 |
Первобытная культура как первая историческая форма
|
|
|
|
Традиционной культуры
Второй существенный признак первобытной культуры — ее традиционность. Хотя
некоторые ученые различают «архаические» общества и культуры и «традиционные», я не
вижу в этом теоретической необходимости, ибо в обоих случаях — то есть и в первобытности,
и в средневековье — в сознании и поведении людей, во всех родах деятельности и в культуре в
целом, господствует традиция. В силу этого все особенности структуры бытия и быта каждой
общественной группы, ее мифы и обряды, нормы вкуса и способы художественного
формообразования
оказывались стабильными, жесткими, нерушимыми и передавались из поколения в
поколение как неписаный закон, нарушение которого жестоко каралось. Власть традиции —
этого культурного заменителя утраченного человечеством генетического способа передачи
поведенческих программ — была абсолютной именно благодаря ее способности быть мощным
социальным, в тех условиях — «окультуренным» родоплеменным и половозрастным,
регулятором поведения людей, средством сплочения популяций. Требуя от каждого индивида
и от каждого поколения: «Поступай так, как поступали твои отцы и деды...», «Действуй так,
как действовали предки», ибо «Если чтить предков, то с моралью у народа будет все в
порядке», традиция становится победой культуры над временем — так сознательно, средством
культуры решается задача, которую природа решает своими генетическими средствами, сумев
парализовать действие того закона бытия, который великий греческий мудрец сформулирует в
своем знаменитом «Все течет...» Подчинение норме, канону, правилу, закрепляемым
традицией, стало культурной формой наследственной передачи информации, необходимой
|
|
|
человечеству на первом этапе его истории, когда индивидуальное «я» еще не имело реальных
практических условий для самоопределения, для осознания своей уникальности в пространстве
и во времени, то есть своего отличия и от других современников, и от предков; действительные
условия ее существования предопределяли иное — жизненную необходимость слияния с
другими, отождествления себя с ними, поскольку лишь в такой коллективной, общественной
форме бытия человек мог противостоять природе.
Это качество первобытной культуры было завещано ею следующим эпохам и сохраняло
свою силу на протяжении нескольких десятков тысяч лет, пока Возрождение в Европе не
откроет путь дальнейшего развития культуры, основанный на творческой — а значит,
новаторской! — деятельности личности. Предваряя последующий анализ этого процесса,
процитирую вновь Ф. Боаса: «В прогрессе цивилизации заключается несомненная тенденция к
устранению традиционных элементов и ко все большему и большему выяснению
гипотетической основы нашего мышления. Поэтому неудивительно, что по мере развития
цивилизации мышление становится все более и более логичным, но не потому, что каждый
индивидуум логичнее проводит свою мысль, а потому, что традиционный материал,
передаваемый каждому индивидууму, полнее и тщательнее продуман и разработан. Между тем
как в первобытной цивилизации традиционный материал вызывает сомнения лишь у очень
немногих индивидуумов и подвергается исследованию лишь очень немногими, число
мыслителей, старающихся освободиться от оков традиции, возрастает по мере того, как
прогрессирует цивилизация».
В этом проницательном рассуждении выявлена связь традиционности / инновационности с
теми двумя ментальными структурами, которые, как мы помним, описал В. Л. Бианки, не очень
|
|
|
точно назвав их «дедуктивной» и «индуктивной», но гораздо удачнее определив их как
«холистскую» и «аналитическую», порождаемыми доминантой правого и левого полушарий
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 72
асимметрично устроенного мозга, поскольку первое оперирует пространственными
отношениями, а второе — временными. Американский этнограф, еще ничего не зная о
функциональной асимметрии мозга, в ходе эмпирического изучения народов, недалеко
ушедших в своем развитии от наших первобытных предков, увидел зависимость способности
человека порывать с традиционными представлениями от силы его «гипотетического
мышления», то есть способности представлять себе еще не вошедшее в опыт, еще только
прогнозируемое, принадлежащее будущему, а не прошлому. Историко-культурная, а не
структурно-психологическая, проблема состоит здесь в том, способствует ли социальная
практика развитию и всестороннему проявлению этого «гипотетически»-инновационного
мышления или подавляет его властью защищающих традиционалистское мышление
религиозного культа и государственных институтов.
В первобытной культуре, еще не знающей ни государственного, ни религиозного прессинга,
защита традиций осуществлялась проще и эффективнее — тем, что синкретичное
отождествление человеческого и природного порождало тождество индивидуального и
социального. Судя по многообразным этнографическим данным, подкрепляемым более
скромной по объему археологической, искусствоведческой и палео-лингвистической
информацией, член первобытной родоплеменной группы был равен целому — у всех ее членов
было общее групповое имя, все употребляли одну раскраску или татуировку тела, носили одну
прическу, одни украшения, исполняли общие пляски и песни, верили в единый для коллектива
миф, исполняли те же обряды... На языке социальной психологии (напомню исследования Б. Ф.
Поршнева и И. С. Кона) эта ситуация описывается как тождество «я» и «мы», на много
тысячелетий предшествовавшее осознанию внутриплеменных отношений «я—ты»;
соответственно другая группа воспринималась как «они», противостоящие собственному «мы».
|
|
|
(Даже много позднее, в Древнем Египте, язык фиксировал сохранение такого типа
сознания: слово «люди» обозначало только египтян, не распространяясь на чужеземцев, а в
тексте одной из дошедших до нас молитв чужестранцы объединяются в одну группу с
животными; и еще позже в русском языке слово «немцы» обозначало всех иностранцев, потому
что они «не мы», а значит — «немые».) Парадоксальность данного типа сознания состоит в
том, что, по остроумному суждению американских ученых, авторов коллективной монографии
«В преддверии философии», к природе первобытный человек относился не как к «Оно», а как к
«Ты», то есть как к подобному себе, одушевленному существу! Отсюда, с одной стороны,
первобытный тотемизм, выражавшийся в том, что родоплеменная группа отождествляла себя с
тем или иным животным, а с другой — в разделявшихся каждым членом этой группы правах и
обязанностях всех ее членов и ответственности за их поведение; австралийский абориген
Вайпулданья рассказывал, например, что мог взять у своего дяди «буквально любую его вещь
— лодку, копье, бумеранг», поскольку «они принадлежали ему, а следовательно, и мне». Уже
цитированный датский этнограф Й. Бьерре, основательно изучивший жизнь бушменской
общины, заключил, что «..для бушменов религия — не только олицетворение связи между
человеком и сверхъестественным, но и связь, которая сплачивает воедино всех членов общины
и охраняет ее целостность».
Естественно в этом свете, что каждый член рода нес ответственность за все, что сделали все
его сородичи, включая самых отдаленных предков, — так сложился сохранившийся до сих пор
у народов, недалеко ушедших в общем социальном и духовном развитии от первобытных
людей, обычай «кровной мести», «вендетты», а в смягченном виде психологическая антитеза
«мы — они» сохранилась в идеологии современного национализма, для которого качества
индивида фатально предопределены его принадлежностью к этнической группе, — скажем,
«белый человек — хороший, черный — плохой», или наоборот, «ариец — хороший, славянин
|
|
|
— плохой», или «русский — хороший, еврей — плохой»...
(Не могу в этой связи не заметить, опережая характеристику пережитков данного
архаического типа сознания в современном обществе, что в основе принесшего гигантский
вред нашей стране так называемого «сталинского принципа подбора и расстановки кадров»
лежал именно такой идеологизированный пережиток этой психологии как «классовый
подход», согласно которому качества индивида определяются его принадлежностью к
социальной группе: «пролетарий — наш
человек, буржуй, дворянин — враг, поэтому его можно заточить в концлагерь и даже убить,
а интеллигент — «гнилой», «прислужник буржуазии», достаточно анкетного установления
«социального происхождения» личности для определения ее «общественного качества»; не
следует удивляться тому, что Сталин соединил «классовый подход» с «национальным
подходом», усвоив после войны нацистский антисемитизм и сочтя возможным карать целые
народы на Кавказе и в Крыму за преступления отдельных лиц во время войны... Не следует
удивляться и тому, что и в наши дни люди, не желающие «поступаться принципами»
сталинизма, оказываются крайними националистами, проповедуя антисемитизм,
дискриминацию «лиц кавказской национальности», подобно тому, как в цивилизованных,
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 73
казалось бы, странах Прибалтики так называемому «русскоязычному населению» мстят за
полувековой давности поведение их предков, — это мышление в той же примитивной
категориальной системе «мы — они», «наши — не наши», сила которой прямо
пропорциональна общему уровню культуры каждого социального «сословия», а
соответственно и тех политиков, демагогический популизм которых порождает ориентацию на
носителей самого низкого уровня культуры.)
Понятно, что культура, основанная на «мы-сознании», была во всех своих проявлениях
коллективно-анонимной. Мы не знаем имен творивших ее людей не потому, что это была
бесписьменная культура, а потому, что все плоды творческой деятельности создавались
коллективно, а наиболее сложные — усилиями нескольких поколений, и соответственно
ценился не талант того, кто изобрел колесо, или вылепил глиняный сосуд, или изваял
статуэтку, а родоплеменной коллектив, который воспринимался как единый субъект
творчества.
Две предпосылки этого изначального «мы-сознания» могут быть выделены:
Первая — мифологический характер мышления, навязывавший всем членам
|
|
|
родоплеменной общины единое миросозерцание, абсолютная истинность которого
гарантируется его внечеловеческим, божественным происхождением. Характерно название
древнейших мифологических текстов индоариев — «Веды»: слово это, отмечает уже
цитированная исследовательница, «..родственно русскому ведать, ведун и означает
"священное знание". Такое знание включало в себя все сведения человека того времени о богах
и людях, о космосе и земле, о ритуале жертвоприношений, магических обрядах, социальной
структуре, общественной и частной жизни, конкретных науках и поэзии. Это было
одно общее, нерасчлененное знание, выражаемое с помощью Священной Речи, знание
тайное, доступное только посвященным».
Вторая предпосылка такой структуры мифологического сознания — отождествление вслед
за «индивидуальным» и «родовым» также «культурного» и «общественного» (понятийный
кентавр «социокультурное», употребляемый сейчас достаточно широко, наиболее точно
характеризует эту исходную историческую ситуацию, ибо в дальнейшем социальный и
культурный аспекты человеческого бытия будут все решительнее расходиться, вплоть до
возникновения между ними конфликтных отношений, и тогда данный термин будет обозначать
лишь ту объективную целостность, которая, при всех ее внутренних различиях и
противоречиях, противостоит природе, а в человеке — биофизиологической природной основе
его целостного бытия). «Социальность» начнет отслаиваться от «культуры» только тогда,
когда организующие жизнь общества структуры смогут институционализироваться, тем
самым обрести самостоятельность и осознаваться как таковые — как «государство», «суд» и т.
д.; между тем в первобытном состоянии не существует еще не только государства, реального и
законодательно утвержденного, но политическая форма самоорганизации еще не отделилась от
религиозной, обряды нравственного значения — от культовых, система запретов в отношениях
внутри рода и между родоплеменными коллективами имеет аморфно-нерасчлененный
характер. Тут нельзя еще говорить ни о политике, ни о праве, ни о религии, ни о
нравственности в точном смысле этих понятий, ибо в этой синкретично функционирующей
форме самоорганизации жизни человеческих коллективов содержатся эмбрионально и потому
нерасчлененно, и прото -нравственный, и прото -религиозный, и прото- правовой, и прото -
политический, и прото -эстетический аспекты регуляции отношений индивидов в коллективе.
Первая исторически форма социальной организации жизни уже очеловеченных животных —
экзогамия, табуировавшая кровно-родственные браки и разрешавшая лишь браки между
представителями разных родов, — была в такой же мере феноменом культуры, поскольку не
получала никакого институционального закрепления, оставаясь обычаем, неписанной нормой
человеческих отношений. Хорошим примером такого социокультурного синкретизма может
служить описание немецким этнографом Л. Коль-Ларсеном в предисловии к изданному у нас
сборнику мифов, легенд и сказок бушменов хадзапи «Волшебный рог» функций предводителя
одной из групп восточно-африканского племени тиндига: «Как охотник Шунгвича
намного превосходил всех своих сородичей», что сделало его вождем этой группы; но
«положение вождя орды обязывало его быть также и судьей», в обязанности которого входил и
«дележ всех убитых животных», и, кроме всего прочего,... искоренение супружеской
неверности». Даже на более позднем этапе истории — в Скифском царстве — «басилевс», как
именовали царя этим греческим словом, был одновременно военачальником, и жрецом, и
судьей — до такой степени устойчив был исходный синкретизм разных способов
социокультурной организации жизни общества.
Традиционный характер первобытной культуры определил ее длительное существование —
более длительное, чем всех последующих исторических типов культуры. И все же на
протяжении этих двух-трех десятков тысяч лет в ней происходили изменения, хорошо
изученные археологами, поименованные ими как разные ступени каменного века,
Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+
(2)320 с.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 74
сменившегося веком металла, имевшим свои ступени — бронзы и железа. Проблема,
возникающая в этой связи перед историком культуры, состоит в том, чтобы выявить глубинную
причину этих изменений, выявить ту силу, которая могла оказаться более могущественной, чем
власть традиции, а затем попытаться понять логику дальнейшего движения культуры,
вырвавшейся из, казалось навсегда, сковавших ее тисков — сложившегося и
канонизированного типа упорядоченности бытия и сознания первобытных людей.
Разрешение этих проблем, оказавшееся недоступным досинергетическому мышлению во
всех его рассмотренных нами выше вариантах, становится возможным благодаря открытым
синергетикой законам процессов развития сложных систем, их самоорганизации,
дезорганизации и реорганизации. Попытаемся же применить знание этих законов к
осмыслению сложившейся на данном витке истории культуры драматической ситуации.
|
|
|
