От попыток реформ без введения представительства

(указ 12 декабря 1904 г.) К ИДЕЕ СОВЕЩАТЕЛЬНОЙ ДУМЫ

Осень 1904 г. — «правительственная весна». — Всеподданнейший до­клад П. Д. Святополк-Мирского и указ 12 декабря 1904 г.— 9 января 1905 г. и реформаторский процесс.

Традиционное представление, согласно которому между ре­формами и революционным процессом существовала прямая связь, состоявшая в том, что революционные события подталки­вали реформы, приостанавливавшиеся, как только натиск револю­ции ослабевал, в общих чертах правильно, применительно, в ча­стности, к периоду 1905—1907 гг. Однако если в предыдущие де­сятилетия дело далеко не всегда обстояло таким образом, то и в годы первой российской революции общая реформаторская про­грамма существовала, разрабатывалась, дополнялась и воплоща­лась в действительность отнюдь не только под влиянием текущих политических событий. Влияние это было велико и ощутимо. Од­нако было бы опасным упрощением видеть в нем единственный и исключительный побудительный мотив действий сановников, при­держивавшихся реформаторских убеждений.

Одним из таких государственных деятелей был кн. П. Д. Свя-тополк-Мирский, назначенный министром внутренних дел вместо убитого в июле 1904 г. В. К. Плеве. До того Святополк-Мирский занимал пост виленского генерал-губернатора. Мемуарист, жив­ший в виленский период Мирского в соседнем Ковно, обращал внимание на его связи с либерально настроенными представите­лями ковенской администрации. К ним принадлежал тогда прави­тель канцелярии губернатора С. П. Белецкий, впоследствии ди­ректор Департамента полиции, и особенно сам ковенский губер­натор Э. А. Ватаци, которого Мирский, став министром, назначил директором Департамента общих дел (они оставались в дружеских отношениях и позже). Ватаци был соседом по имению С. Н. Про-коповича и Е. Д. Кусковой, не упускал случая получать номера парижского «Освобождения» через знакомых, не желая обращать­ся за этим в Департамент полиции. К своим связям с обществен­ностью Ватаци приобщал и Святополка-Мирского.¹

На следующий день после убийства Плеве Мирский встречался с одним из еврейских общественных деятелей, которому сказал,

¹ Фрумкин Я. Г. Из истории еврейства (воспоминания, материалы, докумен­ты) // Книга о русском еврействе. N. Y., 1960. С. 52—54.

 

что на место Плеве, вероятно, будет назначен С. Ю. Витте, у_же вызванный царем из Берлина, где он вел переговоры о торговом соглашении.²

Витте действительно стремился получить место более влия­тельное, чем то, которое он занимал, председательствуя в Коми­тете министров. А пост министра внутренних дел при Плеве ока­зался таким же важным в определении правительственной поли­тики, каким был пост министра финансов, когда его занимал Витте. Это положение наиболее влиятельного среди министров — неофициальное, основанное на расположении царя и соотношении сил в «верхах», было следствием отсутствия в стране объединен­ного правительства. Как и Александр III, Николай II избегал со­бирать Совет министров, не допуская объединения его членов да­же под своим председательством. В российской правовой науке уч­режденный в 1861 г. Совет министров рассматривался как особая форма коллективного доклада, но царь, как и его отец, предпочи­тал принимать всеподданнейшие доклады каждого из министров с глазу на глаз.

После смены И. Л. Горемыкина Д. С. Сипягиным на посту министра внутренних дел у Николая II появилось намерение восстановить в правах, принадлежавших прежде начальнику III отделения С.Е.И.В. канцелярии, должность независимого от министра внутренних дел шефа жандармов для связи между ми­нистрами и контроля за ними. Против этого дружно восстали все министры, и прежде всего Сипягин, видевший себя «ближним бо­ярином».³

Получалось так, что в ряду назревавших преобразований госу­дарственного устройства проблема создания объединенного прави­тельства стояла рядом с гораздо чаще и громче звучавшим требо­ванием учреждения народного представительства. Связывала же их, особенно в глазах противников преобразований, перспектива превращения объединенного правительства с министром-председа-_и телем во главе в подобие европейского кабинета министров: eej требований ответственности правительства не только перед мона] хом, но и перед представительством исключить было нельзя.

