, отодвигали ее с “авансцены жизни” в “сумрачный угол жизни, подальше от яркого солнечного света”[28].
Ю. Н. Давыдов очень хорошо показывает также, что возведение смерти в абсолют стало возможным благодаря абсолютизации в человеке “вот этого”, принадлежащего только ему как индивиду, изолированному, противопоставленному другим людям, обществу в целом.
|
|
|
Другим результатом абсолютизации “вот этого” в человеке является разрыв связей с другими людьми, с обществом, т.е. уничтожение того, что продуцирует и обеспечивает реальное бессмертие человека.
“Человек этот, — пишет Ю. Н. Давыдов, — должен сознавать и чувствовать себя абсолютно одиноким в мире, он уже не может ощущать свои природно-социальные связи, свои душевные привязанности, свои духовно-культурные определения как нечто неотъемлемое от него, непосредственно достоверное, имеющее внутреннее отношение к подлинности и аутентичности его существования. Его кровно-родственные узы — отношение к родителям и дальним родственникам, его семейные привязанности — отношение к жене, детям, внукам, его душевно-духовные связи — отношение к друзьям, к своему поколению, к современникам вообще, наконец, его традиционно-культурные зависимости — отношение к более отдаленным предкам и потомкам, — все это утрачивает для него свое живое содержание, свое поистине одухотворяющее значение: формализуется, принимает форму чего-то совершенно необязательного, внешним образом навязанного, если не чуждого и враждебного...
Стоит ли повторять, что перед лицом смерти такой человек не может предположить, что его переживет нечто существенное, устойчивое, заслуживающее серьезного отношения. Все свое он унесет с собою в пустоту небытия, а то, что не было им самим, тождественным его “самости”, не представляется ему ни ценным, ни истинным, ни субстанциальным. Но тем более ужасающим будет сознание, с которым он встретит свою кончину: сознание того, что воистину “все кончено” — эти слова приобретают здесь совершенно буквальный смысл абсолютной катастрофы, метафизической аннигиляции бытия... Все те житейские страхи, волнения и тревоги, что сберег этот “метафизический” эгоист, боясь растратить свою индивидуальность на окружающих его солюдей, он слагает теперь к костлявым ступням последнего своего божества — своей смерти, принявшей в его глазах вид Абсолюта: конечной инстанции, через отношение к которой обретает смысл (вернее — бессмысленность, ибо это ведь негативный абсолют, все превращающий в буквальную противоположность) и человеческое существование, и сама жизнь”[29].
Здесь нелишним будет упомянуть два имени, сослуживших своим духовным труположеством дурную службу философии. Это М. Хайдеггер и К. Ясперс.
Ироничный К. Поппер пишет о них: ”Хайдеггер изобретательно применяет гегелевскую теорию ничто к практической философии жизни, или “существования”. Жизнь, существование могут быть поняты только благодаря пониманию ничто. В своей книге “Что такое метафизика?” Хайдеггер говорит: “Исследованию подлежит только сущее и больше — ничто,... единственно сущее и сверх того — ничто ”. Возможность исследования ничто (“Где нам искать Ничто?”) Как нам найти Ничто?”) обеспечивается тем фактом, что “мы знаем Ничто”; мы знаем его через страх: “Ужас приоткрывает Ничто”.
|
|
|
“Страх”, “страх ничто”, “ужас смерти” — таковы основные категории хайдеггеровской философии существования, т. е. такой жизни, истинным значением которой является “заброшенность в существование, направленное к смерти”. Человеческое существование следует интерпретировать как “железный штурм”: “определенное существование” человека является “самостью, страстно желающей свободно умереть... в полном самосознании и страхе”...
К. Ясперс декларирует свои нигилистические тенденции даже яснее (если это вообще возможно), чем М. Хайдеггер. Только когда вы сталкиваетесь с ничто, с аннигиляцией, учит Ясперс, вы оказываетесь способным испытать и оценить существование. Чтобы жить по существу, вы должны жить в состоянии кризиса. Чтобы распробовать жизнь, следует не только рисковать, но и терять! — опрометчиво доводит Ясперс историцистскую идею изменения и судьбы до ее наиболее мрачной крайности. Все вещи должны исчезнуть, все заканчивается поражением. Именно таким образом его лишенный иллюзий интеллект понимает настоящий историцистский закон развития. Столкнитесь с разрушением — и вы постигнете захватывающий пик вашей жизни! Мы в действительности живем только в “пограничных ситуациях”, на грани между существованием и ничто. Блаженство жизни всегда совпадает с окончанием ее разумности, особенно с крайними ситуациями жизни тела, прежде всего с телесной опасностью. Вы не можете распробовать жизнь, если не вкусите поражения. Наслаждайтесь собственным уничтожением!.
Можно назвать это философией игрока или гангстера. Нетрудно догадаться, что эта демоническая “религия страстей и страха, триумфатора и загнанного зверя” (О. Колнаи), этот действительно абсолютный нигилизм имеют немного почитателей. Это — вероисповедание группы утонченных интеллектуалов, отказавшихся от своего разума и вместе с ним и от своего человеческого достоинства”[30].
Всё справедливо в оценках К. Поппера, кроме одного: что этот нигилизм имеет “немного почитателей”. Прошло несколько десятилетий с того времени, как Хайдеггер и Ясперс выступили со своими ядовитыми учениями, а их вольные или невольные “почитатели” множатся и множатся, и конца им пока не видно. Об этом я говорил выше.
После известных событий 1985-1991 г.г., когда идеологические барьеры пали, и в России стало модным говорить-писать на тему смерти. В искусстве это стало каким-то наваждением. Российские кинематографисты в последние 10-12 лет ставили фильмы почти исключительно в жанре триллеров, боевиков, детективов. В них — море крови. Вот далеко не полный список: «Бандитский Петербург», «Менты», «Улицы разбитых фонарей 1-№», «Марш Турецкого 1, 2, 3», «Убойная сила», «Каменская 1, 2, 3», «Барон», «Черный ворон», «Кукла», «Брат», «Брат-2», «Бригада», «Барханов и его телохранитель», «Агент национальной безопасности», «Бумер», «Кавказская рулетка», «Спецназ»...
И в философии появились «специалисты»-танатологи. Недавно в возрасте 42-х лет умер философ А. В. Демичев. Практически всю свою короткую жизнь он разрабатывал тему смерти. Он буквально положил ее на алтарь смерти. Его докторская диссертация называлась: «Философские и культурологические основания современной танатологии» (1997). Он был поэтом, теоретиком художественного направления «некрореализма», организовал Ассоциацию танатологов Санкт-Петербурга, был одним из инициаторов двух международных конференций под названием «Тема смерти в духовном опыте человечества» (1993, 1995), а также круглых столов «Смерть в новой архаике» (1990), «Смерть как проблема междисциплинарных исследований» (1992), «Смерть Ивана Ильича: стратегия чтения» (1992), «Смерть накануне XXI века» (1994), «Кладбище в жизни города» (1995). Был ответственным редактором пяти выпусков философского альманаха «Фигуры Танатоса»: «Символы смерти в культуре». СПб, 1991; «Философские размышления на тему смерти». СПб., 1992; «Тема смерти в духовном опыте человечества». СПб., 1993; СПб., 1995; «Искусство умирания». СПб., 1998.[31] А. В. Демичев выступил настоящим адвокатом-апологетом смерти, особо подчеркивал "преимущество смерти как последнего и надежного прибежища от скуки бессмертия"[32].
На недавно состоявшемся III-м Российском философском конгрессе в Ростове на Дону (сентябрь 2002 г.) можно было видеть это присутствие моды на смерть. Так, на секции «Философская антропология» тон дискуссии был задан выступлением профессора В. Д. Губина на тему «Смерть человека и предмет философской антропологии» (см. тезисы в 3-м томе материалов конгресса). Вот некоторые утверждения профессора: «Человек — постоянное умирание, исчезновение», «Человеческая жизнь — это всегда цепь неудач. По большому счету у нас ничего не получается», «Мы становимся живыми, когда умираем», «Большинство людей живет так, что в их существовании нет никакой необходимости». Комментарии, как говорится, излишни. Когда я выступил с возражениями, то на меня стали шикать, нашлись защитники В. Д. Губина. Аудитория явно была настроена прогубински. Те, кто был согласен со мной, молчали.
К сожалению, апология смерти в философии и культуре не так невинна; смыкаясь с антигуманизмом она подготавливает почву для развязывания авантюр, грозящих гибелью всему человечеству. В современном мире всё взаимосвязано и действия отдельных людей могут привести к неисчислимым бедствиям (например, биологический, ядерный терроризм). “Болтовня” философов по поводу бытия перед лицом смерти льет воду на мельницу опасных авантюристов, готовых пойти на риск уничтожения всего человечества, приучает людей к мысли о возможной гибели человечества.
|
|
|
