 |
Блюдо, которое подают холодным
|
|
|
|
Нью‑Йорк
1978
Дена Нордстром погубила единственный шанс Сидни Капелло стать большим человеком на телевидении, но, как крыса в лабиринте, он быстро сориентировался и метнулся в другую сторону. В бизнесе бульварного чтива, где скорость решает все, Капелло взлетел к вершине, как выпущенная из пистолета серебряная пуля. Он пытался быть «свободным художником» и работать по найму, однако договариваться с редакторами о приличной оплате было муторно и проблематично, поэтому он изъял из процесса посредника и открыл собственную газету. Не отягощенный лишним бременем этики, совести и страха перед законом и притом нацеленный сделать все ради того, чтобы добыть историйку, Капелло со своей газетой оказался далеко впереди остальных участников гонки. Не заботиться чрезмерно по поводу достоверности фактов оказалось экономично. Меньше чем за год его малозатратная газетенка затмила прочую продукцию на стеллажах супермаркетов, и он намеревался удержаться номером первым, несмотря на растущую конкуренцию.
Он без всяких угрызений совести воровал почту, прослушивал телефоны и подкупал служанок, садовников и шоферов в домах известных людей, а то и подсовывал своих. Его жажда получить доступ к не подлежащим огласке сведениям была безгранична, и досье ФБР он читал легко, как букварь. Он знал, кто с кем спит, когда, где и в каких позах, у него под рукой всегда была парочка «свидетелей», а если требовалось, за некую сумму он мог обеспечить и замешанное в дело «третье лицо», неважно, существовало такое лицо в действительности или нет. У него был доступ к медицинским картам, банковским счетам, частным телефонным разговорам. Он знал, как раздуть до скандала любой полуфакт, не успеешь глазом моргнуть. Но главной причиной успеха Сидни была его способность позаботиться о будущем, отложить что‑нибудь на черный день. У него была «страховочная» папка, раздутая от «лакомых кусочков» – фотографий, документов, которые он мог пустить в дело, когда придет тот самый черный день. Если неделя не задалась и новостей не хватало, он просто выуживал что‑нибудь из этой папочки, добавлял несколько фактоидов[43]и запускал в печать. Стареющая кинозвезда потеряла ведущую роль в кино, когда ее цветные фотографии до и после пластической операции появились на первой полосе у Капелло только по той единственной причине, что неделя не задалась. Он любил быть на вершине. У него была папка, которую он называл «горячей», – готовая бомба с часовым механизмом «возьми их прежде, чем они прославятся». Он собирал информацию на детей актеров, музыкантов, государственных служащих, благодетелей человечества – вдруг пригодится. Это обходилось недешево, но что такое три или четыре тысячи долларов, когда речь о миллионных продажах? Он хотел иметь фору, быть наготове, как только человек рванет вверх.
|
|
|
Так и появилось дело Дены Нордстром и теперь лежало, тикало и ждало подходящего момента. Обычно Капелло воспринимал все только как бизнес, но в случае Дены у него была личная заинтересованность. Если бы не эта Нордстром, он мог бы сегодня быть продюсером на телевидении. Заняться Нордстром он поручил лучшему своему агенту – Барбаре Зофко. То, что она нарыла, превзошло его самые сладкие фантазии. Теперь ему оставалось только отдыхать, развалясь на стуле, и ждать момента, а человеком он был терпеливым. Это был грязный бизнес. Но не шантаж. Спроси его – и он скажет, что это просто увеселительное чтиво и что бизнес бульварных газет приносит гораздо больше денег, чем тот же шантаж. К тому же бизнес этот легален. Да что там, он заставляет тебя гордиться, что ты американец.
|
|
|
Если Сидни Капелло был пчелиной маткой, то Барбара Зофко была идеальной рабочей пчелой. Она хорошо его обслуживала. Грузная, бесформенная женщина с рябоватой, лоснящейся кожей, не уродливая, не красивая, мимо такой тысяча человек в день пройдут – не запомнят. Эта характерная особенность была ей на руку. Она вообще идеально подходила для своей работы.
Барбара Зофко не горевала, что приходится есть в одиночестве. Как раз наоборот. Она была полностью сосредоточена на работе и на следующем приеме пищи. Аппетит ее был ненасытен, она могла одна съесть большую пачку печенья, целый торт и дюжину пончиков за один присест. Если у нее и имелась характерная черта, то это был вечный голод. Зофко была одной из семерых детей и приехала из маленького городка, выросшего вокруг угольной шахты недалеко от Питтсбурга. Дочь неразговорчивого шахтера и состарившейся к тридцати годам матери, Барбара всегда чувствовала недостаток во всем: в любви, в деньгах, еде, и теперь, сколько бы она ни съела, ощущение сытости не приходило.