4 августа 1904 г. А. С. Суворин занес в дневник переданный ему разговор министра юстиции Н. В. Муравьева с царем, состоявший­ся на второй или третий день после убийства Плеве. «Муравьев ска­зал царю откровенно о положении России, — записал Суворин. — Оно отчаянное. Нельзя управлять без общества, нельзя управлять через министров при их очных докладах и при том обычае, когда министры выпрашивают у царя его самодержавную подпись и это является законом. — „Что ж Вы хотите, чтоб я кабинет учредил с г-ном Витте?" — „Не кабинет, а у нас есть Совет министров, кото­рый совсем не собирается". — „Значит, по моей вине? Как мне председательствовать по всяким пустякам?". — „Ваше величество

² Там же.

³ Крыжановский С. Е. Воспоминания. Берлин, [1929]. С. 192, 204—206; Га-нелин Р. Ш. «Битва документов» в среде царской бюрократии // ВИД. Л., 1985.

Т. 17. С. 231—232.

_и бы назначить особое лицо от себя". — „Управлять при помо-^М«Петоункевича_т — это преступник, место которого в ссылке". —

||1И * * * " li m ••

Пока он не в ссылке, и с ним приходится управлять.... Муравьев "ыказал мужество и относительно Плеве, которого он представил государю деспотом, пользовавшимся именем государя, чтоб делать невозможные вещи. И он представил доказательства. Государь пла­кал, и Муравьев также. Слезливые люди! В следующий очередной доклад все было ординарно: точно Плеве не убивали, никакого раз­говора не происходило, точно все забыто основательно».⁴ Витте, за­писал Суворин далее, считает, что «его шансы будто бы быть пер­вым министром вырастают,... он якобы уже приготовил програм­му. А Столыпин (А. А., сотрудник «Нового времени», брат П. А. — Авт.), обедавший вчера с братом своим, губернатором, говорил, что, напротив, Витте им никогда не будет, что он раздражает госу­даря бравадами о Плеве, о том, что так ему и следовало, и т. п. — то же самое, что и мне он говорил».⁵

Сведения о надеждах Витте на пост премьера Суворин получил от И. И. Колышко (Баяна), который был и наперсником издателя «Гражданина» кн. В. П. Мещерского, и литературным агентом Витте. Председатель Комитета министров использовал его как по­средника в переговорах с Мещерским о содействии. Впоследствии в своих эмигрантских воспоминаниях Колышко перечислил тех, к помощи которых Витте тогда прибегнул. Кроме Мещерского, это были граф Д. М. Сельский и князь Н. Д. Оболенский, управляю­щий кабинетом царя, пользовавшиеся у него значительным дове­рием, а также князь Г. Д. Шервашидзе, состоявший при вдов­ствующей императрице Марии Федоровне. Правда, Колышко в своих воспоминаниях говорил о стремлении Витте стать преемни­ком Плеве в кресле министра внутренних дел, а не занять еще не существовавший пост премьера.⁶

Но, по-видимому, сведения, полученные Сувориным от А. А. Столыпина, были верны, и имя Витте при поисках преемни­ка убитому министру не называлось, хотя и Плеве, который при­ложил много усилий в борьбе с Витте, и Мирский считали его главным претендентом на руководство именно ведомством внут­ренних дел.

Одним из претендентов был Б. В. Штюрмер, директор Депар­тамента общих дел Министерства внутренних дел, который уже представлялся царю, был уже готов указ о назначении Штюрмера министром. Он пользовался репутацией твердого консерватора, а У царя было в течение некоторого времени после убийства Плеве убеждение в том, что существенных изменений курса не требует­ся. «Если б интеллигенты знали, с каким энтузиазмом меня при­нимает народ, они так бы и присели», — сказал он П. А. Столы-

⁴ Суворин А. Дневник. М., 1992. С. 374—375.

⁵ Там же. В разговоре после убийства Плеве, на который ссылается Суворин, Витте говорил о свободе печати. «Воображаю, какую свободу он даст! Будет под­купать, как подкупал он зафаничную печать, которая его прославляла и называла гением», — записал Суворин (Там же. С. 372).

⁶ Баян. Ложь Витте. «Ящик Пандоры». Берлин, б. г. С. 17.

пину. Запись об этом в дневнике Суворин сопроводил саркастиче­ским: «Понял!».⁷ Императрица-мать, по-видимому, не разделяла успокоенности сына, потому что воспрепятствовала назначению Штюрмера, настояв на Святополк-Мирском, хоть царь и затянул назначение до конца лета. Оно состоялось 25 августа. Лишь тогда Витте, остававшийся все это время в Петербурге, уехал в Сочи взяв с собой курс государственного права (по возвращении он, по словам И. В. Гессена, «был ориентирован во всех основных воп­росах», хотя до того не отличал пассивного избирательного права от активного, и Гессен тщетно старался растолковать ему основы конституционного устройства⁸).

