Реформация против Возрождения 4 глава

Эвола не жаловал Серджи и клеймил его за созданный им «средиземноморский миф». Эволе очень не нравилось противопоставление «латинского» начала германскому, нордическому. Он писал, что «итальянец колеблется между двумя крайностями, одну из которых представляет собой «римский», а другую – «средиземноморский» элемент, причем второй обладает качествами, с точки зрения Эволы, «менее желательными». Это красочно описанный Л. Ф. Клауссом тип «человека показушного».

Но два типа, если верить Серджи, а ему нет оснований не верить, были и в древнем Риме, только тон там задавал иной тип, нежели в современной Италии. Эволе очень хотелось бы, чтобы это был нордический тип, но, к его разочарованию, этот тип не был в древнем Риме доминирующим, по крайней мере, численно. По словам Серджи, который разработал свою классификацию форм черепов, в древнем Риме преобладало население с черепами «сфероидной», т.е. шарообразной формы, весьма отличной от нордической долихокефалии.

Но, может быть, в данном случае речь идет о «плебсе», а у патрициев были иные черепа? Если мы вспомним, что среди патрициев был силен этрусский элемент, то да: у этрусков черепа были не круглые, а эллипсоидные. Но для Эволы этруски, как и пеласги, критяне и прочие это представители средиземноморских неиндоевропейских или выродившихся палео-индоевропейских цивилизаций.

Культуры, в окружении которых возник Рим, были связаны с южными культурами в самых разнообразных вариантах, что в глазах Эволы делало их «неполноценными». Так у сабинян высшим божеством была хтоническая богиня Фортуна, женские божества играли важную роль в культе сикулов и т.д. Таким образом, что родственные римлянам по языку латинские племена, что чужеродные этруски, - никто Эволу не устраивал, все были одинаково плохи, вот и приходилось выдумывать какую-то «духовную расу».

 

Богоизбранность Рима

 

Между тем имперская идея, любезная сердцу Эволы, как раз этрусского происхождения. Эней, легендарный предок рода Юлиев, беглец из погибшей Трои, нашедший прибежище в Италии, проделал тот же путь, что и вполне реальные этруски. А воспел его в своей поэме Вергилий, гордившийся своим этрусским происхождением. Власть императоров из династии Юлиев имела сакральный характер, что очень нравилось Эволе, но вот беда: сакральность эта основывалась на божественном происхождении рода, поскольку Эней был сыном Анхиза и богини Афродиты. Так что божественность эта восходила не к мужскому, а к женскому божеству. Если уж быть жутко принципиальным, как Эвола, то нужно отказаться либо от богини, либо от сакральности.

Данте, для которого Вергилий был не только гидом по аду, но, судя по всему, и учителем, в своем этико-политическом трактате «Пир», вопреки Библии, которая знает только один богоизбранный народ – евреев, объявил «божественным», избранным народом древних римлян, имевших право на мировое господство, потому что на них «снизошла благодать». Данте дошел в своей «теологической дерзости» до того, что чуть ли не приравнял Августа к Христу.

Кто же «избрал» древних римлян? Уж, конечно, не еврейский бог, которого они не знали и знать не хотели. Богиня? Но какая именно?

Афродита была матерью Энея, но другая богиня, выше рангом, Юнона, смертельно ненавидела его и преследовала. С этого и начинается поэма Вергилия: с рассказа о скитаниях Энея как о следствии «злопамятного гнева жестокой Юноны». Выясняются пикантные подробности насчет этой римской вроде бы богини. Оказывается, больше всех стран Юнона любила Карфаген:

 

«И давно мечтала богиня… средь народов то царство возвысить»

 

Однако она, как и положено богине, знала, что в будущем Рим одержит верх над Карфагеном, и довольствовалась лишь тем, что строила предку будущих основателей Рима разные мелкие и крупные пакости.

Откуда же Юнона попала в римский Пантеон? Да все из той же Этрурии, где она почиталась как Уни и отождествлялась с финикийской Астартой. В VI – V веках до н.э. этруски и карфагеняне были союзниками и вместе воевали против греков. Это позже, когда изменился расклад сил, этруски поддержали Рим против своего бывшего союзника.

