История и понятие геймификации

Феномены игры и геймификации имеют различие в том, что игра оторвана от внешнего мира, так как ее цель заключается в ней самой, в ее созданном мире, где она обретает серьезность, а геймификация, напротив, находит свою цель во внешнем мире, тем самым, становясь  моделью построения деятельности, которая призвана преобразить эту самую деятельность и привнести в нее игровые элементы, которые послужат как инструмент привлечения внимания, так и альтернативным источником опыта. Но этот аспект не может изменить характер игрового элемента, так как игровое содержание, которое вносит геймификация так же, как и игра имеет свою индивидуальную серьезность в себе. Созданные геймификацией миры, так же как и созданные игрой миры несут свою цель в себе. Тем самым можно выявить следующее – внутренний характер обоих феноменов совпадает. И можно сказать, что геймификация представляет собой результат исторического развития игрового элемента в культуре.

Рассмотрим позицию Йохана Хейзинги, нидерландского философа, исследователя культуры, историка, профессора Гронингенского и Лейденского университетов, в изучении понятия игры. Он рассуждал, что «игра переходит границы чисто биологической или чисто физической деятельности. Игра – это функция, которая исполнена смысла. В игре вместе с тем играет нечто выходящее за пределы непосредственного стремления к поддержанию жизни, нечто, вносящее смысл в происходящее действие. Всякая игра что-то значит. Назвать активное начало, которое придает игре ее сущность, духом – было бы слишком, назвать же его инстинктом – было бы пустым звуком. Как бы мы его ни рассматривали, в любом случае эта целенаправленность игры являет на свет некую нематериальную стихию, включенную в самое сущность игры».

Результат исследований Й. Хейзинги показывает, что игра не определяется биологической функцией и отдает важное значение накалу игры: «Накал игры не объяснить никаким биологическим анализом. Но именно в этом накале, в этой способности приводить в исступление состоит ее сущность, ее исконное свойство. Логика рассудка, казалось бы, говорит нам, что Природа могла бы дать своим отпрыскам такие полезные функции, как высвобождение избыточной энергии, расслабление после затраты сил, приготовление к суровым требованиям жизни и компенсация неосуществленных желаний, всего-навсего в виде чисто механических упражнений и реакций. Но нет, она дала нам Игру, с ее напряжением, ее радостью, ее потехой [grap]». Философ считал определяющим сущность игры такой элемент как шуточность, забавность игры, сопротивляющуюся любому анализу и любой логической интерпретации. Й. Хейзенга рассматривает игру, неограниченную человеческим миром, которая простирается нераздельно на мир животных и мир людей. Философ говорит об игре следующее: «Она не может быть обоснована никакими рациональными связями, ибо укорененность в рассудке означала бы, что пределы ее – мир человеческий. Существование игры не связано ни с какой-либо ступенью культуры, ни с какой-либо формой мировоззрения. Каждое мыслящее существо в состоянии тотчас же возыметь перед глазами эту реальность: игру, участие в игре – как нечто самостоятельное, самодовлеющее, даже если в его языке нет слова, обобщенно обозначающего это понятие. Игру нельзя отрицать. Можно отрицать почти любую абстракцию: право, красоту, истину, добро, дух, Бога. Можно отрицать серьезность. Игру – нельзя». [9, с.11]

Хейзинга, рассматривая функцию игры в культуре, подходит к понятию игры там, где ее не затрагивают такие науки как биология и психология. Игра в культуре представляет некую заданную величину, которая предшествует самой культуре, пронизывает и сопровождает ее от истоков и почти до той самой фазы культуры, которую наблюдатель переживает в данный момент. Тем самым философ видит игру, как форму деятельности, которая наделена смыслом, и как социальную функцию, в итоге не ищет естественных побуждений, предопределяющих игру вообще, но рассматривает игру в ее многообразных конкретных формах и походит к ней как с социальной структуре. Хейзинга пытается понять игру так, как воспринимает ее играющий, в ее первичном значении. (Хейзинга, 2015)

При рассмотрении игровой функции в ее высших формах Й. Хейзинга говорит, что она «может быть сразу сведена в основном к двум аспектам, в которых она себя проявляет. Игра – это борьба за что-то или показ этого что-то. Обе эти функции могут и объединяться, так что игра “показывает” борьбу за что-то или превращается в состязание в том, кто именно сможет показать что-то лучше других». [9, с. 26]

Эрик Берн в своей книге «Игры, в которые играют люди» рассматривает социальные игры и дает такое определение игре: «Игра есть последовательный ряд дополнительных скрытых взаимодействий, движущихся к определенному предсказуемому исходу. Ее можно описать как последовательность взаимодействий, нередко повторяющихся, внешне невинных, но со скрытой мотивировкой. Проще говоря, это ряд ходов с западней или “уловкой”». Также он говорит о том, что игры отчетливо отличаются от процедур, ритуалов и развлечений двумя основными особенностями: 1) скрытым характером и 2) наличием вознаграждения, и то, что процедуры могут быть успешными, ритуалы эффективными, а развлечения полезными, но все они, по определению, честны; они могут включать в себя соревнование, но не конфликт; завершение их может быть сенсационным, но не драматическим. Но также Берн утверждает, что любая игра в своей основе нечестна; исход ее имеет драматический характер, существенно отличный от простого возбуждения. (Берн, 2008)

 Герберт Спенсер, в свою очередь, излагает следующие взгляды по поводу игры: «Деятельности, называемые играми, соединяются с эстетическими деятельностями одной общей им чертой, а именно тем, что ни те, ни другие не помогают сколько-нибудь прямым образом процессам, служащим для жизни». [8, с.413]

Если рассматривать происхождение импульса к игре, Спенсер развивает свою теорию, которая называется теорией избытка сил. Он повествует: «Низшие роды животных имеют ту общую им всем черту, что все их силы расходуются на выполнение отправлений, имеющих существенное значение для жизни. Они беспрерывно заняты отыскиванием пищи, убеганием от врагов, постройкою убежищ и заготовкою крова и пищи для своего потомства. Но по мере того, как мы поднимаемся к животным высших типов, имеющим более действенные или успешные и более многочисленные способности, мы начинаем находить, что время и сила не поглощаются у них сполна на удовлетворение непосредственных нужд. Лучшее питание, следствие превосходства организации, доставляет здесь иногда избыток силы... Таким образом, у более высокоразвитых животных дело стоит так, что энергия, требующаяся здесь в каком-либо случае, оказывается часто в некотором избытке над непосредственными нуждами; и что здесь оказывается часто, то в той способности, то в другой, известный неизрасходованный остаток, который дозволяет восстановлению, следующему за тратой, привести данную способность в продолжение ее отдыха в состояние высокой действенности (efficiency) или успешности». [8, с. 13-14] Он говорит о том, что игра – это «такое же искусственное упражнение сил, которые в следствии недостатка для них естественного упражнения становятся столь готовыми для разряжения, что ищут себе исхода в вымышленных деятельностях на место недостающих настоящих деятельностей». [8, с. 415]

Расхождения между игрой и эстетической деятельностью для Спенсера видны только в том, что в эстетической деятельности находят выражение высшие способности, в то время как в игре – низшие.

В этом пункте были рассмотрены подходы к определению игры следующих исследователей: Йохана Хейзинги, Эрика Берна, Герберта Спенсера. Также определены сходства и различия феноменов «игра» и «геймификация».