Мирский сразу после своего назначения изложил Николаю II программу реформ, упомянув веротерпимость, расширение само­управления, признание политическими преступниками лишь тер­рористов, изменение политики по отношению к окраинам и пре­доставление ббльших прав печати. Царь как будто со всем согла­шался, но когда новый министр назвал себя «человеком земским», царь с готовностью заметил, что он и сам всегда поддерживал зем­ских начальников. Это было неблагоприятным для Мирского пред­знаменованием, за ним последовали и другие. Когда министр предложил не преследовать рабочих за сходки, царь откликнулся на это: «Конечно, это так, но кажется как-то странным». Мирский, пытаясь осторожно довести до царя преимущества западного пар­ламентаризма, говорил ему, что это «только кажется» странным, ссылался на Англию, где «социальное движение совершенно не стесняется, а права собственности несравненно лучше охраняются, чем у нас». Мирский, по его словам, «главным образом... напирал на развитие самоуправления и призыв выборных в Петербург для обсуждения как на единственное средство, которое может дать возможность России правильно развиваться», но добиться реакции царя на предложение о «призыве выборных» не удалось.⁹ И хотя общее впечатление Мирского от беседы сводилось к тому, что по­литика предыдущих лет «начинает тяготить» царя, на вопрос ди­ректора Департамента полиции А. А. Лопухина, почему он не до­бился тут же определенного согласия на свою программу, Мирский ответил: «По характеру Николая II это нисколько не обеспечило бы программе ее исполнения».¹⁰ К тому же Мирскому пришлось столкнуться с попыткой назначить товарищем министра внутрен­них дел Штюрмера.

Первые же шаги нового министра вызвали недовольство царя и сопротивление противников его курса, получившего название «весны Святополка-Мирского». Помимо прекращения давления на некоторые земства, шаги эти заключались в интервью газетным корреспондентам, в том числе иностранным, и во вступительной

⁷ Суворин А. Дневник. С. 374.

⁸ Гессен И. В. В двух веках: жизненный отчет // АРР. Берлин, 1937. Т. 22. С. 177—178.

⁹ Дневник кн. Е. А. Святополк-Мирской за 1904—1905 гг. // ИЗ. М., 1965. Т. 77. С. 241—249.

¹⁰ Лопухин А. А. Отрывки из воспоминаний. М.; Пг., 1923. С. 43.

оечи перед чинами министерства с нашумевшими словами о необ­ходимости доверия к общественным и сословным учреждениям, которую считали близкой по тону к записке И. Л. Горемыкина 1899 г., где тот, ссылаясь в полемике с Витте на самобытность рос­сийского самодержавия, доказывал его совместимость с местным самоуправлением. Петербургские салоны и бюрократические кру­ги встретили курс Мирского враждебными ироническими откли­ками, сравнивая его с лорис-меликовской «диктатурой сердца». Если с самого начала против этого курса выступил с открытым забралом лишь подавший в отставку с поста тверского губернатора кн. А. А. Ширинский-Шихматов, то вскоре и генерал Д. Ф. Тре-пов, московский обер-полицмейстер, правая рука вел. кн. Сергея Александровича, назвал «эрой попустительства» то, в чем москов­ские земцы видели «эру доверия к общественным силам».¹¹

С другой стороны, назначение Мирского и его первые шаги оказались толчком к активизации и известной радикализации раз­личных групп либеральной оппозиции. «Союз освобождения» в лице П. Н. Милюкова, П. Д. Долгорукова, П. Б. Струве и В. Я. Богучарского принял участие в состоявшейся в сентябре в Париже конференции «оппозиционных и революционных пар­тий».¹² В составленном Милюковым проекте резолюции говори­лось о замене самодержавия «свободным демократическим режи­мом», который, как писал Милюков в своих воспоминаниях, «мог означать и конституционную монархию земцев, и республику, ко­торой требовали социалисты, — и даже независимость, которой до­бивались поляки и которая была принята в отдельном, третьем, пункте резолюции под осторожным названием самоопределе-

ния».¹³

Оживление наступило и на других флангах либерального дви­жения. Бюро общеземских съездов, фактически не функциониро­вавшее со времени своего создания в 1902 г., приняло решение о созыве общеземского съезда. Д. Н. Шипов, наиболее авторитет­ный и влиятельный среди земских лидеров того времени, прямо указывал в своих воспоминаниях на ожидания земцев, что теперь, при новом министре и его курсе, съезд удастся легализовать.¹⁴ Шипов был едва ли не самым умеренным среди земских лидеров, которые в своем большинстве отстаивали созыв народного пред-

ставительства.

L Маклаков В. А. Власть и общественность на закате старой России. [Париж, ... Т. 2. С. 322. 12 См.: Шацилло К. Ф. Из истории освободительного движения в России в на­чале XX в.: (О конференции либеральных и революционных партий в Париже в сентябре— октябре 1904 г.) // История СССР. 1982. № 4. С. 51—70. 13 Милюков П. Н. Воспоминания (1859—1917). М., 1990. Т. 1. С. 255. 14 Шипов Д. Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918. С. 240 — 241.

11 1936]

В октябре «освобожденцы» выработали — хотя и не обсуждав­шийся Союзом в целом — проект конституции, статьи которого перемежались с комментариями. Россия должна была стать кон­ституционной монархией с законодательной Государственной Ду­мой из двух палат — земской палаты и палаты народных предста­вителей с введением в конституцию декларации прав человека. В

доказательство неизбежности конституции авторы ссылались на записку Витте о земстве, изданную в свое время «Освобождени­ем». Всеобщее избирательное право в проекте рассматривалось как средство предотвращения «„смуты", которую самодержавно-бю­рократический режим так преследовал в проявлениях и так усерд­но питал и поддерживал в существе», воспитав «даже и в умерен­ных кругах русского общества полное недоверие к легальным пу­тям борьбы и сочувствие к революционным средствам». С другой стороны, составители сетовали на «нарекания, высказываемые против русской либеральной партии со стороны более крайних элементов, будто эта партия стремится на место самодержавия бю­рократического поставить самодержавие буржуазно-дворянское». Тем не менее проект предусматривал вторую палату, которая ис­правляла бы «слишком поспешные, принятые под влиянием по­литических страстей решения первой», предотвратила бы «режим якобинской централизации» (это был ответ «крайним элементам») и пагубную манию «управлять всем из Петербурга».¹⁵ За царем сохранялось право вето на законопроекты, прошедшие через обе палаты, назначение министров, объявление войны и мира, высшее командование вооруженными силами, право созыва Думы и за­крытия ее сессии, роспуска палаты представителей с созывом ее в новом составе не позднее чем через 6 месяцев тем же указом, ко­торым произведен роспуск. Предлагалось учредить Верховный суд для охранения Основного государственного закона с правом отме­ны правительственных распоряжений и актов властей, несоглас­ных с законами. Предусматривалось создание объединенного пра­вительства с председательствованием в Совете министров одного из его членов, который носил бы звание канцлера и представлял бы к назначению министров, осуществлял бы программно-полити­ческую солидарность правительства с Думой и общую его ответ­ственность перед ней.

Объяснительная записка к проекту содержала язвительный вы­пад против неославянофильских воззрений в земско-либеральной среде: «Беспощадная действительность раскрыла всю тщету сла­вянофильского воззрения, которое видело в будущем русского на­рода возможность всех форм свободы при сохранении абсолютной политической власти. Горькой насмешкой звучат теперь уверения, будто свобода слова и печати, совести и исповеданий, союзов и собраний может существовать в государстве, где власть безответ­ственна, где она не терпит никакой легальной оппозиции и посте­пенно привыкает жертвовать всеми правами и интересами для со­хранения в неприкосновенности своего могущества и престижа».

Хотя проект «освобожденцев» был для сановников-реформато­ров за гранью допустимого, он послужил для них вскоре, когда начался процесс государственных преобразований, одним из -ис-г точников. Проект этот при его левизне отражал довольно широкое распространение конституционалистских идей в земской среде» Им противостояла концепция Шилова, считавшего, что в случае |

¹⁵ Основной закон Российской империи: Проект русской конституции, выра­ботанный группой членов «Союза освобождения». Paris, 1905. С. 50—51.

педоставления гарантированных гражданских прав «будет посте­пенно вытравлена религиозно-нравственная идея, которая теперь _еше сильна в русском народе».¹⁶

На состоявшемся в Петербурге в начале ноября 1904 г. земском съезде, который был проведен в качестве частного совещания, по­тому что добиться у царя его легализации Мирскому не удалось, пункт о представительстве был принят в двух редакциях — боль­шинства и меньшинства, причем вторая открывала возможность трактовать представительство как законосовещательное. Перего­воры, которые вел министр с Шиповым, И. И. Петрункевичем и _кн. Г. Е. Львовым как руководителями земского движения, допол­нялись беседами с Петрункевичем директора Департамента по­лиции Лопухина. При всех разногласиях между обеими сторона­ми, нашедших отражение и на съезде в среде самих земцев, объ­единяющее начало состояло в общем стремлении обеспечить развитие «государственной жизни... без острых потрясений», как выразился Шипов.¹⁷

Однако содержавшееся в решениях съезда осуждение сущест­вовавших в стране порядков и инициатива земцев в деле государ­ственных преобразований, несмотря на то что они уступали почин их проведения самодержавию, оказывались несовместимыми с са­модержавным принципом. Он требовал, чтобы уступки были по­жалованными, а не выпрошенными. Мария Федоровна, сторонни­ца Мирского и его курса, тем не менее заявила ему в дни работы съезда: «Это ужасно, они дают советы, когда никто их об этом не просит».¹⁸ Знаменательным было и то обстоятельство, что идеи, несовместимые с прерогативами самодержавия, зарождались в среде, не только близкой Мирскому в социальном отношении, но и связанной с ним служебно-бюрократическими и личными узами. Так, князья Сергей и Евгений Николаевичи Трубецкие, игравшие видную роль в оппозиционном движении в Москве (С. Н. Трубец­кой — известный философ, профессор Московского университета), были не только родными братьями московского губернского пред­водителя дворянства кн. П. Н. Трубецкого, но и двоюродными — директора Департамента полиции Лопухина. На их сестре был же­нат московский губернатор Г. И. Кристи, а их племянник — на до­чери московского обер-полицмейстера Д. Ф. Трепова, которому предстояло после 9 января 1905 г. играть влиятельнейшую роль в административной системе страны. В родстве с Трубецкими состо­яли и князья Алексей и Николай Дмитриевичи Оболенские. Пер­вый из них, служивший при Горемыкине и некоторое время при Сипягине товарищем министра внутренних дел, был осенью 1904 г. товарищем министра финансов, впоследствии в правитель­стве Витте он стал обер-прокурором Синода, а второй — управля­ющий кабинетом Николая I — считался самым близким ему чело­веком. Оба они выступали перед Мирским как его единомышлен-

¹⁶ Шипов Д. Н. Воспоминания и думы о пережитом. С. 268—269.

¹⁷ Там же. С. 271. См.: Шацилло К. Ф. Русский либерализм накануне рево­люции 1905—1907 гг. М., 1985.

¹⁸ Дневник кн. Е. А. Святополк-Мирской... С. 252.

ники, а А. Д. Оболенский, находясь в очень близких отношения с С. Н. Трубецким, держал его в курсе всех петербургских дел _и настроений.

Вероятно, эти обстоятельства были в числе причин, по которым Мирский еще в дни работы петербургского земского съезда рещи_л выступить перед царем с собственной программой преобразова­ний, которая, будучи предложена не публично, могла бы иметь шансы на успех у Николая II как исходящая от него самого. Дей­ствия министра разворачивались на фоне проявившейся активно­сти представителей неославянофильского направления, которые испугались нового курса как воплощения западнических начал. В бумагах Мирского сохранились записки — К. Ф. Головина, дати­рованная 8 ноября 1904 г.,¹⁹ и С. Ф. Шарапова, откликнувшегося на решения земского съезда.²⁰ И тот и другой порицали бюрокра­тию, но с особенной силой обрушивались на оппозиционность зем­цев, которая вела к западному парламентаризму. А он был и для того и для другого воплощением всяких зол и бедствий. Шарапов к тому же, упрекая земский съезд в отказе от принципов самодер­жавия и православия, обвинял его в том, что своим требованием равенства личных и гражданских прав он потворствует еврейст­ву.²¹ К. Головин предлагал для организации сотрудничества вла­сти с земством введение выборных земских представителей в Го­сударственный совет. А С. Ф. Шарапов требовал бюрократической децентрализации, с тем чтобы самодержец правил «не посредст­вом бюрократии, а посредством стройного, живого и совершенного земского аппарата».²²

* * *

По рекомендации А. Д. Оболенского Мирский поручил состав­ление всеподданнейшего доклада «с программой преобразования

¹⁹ ГАРФ. Ф. 1729. Оп. 1. Д. 14.

²⁰ Там же. Д. 142.