Такой поворот событий обещает Юпитер Венере в I песне «Энеиды», где он говорит о римлянах:

 

«Я же могуществу их не кладу ни предела, ни срока,

Даю им вечную власть. И упорная даже Юнона,

Страх пред которой гнетет и море, и землю, и небо,

Помыслы все обратит им на благо, со мною лелея

Римлян, мира владык, облаченное тогою племя».

 

Итак, римлян избрал языческий бог Юпитер. Но для Данте, хотя в его эпоху царил уже другой Бог, а Юпитер был в загоне, римляне оставались богоизбранным народом. Возможно, в жилах Данте текла та же этрусская кровь, которой так гордился Вергилий, и голос этой крови звучал сильней голоса чужеродной религии.

Да что там Данте! Русские цари тоже хотели примазаться к «священной крови», ради чего даже придумали себе липовую родословную. При Василии III появляется «Сказание о князьях Владимирских», в котором Август делит мир между своими наследниками, и один из них, его двоюродный брат Прус, назначается повелителем «в брезех Вислы». В новом варианте легенды о призвании варягов новгородцы получают в князья Рюрика, потомка Пруса, «колена суща Августа кесаря Римского». Миф об Августе использовался Иваном Грозным для обоснования прав России на Ливонские земли. В XVII веке русские послы доводили до сведения Людовика XIV,что на московском престоле сидели «прародители наши от рода Августа Кесаря, обладавшего всею Вселенную», который «брата своего Пруса поставил в березах Вислы реки… А от Пруса 14 колено Рюрик».

Были в те века люди в России, которые понимали, что не только четвертому Риму не бывать, но не было ни второго, ни третьего, как не бывает осетрины второй свежести.

Но вернемся к вопросу о богоизбранности римлян. В «Энеиде» роль главного вершителя судеб выполняет Юпитер, но такова была ситуация в «высших сферах» в эпоху Вергилия, однако она была иной в эпоху самого Энея и в тех местах, откуда в Италию прибыл Эней.

В «Энеиде» есть два пророчества о будущем Рима. Одно из них, из книги I, уже было процитировано, второе же содержится в книге VI. Его слышит Эней в царстве мертвых от своего покойного отца Анхиза.

Анхиз предсказывает, во-первых, что «дарданская кровь с италийской сольется». Частично сольется, частично нет – Дж. Сержи различал два типа – но в любом случае мы не находим здесь ужаса библейских пророков перед тем, что «смешалось семя святое с народами иноплеменными» (Ездра, 9, 2) Ну смешалось и смешалось. Видать, нестойкое и не дюже святое было еврейское семя, если смешение могло лишить его святости. В «Энеиде» же выражается уверенность, что «дарданская кровь» сохранит свои качества несмотря на смешение. Но вот что говорится дальше в VI книге:

 

«…Рим по пределов Вселенной расширит

Власти пределы своей, до Олимпа души возвысит.

Семь твердынь на холмах окружит он единой стеною.

Гордый величьем своим, Берекинфской богине подобен,

Что с башненосном венце по Фригийской стране разъезжает,

Счастлива тем, что бессмертных детей родила, что и внуки

Все – небожители, все обитают в высях эфирных».

 

«Берекинфская богиня» это Великая Матерь богов Кибела, которую изображали в венце, украшенном башнями. Кого, собственно, воспевает в этих стихах Вергилий – Рим или Кибелу, культ которой, напомним, был учрежден в Риме во время войны с Ганнибалом? Он воспевает Рим как земное воплощение Кибелы. Римляне – народ не столько богоизбранный, сколько богинеизбранный.

Однако и богоизбранность не спасает народы от бедствий. И евреям пришлось пережить много превратностей, и «вечный» Рим тоже не устоял.

В предсказании Анхиза смерть Марцелла, любимого племянника и наследника Августа, объясняется следующим образом:

 

…Показалось бы слишком могучим

Племя римлян богам, если б этот их дар сохранило.

 

Но, похоже, племя римлян показалось богам слишком могучим независимо от жизни или смерти Марцелла. Древние не раз отмечали такое странное качество богов, как зависть их к смертным, в результате чего на смертных, ставших объектом этой зависти, обрушивались удары рока. Какова же может быть причина подобной зависти и при чем здесь Рок, именуемый в монотеистических религиях «божественным Провидением»?

Христиане, верящие в наличие у отдельных людей индивидуальных духов-хранителей, сиречь ангелов, допускают существование таких же духов-хранителей и у целых народов, но это для христиан все равно «ангелический уровень», а не уровень самого Бога. По аналогии с политическим устройством современной России, это уровень представителей Президента в регионах, но не самого Президента.

 

Высшие силы

 

Весь вопрос в том, существует ли этот высший уровень, и если да, то чем он, собственно говоря, выше? Лукреций утверждал:

 

… Не для нас и совсем не божественной волей

Сотворен этот мир: слишком много в нем разных пороков.

 

Порочный этот мир не мог быть созданием разумного и совершенного начала. Мир в основе своей антагонистичен, но это не борьба Бога с Дьяволом, а скорее картина, напоминающая эпизод из дурацкого фильма «Миллион лет до нашей эры»: сражаются два чудовищных ящера, а несчастные люди, оказавшиеся на поле схватки, пытаются от них увернуться.

Так что на вопрос, есть ли высшие силы, я бы ответил утвердительно, но считать эти силы разумными нет оснований. Применительно к ним можно так переделать русскую поговорку: Высшая сила есть – высшего ума не надо.

Провидение, если посмотреть на него в этом аспекте, тоже оказывается вещью весьма странной. Хорошо известная всем картинка: удав гипнотизирует и съедает кролика. Путь кролика в брюхо удава предопределен, но «божественное» ли это предопределение? Согласно всем зоологическим классификациям, кролик – существо, стоящее на более высоком уровне развития, нежели удав. Но удав сильнее. Будь у кроликов религия и развивайся она так же, как у людей, они вполне могли бы дойти до поклонения Великому Удаву.

В работе «Князь мира сего», написанной в 1988 году, я вскользь высказал одну гипотезу, над сутью которой тогда не задумался, потому что был еще в плену зороастрийских представлений о борьбе двух начал, отождествляемых с христианскими Богом и Дьяволом. «Земле пришлось создавать силы самообороны, никакими высшими инстанциями не утвержденные».

Речь шла о существах, более высоко развитых, чем человек, но созданных не Богом и не Дьяволом (которых, я бы добавил теперь, нет), а являющихся порождением земной эволюции, которая продолжается в метафизическом плане. Это те боги, которым поклонялся античный мир.

Р. Штейнер называл их «духами формы». Он видел в них высшие силы, которые правили странами Западного мира до IV века, т.е. до победы христианства, потом же они отстали в своем развитии, и сегодня их деятельность проявляется, прежде всего, в национализме. Это штейнеровский вариант христианского «ангелического уровня». Национальное, а соответственно и расовое сознание – это результат безнадежных попыток «духов формы», т.е. богов античного мира, вернуть себе былое влияние.

Но пока национальное и расовое сознание живо, это влияние сохраняется. И уровень античных богов это высший метафизический уровень, а вовсе не второразрядный «ангелический». Там, где христиане видят нечто более высокое, там вовсе не рай, а «парк юрского периода».

Кстати, о ящерах. М. Серрано пишет в своей книге «Ману», в главе «Голем» (опубликована в журнале «Атака» №27), что еврей только «имеет форму человека, но внутри это рептилия, животное, как в еврейских научно-фантастических фильмах о внеземных существах». Рептилия – это тот самый Бог, по образу и подобию которого сотворены отнюдь не все люди, а только евреи. Это, по сути дела, предатели человечества, взявшие на себя миссию ретрансляции гипнотических сигналов небесного Удава на людей с психикой кроликов, на «нищих духом», которым очень удобно проповедовать христианское «смирение».

О рептильной природе Верховного Божества, которому поклоняются евреи и масоны, догадывается и французский философ и писатель Жан Парвулеско, но высказывает свои догадки в более завуалированной форме, чем Серрано. Герой его мистико-фантастического романа «Свидания в Озёрном замке» бьется над вопросом, какой метафизический центр противодействует тому, с которым связан он, и видит во сне собрание масонов «Старой Голландии» в ложе, украшенной шестиконечной звездой Давида, из «адской дыры» в центре которой вылетает какое-то отвратительное существо вроде птеродактиля. Автор устами своего героя называет масонов поклонниками этого чудовища и одновременно его жертвами.

М. Серрано заимствует у К. Г. Юнга термин «архетип», но, как он сам признает, толкует его скорее в смысле Платона, чем в смысле Юнга. Архетипы «это божественные или дьявольские существа, бытие которых трудно постижимо для человеческой психики, которая улавливает или отражает их в несовершенной форме, в форме богов и демонов».

М. Серрано связывает учение Юнга об архетипах с ницшеанским учением о вечном возвращении, которое он понимает, пользуясь музыкальными терминами, как повторение не одной и той же ноты, а мелодии в рамках «Семейного Архетипа». Архетип «располагает определенным количеством нот, которые являются его «семейством», его «расой», его «кровной линией».

Архетип, таким образом, становится расовым понятием. Это «астральный двойник реальности». М. Серрано даже цифру 6 млн. жертв Холокоста рассматривает под иным углом, нежели историки-ревизионисты, которые ее оспаривают. М. Серрано считает, что 6 миллионов в данном случае вовсе не выдумка, а «архетипическое число еврейского коллективного подсознания».

Чтобы не запутаться во всех этих хитросплетениях, нужно выделить из них несколько принципиально важных взаимосвязей. У каждой расы есть свое расовое божество, и «богоизбранность» это осознание расой своей кровной связи с этим божеством, своим «астральным двойником».

Божеств этих много, и отношения между ними отнюдь не безоблачные. Кое-кто прибегает в борьбе за лидерство к запрещенным средствам, таким как союз с Ящерами, но другие, даже воюя между собой, стараются придерживаться при этом определенных правил. Гераклит, которого А. Боймлер пытался повесить на шею Ницше, объявил мировым началом «добрую Эриду». Такой эпитет Ницше заведомо бы не одобрил – он был категорически против переноса человеческих моральных категорий в «высшие сферы». Но именно из-за Эриды началась вражда между Герой и Афродитой, в римском варианте – между Юноной и Венерой, вражда эта отразилась на судьбах земных народов, и мы опять возвращаемся к вопросу, чем определяются эти судьбы – соотношением сил между соперничающими божествами или какими-то иными факторами.

Проблеме судьбы посвятил целую главу своей книги «Человек в истории» известный философ III Рейха Эрнст Крик. Понятия чести и судьбы он считал решающими словами для нордического человека и отмечал сходство его мировоззрения с мировоззрением древних греков, отвергая «трюк еврея Спинозы», пытавшегося истолковать судьбу как естественную причинность и объяснить ее рационально. В XVIII веке, писал он, возникло учение о «Провидении», божественном мировом плане, представление о рациональной закономерности мира и его постепенном развитии. «Но Судьба не подчинилась и Провидению этого божественного рационализма, она осталась неопределимой, т.е. иррациональной, вне всяких планов, точно так же, как остается неопределимым родственное Судьбе Время, а именно, историческое время, которое, когда настает час, с помощью действия воплощает в жизнь Судьбу…а не время, которое можно определить по часам… Время и Судьба вместе задают мысли самую трудную загадку, до сих пор остающуюся неразгаданной: до сих пор не удалось перенести основные силы жизни из области ощущений в область рационального знания».

Э. Крик считал примечательным, что «наглядное, образное изображение этих основных сил не удалось дать также в греческих и германских мифах… Какой миф описал в образах или рациональных понятиях Мойру, Тюхэ, Кер, Ананке или властвующую даже над богами Судьбу? Ни Гомеру, ни Платону, ни авторам германских мифов это не удалось».

Э. Крик подчеркивал принципиальное различие между пониманием Судьбы на Западе и на Востоке. Он не верил в астрологию и в то, что судьбу можно рассчитать по созвездиям, - «рассчитанная судьба это уже не судьба, а причинность и техника». «Ни по каким звездам нельзя рассчитать исторический процесс. Судьба складывается из характера и событий в той мере, в какой вообще можно приблизиться к ее пониманию путем анализа и описания».

Э.Крик различал восточный фатализм и арийскую веру в Судьбу. Судьба, повторял он, складывается из событий и характера, но «за характером стоит кровь, раса. Когда внешние события наталкиваются на расовый характер, способный оказать им сопротивление, то в борьбе рождаются герои, одерживающие победу, даже если они трагически гибнут…Эта победа разрывает цепи неизбежного, рокового». «Фатум разрушает, Судьба творит историю с помощью героических характеров». «Судьба это ответ на вызов, действие или бездействие перед лицом опасности».

У Э. Крика взаимодействие между характером и Судьбой выглядит примерно так же, как соотношение внутренних задатков и влияний среды, и фаталисты, с его точки зрения, нечто вроде «средовиков», пользуясь выражением В. Авдеева, т.е. тех, кто придает решающее значение внешним воздействиям.

Э. Крик не верил, что судьбу можно рассчитывать, однако он верил в ясновидящих. Но если ясновидящий видит цепь грядущих событий, значит, он видит некую реальность уже существующую как реальность в каком-то ином измерении, которую уже нельзя изменить.

Мы уже цитировали то место из «Энеиды», где говорится о смерти Марцелла, племянника Августа. Конечно, там Вергилий «пророчествует» устами Анхиза задним числом, но он говорит и другое:

 

«Предков латинских сердца вознести такою надеждой

Больше не сможет никто из рожденных от крови троянской,

Больше таких не взрастит славных питомцев Ромулов край».

 

На Марцелле закончилась «божественная линия», идущая от Афродиты. Преемник Августа Тиберий происходил совсем от других героев. «Троянская кровь» после смерти Марцелла перестала рождать героев. Смерть Марцелла в 20 лет была символичной – она предрекала грядущую гибель Римской империи, хотя до этой гибели оставалось еще несколько веков.

И еще читаем у Вергилия о Марцелле:

 

«Отрок несчастный, - увы! – если рок суровый ты сломишь,

Будешь Марцеллом и ты».

 

т.е. будешь столь же знаменитым, как носивший то же имя полководец времен Второй пунической войны.

Странное предположение высказывает Вергилий в сослагательном наклонении: что Марцелл мог бы «сломить рок». Ведь Вергилий знал, что Марцелл рок не сломил. Однако эта странность – просто огрех перевода. Фраза по идее должна была бы звучать так: «Если бы сломил (в смысле «если бы ты мог сломить») рок, ты стал бы вторым Марцеллом». Вергилий знал, что сломить рок невозможно. Венера не дала погибнуть Энею, вывела его из пылающей Трои, захваченной врагом, убедила не бросаться в самоубийственную схватку под влиянием жажды мести, а спасаться самому и спасать отца и сына, чтобы продолжился род, которому суждено великое будущее. А Марцелл был обречен с самого начала:

 

Юношу явят земле на мгновение судьбы – и дольше

Жить не позволят ему».

 

И ничто не поможет: «Ни к чему благочестье и верность, мощная длань ни к чему». То есть, тот «характер», на который возлагал столь большие надежды Э. Крик, противостоять Судьбе не может. Согласно верованиям греков и римлян, выше богов стоят Мойры, богини Судьбы. Над смертными и над богами властвует рок, и нет такой силы, такой власти, которая могла бы изменить хоть что-нибудь в том, что предназначено богам и смертным.

Юнона у Вергилия пыталась предотвратить прибытие Энея в Италию несмотря на веление Судьбы:

 

«Я ль не смогу отвратить от Италии тевкров владыку?

– вопрошала она. –

Пусть мне Судьба не велит!»

 

Но у Юноны, как известно, ничего не вышло.

Примечательно, что эти высшие силы предстают в мифах разных народов в женских ипостасях: у греков это Мойры, у римлян – Парки, у германцев – Норны. Как пишут в своей книге о рунах супруги д`Апремон, в германской мифологии «все существа связаны холстом Вирд, нордической Судьбы. Некоторые считают Вирд высшим и самым могущественным божеством Севера. Все существа, включая богов, подчиняются их повелениям. Этот гигантский холст, охватывающий всю Вселенную, ткут три Норны: Урд (прошлое), Верданди (настоящее) и Скульд (будущее).

Кстати, в немецком языке «прошлое», «настоящее» и «будущее», как и само слово «время» – женского рода, в отличие от языков, возникших на основе латинского.

Те высшие силы, воплощением которых были богини Судьбы, можно рассматривать с той же точки зрения, что и античных богов: это существа, более высоко развитые, чем человек, и являющиеся порождением земной эволюции, которая продолжается в метафизическом плане, только это порождение иного этапа эволюции – доисторической эпохи, когда поклонение женским божествам стояло на первом плане.

Э. Крик писал об иррациональности Судьбы. Но иррациональность может быть человеческой и нечеловеческой. Бесчеловечны в своей иррациональности стихии, а сами люди не всегда мыслили рационально, что хорошо показал Леви-Брюль в своей книге «Первобытное мышление» (рус. пер. 1930). По его словам, объяснить особенности первобытного мышления мешала вера в «тождество человеческого духа», совершенно одинакового везде и всюду с логической точки зрения. Однако коллективные представления первобытных людей не имели логических свойств, их психическая деятельность была мистической. «Пралогичное мышление не было ни антилогичным, ни алогичным, его отличало безразличное отношение к противоречиям, оно не видело затруднений в том, чтобы одновременно представить себе тождество единого и множественного, особи и вида, причем правильней говорить не о коллективных представлениях, а о коллективном психическом сознании, в котором представления не отделены от эмоциональных и волевых элементов, а образуют с ними одно неразрывное целое.

А теперь попробуйте представить себе, что судьбы людей определяются силами, мыслящими примерно описанным образом. Для нас в данном случае имеет значение «тождество особи и вида», иначе говоря – отдельного человека и расы. Человек, отождествляющий себя со своей расой, мыслит теми же категориями, что и Судьба.

Но Судьба тоже не всесильна. В том метафизическом защитном слое, который Земля создала вокруг себя, образовались нечто вроде озоновой дыры. Это стало следствием измены одного из племенных богов, а именно еврейского Яхве, делу людей: он заключил союз с безмозглым космическим Ящером, чтобы, как уже говорилось, ретранслировать его гипнотические флюиды ради власти надо всеми людьми.

Таким путем вползло в мир христианство. Первыми его рептильную сущность угадали гностики-офиты, которые видели Христа в райском Змие. Дальнейшие пояснения дал Байрон в своей мистерии «Каин» устами Люцифера, хотя вряд сам осознавал, насколько он близок к истине. Люцифер у Байрона говорит Каину: «Змий был змий, не больше, но и не меньше тех, что соблазнились. Он тоже прах, но он мудрее их, затем, что победил их». «Но тварь в себе скрывала злого духа?» – не то спрашивает, не то возражает Каин. «Нет, тварь его лишь разбудила в тех, с кем говорил язык его коварный, - отвечает Люцифер. – Адам пленен был пресмыкающейся тварью».

Миф о грехопадении знают все, но да сих пор не поняли, как просто открывается этот ларчик. Это рассказ о том, как еврейский Бог заключил союз с Рептилией, сыгравшей роль провокатора (так в Библии; на самом деле Рептилия, отнюдь не «мудрая», а совершенно безмозглая, просто пустила в ход свои гипнотические способности) против людей, чтобы люди не стали «как боги» (а процесс этого становления уже шел, метафизический слой уже возник). Никакого «грехопадения» не было, потому что не было «греха», а «изгнание из рая» заключалось в том, что людей низвергли с метафизического уровня не земной, и им пришлось начинать сначала, организовывать оборону на Земле и латать «дыру в небе», начиная с Земли.

Согласно концепции Ю. Эволы, «теоретически Запад принял христианство… но практически он остался языческим». Однако результат этого скрещивания Эвола считал плохим, потому что произошло скрещивание не с тем язычеством, с каким хотелось бы Эволе: «На первое место выдвинулся образ, который своими «страданиями» воспроизводил пеласго-дионисийский мотив богов, принесенных с жертву, т.е. богов, которые умирают и вновь рождаются в тени Великой Матери… И в мифе о непорочном зачатии можно распознать те же влияния и вспомнить о богинях, которые рожали без мужа, как Гея у Гесиода. В этой связи примечательна та выдающаяся роль, которую в процессе дальнейшего развития христианства приобрел культ «Богоматери», «божественной Девы».

В католицизме Мария – «Матерь Божья», царица ангелов, всех святых, мира и даже ада; все люди – ее приемные дети, поэтому она мать всех людей, «царица мира» и «дарительница всех благ»; эти титулы повторяют атрибуты самодержавных божественных Матерей доиндоевропейского Юга и не имеют никакого отношения к фактической роли Марии в синоптических Евангелиях». (От себя добавлю: Ну и хорошо, что не имеют! Почему Эвола, как какой-нибудь теолог, так держится за букву синоптических Евангелий?). «Изображения Иисуса-ребенка и тела распятого Христа на руках его обожествленной Матери однозначно напоминают культы восточного Средиземноморья». Эвола ссылается на Св. Иеронима, отметившего, что Вифлеем «в свое время был окружен лесом Таммуза-Адониса, и в том же гроте, где плакал младенец Иисус, некогда оплакивали любимца Венеры». И то, что церковь выбрала для самой себя символ Матери (Матерь Церковь), Эволе тоже не нравилось.

Миф об Адонисе был заимствован греками у финикийцев, а те в свою очередь заимствовали вавилонский миф о богине Иштар и Таммузе. Этот миф, давно прижившийся в Греции, удачно наложился и на образ Христа. Но суть не в этой филиации религиозных идей. Суть в том, что культ Мадонны, утвердившийся в христианстве, знаменовал собой восстановление того самого защитного слоя, который этим же христианством и был прорван.

О необходимости снова поднять защитный слой на метафизический уровень догадывался Блаженный Августин, хотя, будучи христианином, он не мог, конечно, понимать ни суть этого процесса, ни характер взаимодействий между земным и метафизическим уровнями.

Голландский ученый Тиле распределял религии на два семейства, сообразно с тем, преобладает ли в их представлениях о божестве теоантропическое или теократическое начало. Первое исходит из представления о божественном начале в человеке, о родстве человека с божеством. Греческий поэт Пиндар писал: «Одно – род богов, другое – род людской, но от одной Матери получили мы жизнь». (Я бы особо отметил здесь упоминание общей Матери богов и людей). Теократическое же начало вытекает из представления о величии Бога и о его безусловной власти над людьми и миром. Оно подчеркивает недосягаемость, недоступность божества для человека (этому описанию более всего соответствует Ислам). Эти две семьи религий, по Тиле, соответствуют двум этническим семьям, арийской и семитской. И русский историк В. Герье делает вывод, что теократический монотеизм Августина обусловлен его происхождением от пунийских предков.

И тем не менее, хотя Августин был потомком заклятых врагов Рима, разгром Рима Аларихом в 410 году поверг его в ужас и усилил в нем манихейское неприятие мира: «Неужели можно еще любить мир, омраченный таким общим разгромом?» – горестно восклицал он.

Под впечатлением этих событий Августин написал свое знаменитое произведение «О граде Божьем». Употребленное им в оригинале латинское слово «civitas» обозначает не только город, но и государство вообще. Цитируя тезис Августина «Государства человеческие созидаются по воле божественного Провидения», В. Герье почему-то добавляет, что этот тезис «был новостью не только для язычников, не только для евреев, признававших волю Божью лишь в судьбах своего царства, но и для христиан, видевших в языческом мире лишь владычество демонов». Язычникам, во всяком случае, Августин ничего нового не сказал. Полибий приводит слова греческого философа и политического деятеля Деметрия Фалерского, который так оценивал победы Александра Македонского: «Если бы 50 лет назад какой-нибудь бог предсказал будущее персам… или македонянам… разве они поверили бы, что ныне от персов, которым был подвластен почти весь мир, останется одно имя, и что македоняне, которых раньше едва ли кто знал даже имя, будут теперь владычествовать над миром? Поистине непостоянна наша судьба. Все устраивает она вопреки ожиданию человека и являет свое могущество в чудесном. И теперь, как мне кажется, она лишь затем передала македонянам счастье персов, чтобы показать, что и последним она дала все эти блага лишь во временное пользование, пока пожелает распорядиться ими иначе».

В своем учении о предопределении Августин вводит в христианский обиход античную Судьбу, хотя и называет ее для приличия «божественным Провидением». Но Судьба не имеет ничего общего ни с Провидением, ни с Промыслом – ни божьим, ни рыбным, ни каким-либо другим отхожим промыслом. Никаких осмысленных импульсов свыше не исходит. Люди либо поддаются тупому гипнозу Всевышней Рептилии, заставляющему их делать разные глупости, например, залезть на столб и сидеть на нем 17 лет, либо зависят от изменчивых симпатий женских божеств высшего защитного слоя. И государства тоже. По Августину, успех и владычество римлян были наградой, ниспосланной им Богом за их нравственные доблести. Мы уже касались вопроса о том, какое именно божество покровительствовало римлянам, и пришли к выводу, что это был вовсе не христианский Бог, но Августин оказал ценную услугу Данте, когда тому понадобилось обосновать тезис о богоизбранности римлян – удобней было сослаться при этом на католического святого, а не на язычника Вергилия.

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: