 |
Я – сверхновый истребитель,
|
|
|
|
Сверхсекретноскоростной.
Никому не хватит прыти,
Чтобы справиться со мной!
Эх вы сени, мои сени,
Мои сени бытия…
Достоевский хоть и гений…
Ну а кто у нас не гений?
Вот, к примеру, ты, иль я….
Нет, рабом я сроду не был,
Не сидел в кутузке я.
Только воли мне и треба
Вдоль равнины русския…
Мчатся тучи, вьются тучи,
Черные, летучие…
По какому случаю
Я себя так мучаю?
Я понять себя хочу,
Смысла я в себе ищу,
Оттого себя я мучу,
Оттого-то и грущу.
Ух, как весел русский пляс!
Но не весел мой рассказ.
Ну и что, что он не весел -
он закончился как раз
***
Просыпаюсь. Умываюсь. Кофе пью.
Надвигается октябрь пьяной поступью.
Перегар – на три версты,
Это ж – осень.
Дышишь, дышишь, дышишь ты –
Крышу сносит.
И припомнить нелегко,
Надышавшись этим ядом:
Лето – то ли далеко,
То ли – рядом.
Раскольников
" от Смоленска до Ташкента с нетерпеньем ждут студента"
Жил он в бедности, жил он в печали,
По несчастной шагая стезе.
Очень люди его огорчали,
Эти твари дрожащие все.
Метафизика, химия, Ницше,
Достоевский и Наполеон,
Крыша едет... да хрен бы с ней, с крышей,
Тварь ли я? Тварь ли ты? Тварь ли он?
Вот вопрос! Не ответить до гроба,-
Без ответа остаться – пропасть!
А попробовать? – только попробуй!
Хоть разок! Ну, разочек! И ХРЯСТЬ!
Он, решимость в себе обнаружив,
Ум пытливый имея, притом,
Стал лущить всяких мерзких старушек
Топором, топором, топором…
Находились хорошие люди,
Говорили, желая добра:
«Ну, лущил…Что же, все мы там будем,
Что же каяться горько с утра
И себя и других беспокоя?
|
|
|
Образумиться, парень, пора!
Опера тебя скоро расколят,
Ой, повинтят тебя мусора.
Делай ноги, и хватит истерик.
Скоро киллеры будут в цене.
Есть Европа, есть пара Америк,
Да и в нашей прекрасной стране
Для тебя тоже хватит работы.
Только нервным не будь идиотом»!
И другие (хорошие тоже),
Говорили: «куда ты полез?
Не подлец, не придурок, а все же
Не поймешь – человек или бес?
Ты завязывай, выйдет ведь боком!
Человек – не блоха и не вошь.
Что ж ты бродишь всю ночь одиноко,
Что ж ты бабушкам спать не даешь»?!
Он молчит. Он не знает ответа.
Он навеки теперь погружен,
В петербуржское душное лето,
В полуявь-полубред-полусон.
Он в проклятый роман упакован,
Словно в бочку, в могилу, в тюрьму.
И идёт убивать он, по новой,
И по новой - неймётся ему
Испытать себя, в полную меру,
Сладкий страх запредельный познать
Ноги сами несут на квартеру,
Где опять в тишине и опять
Заунывно звучит колокольчик,
В мозг вонзаясь, ликуя, грозя…
«Я не выдам себя»! – Да уж больше
Уже, кажется, выдать нельзя
Вам себя, Родион мой Романыч…»
(Как ему умный опер сказал).
Никуда не сбежать из романа,
Где оставлен открытым финал
И неясно, чем всё завершится
И в чью пользу конечный расчет?
Кто там жертва? И кто же убийца
Достоевский? Раскольников? Чёрт?
****
Ох уж мне эта мышь
Что завелась в дому!
Так же как я грустишь? –
Всё одно к одному:
Зимняя глушь и тишь
В доме теперь моём
Если ты мышь не спишь
Может, вдвоём споём?
***
Речи
Не пророков, не предтечей
(Их божественен язык),
Просто речи человечьи –
Слышать я уже отвык.
Только кошки из подъезда,
Мотылёк, да мышь в стене,
Да разверзнутая бездна
надо мною - лишь оне –
Собеседники ночные...
|
|
|
Ветр ревет из темноты
И метет на мостовые
Листья, звезды и мечты.
За окном - сплошная темень,
Ни огней, ни голосов,
Крутит, крутит, крутит Время
Вечной жизни колесо.
Лихо, без толку, растратив
Наши чувства, наши дни,
С одиночеством в квадрате
Остаемся вдруг одни.
И нигде - живого слова
Не найти и не сберечь.
Так хочу я слышать снова
человеческую речь...
****
Я мечтал про то несколько лет
и казалось, дождался: вот- вот
самолёт оставляющий след
в синем небе - меня унесёт
в Сан-Франциско, Чикаго, Нью-Йорк –
До чего же волшебный маршрут
то-то будет, наверно, восторг! -
сколько будет счастливых минут!
Я увижу чудесный Биг Сур
и над бездной свисающий мост
океанских закатов красу,
небоскрёбов стремительный рост
И Большой марсианский Каньон
и размах знаменитых озёр
Ах, как ветром я был унесён
В своих пылких мечтах, фантазёр!
Получив же в посольстве отказ,
«как-нибудь обойдутся без вас»
Я сижу во родимой грязи
говоря себе, в этой связи:
«Не грусти за Америку, в ней
Пушкин не был ведь тоже, как ты
Ведь и здесь, средь лесов и полей,
Всякой - разной полно красоты.
Например, у тебя вон, под боком,
Среднерусская есть полоса,
где растут и грибы и берёзы
земляника и прочая хрень»
***
«Сам он зол и шорн, как шорт
с шортовым оскалом
с шорной африканской морд
ставший енералом
сыновья - шерным-шерна.
Носит крест, однако
сплошь - шертовски имена
им даёт, собака
двоеженец, плут, варвар
спросит Бог-то, спросит!
Звать младенца Януар! -
найн, - пусть будет Осип!
Он кричать «Христина
кто ты есть? Иди на…»
О, язык! Сходить с ума
от язык сама!
Потому в России нет
ни один поэт!
Для чего живём мы тут?
Смысла - хрен. Капут».
Так говорила прабабка Пушкина
о его прадедке.
А в итоге-то, что вышло?
Януарий – Осип – родил Надежду
Надежда родила Александра
Пушкин, в итоге, народился
Наше всё.
***
Погружён в непонятный морок,
Проклиная дурацкий климат -
Словно семьдесят лет, а не сорок,
Словно стержень какой-то вынут
Из меня - и лишённый воли,
Вопрошая едва: «доколе?»
Я живу, обрастая тиной.
Тут спокойно. Темно. Противно.
|
|
|
Хляби. Сырость. Туман и серость.
Как достало всё и приелось –
Что на улицу, просто выйти –
Это просто, считайте - подвиг.
И на то не хватает прыти.
Лень и скука – всё время подле,
По две ходят, мои убийцы.
Ну не вечно ж такому длиться!
Приморозит. Исчезнут грязи.
И наступит, конечно, праздник:
Подниму я себя за волосы
Как Мюнхаузен из болота
Рассмеявшись, и радостным голосов
Завопив «Что не ждали? То-то!»
***
Ну, разве не чудо! – такая история -
В разгар октября – оказался на море я
И бледное тело волною качает
Гляжу я на рыбок, гляжу я на чаек
|
|
|