Делом Дены она занималась уже несколько недель, но пока не удалось нарыть почти ничего. Да, она часто меняла школы, и все помнят ее, но ничего конкретного. Похоже, задача предстоит не из легких. Труднее всего попасть в двигающуюся цель, а эта теледива с четырех лет только и делала, что передвигалась с места на место. В колледже она тоже не доучилась, Барбара раздобыла список ее сестер по сообществу и охотилась за ними по всей стране, но все впустую. Ни одна не сказала о Дене ничего дурного, а некоторые говорили только о том, какая она замечательная. Особа из Алабамы, соседка Дены по комнате в колледже, заговорила ее чуть не до смерти, взахлеб описывала, до чего Дена была восхитительной девушкой. Еле избавилась от нее. Она проследила карьеру Дены от одной частной телекомпании к другой, и ничего. Все твердили одно и то же: хорошая девушка; мы знали, что она далеко пойдет. Глухой тупик.
Самое время заняться непосредственно семьей. Когда Барбара зарезервировала комнату в единственном на весь Элмвуд‑Спрингс отеле, ее первой мыслью было: «жареные креветки». Она всегда любила маленькие жареные креветки, но в первый же день ее ждало разочарование: у них не было обслуживания в номерах. Однако она воспрянула духом, увидев брошюру блинной и выяснив, что она находится недалеко. Барбара бросила сумки и сделала то, что всегда делала в незнакомом городе. Отправилась в ближайший супермаркет, взяла корзину и принялась кружить по секции хлеба и кондитерских изделий, как большая белая акула, чтобы обеспечить себя запасом сладостей на ночь. Наутро она постучала в дверь Нормы Уоррен:
|
|
|
– Миссис Уоррен?
– Да?
– Вы меня не знаете, но я здесь по делам государственной службы Джефферсон‑Сити и хочу спросить, не могли бы мы поговорить относительно вашей кузины… Дены Нордстром?
Норма была застигнута врасплох, на что, собственно, и рассчитывала Зофко.
– Это конфиденциальный разговор.
– Ну… да, конечно. Проходите.
Они прошли в гостиную.
– Миссис Уоррен, в этом году штат Миссури открывает Зал славы Миссури, и ваша кузина получит награду «Женщина года».
Норма аж задохнулась:
– Ах, неужели? Серьезно?
– Да. Но мы не дадим сведений в прессу до следующего месяца, так что придется попросить вас держать эту информацию в тайне.
– Разумеется. Понимаю. Какая честь.
– Мы хотим, чтобы это стало сюрпризом.
Норма шепнула:
– Даже для Дены?
– Да. Особенно для нее.
– Понимаю. Слово даю. В ее честь, наверное, будет обед?
Зофко доставала из сумки диктофон и блокнот.
– Что, простите?
– Ну, обед… или там банкет, в честь награждения?
– А‑а, да. Итак, что нужно от вас, миссис Уоррен. Некоторые сведения общего характера для официальной биографии.
– Это будет официальное мероприятие, гости в вечерних туалетах, да?
– Да, вероятно, и если у вас есть какие‑то фотографии, которые мы могли бы использовать, школьные, скажем…
– А где это состоится? Здесь или в Джефферсон‑Сити?
– В Джефферсон‑Сити.
– А‑а. Как думаете, а мне можно будет приехать? Публику туда пускают?
– Вам пришлют приглашение.
– Когда?
– Дата пока не утверждена, но вам дадут знать.
– Ох, я так волнуюсь, что сейчас в обморок грохнусь. Как думаете, нам позволят взять лишний билет для тети Элнер? Мы с радостью за него заплатим. Она ее двоюродная бабушка, ой, она небось просто взорвется от радости. А губернатор собирается присутствовать?
|
|
|
– Итак, насколько я понимаю, отец ее родился в Элмвуд‑Спрингс…
Норма встала:
– Я так разволновалась, что ничего вам даже не предложила. Выпьете кофе или еще чего?
– Нет, спасибо, не нужно. Впрочем, выпью колы, если у вас есть.
Два часа спустя Норма все еще распевала о том, какой милой девчушкой была Дена.
– Мама ее работала, так что я водила Малышку в садик в доме Соседки Дороти и забирала пораньше, и она была такой миленькой, слов нет. Помню, отмечали ее четвертый день рождения и заказали большой именинный торт. Мама нарядила ее как куколку.
Зофко среагировала на слово «торт», поняла, что снова проголодалась, и постаралась сократить излияния родственницы.
– Миссис Уоррен, откуда, говорите, была родом ее мать?
– Не могу сказать. Не знаю.
Зофко навострила уши.
– Она никогда не рассказывала?
– Нет. Но она была очень хорошим человеком.
– И вы говорите, она скончалась?
Норма кивнула и переменила тему:
– И конечно, когда мы лично познакомились с Уэйном Ньютоном, мы чуть не выскочили из себя. Малышка устроила нам встречу. Она была к нам так добра.
– Миссис Уоррен, когда умерла мать Дены?
