Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

На аэродроме нарком ВМФ. П. Ив. Павлов и Зосимов прощаются с госпиталем. Эвакуация Зосимова в Москву. Полковые новости после командировки и отпуска




Я доложил командиру о своем намерении поехать к главному врачу ВВС, чтобы получить указания командующего о самолете для Зосимова. Кроме того, надо было представить Корневу материалы моих наблюдений за трудовым процессом летчика-истребителя.

— Сегодня не стоит. Самохин и все начальство заняты с наркомом Кузнецовым, и вы ничего не добьетесь, — ответил Слепенков.

— Ясно.

Звоню Корневу и прошу уточнить время встречи с ним. Получаю «добро» на завтра. Быть с материалами не позднее одиннадцати. К этому времени главный врач обещал доложить командующему зосимовский вопрос.

Направляюсь в санчасть, потом на аэродром. Захожу на КП 1-й эскадрильи. Там все в сборе. Необычно тихо. В землянке прибрано. Впечатление такое, будто ждут кого-то. На мое появление капитан С. А. Гладченко не замедлил отреагировать:

— Напугал ты меня, доктор медицинских наук. За наркома принял. Чуть не скомандовал «смирно», — сказал он, вызывая улыбки присутствующих.

Но не прошло и четверти часа, как дверь в землянку широко распахнулась и один за другим появились Слепенков и Плитко. Мы встали, не услышав, однако, излюбленного Слепенковым «вольно-вольно». Не последовало и приглашения сесть. Напротив, командир и комиссар тоже приняли положение «смирно», повернувшись в сторону открытой ими двери, и стали по сторонам от нее.

Вслед за тем в землянку вошли народный комиссар ВМФ, адмирал Николай Герасимович Кузнецов, командующий КБФ вице-адмирал Владимир Филиппович Трибуц, начальник авиации ВМФ генерал-полковник Семен Федорович Жаворонков, командующий ВВС КБФ генерал-лейтенант Михаил Иванович Самохин.

— Здравствуйте, товарищи, — вежливым тоном, тихо поздоровался Н. Г. Кузнецов в полнейшей тишине, предупреждая движениями руки, что можно не отвечать по-уставному.

Жест был понят, и мы промолчали. [115]

— Пожалуйста, присаживайтесь, — предложил нарком.

Но никто не сел. Все оставались в прежнем положении, лишь изредка переминаясь с ноги на ногу.

— Это тот самый полк, товарищ народный комиссар, который...

— Помню-помню, — остановил С. Ф. Жаворонкова Н. Г. Кузнецов.

Однополчане оценили реплику наркома, остановившего Жаворонкова. Они, как и нарком, не желали ворошить огорчительное прошлое полка. Всем хотелось знать, как настоящее полка оценивается в верхах. Это понимал, конечно, и С. Ф. Жаворонков. Сделав небольшую паузу, он перешел к тому, о чем и собирался доложить, но после экскурса в нашу историю, желая, видимо, на фоне успешно преодоленных неудач прошлого убедительнее представить боевое сегодня полка.

— Сейчас, товарищ народный комиссар, это один из лучших полков нашей истребительной авиации, — начал Жаворонков, вызывая довольные улыбки летчиков и всех присутствующих.

— Согласен. Оценку считаю вполне заслуженной, — отозвался Н. Г. Кузнецов, слегка кивнув головой.

Всего несколько слов высокого начальника. А как они поднимают дух воинов! Их готовность бить врага еще крепче.

Неожиданно раздался телефонный звонок. Никто не берет трубку. Ближе всех к аппарату я. Рядом со мною вполоборота Н. Г. Кузнецов. Высокий, стройный, молодой, красивый. Так близко я видел его первый раз. Повернув голову в мою сторону и встретившись со мною взглядом своих слегка монгольского разреза глаз, он мягко сказал:

— Послушайте.

— Есть послушать!

Беру трубку. Называю позывной. На противоположном конце провода слышу чей-то огорченный, но вежливый голос: «Да нет, мне „Чайку". Извините». На этом разговор окончен. Кладу трубку. Н. Г. Кузнецов снова поворачивается ко мне. Наши взгляды снова встречаются.

— Не туда попали, товарищ народный комиссар, — громко доложил я, назвав Н. Г. Кузнецова не по воинскому званию, а по должности, следуя примеру С. Ф. Жаворонкова.

Нарком чуть приметно улыбнулся. [116]

По поводу моего диалога с Н. Г. Кузнецовым остряки долго потом шутили. С. А. Гладченко не упускал случая напомнить о том, что «наш доктор получает приказы лично от наркома и лично ему докладывает об исполнении», делая ударение на слове «лично».

Выйдя из землянки, мы увидели голубое небо над аэродромом и в нем «яка», вертевшегося в каскаде фигур высшего пилотажа. Это Пимакин «обкатывал» новый мотор.

— Молодец, — восхищенно сказал Н. Г. Кузнецов, любуясь полетом вместе со всеми, кто его сопровождал.

— Он, кажется, собирается на посадку? — спросил нарком Жаворонкова.

— Заходит, товарищ народный комиссар, — ответил Жаворонков.

И тут, как на грех, произошло непредвиденное.

Когда самолет уже был готов вот-вот коснуться полосы, мы увидели, что левая «нога» не до конца выпустилась. Она была как бы немного согнута. Между нею и крылом самолета не было нужного угла.

— «Нога» не стала в замок, — заключил с досадой находившийся здесь же старший инженер полка В. Н. Юрченко (так оно потом и оказалось при проверке).

Что-либо предпринимать было уже поздно. На пробеге самолет стал валиться на левое крыло в сторону неисправной «ноги». При толчке о землю она совсем подвернулась. Консоль (конец крыла) задела дорожку, и самолет, развернувшись более чем на девяносто градусов против часовой стрелки в сторону неисправной «ноги», остановился с выключенным мотором и переставшим вращаться воздушным винтом. «Як» лежал с подвернутой левой «ногой», опираясь на помятое левое крыло, будто подбитая птица, только что восхищавшая своим стремительным полетом.

— Вины летчика здесь нет, товарищ народный комиссар, — забеспокоился С. Ф. Жаворонков, как бы выражая мнение всех авиаторов, видевших происшедшее.

Н. Г. Кузнецов промолчал. А когда смущенный Пимакин подошел, чтобы доложить, нарком приблизился к летчику и, предупреждая доклад (и без него все было ясно), подал ему руку.

— Благодарю за блестящую технику пилотирования. И за удачную посадку, — сказал нарком, не скупясь на улыбку.

Вместе с наркомом улыбались все. Повеселел и Пимакин, видя, что высокое начальство не гневается. [117]

Да, конечно, в создавшихся условиях посадка закончилась удачно. Могло бы быть гораздо хуже. Но только не у Пимакина. Поломка была небольшой. Ее, как и дефект, приведший к аварийной посадке, наши ремонтники во главе со старшим инженером Юрченко, инженером по ремонту Шереметьевым и начальником полевых авиаремонтных мастерских Ф. Ф. Мытовым быстро устранили.

На следующий день в начале девятого я уже был у В. Н. Корнева.

— Зосимова сопровождать до Москвы приказано вам. Вы начинали, вам и доводить до конца, — сказал Корнев. — Командующий предоставляет «дуглас» (Ли-2), но, как вы сами понимаете, для двоих это многовато. Поэтому вылет назначается на 22 ноября, если не подведет погода. За эти дни подберется группа отпускников и командированных. Вместе с вами они полетят до Богослова. Там вас и Зосимова будет ждать один из наших По-2, переоборудованных под санитарный самолет. До Москвы его поведет ваш летчик. В Москве он сдаст самолет и отправится в отпуск. «Дуглас» сопроводит через озеро четверка ваших «яков». Слепенкову уже позвонили. Что-нибудь неясно? — спросил главный.

Мне было все предельно ясно, и я был очень признателен В. Н. Корневу за его оперативность.

Просмотрев мой небольшой отчет, главный врач одобрил результаты моих наблюдений за трудовым процессом летчиков-истребителей. Приказал доложить на совместном совещании начсанов авиабаз и врачей авиаполков, чтобы привлечь их пристальное внимание к этой работе.

Совещание состоялось через два дня. Первым доложил В. Н. Корнев о своем опыте работы в осажденном Севастополе. Там, как уже упоминалось, он возглавлял санслужбу авиабазы. Затем выступил я. Наблюдения мои получили высокую оценку. Заключая, Корнев указал на необходимость продолжать эту работу, а там, где она еще не проводится, незамедлительно начать. Подчеркнул, что на основе изучения и глубокого понимания летного труда в боевых условиях, знания индивидуальных особенностей летчиков, умения располагать их к доверительным беседам с врачом мы сможем лучше предупреждать утомляемость, успешнее помогать командованию в поддержании и повышении боеспособности летного состава. [118]

18 ноября С. Я. Плитко, В. П. Меркулов и я прибы ли на санитарной машине в госпиталь, чтобы забрать и сопроводить в полк Павлова и Зосимова. Павел Иванович возвращался к летной работе. Зосимова надлежало перевезти в свой лазарет перед намеченным стартом в Москву. Лишенная официальности, сердечная обстановка. Кроме приехавших, начальник и комиссар госпиталя, хирурги Н. В. Петров, Ф. М. Данович, Е. П. Букирева, медицинские сестры, санитарки. За чашкой чая состоялся наш короткий, как миг, прощальный вечер, но мы успели сказать много взаимно теплых слов, простых, но проникновенных, шедших от сердца. В письме на имя начальника госпиталя Г. Е. Гонтарева, которое было поручено огласить мне, авиационное командование благодарило дружный медицинский коллектив замечательных хирургов, средний и младший персонал за их самоотверженный, благородный труд. Сегодня уходили последние из этой группы раненых летчиков полка. Но война продолжалась. И никто не мог знать, сколько еще будет их впереди. Только желанная Победа могла остановить потоки крови, смерть и разрушения.

Близкими и родными для всех в отделении стали Павлов и Зосимов. Расставание получилось и радостным, и немного грустным. Поочередно гляжу я то на Павлова, то на Зосимова. И думаю о том, как им трудно было на госпитальной койке и как нелегко было поставить их на ноги. Особенно Зосимова.

Последние минуты перед уходом. По старому русскому обычаю присаживаемся. В наступившей тишине слышно, как заботливая няня, проведшая много бессонных ночей у постели Зосимова и Павлова, шмыгает носом. На виду у всех она вытирает слезы, стекающие по щекам. Она выражает и наше душевное состояние, но мы держимся. Ну вот и всё. Крепкие рукопожатия, объятия, поцелуи.

В Приютино мы вернулись поздно вечером. На следующее утро я направился на аэродром. Надо было увидеть командира и доложить о вчерашней поездке. Слепенкова я нашел у КП 1-й эскадрильи. Он и его заместитель Павел Иванович Павлов стояли в тесном окружении летчиков. Временами слышался смех. Это Павлов в своем репертуаре. С характерным для него юмором рассказывал он о своем пребывании в госпитале.

Когда я подошел, стало ясно: моего доклада не требуется. Слепенков уже все знает. Его подробно [119] информировали Плитко, Павлов и Меркулов.

Был и звонок от командующего. Меня ждал приятный сюрприз. До сих пор не могу без волнения и чувства признательности вспоминать этот маленький, но дорогой мне эпизод. Я рассказываю о нем, чтобы еще раз показать доброжелательность ко мне летчиков, их товарищескую отзывчивость.

— Если не ошибаюсь, доктор, ваша жена Еликонида Ивановна в Казани? — неожиданно обратился ко мне командир.

— Так точно.

— Идите к старшине Михаилу Васильевичу Петухову и скажите, чтобы кроме командировочного удостоверения до Москвы выписал вам и отпускной билет в Казань. На тридцать суток. Зосимова оставите в госпитале и отправитесь домой.

От неожиданности и вспыхнувшего радостного чувства я, что называется, онемел. Стою и молча смотрю в глаза командиру.

— Недовольны? — спросил командир удивленно, видя мою заминку.

— Очень доволен.

— В чем же дело? — В кармане ни копейки, товарищ подполковник, — доложил я, вызвав дружный смех летчиков.

А дело было так. С передислокацией из Приютина в Борки полк стал обслуживаться филиалом авиабазы, находившейся в Кронштадте. Туда и переправили наши денежные аттестаты, поскольку отделение в Борках не имело финансовой части. Денег на руки мы не получали. Наличные, полученные ранее, могли иметь только те, которым посылать было некому, у кого родные и близкие оказались в оккупации. Надо сказать, денежные дела нас не беспокоили. Мы их просто не замечали: питались бесплатно, а семьи продолжали регулярно получать по выписанным в свое время на них аттестатам. Но ехать в отпуск совсем без денег, понятно, нельзя.

— Это поправимо, — отозвался майор Павлов. — Держи. Здесь пять тысяч (по-теперешнему — пятьсот. — Авт.). Буду жив — отдашь, а убьют — пойдут на поминки, заявляю при всех, — пошутил он.

Тут и другие стали предлагать взаймы. Взял еще тысячу. От остальных с благодарностью отказался.

— Когда аттестат придет, получим за тебя. Ко времени возвращения уже не будешь должен, — объяснил [120] Павел Иванович, мгновенно разрешив мои денежные затруднения.

Погода не подвела. В назначенный день, на рассвете, «дуглас» взлетел с аэродрома Приютино и лег курсом на Богослово. В числе пассажиров, направлявшихся в отпуск, были Тимофей Тимофеевич Савичев и лейтенант Константин Федотович Ковалев. Это ему приказали доставить Зосимова с доктором из Богослова в Москву на санитарном По-2.

Четверка сопровождения (Пимакин, Ткачев, Сушкин, Чернышенко) в условленном пункте отвернула. «Якам» надлежало сесть в Новой Ладоге, дозаправиться и вылететь обратно, прикрывая по пути домой Дорогу жизни. Врага на маршруте не оказалось.

Переночевав в Богослове, на следующий день мы отправились дальше. Было уже почти совсем темно, когда Зосимов, оттянув мой шлем, крикнул в ухо: «Под нами Москва!»

Отрулив на стоянку, Ковалев простился с нами и пошел сдавать самолет, чтобы продолжить свой путь в отпуск. (По возвращении из отпуска К. Ф. Ковалев недолго оставался в нашем полку. Его перевели в 13-й полк, ставший затем гвардейским. Командовал этим полком майор А. А. Мироненко — впоследствии генерал-полковник, главнокомандующий ВВС ВМФ, сменивший на этом посту маршала авиации И. И. Борзова, умершего в 1974 году. Ковалев 22 января 1944 года стал Героем Советского Союза. Сейчас на пенсии, живет в Краснодаре. Последний раз мы виделись 9 мая 1985 года в Ленинграде и в Борках. До мельчайших подробностей помнит и он наш полет с Зосимовым. На счету К. Ф. Ковалева 487 боевых вылетов, 54 воздушных боя, 20 личных и 15 групповых побед!)

Подошла санитарная машина со старта, и мы поехали на квартиру к Дмитрию Ивановичу. О том, чтобы ехать прямо в госпиталь, Зосимов и слышать не хотел. Вот и Рочдельская улица. Машина остановилась у двухэтажного жилого дома Трехгорной мануфактуры. На этом старинном предприятии работал отец Зосимова. Нам помогли подняться на второй этаж две женщины, видимо несшие охрану по МПВО. Узнав, что мы из Ленинграда и к Зосимовым, они порадовались за соседей.

Зосимов нетерпеливо забарабанил в дверь, опираясь на костыли. Опасаясь, как бы он не потерял равновесия и не упал, я поддерживал его сзади. [121]

Дверь открыла мать Зосимова. Трудно передать словами сцену встречи.

— Вот и встретились. Вот и свиделись. Успокойся, дорогая. Успокойся, — повторял Зосимов, нежно обнимая мать. И я заметил на глазах у него слезы. Я отвернулся, невольно вспоминая свою мать. И она ждет, ничего не зная о своих сыновьях, как и мы с братом о ней, оставшейся в оккупации на Брянщине. Ждет, как умеют ждать матери, преданно, с тоской и надеждой.

На следующий день, когда мы были готовы отправиться в Центральный военно-морской госпиталь, мы услышали радостное сообщение от Советского Информбюро: наши войска 19 ноября перешли в решительное наступление под Сталинградом.

Определив Д. И. Зосимова в госпиталь, мы с ним расстались. В полк он не вернулся. Через полтора года, в мае 1944-го, будучи в командировке в Москве, я навестил Зосимовых. Дмитрий Иванович был здоров. Служил в управлении ВВС ВМФ. Гостеприимные хозяева не отпустили меня, и я остался ночевать у них. Эта ночь была непохожей на ту, которую я провел с летчиком в госпитале в блокированном Ленинграде в ожидании, что будет с лигатурой, по Мельникову?

Вспоминая об этом, мы слышали за окном раскаты очередного артиллерийского салюта. Москва салютовала в ознаменование освобождения 9 мая 1944 года города-героя Севастополя доблестными воинами 4-го Украинского фронта, отдельной Приморской армии и Черноморского флота. На душе было светло и легко.

Но вернемся к прерванному изложению. Из госпиталя я зашел в Медико-санитарное управление к начальнику отдела кадров В. П. Иванову. Это он по моему звонку позаботился о машине на квартиру к Зосимовым, чтобы отправить Дмитрия Ивановича в госпиталь. Владимир Петрович встретил меня радушно, как старого знакомого. Интересовался боевой жизнью полка, делами Ленинграда. Попросил на обратном пути из отпуска снова заглянуть к нему. Хотел передать в Ленинград небольшую продуктовую посылочку. (Просьбу я выполнил с радостью. Посылка была доставлена по назначению.)

Теперь мой путь лежал в Казань.

Незаметно пришла пора возвращаться на Балтику в родной полк. Позади двадцать суток отпуска. Остальные десять — на дорогу. Поездом, с пересадкой в Москве, 27 декабря рано утром прибыл на перевалочный [122] пункт Кобона. На диспетчерском пункте помогли определиться на машину одной из стрелковых частей. Она должна была с минуты на минуту начать переход на ленинградский берег по льду Ладоги. Меня усадили в кабину. Обе ее дверцы полуоткрыты.

— Чтобы скорее выбраться, если потребуется, — объяснил шофер.

В кузове крытого брезентом грузовика вооруженные солдаты. Стояла оттепель, как весной. Густой туман — в пользу скрытности переправы. Зато воронки стали гораздо опаснее. Их встречалось немало. Для лучшей видимости включены автомобильные фары. И вот поехали, будто поплыли по широкой, сплошь заполненной водой канаве. Машины шли по самое брюхо в воде. Там, где обочины дороги оказывались заподлицо с колеей и вода широко разливалась лужами, по словам шофера, трасса особенно коварна. Контуры дороги заметны плохо, и потому легко уклониться и наехать на скрытую под водой воронку.

В справедливости слов шофера, цепко удерживавшего баранку и напряженно глядевшего вперед, мы скоро убедились. В одном из таких мест машина, двигавшаяся сзади и, видимо, слегка уклонившаяся в сторону, на наших глазах стала медленно погружаться и ушла под лед. К счастью, оседала медленно, находившиеся в машине успели спастись.

На западном берегу озера наши пути разошлись. Нового попутного транспорта долго ждать не пришлось. Вскоре я разместился на грузовике с продуктами для ленинградцев. На нем и доехал до самого Приютина. По моей просьбе машина остановилась у дома Олениных. Здесь я встретил летчиков Меркулова, Журавлева и Ткачева, направлявшихся на ужин. После взаимных приветствий они рассказали обо всех новостях в полку за время моего отсутствия.

Самая приятная новость — все были живы. В воздушном бою 19 декабря ранен молодой летчик Ю. И. Сальков в правое плечо, с небольшим повреждением кости. Находился на лечении во Втором военно-морском госпитале на Васильевском острове (19-я линия, бывшее здание конструкторского бюро Балтийского завода).

Рад был узнать, что снова отличился Павел Ильич Павлов. В воздушном бою 16 декабря он сбил ХШ-126. Стервятник упал в районе Колтушей, недалеко от того места, где 11 сентября сгорел самолет Д. И. Зосимова. [123] Эта победа Павлова как бы символизировала расплату с врагом.

Ю. В. Храмова перевели заместителем командира по политической части в 3-ю эскадрилью. На его место выдвинули Д. В. Пимакина. М. В. Красиков тоже перешел в третью адъютантом. Обязанности начхима полка сдал вновь прибывшему старшему лейтенанту Е. А. Завражину, оказавшемуся достойным преемником, превосходно знавшим химслужбу. Как в свое время Красиков, Завражин часто дежурил оперативным на КП полка. Был распорядителен, четок и исполнителен во всем. (В 1946 году капитан Завражин трагически погиб в дорожном происшествии. Похоронен в Свинемюнде.)

Для обслуживания полетов дежурствами на старте к нам были внештатно прикомандированы две медицинские сестры — Валентина Павловна Иванова и Людмила Михайловна Сперанская. Обе они отлично выполняли свои обязанности до убытия весной 1943 года к новому месту службы.

За время моего отсутствия прибыл новый парторг полка старший лейтенант Д. С. Восков. Даниил Семенович мне понравился, что называется, с первой встречи.

Восков имел опыт комсомольской и партийной работы. В 1935 — 1936 годах работал секретарем комитета комсомола завода имени ОГПУ (ныне Ленинградское оптико-механическое объединение). Позже — секретарем Красногвардейского райкома комсомола в Ленинграде, с 1938 по 1940 год был заведующим отделом Красноярского крайкома КПСС. Незадолго до войны вернулся в Ленинград, на свой завод, старшим диспетчером. Он был одним из первых добровольцев завода, настойчиво добивавшихся направления на фронт. В конце концов просьба была удовлетворена. Он оказался на семь лет старше меня. Этому я немало удивился, так как с виду новый парторг был гораздо моложе своих тридцати двух лет.

Опираясь на свой прежний комсомольский и партийный опыт, умело обогащая его в новых условиях фронтовых будней авиаторов, Восков, надо сказать, хорошо выполнял обязанности парторга. Очень скоро пришли к нему уважение и признание однополчан. Люди охотно шли к парторгу. И Восков не разочаровывал; проявляя гибкость и такт, он находил способ помочь советом и делом в самых затруднительных обстоятельствах. [124]

Вскоре однополчане с удивлением узнали, что он мечтает о небе, стремится дополнить обязанности парторга личным участием в полетах. Сначала нам его намерения показались несерьезными. Мыслимо ли человеку на четвертом десятке жизни, далекому от летных специальностей, желать научиться летать, да еще в такой степени, чтобы суметь повести самолет в бой?! Позже мы убедились: Восков не шутил. Он таки стал летать, восхитив однополчан целеустремленностью и незаурядной настойчивостью в осуществлении задуманного. О его летной работе расскажем в дальнейшем.

Много позже я узнал от С. Я. Плитко, что наш парторг — сын активного участника революции и гражданской войны Семена Петровича Воскова, комиссара 9-й стрелковой дивизии, умершего от сыпного тифа на фронте в 1920 году. Похоронен Восков-старший в Ленинграде, на Марсовом поле, рядом с Володарским. Именем Воскова названы улица в Ленинграде и завод в Сестрорецке. Когда мне стали известны подробности биографии Д. С. Воскова, я понял, что все лучшее в нем — от его знаменитого отца — бойца ленинской гвардии.

Но вернемся к последовательному изложению. Однажды я, Плитко и Восков поехали в госпиталь навестить Салькова. Раненый немного бледноват. По вечерам слегка температурит. Правая рука в гипсе. Плечо зафиксировано в положении 45 градусов к туловищу. Пальцами шевелит свободно, чувствительность в них полная, они теплые.

Юрий Сальков был очень рад нашему визиту. Прощаясь, просил передать всем привет, особый — Васе Ткачеву и другим однокашникам по авиационному училищу.

От лечащего врача я узнал о предстоящей небольшой операции Салькову. Надлежало «почистить рану», чтобы лучше заживала. Это и было сделано в канун нового, 1943 года. После оперативного вмешательства у Салькова дело пошло на поправку. Он вернулся в полк. Мечта летчика, рвавшегося в бой, сбылась. Однако летать ему довелось недолго. 20 мая 1943 года младший лейтенант Юрий Иванович Сальков пал смертью храбрых в одном из воздушных боев. До сих пор стоят передо мной заплаканные, казавшиеся воспаленными глаза отца Юрия Салькова, капитана в армейской форме. Он пришел к нам в полк навестить сына. Но встреча не состоялась. Парторг Д. С. Восков и я долго сидели с [125] отцом Юрия в летном общежитии на Гражданке у койки, которую еще вчера занимал погибший. Трудно было видеть, как отец машинально, словно в забытьи, гладил железную спинку кровати, будто лаская сына, а из глаз его медленно катились слезы непоправимого большого горя. То были святые слезы. Сколько их было тогда на нашей земле!

Из госпиталя мы направились в 3-ю эскадрилью. Там я встретился с летчиками. На состояние здоровья никто не жаловался. Анатолий Ломакин, Виктор Свешников, Николай Цыганков, Иван Емельяненко, Александр Жильцов, Павел Камышников, Евгений Макаров расспрашивали, как там в тылу, в Москве и Казани. Охотно поделился впечатлениями. Самое сильное состояло в том, что труженики тыла все подчиняли интересам фронта, победе. Народ неколебимо верил в нее и готов был на любые испытания и жертвы.

Перед отъездом с Гражданки Семен Яковлевич Плитко и Даниил Семенович Восков провели беседу с личным составом эскадрильи. Они выступили коротко, в общих словах намекнув на предстоящие события под Ленинградом. Всем, кто их слушал, беседа понравилась.

Год 1942-й заканчивался. 31 декабря приехали наши шефы из больницы Ленина, что на Васильевском острове. Это были девушки, работавшие медсестрами, санитарками. Вместе с нами они проводили старый и встретили Новый год. Молодежь не унывала. Танцевали до двух часов ночи. Потом разошлись на отдых. Гости наши разместились в помещении, приготовленном для них заранее.

Остаток ночи прошел быстро. Вот и рассвет. Взошло солнце первого дня нового, 1943 года. Вокруг все бело. Тепло. Гости, позавтракав, собираются домой. Для них выделена специальная машина. До контрольно-пропускного пункта (КПП) на Ржевке девушек провожала группа летчиков. С ними и мы — Д. С. Восков, Д. М. Гринишин, Т. Т. Савичев, В. П. Кравченко и я. Простившись с гостями, мы пешком возвращались в часть. От КПП на Ржевке до Приютина три километра.

Шагая рядом с Павлом Стручалиным, я не без умысла бросил комком снега в Анатолия Козьминых. Он шел впереди нас. Козьминых ответил Стручалину. Завязавшаяся между ними перепалка вовлекла Журавлева, Макеева, Пимакина, Чернышенко и совсем юных, еще не успевших по-настоящему войти в боевой строй [126] Брыжко и Ремизонова. Я был доволен: затея удалась. Игра в снежки несла эмоциональную разрядку. Новый год мы встретили с предчувствием надвигавшихся событий, которым надлежало изменить положение Ленинграда, его жителей и защитников к лучшему. Необходимость и неизбежность таких событий понимали все. Их ждали. К ним готовились. Всесторонне, тщательно и незаметно для врага. Эти снежки, как и состоявшийся вчера вечер отдыха, — тоже из области подготовки и накопления сил летчиков для новых воздушных боев. Они были не за горами.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...