 |
Теория непроизвольных выкриков
|
|
|
|
О чем она говорит?
Человек неожиданно коснулся накаленного предмета. Отдернув руку, он
непроизвольно вскрикнул: "Ой!" Вскрикнет русский, вскрикнет негр, таджик,
чукча, англичанин или полинезиец. Закричат обязательно, помимо воли.
При этом вряд ли кто-нибудь из них разразится хохотом или произнесет
нечто вроде: "тюрлю-тютю!".Все одинаково выкрикнут: "Ой!", "Ах!", "Ох!",
"Уф!" Очевидно, именно эти восклицания естественны, свойственны всем людям,
где бы они ни жили.
От чрезмерного холода все мы содрогаемся: "бррр!". Жара вызывает
возглас наподобие "фффу!". Это не зависит от нашего намерения, приходит на
язык само собой, у всех одинаково.
Так, может быть, следует думать, что примерно такие же непроизвольные
выкрики и послужили тысячелетия назад первой основой нашего языка?
Древний человек кинулся в реку и вдруг закричал: "бррр!". Остальные,
слыша это, поняли: "Эге! Вода-то холодновата!" -- и уже осторожнее лезут в
нее. Очевидно, возглас "бррр!" что-то значит. Так почему же не
воспользоваться им, чтобы всегда сообщать другим свое ощущение холода?
Почему непроизвольный выкрик не превратить в слово, употребляемое уже
произвольно?
Если было так, язык, вероятно, и родился бы из подобных
полувздохов-полустонов, из тех "ахов" и "охов", от которых человек,
безусловно, "е мог удержаться, даже когда был еще "безъязычным" существом.
Но так ли это?
Этому можно было бы поверить, если бы нам доказали, что слова,
обозначающие сильные непроизвольные чувства, одинаковы во всем мире, у всех
людей. Ио этого как раз и нет.
Даже наиболее обыкновенные междометия, те самые, которые прямее всего
|
|
|
эти чувства выражают, и они в различных языках совершенно не похожи друг на
друга.
Наше обыкновеннейшее "ну" будет звучать:
по-французски э-бьен!
по-английски уэлл! (или: уай!)
у турок хайлй (или: я!)
в киргизском языке кончу! (или: бол!)
Смех -- один из самых непроизвольных выкриков человека: попробуйте-ка не
смеяться, если вас смешат!
Однако наш глагол "смеяться", "хохотать" на другие языки переводится
так:
по-французски рир
по-немецки лахен
по-английски лаф
по-турецки гюльмек
по-киргизски каткыруу
по-японски барау
по-фински наураа и так далее
Попробуйте отыщите в этом пестром разнообразии следы первоначальных,
будто бы общих у всего человечества "выкриков"!
Стоит заметить и еще одно интересное обстоятельство: понятие "смех"
будет на разных языках передаваться такими словами:
по-русски-- смех
по-польски -- сьмех
по-чешски -- смих
по-болгарски -- смех
по-французски -- ри
по-итальянски -- риза
по-румынски -- рыс
по-испански -- риса
Почему-то у одной группы народов эти слова между собой схожи. Схожи они
и у народов другой группы. А вот между этими группами ничего общего нет.
Как это объяснить? Может быть, русские, чехи и поляки смеются похоже
друг на друга, но совершенно иначе, чем румыны, французы или испанцы? Но
ведь это неверно: смех действительно одинаков у всех народов земли!
Значит, дело вовсе не в этом. Просто у одних, близких между собою по
языкам, народов слово "смех" образовалось от одного корня, у других -- от
совершенно иного. А к звукам самого "непроизвольного выкрика" -- хохота -- ни
то, ни другое слово не имеет ни малейшего отношения. Между звуками
"ха-ха-ха" и словами "риза", "смех", "каткыруу" связи не больше, чем между
словом "лев" и рыжей шкурой этого зверя или его хвостом с кисточкой.
|
|
|
Нет, видимо, и эта "теория" ничего не объясняет нам в важном
вопросе--откуда люди взяли свой язык.
Да и на самом деле, все три теории, с которыми мы познакомились, стоят
на том, что язык создан самой природой человека или взят им из природы, его
окружавшей. Это природные теории языка.
Но "природа" везде и всюду одна. Птицы и звери кричат всюду одинаково;
малыши "гулят" и "увакают" в Азии, как и в Европе; люди смеются, плачут,
отфыркиваются на мысе Доброй Надежды точно так же, как на Новой Земле. А
говорят они везде по-разному. Почему же это?
Звуки природы слышат и звери. Их детеныши тоже бормочут что-то
по-своему. От боли издают "непроизвольный выкрик" и кошка и лягушка. Так
почему же из всех живых существ только один человек сумел превратить эти
"дразнилки", "ахи", "охи", детский лепет и плач в нечто величавое и могучее,
в свой язык?
Видимо, самого глазного все эти теории не объясняют. Они идут к решению
загадки по неверному пути. А правильный путь известен нам: его еще в прошлом
веке наметили перед нами великие мыслители и ученые мира -- Маркс и Энгельс.
ЛЮДИ И ЛАСТОЧКИ
Сболтнул бы коток,
Да язык короток..
Пословица
Землю населяет множество живых существ. Из них только человек обладает
даром речи. Человек может мыслить, то есть логически рассуждать. Другие
животные -- нет. Почему между ними такая разница?
Видимо, млекопитающее "человек" чем-то отличается от остальных своих
сородичей. Есть какое-то существенное различие, которое сделало его
существом особенным, говорящим и думающим; возвысило его над всеми,
позволило стать господином природы. В чем же оно заключается?
Выяснив это, мы поняли бы, почему только человек создал для себя язык.
И мы можем понять это, потому что наши великие учители, основатели
марксистской науки, указали нам правильный путь в решении этой задачи.
Перенесемся на юг, в украинские степи, во времена Тараса Бульбы или
Богдана Хмельницкого. Уже тогда люди сооружали там из глины, смешанной с
соломой и навозом, беленые украинские хатки. Те самые, которые потом
прославил Гоголь, воспел Шевченко, увековечили на своих картинах многие
|
|
|
художники.
Люди строили эти хатки, а под застрехами соломенных крыш милые птички
ласточки из той же глины с примесью такой, же соломы лепили полукруглые
ковшички своих гнезд. Люди и птицы работали рядом и, на первый взгляд,
трудились совсем одинаково.
Прошло три-четыре века. Правнуки и праправнуки тех, кто терпеливо
смазывал над старым Днепром жилища из глины, возводят в тех же местах
гигантские корпуса из железа и бетона. Люди остались людьми, а их труд и то,
что они создают при помощи этого труда, изменились до неузнаваемости.
А ласточки? И сейчас, как четыреста, как тысячу четыреста лет назад,
они носятся вокруг человеческих построек. И сегодня они прилепляют к их
карнизам свои гнезда - точь-в-точь такие, как во времена Бульбы. Ничто не
изменилось ни в самом их "труде", ни в его результатах. Ничто - решительно
ничто! - не стало другим и в самих веселых птичках. И не станет другим, пока
ласточки остаются ласточками или пока натуру их не начнет властной рукой
преобразовывать человек. Почему это так?
Ласточки бывают разные. Касатка, знакомая всем, прилепляет глиняную
корзиночку под стрехами деревенских изб.
Береговушка вырывает, как крот или землеройка, глубокие - рукой не
достанешь дна - норы в глинистых обрывах по берегам рек.
Обе птички - великие мастерицы в своем ремесле: одна - "скульптор",
другая - "землекоп", "шахтер".
Но вот что любопытно. Поселите береговую ласточку там, где нет крутых
речных берегов. Она не выведет птенцов, перестанет размножаться. Тысячи раз
на дню проносясь мимо удобных гнезд, которые построили из "подручной" глины
ее сестры-касатки, она никогда, ни в коем случае не попытается подражать им,
не поступит так, как они.
И наоборот: деревенская касатка, лишенная мягкой и липкой грязи,
погибнет без дома, но ни за что не попробует перенять у сестры-береговушки
ее умение рыть теплые норы-пещеры; в лучшем случае она поселится в одной из
готовых.
А человек? Человек - дело другое.
Жители степного юга веками строили себе домики из глины. Но,
|
|
|
переселившись в таежные сибирские места, они тотчас наловчились рубить здесь
деревянные избы. Можно сказать, что из ласточек-касаток они как бы
превратились в дроздов и малиновок, которые вьют гнезда из стеблей и
прутьев.
Перебросьте степняка в гористую местность, и он выроет себе пещеру, как
береговушка. Поселите его среди льдов Арктики -- он начнет возводить чумы из
снега и будет прятаться в них от бурь, как полярная куропатка. Совершенно
ясно, что между работой человека и деятельностью животных есть существенная
разница. В чем же она заключается?
Различий тут, по меньшей мере, три: одно -- сравнительно простое, два
других -- много сложнее.
Почему касатка строит гнезда, применяя глину, смешанную со слюной?
Потому, что сама природа снабдила ее нужными для этого слюнными железами.
Копать норки она не в состоянии: ее лапки и клюв не годятся для "шахтерских"
работ. Если бы ей даже очень захотелось порыться в земле, из этой попытки
ничего не вышло бы.
Береговая ласточка, напротив того, без труда может высверлить пещеру
метровой глубины, но не имеет ни капли клейкой слюны, чтобы сцементировать
ею глину гнезда. Если бы какой-нибудь гениальный береговик и построил такую
глиняную чашку, она раскисла бы и развалилась от первого же дождя. Выходит,
что обе птицы получили необходимый им инструмент от природы и никак не могут
заменить его ничем другим. Переучиться, переквалифицироваться они не могут,
пока не изменится их природа, пока они не перестанут быть самими собою.
Человек же сегодня шьет кружевное платье тончайшей иголкой, а завтра
колет полено тяжелым колуном или плющит железо кузнечным молотом. Не природа
снабдила его и тем и другим орудием; он сам приготовил их для себя при
помощи единственного природного орудия -- своей руки.
Вот очень важное отличие труда человека от тех "работ", которые
выполняются животными. Человек трудится при помощи орудий, которые
изготовляет сам себе по своему усмотрению и потребностям, а животные
действуют только теми органами, какими их снабдила природа.
Поэтому человек может сегодня вырыть яму, завтра с примесью такой же
соломы лепили полукруглые ковшички своих гнезд. Люди и птицы работали рядом
и, на первый взгляд, трудились совсем одинаково.
Прошло три-четыре века. Правнуки и праправнуки тех, кто терпеливо
смазывал над старым Днепром жилища из глины, возводят в тех же местах
гигантские корпуса из железа и бетона. Люди остались людьми, а их труд и то,
что они создают при помощи этого труда, изменились до неузнаваемости.
А ласточки? И сейчас, как четыреста, как тысячу четыреста лет назад,
|
|
|
они носятся вокруг человеческих построек. И сегодня они прилепляют к их
карнизам свои гнезда -- точь-в-точь такие, как во времена Бульбы. Ничто не
изменилось ни в самом их "труде", ни в его результатах. Ничто -- решительно
ничто! -- не стало другим и в самих веселых птичках. И не станет другим, пока
ласточки остаются ласточками или пока натуру их не начнет властной рукой
преобразовывать человек. Почему это так?
Ласточки бывают разные. Касатка, знакомая всем, прилепляет глиняную
корзиночку под стрехами деревенских изб.
Береговушка вырывает, как крот или землеройка, глубокие -- рукой не
достанешь дна -- норы в глинистых обрывах по берегам рек.
Обе птички -- великие мастерицы в своем ремесле: одна -- "скульптор",
другая -- "землекоп", "шахтер".
Но вот что любопытно. Поселите береговую ласточку там, где нет крутых
речных берегов. Она не выведет птенцов, перестанет размножаться. Тысячи раз
на дню проносясь мимо удобных гнезд, которые построили из "подручной" глины
ее сестры-касатки, она никогда, ни в коем случае не попытается подражать им,
не поступит так, как они.
И наоборот: деревенская касатка, лишенная мягкой и липкой грязи,
погибнет без дома, но ни за что не попробует перенять у сестры-береговушки
ее умение рыть теплые норы-пещеры; в лучшем случае она поселится в одной из
готовых.
А человек? Человек -- дело другое.
Жители степного юга веками строили себе домики из глины. Но,
переселившись в таежные сибирские места, она татчас наловчились рубить здесь
деревянные
срубить дерево, потом замесить тесто. А береговая ласточка способна
только копать. Очень хорошо копать, но только копать. Вчера и сегодня,
завтра и всегда.. Ни одного орудия она изготовить не умеет, и никакое иное
дело выполнять не способна. Ее "труд" уже тем отличается от труда человека,
что не меняется, не совершенствуется даже за миллионы лет, пока не изменится
сам организм животного.
Вот если под влиянием внешних условий сама природа данного животного
станет другой, тогда у животного этой новой породы могут появиться и новые
инстинкты. Оно начнет вести себя по-новому, и в естественных условиях будет
вести себя так новые тысячелетия, пока для него не настанет пора следующих
перемен.
Правда, мы знаем теперь, что даже самые прочные врожденные побуждения --
те, которые заставляют котенка гоняться за клубком, щенка долго кружиться на
месте перед сном, ласточку заниматься лепкой, а береговушку превращаться в
птицу-шахтера, -- что даже они не неизменны, не вечны. Перемена внешних
условий, среды, созданная природой или властным вмешательством человека,
может постепенно переделать и их.
Мы наблюдаем такую переделку при приручении животных. Дикий кот, попав
в капкан, умрет с голоду, не издав ни звука: всякий шум с его стороны
привлек бы к нему внимание более сильных хищников. А домашний, застряв в
узкой щели, будет громко вопить, призывая на помощь: и он и его предки давно
уже перестали бояться хищников, привыкли к людской защите. Поведение
прирученной кошки резко изменилось.
Но даже тут, под этой мощной защитой, на такое изменение потребовались
тысячелетия: и сейчас кошки дичают очень легко. Насколько же медленнее, и то
только лишь при очень благоприятном стечении обстоятельств, такая
перестройка врожденных побуждений может произойти в условиях дикой природы!
А ведь в жизни животных именно эти побуждения -- в науке их именуют
инстинктами -- определяют очень многое.
Что же они собою представляют?
ИСКУСНЫЕ НЕУЧИ
Видали ли вы когда-нибудь только что вылупившегося из яйца утенка? На
него очень стоит посмотреть.
Вот птенец, высиженный к тому же не уткой-матерью, а машиной --
инкубатором, только что разбил скорлупку яйца. Его посадили в теплое место.
Он обсох и слегка попискивает.
Возьмите таз или ванночку, налейте туда тепловатой воды и осторожно
пустите на ее поверхность пушистого крошку, которому от роду полчаса.
В тот же миг он заработает перепончатыми лапками, точь-в-точь как
взрослая утка, пускающаяся в свое тысячное путешествие. Точно как она, он
отхлебнет клювиком немного воды, вильнет хвостиком, которого почти и увидеть
нельзя, и поплывет. Кто учил его этому? Никто. Вот счастливец!
Припомните, как вас самого учили плавать. Труда и неудач было очень
много.
"Я учился плавать так:
Первым делом снял башмак;
Сел на камешек сырой,
Посидел и снял второй...
Нынча только окачусь, --
Плавать завтра научусь!
Вот любуюсь на закат...
Вдруг идет мой старший брат,
И кричит мой старший брат:
"Прыгай в воду, говорят!"...
(В. Л и ф ш и ц)
Описано довольно точно.
Лишь мало-помалу, переходя со ступени на ступень, вы под руководством
старших овладели этим искусством. Сначала вы барахтались в воде
"по-собачьи", потом поплыли саженками, а вот теперь зато демонстрируете в
бассейне и кроль, и брасс, и баттерфляй. И через год рассчитываете побить
множество рекордов, превзойти других пловцов.
Прирожденный же пловец, тот утенок или гусенок, стал уже давно
умудренной жизнью птицей, отцом целого водоплавающего, перепончатолапого
племени. Но и сегодня он плавает точно тем же способом, как в первый день
своего существования. Тогда он плыл не учась и с тех пор ничему
действительно новому не научился. И не научится.* Он искусный неуч. Его
руководителем был инстинкт, вашими учителями -- ваш разум и другие люди.
-----
* Если он родился нырком, он будет нырять при первой же надобности. Если
пеликаном, даже смертельная опасность не загонит его под воду: этого он не
может, хотя, казалось бы, научиться мог довольно легко.
-----
Появившись на свет, я не умел ни вязать рыболовные спасти, ни лепить из
глины кринки для молока. Но если мне это понадобится, я, как Робинзон Крузо,
научусь и тому и другому. Сначала я буду, конечно, работать хуже моих
учителей, потом могу сравняться с ними и, может быть, даже перегнать их. Кто
знает: возможно, я даже усовершенствую их мастерство!
А вот паук-дитя, вчера появившись на свет, уже умеет плести сети не
хуже самого опытного паучища, съевшего на своем веку множество мух. Пчела,
выйдя из куколки, начинает лепить ячейки или приготовлять воск не менее
искусно, нежели престарелые крылатые мастерицы ее улья.
Но сколько бы они ни прожили на свете, юная пчелка и начинающий
паучонок, никогда они не перегонят старших. Никогда ни один из них не
придумает в своей работе ничего существенно нового. Никогда не начнет делать
"то же самое, да не так".
Животные -- искусные неучи. Их "трудом", который даже не заслуживает
этого гордого названия, управляет в основном не тот разум, что руководит
нашей трудовой деятельностью, а совсем другая природная способность. Это и
есть инстинкт.
Не следует думать, что в жизни человека инстинкт не играет никакой
роли. Когда вы родились, вас тоже не надо было учить сосать соску или
вопить, чувствуя боль. Каждый умеет это делать инстинктивно, то есть без
обучения, и притом ничуть не хуже, чем делали то же самое далекие наши
предки. Не хуже, но и не лучше. Точь-в-точь как они!
Но всему остальному мы учимся у других, учимся при помощи разума.
Именно потому мы можем не только сравняться с нашими учителями, но и намного
перегнать их. Советский молодой летчик летает сейчас много лучше, чем умели
это делать ветераны авиации 1915 года. Современный инженер строит
водопроводы куда искуснее, нежели все талантливейшие строители древнего
Рима. А ведь именно они были учителями его учителей.
Значит, второе важное отличие нашего труда от того, что мы называем
"трудом" животных, состоит именно в этом: они "работают" инстинктивно, а мы,
люди, разумно. Им незачем учиться, а нам необходимо. Учиться же возможно
только общаясь со своим учителем, получая от него указания и понимая их. Вот
это как раз для нас особенно важно.
|
|
|