– Извините, не могу сказать наверняка.
– А когда уехала из Элмвуд‑Спрингс?
– Ей было годика четыре с половиной, по‑моему.
– Дене, в смысле. Ага. Как думаете, где я могу узнать о ее матери?
– Ну а вы скажите просто, что она не из Миссури.
Зофко решила, что хватит. Это можно и позже проверить.
– Миссис Уоррен, думаю, этого достаточно. Как только сделаем копии, сразу вернем вам фотографии. Вы нам очень помогли.
– Надеюсь. Знаете что? Простите, но я так и не услышала вашего имени.
– Барбара. – Она встала, пожала Норме руку и сказала: – Поздравляю.
Норма проводила ее до двери.
– Жаль, ее отец не дожил до этого дня. Передайте губернатору, что мы рады донельзя. Да, Барбара, и еще: вы же будете на этом обеде, правда?
– Наверняка.
– Надеюсь, мы окажемся за одним столом!
Норма помчалась в кухню и позвонила Маку на работу:
– Мак, я знаю один секрет. Но сказать не могу. Погоди, вот узнаешь, так обрадуешься! Больше ничего не могу сказать. Все.
После разговоров по кругу с двоюродной бабушкой Дены, миссис Элнер Шимфесл, Барбара Зофко покинула Элмвуд‑Спрингс, и вся‑то ее добыча состояла из двух банок финикового варенья, горы жареных креветок, распиравших пояс на брюках, да нескольких школьных фотографий. В остальном поездка вышла напрасной. Родственнички оказались скучными, типичные благопристойные провинциалы, посещающие церковь по воскресеньям. Ничего такого, что можно использовать. Отец, Джин, однажды был задержан за купание в городской водонапорной башне в компании других ребят. Даже Капелло ничего из этого не слепит. Единственной темой, которую можно еще помусолить, была мать. Барбара отметила, что и миссис Уоррен, и миссис Шимфесл были исключительно кратки и не горели желанием о ней распространяться. Обе ответили на вопрос о ней одинаковой фразой: «Не могу сказать наверняка».
|
|
|
Откуда же ей плясать? Барбара знала только, что, уехав из города, мать Дены устроилась на работу в каком‑то магазине. Неведомо где. Но у Зофко были свои источники. Она раздобыла номер социальной страховки матери Дены и выследила ее от первого места работы до последнего. Нашла все записи о трудовом соглашении и раздобыла копии ее данных с каждого места работы. Они были все одинаковые. Имя: Марион Чапмэн Нордстром. Дата и место рождения: 9 сентября 1920, Вашингтон, федеральный округ Колумбия. Родители: умерли.
Записи о найме на работу были странными. Впервые обратилась с просьбой о выдаче номера социальной страховки в 1942 году и устроилась на работу в магазин женской одежды в Нью‑Йорке, проработала до 1943‑го, потом перешла в магазин «Гампс» в Сан‑Франциско. А потом прыгала с одной работы на другую, переезжала из города в город. Из этих записей Зофко удалось выудить имена нескольких женщин, которые работали с ней вместе и до сих пор жили в Чикаго. Она полетела в Чикаго. Худая, бледная женщина по имени Джен слишком много курила и рада была поболтать.
– Я расскажу все, что смогу… но с тех пор, как мы вместе работали, прошло столько лет… Мне всегда было интересно, что случилось с мисс Чапмэн. Последнее, что я о ней слышала, – что она переехала в Бостон. Однако, да, я ее помню. О, мисс Чапмэн была та еще штучка.
– В каком смысле? – спросила Зофко.
Джен рассмеялась:
– В таком вот и смысле. Да, мисс Чапмэн была модница до мозга костей, одевалась безупречно. Мы все восхищались, как она за собой следит. Ни одного волоска не торчит, все на месте, накрашена идеально. Она была штучным товаром. И притом не заносчива, ничего такого, всегда такая любезная. Но она всегда нас немного сторонилась, что ли, не подпускала. Я, конечно, молоденькая была, лет восемнадцати, но, помню, мы все, младшие, хотели походить на мисс Чапмэн, одеваться как она, ходить как она, говорить как она. Мы удивлялись, почему такой девушке приходится работать. Знаете, с ее внешностью, с ее стилем… Я бы на ее месте подцепила богатея да уволилась и пальцем бы не шевельнула до конца своих дней.
Зофко удивилась, что женщина называет мать Дены девичьей фамилией.
– Вы не знаете, была ли она замужем?
– Нет, я такого не слыхала, чтоб была. Она не рассказывала. Не больно‑то она стремилась общаться. И особо никуда не ходила, только на работу да домой. Не то чтобы ей не предлагали, нет. Люди из общества, в смысле, богатые люди часто ее приглашали на вечеринки, но она отказывалась. Очень вежливо, но отказывалась. Она одевала самых богатых женщин Чикаго, и если она скажет, что платье сидит хорошо, то его без вопросов покупали. Так, говорите, ее хотят наградить?
– Да.
– Ну успехов вам. Ежели ее найдете, скажите, что Джен из обувного отдела передает привет. Может, она и не вспомнит меня, но все равно передайте.
Неделю спустя Зофко откопала некую миссис Юнис Силвернейл в Бирмингеме, штат Мичиган. Она вместе с сестрой жила в доме для престарелых. Зофко объяснила, что собирает информацию для Государственной службы доходов. Люди всегда готовы помочь, когда речь идет о деньгах. Миссис Силвернейл и ее сестра сидели в маленькой гостиной, ели вишневый пирог и распинались о старых добрых временах. Они показали Зофко часы, которые магазин вручил миссис Силвернейл, провожая на пенсию. В конце концов Зофко напомнила им о цели своего визита. Миссис Силвернейл сказала:
– Знаете, когда вы позвонили, я стала рыться у себя, думала найти снимок мисс Чапмэн, нас каждый год фотографировали. Нашла тот год, когда она работала, гляжу, а ее‑то и нет. Ума не приложу почему. Может, приболела в тот день. Она у нас точно работала тогда, я помню. А какая вам нужна информация?
Зофко откусила кусок пирога.
– Любая, все, что вы сможете вспомнить.
Миссис Силвернейл прикрыла глаза.
– Она всегда пользовалась духами «Шалимар» – я знаю, потому что в тот год продавала косметику, пока меня не перевели в секцию белья, и у нее была скидка как у работника магазина. У нас работало столько людей, где ж тут всех упомнить, но ее помню. Красивая такая женщина, с приятным голосом. Работала в отделе «Лучшие платья». Там бывало много богатых женщин, и все одевались в ее отделе, и, должна вам сказать, она была не менее элегантна, чем ее клиентки. А порою и более. Умела себя подать.
Это Зофко и раньше слышала.
– Не в курсе, у нее мужчины были?
– Нет, мужчинами она не интересовалась. Это факт. Сын владельца магазина, Маркус, приятной наружности парень, положил на нее глаз, а она ни в какую. Он с ума сходил по ней, проследил ее до дому и выяснил, что у нее был муж и остался ребенок. Умолял ее, говорил, положит на имя ребенка тысячу долларов, купит ей дом, машину, все что захочешь, только скажи, а она ему от ворот поворот. Вы же знаете, мужчины такие, чем сильнее их гонишь, тем они сильнее тебя добиваются. Господи, если бы он меня попросил, я б за него бегом побежала. Можно подумать, часто такое предлагают. Шансов‑то не так много в жизни. Конечно, я тогда еще не познакомилась с мистером Силвернейлом, но она никаких дел не желала иметь с мужчинами, наотрез. И вскоре после того случая уехала. Не удивлюсь, если окажется, что по этой‑то причине она и снялась с места. Но в конце концов он женился. На этой девушке из… из дамских сумочек, забыла, как ее… вот и все, что я знаю.
Днем позже Зофко сидела в своей квартире, поедала кукурузные палочки и изучала добытые сведения. Сдаваться она не собиралась. Читала и перечитывала записи с мест работы и заявления о приеме, которые удалось достать, и вдруг обратила внимание на одну деталь. Магазин женской одежды «Лили» упоминался во всех ее резюме и вдруг после 1946 года перестал появляться в записях. Почему? Не случилось ли там чего‑то такого, что могло послужить причиной для бегства? Такого, что она предпочла утаить? Почему она ушла с работы? А может, ее уволили? Может, за воровство? Или за связь с женатым мужчиной?
У Зофко забрезжила надежда. Она отправилась в читальный зал нью‑йоркской библиотеки, чтобы проверить, не проскакивало ли чего в газетах за те годы, и нашла‑таки. Магазин эксклюзивной женской одежды «Лили», «одежда для женщин с тонким вкусом», Парк‑авеню, 116. Она просмотрела административные отчеты. Оказалось, что дом 116 на Парк‑авеню выкуплен у Уильяма Джей Риктера и продан Лили Карлотте Стайнер в 1935‑м и вновь продан исконному владельцу Уильяму Джей Риктеру в 1944‑м. С этого момента все пошло как по маслу. Она позвонила женщине, которая работала в отделе переписи населения Нью‑Йорка, а заодно была на окладе у Сидни, и велела прислать все, что у нее есть, на Лили Карлотту Стайнер. Оставалось ждать.
Информацию доставил посыльный. Зофко вскрыла конверт, словно это была пачка конфеток «М&М», и жадно, с наслаждением прочитала содержимое:
Стайнер, Лили Карлотта.
Дата и место рождения: Вена, Австрия, 1893.
Переехала в Нью‑Йорк, поселилась в районе Йорквилл[44]на 85‑й Ист‑стрит, 463. Владела магазином модной женской одежды вплоть до своего ареста. Тесно сотрудничала с членами Американской нацистской партии, 13 декабря 1946 г. обвинена в шпионаже и осуждена на десять лет тюремного заключения. Умерла в 1962 г., в возрасте 69 лет, в Милуоки, штат Висконсин.
Капелло прочитал эту информацию и посмотрела на Барбару.
– Что я могу сказать? Лучшего просто быть не может. Ты – номер один.
Барбара Зофко была счастлива. Она любила радовать босса.
– Долго она работала на Стайнер?
– Около восьми месяцев.
Капелло кивнул:
– Этого достаточно, более чем достаточно. Оформи это так: Гитлер, холокост, лагеря смерти – полный набор.
Зофко вернулась в свой кабинет, села и набросала несколько простых заголовков и фраз:
«Позорное нацистское прошлое Дены Нордстром… мать – военная преступница… лидер Американской нацистской банды… Дочь нацистской шпионки теперь на телевидении Америки. Мать – близкая подруга Гитлера, из подтвержденных источников… Содействовала делу нацизма… Признание нацистского военного преступника: самая популярная телеведущая Америки – дочь нацистской шпионки…»
Полностью она оформит попозже. А сейчас – обедать. В конце концов, никакой спешки нет. Нордстром пока еще недостаточно звезда. У них есть время в запасе, чтобы приукрасить, добавить «свидетелей», «доказательств». Нет, пора как следует пообедать. Она заслужила награду, она поработала на славу, раздобыла ядерную бомбу, а не историю. Не то чтобы к ней не подкопаешься, она не закончена, может оказаться дутой, но дело свое сделает. Барбара уберет ее в папку, к остальным. Эта маленькая ручная граната подождет когда Сидни Капелло решит сорвать с нее чеку и швырнуть в Нордстром, любимицу Америки.
Банкет
Канзас‑Сити, штат Миссури
1978
После визита Барбары Норма поехала в Канзас‑Сити купить в «Плаца» вечерние платья себе и тете Элнер. Смокинг для Мака наверняка можно взять напрокат в Джефферсон‑Сити. Это же столица штата, там должна быть такая контора, но все же она позвонила для верности и узнала: да, есть, и есть несколько смокингов подходящего размера. Хранить такой секрет для большинства людей было бы тяжело, но для Нормы и вовсе адом кромешным: приходилось аж зубы сжимать, чтобы не выплеснуть новость на Мака. Она боялась, что заговорит во сне, нарушив данное Барбаре обещание даже слова никому не выдохнуть.
Каждый день она штудировала газеты в поисках объявления, что Дена названа Женщиной года Миссури. И каждый день с нетерпением хватала почту, надеясь увидеть приглашение на банкет.
Прошло несколько месяцев, и она начала беспокоиться, что объявление было сделано, но их газета «Элмвуд‑Спрингс» не опубликовала его. Тогда она решила проверить. Позвонила в администрацию Джефферсон‑Сити и попросила к телефону Барбару. Голос на другом конце провода спросил:
– А фамилию можете назвать?
– Нет, но она работает в администрации.
– В качестве кого?
Стараясь не проговориться. Норма ответила:
– Она отвечает за награды.
– Не знаю, кто это может быть, мэм.
– Ох. Она не сказала своей фамилии. Кто у вас заведует банкетами?
– Поставкой продуктов?
– Нет, составлением программы.
– Ума не приложу, кто конкретно этим занимается, мэм.
– А у вас там работает какая‑нибудь Барбара?
Пауза.
– Мэм, я соединю вас с отделом связей с общественностью. Там значится Барбара Томас.
– Она полная девушка?
– Не знаю, мэм, я на коммутаторе сижу.
Кто‑то ответил:
– Отдел связей с общественностью.
– Будьте добры Барбару.
– Будьте добры назваться.
– Извините, но я сомневаюсь, можно ли мне говорить свое имя…
– Подождите.
Другой женский голос сказал:
– Алло. Это Барбара.
Норма шепнула:
– Барбара… это вы?
– Да, я. Кто это?
– Это я, дама из Элмвуд‑Спрингс. Ну, вы знаете, родственница… сами знаете кого.
– Простите, кто это?
– Нас никто не подслушивает на линии? Я могу говорить не таясь?
– Да.
– Это Норма Уоррен, кузина сами знаете кого из Элмвуд‑Спрингс.
– Откуда?
– Элмвуд‑Спрингс. Вы навестили меня около шести месяцев назад.
– Простите, это вряд ли. Я никогда…
– Ну как же, вы что, не помните, это связано с… – Норма произнесла раздельно по буквам: – Н‑А‑Г‑Р‑А‑Д‑О‑Й.
– С какой наградой?
– Разве вы не помните, как приезжали за биографией?
– Боюсь, вам нужен другой человек.
– Вы полная девушка с черными волосами?
– Нет.
– Боже… А вы не знаете полную девушку с черными волосами?
– Нет.
– Она у вас там работает. Отвечает за большой банкет.
– Какой большой банкет?
– Ну, если вы не знаете, я не имею права говорить. Не можете снова соединить меня с оператором? Наверное, мне дали не ту Барбару. Простите. И не говорите, пожалуйста, никому, что я звонила.
– Не скажу.
Норма поговорила еще с одной Барбарой, работавшей в администрации, – с тем же результатом. Норма совершенно запуталась. Она позвонила тете Элнер и спросила, не появлялась ли у нее дома женщина по имени Барбара.
Тетя Элнер, которая тоже поклялась в неразглашении, ответила крайне осторожно:
– А кому это надо знать?
– Мне.
– Ну так я не могу тебе сказать. Но предупреждаю: не удивляйся, если со дня на день ты получишь приглашение по почте, и это все, что я могу доложить по данному предмету.
И Норма, и тетя Элнер обе ждали, но ничего не дождались.
Марион Чапмэн
Филадельфия, штат Пенсильвания
1954
Магазин одежды «Ласалль» в Филадельфии, где теперь работала мать Дены, не значился в телефонной книге. Кому нужно было знать его телефон, те знали. Под его бело‑синий навес входили люди из лучших домов, школ и клубов Филадельфии, Мэйн‑лайн[45]и Палм‑Бич. Миссис Роберт Портер, которая желала и могла себе позволить покупать только лучшее, всегда настаивала, чтобы обслуживала ее мисс Чапмэн и никто другой. Она с самого начала выбрала Чапмэн – как женщину, которая знает, что делает. Сегодня миссис Портер сидела на краешке большой круглой оттоманки в центре зеркального демонстрационного зала, подбирая своей невестке гардероб для путешествия по Европе. Как всегда, она была одета в безупречный черный костюм, сшитый по авторской модели и наилучшим образом подчеркивавший ее точеную фигуру. Элегантные черные туфли‑лодочки сообщали, что, несмотря на седьмой десяток, ее ноги и совершенной формы лодыжки принадлежат женщине с хорошим происхождением, и притом весьма богатой.
Пока ее невестка Марго примеряла наряды, отобранные мисс Чапмэн, миссис Портер одобряла их одним кивком. Ее больше интересовала сама мисс Чапмэн, к которой она давно приглядывалась. Это началось, когда ее средний сын, Гэмбл, в настоящее время опять неженатый, начал тщетно добиваться Марион Чапмэн. В последующие недели миссис Портер утвердилась в том, что мисс Чапмэн всегда превосходно держится. Дружелюбна без заискивания, всегда любезна, отличный профессионал. Высокая, очень привлекательная, с идеальной, будто фарфоровой кожей, золотисто‑каштановые волосы убраны в высокую прическу, безупречный профиль. Но, вглядевшись, можно было заметить одну черту, выдававшую, что она не та холодная, без эмоций, женщина‑продавец, какой хочет казаться. В ее глазах было нечто такое, что рассказывало совсем другую историю. Какая‑то печаль, почти тоска о чем‑то, не имевшем отношения к настоящему.
Когда невестка покончила с примеркой, миссис Портер сказала:
– Марго, подожди меня в машине, хорошо? Я подойду через несколько минут.
Марго ушла, а миссис Портер похлопала ладонью по оттоманке рядом с собой:
– Мисс Чапмэн, присядьте. Я бы хотела с вами поговорить.
Мисс Чапмэн не слишком обрадовалась предложению.
– Миссис Портер, если это насчет Гэмбла, я вас уверяю…
Миссис Портер отмахнулась:
– Нет, разумеется нет. Вы совершенно правы, что не хотите с ним связываться. Там, где дело касается женщин, он полнейший дуралей. Напротив, я удивлена, обнаружив у него настолько хороший вкус, что он вами увлекся. Большинство его женщин безмозглы.
Она щелчком открыла портсигар, вставила сигарету в маленький черный мундштук и закурила. Мисс Чапмэн села.
– Это насчет одежды? Могу ли я вам…
Миссис Портер снова прервала ее:
– Одежда превосходна. Марго девушка с округлыми формами, и вы постарались на славу, сгладив их. Нет, я хотела поговорить насчет вас.
Тень тревоги промелькнула по лицу мисс Чапмэн, но она и глазом не моргнула. Миссис Портер затянулась, отвернулась, выдохнув дым в сторону, потом прямо посмотрела на мисс Чапмэн:
– Мисс Чапмэн, я слишком стара и слишком богата, чтобы ходить вокруг да около. Почему вы здесь?
Мисс Чапмэн моргнула.
– Что?
– Вам здесь не место. Я это знаю, и вы это знаете. Я давно за вами наблюдаю. Признаюсь, вы меня пленили. Вы не обычная продавщица, никто так не владеет французским после окончания обыкновенной школы. Вы явно получили воспитание, так что не говорите, что ваши родители были простыми рабочими людьми. Я развожу лошадей, мисс Чапмэн, и чистокровного скакуна различу за милю.
Миссис Портер увидела, как та вспыхнула.
– Не поймите, пожалуйста, превратно, я бы никогда не осмелилась беспардонно совать нос в вашу личную жизнь. Но все и без того видно. Вы могли бы иметь любого мужчину в городе, если бы захотели, но мужчина вам явно не нужен, неважно, по какой причине, мне до этого дела нет. И в то же время, я знаю, вам нужно растить дочь. И знаю, сколько вам тут платят, наверняка вам приходится нелегко. – Она снова затянулась. – К чему я клоню. У меня много денег, а кроме того, есть влияние и связи. Позвольте купить вам ваш собственный магазин. Где пожелаете, вам выбирать. Только позвольте помочь вам. Я хочу, чтобы вы не на кого‑то работали, а на себя.
У мисс Чапмэн был встревоженный вид.
– Вам не о чем беспокоиться, это не имеет никакого отношения к моему сыну, это строго между нами. У вас есть талант, стиль, и вы знаете свое дело. За несколько лет вы можете преуспеть. В одной только моей семье хватит модников, чтобы обеспечить вас клиентами.
Мисс Чапмэн хотела что‑то сказать, но миссис Портер ее остановила:
– Не решайте второпях. Подумайте как следует. Можете дать мне ответ в конце недели. – Она вынула сигарету из мундштука и погасила в большой хрустальной пепельнице. – Но я скажу вам так, как сказала одной из своих дочерей: «Не будь дурой и прими мое предложение». Можете потом вернуть мне деньги, можете не возвращать. Не имеет значения.
Марион Чапмэн еще трясло, когда она развешивала одежду в примерочной. Миссис Портер ей всегда нравилась, но предложение было совершенно неожиданное. Увиливать от Гэмбла было нелегко, однако ей не впервой. Это же совсем другое дело. Было в миссис Портер что‑то вызывающее доверие, может, поэтому она не сразу отклонила предложение. Если бы она могла им воспользоваться! Это означало бы новую жизнь, безопасность, они бы с Деной выбрались из этих гнусных гостиничных комнат. Обзавелись бы своим домом, куда Дена могла бы приводить друзей.
Когда она вечером собралась домой, Дена ждала ее в холле. Они зашли поужинать в ресторанчик на углу, и Дена спросила, что с ней, о чем она думает.
– Ни о чем, дорогая, просто устала.
Вернувшись домой, Марион Чапмэн уложила Дену спать на кушетку в гостиной, села напротив в кресло и смотрела, как дочь спит. Свет фонаря окутал Дену серебристым сиянием, осветил волосы и белую кожу. В последнее время в ее внешности все больше проглядывал отец: те же голубые глаза, те же волосы. Она сидела и курила в темноте, уносясь воспоминаниями в далекий 1943‑й, в Сан‑Франциско. Девушка, которая с ней вместе работала, встречалась с моряком, и ее друг, вероятно, увидел Марион сквозь витрину и страсть как хотел с ней встречаться, но в том году город наводняли молодые люди, жаждавшие познакомиться с девушкой, прежде чем их отправят на фронт, и ей это было не интересно. Подруга умоляла ее в течение нескольких недель хотя бы разок с ним увидеться, и в конце концов, только ради того, чтобы девушка отстала, она согласилась пойти с ним в бар «Вершина Марка»[46]выпить одну рюмку, не более. В тот вечер, когда она вышла из лифта отеля на верхнем этаже, он ждал ее, держа обернутую в целлофан коробку с орхидеей, перевязанную красной лентой.
– Мисс Чапмэн, я Джин Нордстром, – сказал он. – Я не знал, что купить, дама из цветочного магазина сказала, что вам это может понравиться.
Он был совсем не таким, как она ожидала. Он выглядел так, будто сошел с рекламного плаката морской пехоты. Высокий, с голубыми глазами и светлыми волосами. Ресторан был переполнен военнослужащими с девушками, и им пришлось пробиваться сквозь толпу к своему столику у окна. Он сказал:
– Надеюсь, вам нравится. Пришлось прийти заранее, чтобы занять хорошее место. Я уже сижу тут часа два, народу все больше и больше.
Она огляделась:
– Да, народу много.
– Я заказал бутылку розового шампанского, ничего? Подумал, вдруг никогда не доведется попробовать. – Как только официант наполнил их бокалы и отошел, парень вытащил фотографию из бумажника: – Это папина пекарня, а вот перед входом мои мама с папой.
Его отец, высокий человек, стоял рядом с пухлой, улыбающейся женщиной. Он протянул через стол еще одну фотографию:
– Это моя тетя Элнер и ее собака Тесс. Вы, наверное, и не слыхали о таком городе – Элмвуд‑Спрингс, штат Миссури? Слушали когда‑нибудь Соседку Дороти?
– Кого?
– Соседку Дороти, по радио? Наверное, сюда ее передача не доходит, слишком далеко. В общем, я из Элмвуд‑Спрингс. Городок небольшой, но там есть все, что нужно. Кинотеатр есть и озеро. Вот бы вы там как‑нибудь побывали. Вам понравится. Не знаю, зачем я все болтаю и болтаю об Элмвуд‑Спрингс, наверное, просто ностальгия. Небось я вам до смерти наскучил.
– Нет, не до смерти.
Она не собиралась влюбляться и выходить замуж, но его радость и жажда жизни были так заразительны, что она начала думать: а вдруг все может измениться? Вдруг получится оставить прошлое позади и жить счастливо до конца своих дней в маленьком городке в глубинке, все начав заново?
Но все это были пустые мечты. После того как Джина убили, она поняла, какой была дурочкой, возомнив, что можно все изменить. Когда родилась их дочь, Дена, она всерьез намеревалась отвезти ее в Элмвуд‑Спрингс, к родителям Джина, и просто‑напросто исчезнуть из ее жизни.
Но получилось по‑другому. Когда она сошла в тот день с поезда, было уже слишком поздно. Как ни пыталась она оставить Дену, не смогла. День проходил за днем, она знала, что должна уехать, но не уезжала, и вскоре начала верить, что в Элмвуд‑Спрингс она в безопасности. Нордстромы вопросов не задавали, приняли ее как родную.
Она уже почти забыла, кто она и что сделала, но вдруг сбылись худшие ночные кошмары. Сразу после четвертого дня рождения Дены Тео нашел ее, явился в Элмвуд‑Спрингс и постучал в дверь дома Нордстромов.
Не надо было ей выходить замуж, не надо было рожать ребенка, надо было оставить Дену в первый же день, как они приехали. О чем она думала? О чем сейчас думает? Нельзя оставаться в Филадельфии так надолго. Нельзя подвергать Дену риску, нужно думать о ее будущем. Нужно все время переезжать.
Неделю спустя миссис Портер позвонила в «Ласалль» и попросила к телефону мисс Чапмэн. Хозяин сказал:
– Мне очень жаль, миссис Портер, но ее нет. Могу я вам чем‑то помочь?
– Вы хотите сказать, она больше у вас не работает? Что стряслось?
– Я сам не понимаю, миссис Портер. Однажды она сказалась больной, а на другой день, когда она не пришла на работу, я зашел ее проведать, а портье сказал, что она уехала и не оставила адреса. Не знаю, что и думать. У меня для нее чек, а куда его выслать, неизвестно. Мне очень жаль, миссис Портер, я знаю, она вам нравилась.
– Да, – сказала миссис Портер, – нравилась.
Ночь в театре
Нью‑Йорк
1978
Дена отправилась с Джулианом Амзли на мюзикл «Мейм», бенефис в пользу Актерского фонда, на который, похоже, пожаловал весь Нью‑Йорк. Вечер был роскошный. Пока она шла по проходу к своему месту, народ перешептывался: «Это Дена Нордстром». Приятно, что ни говори. Одета она была с элегантной простотой и даже без дорогих украшений выделялась из толпы женщин, выгодно вышедших замуж. Дена получала удовольствие от шоу, но в середине первого акта вдруг почувствовала, что не может вдохнуть, и ее пробил холодный пот. Сердце заколотилось, в ушах зазвенело, все как‑то исказилось, размылось. Зал вдруг начал вращаться, и она испугалась, что сейчас или умрет, или потеряет сознание.
Дена кое‑как пробралась к проходу. Джулиан привстал, но она убежала, прежде чем он успел спросить, что случилось.
В туалете вцепилась в раковину, но голова продолжала кружиться. Служительница встревожилась, увидев ее лицо белее платья.
– С вами все в порядке, мисс?
Дена не ответила, включила холодную воду и умылась. Женщина усадила ее и сказала:
– Сядьте и дышите как можно глубже.
Дену до сих пор трясло, но стало вроде чуть получше, а служительница продолжала с ней разговаривать, прикладывая холодные компрессы к запястьям.
– Наверное, слишком душно. Постарайтесь успокоиться, и все будет в порядке.
С Денной никогда такого не случалось.
– Я не понимаю, что произошло. Такое чувство, что сейчас потеряю сознание.
– Может, съели чего‑то неподходящее, а может, простыли. А может, беременны, дамы часто чувствуют дурноту, когда беременны.
Пожилая билетерша, видевшая, как Дена забежала в туалет, постучала в дверь.
– Да? Кто там? – сказала служительница.
– Это Ферн. С ней все в порядке?
– Да.
– Может, что‑нибудь нужно?
– Мне нужно выпить, – сказала Дена. – Попросите при<
|
|
|