²¹ Единодушному принятию съездом резолюции об уравнении в правах всех граждан предшествовало обсуждение в числе прочего и еврейского вопроса. Витте, объясняя еврейской делегации причины его нерешенности, сказал о необходимости того, чтобы земская Россия высказалась, что она не боится наплыва евреев, иначе он не может двинуть еврейский вопрос. На замечание одного из делегатов, что, в сущности, земская Россия уже это сделала на ноябрьском совещании, Витте отве­тил, что это было выражено слишком неопределенно, а необходимо, чтобы было ясно указано, что речь идет о евреях, тогда и еврейский вопрос будет решен (Айзен­берг Л. М. На словах и на деле (по поводу мемуаров Витте и Лопухина) // Еврей­ская летопись. Л.; М., 1924. Сб. 3. С. 33—34). Несколько забегая вперед, отметим, что поводом к заданному Витте делегацией вопросу послужило отсутствие в указе 12 декабря 1904 г. (а готовил указ именно Витте) упоминания о правах евреев, как, впрочем, и об уравнении в правах всех граждан. Витте, по словам Л. М. Айзенберга, сослался на сопротивление сановников, которые, не зная ни ев­реев, ни черты еврейской оседлости, заявляют, что тамбовские мужики и так пух­нут от голода, а если к ним «пустить жидов», они совсем пропадут. «Не понимают они, — говорил Витте, — что, пусти евреев, и мужики-то пухнуть перестанут». Воп­реки обыкновению, он не упоминал о своих опасениях, что это вызовет погромы, и не ссылался на этот раз на участие евреев в революционном движении (там же).

²² ГАРФ. Ф. 1729. Оп. 1. Д. 142. Л. 10.

внутреннего строя империи» помощнику начальника Главного управления по делам местного хозяйства Министерства внутрен­них дел С. Е. Крыжановскому. Крыжановский окончил юриди­ческий факультет Петербургского университета, где был близок с братьями Ф. Ф. и С. Ф. Ольденбургами, В. И. Вернадским, И. М. Грев-сом и другими членами так называемого «Приютинского братст-ва»1 ^в деятельности которого не без основания усматривают один из истоков кадетской идеологии. Пойдя на государственную служ­бу, он стал одним из основных авторов едва ли не всех государст­венных реформаторских проектов, из которых доклад Мирского

был первым.

Вице-директор Департамента общих дел Министерства А. Д. Ар­бузов, принимавший участие в работе над рядом преобразователь­ных проектов, считал доклад Мирского «одним из важнейших про­изведений нашей реформаторской литературы последних годов». «Если бы тогда меры, в нем проектируемые, увидали свет, то мно­гое пошло бы иным ходом, чем случилось в действительности», — писал он в своих послереволюционных воспоминаниях.²³ Значе­ние программы Мирского для государственных реформ 1905 г. тог­да же подчеркивали и их современники.²⁴ Крыжановский сообщал в своих воспоминаниях, что в 1906 г. председатель Совета мини­стров И. Л. Горемыкин потребовал у него копию доклада Мирско­го. Эту или другую копию со своими подчеркиваниями и пометами царь вручил П. А. Столыпину, когда тот сменил Горемыкина. Крыжановский видел в столыпинских реформах, в разработке ко­торых принимал активное участие, осуществление многих из предложений Мирского,²⁵ Сам Мирский считал момент представ­ления своего всеподданнейшего доклада, датированного 23 ноября 1904 г., «торжественной минутой вступления русского царя после долгих столетий вновь в живое общение со своим народом».²⁶ Как бы то ни было, программа Мирского означала вторую попытку приступить к всестороннему реформированию всех сторон госу­дарственной жизни, предпринятую через 40 лет после реформ 1860-х годов. Оценивая характер полученного им от Мирского по­ручения, Крыжановский вполне обоснованно считал, что царь ни­каких определенных указаний министру не давал, хоть тот и ссы­лался на «высочайшие предначертания».²⁷

Оставаясь на почве «доверия», Мирский решительно отказы­вался от «мер к усилению аппарата власти», которые, по мнению Крыжановского, «должны были идти параллельно с расширением общественных свобод и снятием стеснений с самодеятельности об­щества».²⁸ Министр хотел, чтобы в докладе была «заранее отра­жена» возможность нападок на него и «было проявлено самое

²³ Арбузов А. Д. Из близкого прошлого// РНБ. Отдел рукописей. Ф. 1000.

Оп. 2. Д. 54. Л. 15.

²⁴ «Мы продвигаемся вперед и все благодаря Вам»,— писал Мирскому 11 мая 1905 г. лейб-медик Бертенсон (ГАРФ. Ф. 1729. Оп. 1. Д. 386. Л. 6).

²⁵ Крыжановский С. Е. Воспоминания. Берлин, [Б. д.]. С. 27.

26 ГАРФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 513.

²⁷ Крыжановский С. Е. Воспоминания. С. 15, 19.

²⁸ Там же. С. 16.

осторожное отношение к существующему порядку вещей». «ц_е_ однократно упоминал» он, подчеркивал Крыжановский, и о необ­ходимости «избегать слов, которых не любит государь. К числу последних он относил и ходячий термин „интеллигенция", кото­рый, по его словам, государь не любил еще по преемству от им­ператора Александра III и который поэтому следовало заменить каким-либо другим выражением. Приказано было также не ка­саться без крайности сословного строя, и в особенности дворянства и земских начальников».²⁹

Крыжановский чувствовал себя «едва ли не новым Сперан­ским», хотя сам признавал, что в докладе не было ничего ориги­нального, а были лишь сведены предложения Мирского, которые сами по себе носились в воздухе. Исключение составляла, по мне­нию Крыжановского, впервые решительно высказанная в доку­ментах такого рода мысль о политической опасности дальнейшего сохранения поземельной общины и необходимости замены ее пол­ной крестьянской собственностью на землю.

Как считал Лопухин (он был составителем раздела «Пересмотр законов о предупреждении и пресечении преступлений»), в «за­писке этой сильны были не ее пожелания, а их мотивировка». «По­желания эти, —продолжал он, —даже будучи облечены в закон, при той робкой форме, которая рекомендовалась для допущения народного представительства, не могли не остаться только поже­ланиями, ибо не от административной же власти, воспитанной в произволе, можно было ожидать деятельного применения и защи­ты законов об этих „вольностях"».³⁰

Мирский постарался придать своим реформаторским предло­жениям славянофильский характер, считая, что это увеличит шансы на их успех у царя. Проект доклада начинался историче­ским экскурсом, в котором содержалось упоминание о конститу­ционалистских учениях 60-х годов, заслонивших будто бы тече­ния славянофильские. Хоть оно и было сделано «очень осторож­но», Мирский, боясь гнева царя, приказал упоминание это «совсем затушевать».³¹

Доклад открывался рассмотрением реформ Александра II и их последствий. При этом фигурировали и такие вполне объективные категории, которые стали впоследствии привычным инструмента­рием советской историографии, связанные с капиталистической эволюцией сельского хозяйства и формированием капиталистиче­ской промышленности как факторами революционизирования об­щества. «Первое место в этом отношении, — говорилось в докла­де, — занимают несомненно условия промышленности, преимуще­ственно фабричной. Скопление в фабричных центрах все больших и больших масс населения, отрываемого от земли и ничем не обес­печенного на случай житейских бедствий и всякого рода преврат­ностей судьбы, в связи с сложными явлениями экономической за­висимости, в которых протекает их жизнь, создали в фабричной

_де почву, на которой работа мысли стала проявляться с особым апряжением».³² Напомним, что о рабочем движении как политиче-^н _ом факторе Мирский заговорил с царем при первой их встрече. Но помимо социально-экономических последствий реформ 60-х годов, —а весь смысл реформ объяснялся «требованиями государ­ственной необходимости», состоявшей в том, чтобы обеспечить стране «соответствующее место в ряду соседних быстро развивав­шихся и крепнувших государств», — в докладе отмечался «наряду с повышением уровня благосостояния народа» и «рост мыслящих его классов». В этом росте, обозначившемся, по словам авторов доклада, еще с 1840-х годов, также усматривалось «неизбежное следствие развития и необходимое условие дальнейшего преуспея­ния государственности». «Шестьдесят лет тому назад, — говори­лось в докладе, — образование и мысль были достоянием ничтож­ных по численности классов населения, исключительно почти дворянства, высших слоев духовенства и некоторых кругов вышед­шего из других сословий чиновничества; остальная его масса про­должала жить в понятиях, сложившихся еще в бессознательном прошлом народной жизни, и если в ней оказывались сильные и исторически устойчивые умственные течения, то лишь в области религиозной».³³ Связывая распространение «образования и мыс­ли» в «самых низших слоях населения» с «развитием производи­тельных сил страны», составитель доклада утверждал, что это раз­витие, «сдвигая народные массы с их привычных устоев земле­дельческого труда и поставляя их в новые условия тяжелой экономической борьбы, не могло не пробудить в них умственной работы, настойчиво и с мучительным усилием мысли стремившей­ся к разрешению новых, выдвигаемых жизнью вопросов». Помимо рабочего класса, о чем уже говорилось, и других городских сосло­вий, стремление к образованию отмечалось в докладе и «в среде сельского населения, где из прежнего безразличия успели за по­следние десятилетия отложиться обширные классы лиц, вступив­ших на путь умственного развития». Этот общий для разных стран исторический процесс и в России сопровождался, отмечалось в до­кладе, «общественной неурядицей» 60—70-х годов. Причины ее усматривались в «извращенном понимании» конституционалист­ских принципов без учета российских «исторических и бытовых оснований народной жизни», «вере в политические идеи, занесен­ные с Запада в связи с крайними противогосударственными уче­ниями», а с другой стороны — в «диких и уродливых течениях ре­волюционной мысли, накоплявшейся в фанатических тайниках односторонне развивавшихся общественных слоев». Однако «дви­жение, направленное против правительства», возникало прежде всего на той основе, что «течения эти находили известный отклик и в более широких кругах населения, лишенных возможности от­крыто высказывать свои взгляды на многие вопросы внутреннего управления, а потому недовольных».

²⁹ Там же. С. 18.

³⁰ Лопухин А. А. Отрывки из воспоминаний. С. 45.

³¹ Крыжановский С. Е. Воспоминания. С. 24.

³² ГАРФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 513. Л. 2.

³³ Там же.

 

Весьма критично оценивался в докладе внутриполитически" курс после 1 марта 1881 г., направленный «с одной стороны v укреплению на местах авторитета государственной власти, а другой — к ограничению общественной деятельности и подавле­нию всякого более или менее свободного движения общественной мысли, не подходившего под понятие благонадежности». «Это на­правление нашей внутренней политики, невзирая на.то, что оно с большей или меньшей последовательностью применялось в те­чение двадцати с лишним лет, нередко людьми крупных талантов и большого государственного опыта, не дало тех результатов, на которые было рассчитано», — констатировалось в докладе.³⁴

Что же в нем предлагалось? В сущности, это была попытка ре­формирования государственного строя страны на таких основани­ях, которые удовлетворили бы неославянофилов и не допускали аналогий с западным конституционализмом. Упоминавшиеся за­писки С. Ф. Шарапова и К. Ф. Головина могли служить здесь ориентиром, а проект освобожденцев — предостережением. В до­кладе совсем по-славянофильски проводилась разница между цар­ским периодом русской истории, когда самодержцы советовались «по делам государственного управления с служилыми людьми и представителями общин и городов, нарочито для того созываемы­ми», и императорским, характеризовавшимся господством бюро­кратической иерархии, которая осведомляет верховную власть о «потребностях и нуждах населения» «в зависимости от взглядов и образа мыслей чиновничества». В качестве средств борьбы с бю­рократией как «пагубным средостением, отделяющим государя от живого и непосредственного общения с его народом», предлагались уже известная нам именно с этой стороны децентрализация, раз­витие деятельности общественных учреждений, а также «меры к устранению административного произвола и насаждению в массах населения начал законности и уважения к чужому праву и иму­ществу».³⁵ «Никто в наши дни не сомневается в том, что основой действительной силы нашего государства, — говорилось в докла­де, — какова бы ни была форма его правления, является развитая и окрепшая в самодеятельности личность». Автор доклада исходил из того, что это вполне совместимо с самодержавием. «Никто не станет теперь утверждать, что гласный суд и равенство всех перед законом несовместимы с самодержавным строем или что отмена телесного наказания является ограничением прав самодержца», — гласил доклад.³⁶ Это утверждение сопровождалось отрицанием связи с конституционализмом таких понятий, как упрочение за­конности, децентрализация управления, и даже самой декларации прав человека и гражданина. Все это было представлено как впол^ не совместимое с самодержавием («Начала эти приобрели служ< ное государственное значение и чуждые всякой политической раски являются надежным средством для достижения цели обще жития»). И месяца не прошло, как «освобожденцы» в свое»

³⁴ Там же. Л. 5.

³⁵ Там же. Л. 10.

³⁶ Там же. Л. 10—12.

екте «Основных законов» назвали уверения, будто конститу-"ионные свободы совместимы с самодержавием, «горькой насмеш-"ой»- Однако если говорить о земской платформе в ее общем виде, особенно с учетом позиции ее неосла

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: