 |
Глава 5. В несчастье вспоминаешь друзей
|
|
|
|
Анна Австрийская в страшном гневе прошла в свою молельню.
– Как, – воскликнула она, ломая свои прекрасные руки, – народ смотрел, как Конде, первый принц крови, был арестован моею свекровью, Марией Медичи; он видел, как моя свекровь, бывшая регентша, была изгнана кардиналом; он видел, как герцог Вандомский, сын Генриха Четвертого, был заключен в крепость; он молчал, когда унижали, преследовали, заточали таких больших людей… А теперь из-за какого-то Бруселя… Боже, что происходит в королевстве?
Сама того не замечая, королева затронула жгучий вопрос. Народ действительно не сказал ни слова в защиту принцев и поднялся за Бруселя: это потому, что Брусель был плебей, и, защищая его, народ инстинктивно чувствовал, что защищает себя.
Мазарини шагал между тем по кабинету, изредка поглядывая на разбитое вдребезги венецианское зеркало.
– Да, – говорил он, – я знаю, это печально, что пришлось так уступить. Ну что же, мы еще отыграемся. Да и что такое Брусель? Только имя, не больше.
Хоть Мазарини и был искусным политиком, в данном случае он все же ошибался. Брусель был важной особой, а не пустым звуком.
В самом деле, когда Брусель на следующее утро въехал в Париж в большой карете и рядом с ним сидел Лувьер, а на запятках стоял Фрике, то весь народ, еще не сложивший оружия, бросился к нему навстречу. Крики:
«Да здравствует Брусель!», «Да здравствует наш отец!» – оглашали воздух.
Мазарини слышал в этих криках свой смертный приговор. Шпионы кардинала и королевы приносили со всех сторон неприятные вести, которые кардинал выслушивал с большой тревогой, а королева со странным спокойствием. В уме королевы, казалось, зрело важное решение, что еще увеличивало беспокойство Мазарини. Он хорошо знал гордую монархиню и опасался роковых последствий решения, которое могла принять Анна Австрийская.
|
|
|
Коадъютор пользовался теперь в парламенте большим влиянием, чем король, королева и кардинал, вместе взятые. По его совету был издан парламентский эдикт, приглашавший народ сложить оружие и разобрать баррикады; он знал теперь, что достаточно одного часа, чтобы народ снова вооружился, и одной ночи, чтобы снова воздвиглись баррикады.
Планше вернулся в свою лавку, уже не боясь быть повешенным: победителей не судят, и он был убежден, что при первой попытке арестовать его народ за него вступится, как вступился за Бруселя.
Рошфор вернул своих новобранцев шевалье д'Юмьеру; правда, двух не хватало, но шевалье был в душе фрондер и не захотел ничего слушать о вознаграждении.
Нищий возвратился на паперть св. Евстафия; он опять подавал святую воду и просил милостыню. Никто не подозревал, что эти руки только что помогли вытащить краеугольный камень из-под здания монархического строя.
Лувьер был горд и доволен. Он отомстил ненавистному Мазарини и немало содействовал освобождению своего отца из тюрьмы; его имя со страхом повторяли в Пале-Рояле, и он, смеясь, говорил отцу, снова водворившемуся в своей семье:
– Как вы думаете, отец, если бы я теперь попросил у королевы должность командира роты, исполнила бы она мою просьбу?
Д'Артаньян воспользовался наступившим затишьем, чтобы отослать в армию Рауля, которого с трудом удерживал дома во время волнения, так как он непременно хотел сражаться на той или на другой стороне. Сначала Рауль не соглашался, но когда Д'Артаньян произнес имя графа де Ла Фер, Рауль, сделав визит герцогине де Шеврез, отправился обратно в армию.
Один Рошфор не был доволен исходом дела. Он письмом пригласил герцога Бофора приехать, и тот мог теперь явиться, но – увы! – в Париже царило спокойствие.
|
|
|
Рошфор отправился к коадъютору, чтобы посоветоваться, не написать ли принцу, чтобы тот задержался. Немного подумав, Гонди ответил:
– Пусть себе принц едет.
– Значит, не все еще кончено? – спросил Рошфор.
– Мы только начинаем, дорогой граф.
– Почему вы так думаете?
– Потому что я знаю королеву: она не захочет признать себя побежденной.
– Значит, она что-то готовит?
– Надеюсь.
– Вы что-нибудь знаете?
– Я знаю, что она написала принцу Конде, прося его немедленно оставить армию и явиться в Париж.
– Ага! – произнес Рошфор. – Вы правы, пусть герцог Бофор приезжает.
Вечером того дня, когда происходил этот разговор, распространился слух, что принц Конде прибыл.
В самом приезде не было ничего необыкновенного, а между тем он наделал много шуму. Произошло это вследствие болтливости герцогини де Лонгвиль, узнавшей, как передавали, кое что от самого принца Конде, которого все обвиняли в более чем братской привязанности к своей сестре, герцогине.
Таким образом, раскрылось, что королева строит какие-то козни.
В самый вечер прибытия принца наиболее осведомленные граждане, эшевены и старшины кварталов, уже ходили по своим знакомым, говоря всем:
– Почему бы нам не взять короля и не поместить его в городской ратуше? Напрасно мы предоставляем его воспитание нашим врагам, дающим ему дурные советы. Если бы он, например, воспитывался под руководством господина коадъютора, то усвоил бы себе национальные принципы и любил бы народ.
Всю ночь в городе чувствовалось глухое оживление, а наутро снова появились серые и черные плащи, патрули из вооруженных торговцев и шайки нищих.
Королева провела ночь в беседе с глазу на глаз с принцем Конде; его ввели к ней в полночь в молельню, откуда он вышел только около пяти часов утра.
В пять часов королева прошла в кабинет кардинала: она еще не ложилась, а кардинал уже встал.
Он писал ответ Кромвелю, так как прошло уже шесть дней из десяти, назначенных им Мордаунту.
«Что же, – думал он, – я заставлю его немного подождать. Но ведь господин Кромвель лучше других знает, что такое революция, и извинит меня».
Итак, он с удовольствием перечитывал первый параграф своего ответа, когда послышался тихий стук в дверь, соединявшую его кабинет с апартаментами королевы. Через эту дверь Анна Австрийская могла во всякое время приходить к нему. Кардинал встал и отпер дверь.
|
|
|
Королева была в домашнем платье, но она еще могла позволить себе быть небрежно одетой, ибо, подобно Диане де Пуатье и Нипон де Лапкло, долго сохраняла красоту. В это же утро она была особенно хороша, и глаза ее сияли от радости.
– Что случилось, ваше величество, – спросил несколько обеспокоенный Мазарини, – у вас такой торжествующий и довольный вид?
– Да, Джулио, – ответила она, – я могу торжествовать, так как нашла средство раздавить эту гидру.
– Вы великий политик, моя королева, – сказал Мазарини. – Какое же вы нашли средство?
Он спрятал свое письмо, сунув его под другие бумаги.
– Они хотят отобрать у меня короля, вы знаете это? – сказала королева.
– Увы, да. А меня повесить.
– Они не получат короля.
– Значит, и меня не повесят, benone[20].
– Слушайте, я хочу уехать с вами и увезти с собой короля. Но я хочу, чтобы это событие, которое сразу изменит наше положение, произошло так, чтоб о нем знали только трое: вы, я и еще третье лицо.
– Кто же это третье лицо?
– Принц Конде.
– Значит, он приехал? Мне сказали правду!
– Да. Вчера вечером.
– И вы с ним уже виделись?
– Мы только что расстались.
– Он принимает участие в этом деле?
– Он дал мне этот совет.
– А Париж?
– Принц принудит его к сдаче голодом.
– Ваш проект великолепен. Но я вижу одно препятствие.
– Какое?
– Невозможность осуществить его.
– Пустые слова. Нет ничего невозможного.
– Да, в мечтах.
– Нет, на деле. Есть у нас деньги?
– Да, немного, – сказал Мазарини, боясь, чтобы Анна Австрийская не заставила его раскошелиться.
– Есть у нас войско?
– Пять или шесть тысяч человек.
– Хватит у нас мужества?
– Безусловно.
– Значит, дело нетрудное. О, понимаете ли вы, Джулио? Париж, этот ненавистный Париж, проснувшись без короля и королевы, увидит, что его перехитрили, что ему грозит осада и голод, что у него нет другой защиты, кроме его вздорного парламента и тощего, кривоногого коадъютора!
|
|
|
– Прекрасно, прекрасно, – произнес Мазарини, – я понимаю, какое это произведет действие, но не вижу средств привести ваш план в исполнение.
– Я найду средство.
– Вы знаете, что это означает? Междоусобная война, война ожесточенная и беспощадная!
– Да, да, война, – сказала Анна Австрийская, – и я хочу обратить этот мятежный город в пепел; я залью пожар кровью; я хочу, чтобы ужасающий пример заставил вечно помнить и преступление, и постигшую его кару. О, как я ненавижу Париж!
– Успокойтесь, Анна, что за кровожадность! Будьте осторожны; времена Малатесты и Каструччо Кастракани прошли. Вы добьетесь того, что вас обезглавят, прекрасная королева, а это будет жаль.
– Вы смеетесь?
– Ничуть не смеюсь. Война с целым народом опасна. Поглядите на своего брата Карла Первого; ему пришлось плохо, очень плохо.
– Да, но мы во Франции, и я испанка.
– Тем хуже, per Baccho[21], тем хуже; я предпочел бы, чтобы вы были француженкой, а я французом: тогда нас не так бы ненавидели.
– Во всяком случае, вы одобряете мой план?
– Да, если только его возможно осуществить.
– Конечно, возможно. Говорю вам: готовьтесь к отъезду!
– Ну, я-то всегда к нему готов, но только мне никак не удается уехать… и на этот раз я вряд ли уеду.
– А если я уеду, поедете вы со мной?
– Постараюсь.
– Вы меня убиваете своей трусостью, Джулио. Чего вы боитесь?
– Многого.
– Например?
Лицо Мазарини было все время насмешливым. Теперь оно омрачилось.
– Анна, – сказал он, – вы женщина и можете оскорблять мужчин, так как уверены в своей безнаказанности. Вы обвиняете меня в трусости, но я не так труслив, как вы, ибо не хочу бежать. Против кого восстал народ? Против вас или против меня? Кого он хочет повесить? Вас пли меня? А я не склоняюсь перед бурей, хоть вы и обвиняете меня в трусости. Я не сорвиголова, это не в моем вкусе, но я тверд. Берите пример с меня: меньше шума и больше дела. Вы громко кричите, – значит, ничего но достигнете.
Вы хотите бежать…
Мазарини пожал плечами, взял королеву под руку и подвел ее к окну.
– Смотрите, – сказал он.
– Что? – спросила королева, ослепленная своим упрямством.
– Ну, что же вы видите в это окно? Если глаза меня не обманывают, там горожане в панцирях и касках, с добрыми мушкетами, как во времена Лиги; и они смотрят на это окно так внимательно, что увидят вас, если вы поднимете занавеску. Теперь посмотрите в другое окно. Что вы видите? Вооруженный алебардами народ, который караулит выходы. Все ворота, двери, даже отдушины погребов охраняются, и я скажу вам, как говорил мне Ла Раме о Бофоре: «Если вы не птица и не мышь, вы не выйдете отсюда».
|
|
|
– Но ведь Бофор бежал!
– Хотите и вы бежать таким же способом?
– Значит, я пленница?
– Конечно! – воскликнул Мазарини. – Я уже битый час вам это доказываю.
С этими словами кардинал преспокойно сел за стол и занялся письмом к Кромвелю.
Анна, трепеща от гнева и вся красная от негодования, вышла из кабинета, сильно хлопнув дверью. Мазарини даже не обернулся. Вернувшись к себе, королева бросилась в кресло и залилась слезами. Вдруг ее осенила мысль.
– Я спасена! – воскликнула она, вставая. – О да, я знаю человека, который сумеет увезти меня из Парижа; я слишком долго не вспоминала о нем.
– Да, – продолжала она задумчиво, но в каком-то радостном возбуждении, как я неблагодарна. Я двадцать лет оставляла в забвении человека, которого давно должна была бы сделать маршалом Франции. Моя свекровь осыпала золотом, почестями и ласками Кончини, который погубил ее; король сделал Витри маршалом Франции за убийство; а я даже не вспоминала и оставила в бедности этого благородного д'Артаньяна, который меня спас.
Она подбежала к письменному столу и поспешно набросала несколько слов.
Глава 6. СВИДАНИЕ
Д'Артаньян спал эту ночь в комнате Портоса, как все ночи с начала возмущения. Шпаги свои они держали у изголовья, а пистолеты клали на стол так, чтобы они были под рукой.
Под утро д'Артаньяну приснилось, что все небо покрылось желтым облаком, из которого полил золотой дождь, и что он подставил свою шляпу под кровельный желоб.
Портосу снилось, что дверца его кареты оказалась слишком мала, чтобы вместить его полный герб.
В семь часов их разбудил слуга без ливреи, принесший д'Артаньяну письмо.
– От кого? – спросил гасконец.
– От королевы, – отвечал слуга.
– Ого! – произнес Портос, приподымаясь на постели. – Ну и что там?
Д'Артаньян попросил слугу пройти в соседнюю комнату и, как только дверь затворилась, вскочил с постели и поспешно прочел записку. Портос смотрел на него, выпучив глаза и не решаясь заговорить.
– Друг Портос, – сказал наконец д'Артаньян, протягивая ему письмо, – вот наконец твой баронский титул и мой капитанский патент. Читай и суди сам.
Портос протянул руку, взял письмо и прочел дрожащим голосом:
«Королева желает переговорить с господином д'Артаньяном, которого просит последовать за подателем этого письма».
– Что же, – произнес Портос, – я не вижу тут ничего особенного.
– А я вижу, и очень много, – возразил Д'Артаньян. – Если уж позвали меня, то, значит, дела плохи. Подумай, что должно было произойти, чтобы через двадцать лет королева вспомнила обо мне!
– Правда, – согласился Портос.
– Наточи свою шпагу, барон, заряди пистолеты и задай лошадям овса. Ручаюсь, что еще сегодня у нас будет дело; а главное – никому ни слова.
– Не готовят ли нам западню, чтобы избавиться от нас? – спросил Портос, уверенный, что его будущее величие уже теперь многим не дает покоя.
– Если это западня, – возразил д'Артаньян, – то я ее разгадаю, будь покоен. Если Мазарини итальянец, то я гасконец.
Д'Артаньян в один миг оделся. Портос, по-прежнему лежавший в постели, уже застегивал ему плащ, когда в дверь снова постучали.
Вошел другой слуга.
– От его преосвященства кардинала Мазарини, – произнес он.
Д'Артаньян посмотрел на Портоса.
– Дело осложняется, – сказал тот. – С чего же начинать?
– Не беда, – отвечал Д'Артаньян, прочитав записку кардинала, – все устраивается отлично – его преосвященство назначает мне свидание через полчаса.
– А, тогда все в порядке.
– Друг мой, – сказал Д'Артаньян, обращаясь к слуге, – передайте его преосвященству, что через полчаса я буду к его услугам.
Слуга поклонился и вышел.
– Хорошо, что этот не видал того, – заметил д'Артаньян.
– Значит, ты думаешь, они прислали за тобой не по одному и тому же делу?
– Не думаю, а уверен в этом.
– Однако, Д'Артаньян, торопись. Не забывай, что тебя ждет королева, а после королевы кардинал, а после кардинала я.
Д'Артаньян позвал слугу Анны Австрийской.
– Я готов, мой друг, – сказал он, – проводите меня.
Слуга провел его окольными улицами, и через несколько минут они вступили через маленькую калитку в дворцовый сад, а затем по потайной лестнице д'Артаньяна ввели в молельню королевы.
Лейтенант мушкетеров испытывал безотчетное волнение: в нем не было больше юношеской самоуверенности, и благодаря приобретенной им опытности он понимал всю важность совершающихся событий.
Через минуту легкий шум нарушил тишину молельни. Д'Артаньян вздрогнул, увидев, как чья то рука приподымает портьеру. По форме, белизне и красоте он узнал эту руку, которую ему однажды, так давно, дозволили поцеловать.
В молельню вошла королева.
–Это вы, господин Д'Артаньян, – сказала она, устремив на офицера ласковый и в то же время грустный взгляд. – Это вы, и я вас узнаю. Взгляните и вы на меня, я королева. Узнаете вы меня?
– Нет, ваше величество, – ответил д'Артаньян.
– Разве вы забыли уже, – сказала Анна Австрийская тем чарующим тоном, какой она умела придать своему голосу, когда хотела этого, – как некогда одной королеве понадобился храбрый и преданный дворянин и как она нашла этого дворянина? Для этого дворянина, который, быть может, думает, что его забыли, она сохранила место в глубине своего сердца. Знаете вы это?
– Нет, ваше величество, я этого не знаю, – сказал мушкетер.
– Тем хуже, сударь, – произнесла Анна Австрийская, – тем хуже; я хочу сказать – для королевы, так как ей опять понадобилась такая же храбрость и преданность.
– Неужели, – возразил Д'Артаньян, – королева, окруженная такими преданными слугами, такими мудрыми советниками, такими выдающимися по заслугам и положению людьми, удостоила обратить свой взор на простого солдата?
Анна поняла скрытый упрек, который только смутил, но не рассердил ее.
Самоотверженность и бескорыстие гасконского дворянина много раз заставляли ее чувствовать угрызения совести, он превзошел ее благородством.
– Все, что вы говорите о людях, окружающих меня, может быть и верно, – сказала она, – но я могу довериться только вам, господин Д'Артаньян. Я знаю, что вы служите господину кардиналу, но послужите немного мне, и я позабочусь о вас. Скажите, не согласились ли бы вы сделать для меня то же, что сделал некогда для королевы дворянин, вам неизвестный.
– Я сделаю все, что прикажет ваше величество, – сказал Д'Артаньян.
Королева на минуту задумалась; в ответе мушкетера ей послышалась излишняя осторожность.
– Вы, может быть, любите спокойствие? – спросила она.
– Я не знаю, что это такое: я никогда не отдыхал, ваше величество.
– Есть у вас друзья?
– У меня их было трое: двое покинули Париж, и я не знаю, где они находятся. Со мной остался только один, но этот человек, кажется, из тех, что знали дворянина, о котором ваше величество удостоили рассказать мне.
– Отлично! – сказала королева. – Вы вдвоем с вашим другом стоите целой армии.
– Что я должен сделать, ваше величество?
– Приходите еще раз, в пять часов, и я вам скажу; но не говорите ни единой душе о свидании, которое я вам назначила.
– Слушаюсь, ваше величество.
– Поклянитесь на распятии.
– Ваше величество, я никогда не нарушал своего слова. Что я сказал, то сказал.
Королева, не привыкшая к такому языку, необычному в устах ее придворных, вывела заключение, что д'Артаньян вложит все свое усердие в исполнение ее плана, и осталась этим очень довольна. На самом деле это была одна из хитростей гасконца, подчас желавшего скрыть под личиной солдатской резкости и прямоты свою проницательность.
– Ваше величество ничего мне больше сейчас не прикажет? – спросил он.
– Нет, – отвечала Анна Австрийская, – до пяти часов вы свободны и можете идти.
Д'Артаньян поклонился и вышел.
«Черт возьми, – подумал он, – я, кажется, и в самом деле им очень нужен».
Так как полчаса уже прошло, то он прошел по внутренней галерее и постучался к кардиналу.
Бернуин впустил его.
– Я к вашим услугам, монсеньер, – произнес д'Артаньян, входя в кабинет кардинала.
По своему обыкновению, он сразу осмотрелся кругом и заметил, что перед Мазарини лежит запечатанный конверт. Но конверт этот лежал верхней стороной вниз, так что нельзя было рассмотреть, кому он адресован.
– Вы от королевы? – спросил Мазарини, пытливо поглядывая на мушкетера.
– Я, монсеньер? Кто вам это сказал?
– Никто, но я знаю.
– Очень сожалею, но должен сказать вам, монсеньер, что вы ошибаетесь, – бесстыдно заявил гасконец, помнивший данное им Анне Австрийской обещание.
– Я сам видел, как вы шли по галерее.
– Это оттого, что меня провели по потайной лестнице.
– А зачем?
– Не знаю; вероятно, тут какое-нибудь недоразумение.
Мазарини знал, что нелегко заставить д'Артаньяна сказать то, чего тот не хочет говорить; поэтому он на время отказался от попыток проникнуть в его тайну.
– Поговорим о моих делах, – сказал кардинал, – раз о своих вы говорить не желаете.
Д'Артаньян молча поклонился.
– Любите вы путешествовать? – спросил Мазарини.
– Я почти всю жизнь провел в дороге.
– Вас ничто в Париже не удерживает?
– Меня ничто не может удержать, кроме приказа свыше.
– Хорошо. Вот письмо, которое надо доставить по адресу.
– По адресу, монсеньер? Но я не вижу никакого адреса.
Действительно, на конверте не было никакой надписи.
– Письмо в двух конвертах, – сказал Мазарини.
– Понимаю. Я должен вскрыть верхний, когда прибуду в назначенное мне место.
– Совершенно верно. Возьмите его и отправляйтесь. У вас есть друг, господин дю Валлон, которого я очень ценю. Возьмите его с собой.
«Черт возьми, – подумал д'Артаньян, – он знает, что мы слышали вчерашний разговор, и хочет удалить нас из Парижа».
– Вы колеблетесь? – спросил Мазарини.
– Нет, монсеньер, я тотчас же отправлюсь. Но только я должен попросить вас об одной вещи.
– О чем же? Говорите.
– Пройдите к королеве, ваше преосвященство.
– Когда?
– Сейчас.
– Зачем?
– Чтобы сказать ей следующее: «Я посылаю д'Артаньяна по одному делу, и он должен сейчас же отправиться в путь».
– Видите, вы были у королевы! – сказал Мазарини.
– Я уже имел честь докладывать вашему преосвященству, что тут, вероятно, какое-нибудь недоразумение.
– Что это значит? – спросил кардинал.
– Могу я повторить вашему преосвященству мою просьбу?
– Хорошо, я иду. Подождите меня здесь.
Мазарини взглянул, не забыл ли он какого-нибудь ключа в замке, и вышел.
Прошло десять минут, в течение которых д'Артаньян тщетно пытался разобрать сквозь наружный конверт адрес на письме.
Кардинал возвратился бледный и, видимо, озабоченный. Он молча подсел опять к письменному столу и начал что-то обдумывать. Д'Артаньян внимательно следил за ним, стараясь прочесть его мысли. Но лицо кардинала было столь же непроницаемо, как конверт пакета, который он отдал мушкетеру.
«Эге! – подумал д'Артаньян. – Он, кажется, сердит. Уж не на меня ли? Он размышляет. Не собирается ли он отправить меня в Бастилию? Только смотрите, монсеньер, при первом же слове, которое вы скажете, я вас задушу и сделаюсь фрондером. Меня повезут с триумфом, как Бруселя, и Атос назовет меня французским Брутом. Это будет недурно».
Пылкое воображение гасконца уже рисовало ему всю выгоду, какую он сможет извлечь из такого положения.
Но он ошибся. Мазарини заговорил с ним ласковее прежнего.
– Вы правы, дорогой д'Артаньян, – сказал он, – вам еще нельзя ехать.
«Ага», – подумал д'Артаньян.
– Верните мне, пожалуйста, письмо.
Д'Артаньян подал письмо. Кардинал проверил, цела ли печать.
– Вы мне понадобитесь сегодня вечером, – сказал Мазарини. – Приходите через два часа.
– Через два часа, монсеньер, – возразил д'Артаньян, – у меня назначено свидание, которое я не могу пропустить.
– Не беспокойтесь, – сказал Мазарини, – это по одному и тому же делу.
«Прекрасно, – подумал д'Артаньян, – я так и думал».
– Итак, возвращайтесь в пять часов и приведите с собой милейшего господина дю Валлона. Но только оставьте его в приемной: я хочу поговорить с вами наедине.
Д'Артаньян молча поклонился, думая про себя:
«Оба дают одно и то же приказание, оба назначают одно и то же время, оба в Пале-Рояле. Понимаю. Вот тайна, за которую господин де Гонди заплатил бы сто тысяч ливров».
– Вы задумались? – спросил Мазарини с тревогой.
– Да, я думаю о том, надо ли нам вооружиться или нет.
– Вооружитесь до зубов, – сказал кардинал.
– Хорошо, монсеньер, будет исполнено.
Д'Артаньян поклонился, вышел и поспешил домой передать своему другу лестные отзывы Мазарини, чем доставил Портосу несказанное удовольствие.
Глава 7. БЕГСТВО
Несмотря на признаки волнения в городе, Пале-Рояль представлял самое веселое зрелище, когда д'Артаньяна явился туда к пяти часам дня. И не удивительно: раз королева возвратила народу Бруселя и Бланмениля, ей теперь действительно нечего было бояться, потому что народу больше нечего было от нее требовать. Возбуждение горожан было остатком недавнего волнения: надо было дать ему время утихнуть, подобно тому как после бури требуется иногда несколько дней для того, чтобы море совсем успокоилось.
Устроено было большое празднество, поводом к которому послужил приезд ланского победителя. Приглашены были принцы и принцессы; уже с полудня двор наполнился их каретами. После обеда у королевы должна была состояться игра.
Анна Австрийская пленяла всех в этот день своим умом и грацией; никогда еще не видели ее такой веселой. Жажда мести придавала блеск ее глазам и озаряла лицо улыбкой.
Когда встали из-за стола, Мазарини скрылся. Д'Артаньян уже был на своем посту, дожидаясь кардинала в передней. Тот появился с сияющим лицом, взял его за руку и ввел в кабинет.
– Мой дорогой д'Артаньян, – сказал министр, садясь, – я окажу вам сейчас величайшее доверие, какое только министр может оказать офицеру.
Д'Артаньян поклонился.
– Я надеюсь, – сказал он, – что министр окажет мне его безо всякой задней мысли и в полном убеждении, что я действительно достоин доверия.
– Вы достойнее всех, мой друг, иначе бы я к вам не обратился.
– В таком случае, – сказал д'Артаньян, – признаюсь вам, монсеньер, что я уже давно жду подобного случая. Скажите же мне скорее то, что собирались сообщить.
– Сегодня вечером, любезный д'Артаньян, – продолжал Мазарини, – судьба государства будет в ваших руках.
Он остановился.
– Объяснитесь, монсеньер, я жду.
– Королева решила проехаться с королем в Сен-Жермен.
– Ага, – сказал д'Артаньян, – иначе говоря, королева хочет уехать из Парижа.
– Вы понимаете, женский каприз…
– Да, я очень хорошо понимаю, – сказал д'Артаньян.
– За этим-то она и призвала вас к себе сегодня утром и приказала вам снова явиться в пять часов.
– Стоило требовать с меня клятвы, что я никому не скажу об этом свидании, – прошептал д'Артаньян. – О, женщины! Даже будучи королевами, они остаются женщинами!
– Вы, может быть, не одобряете этого маленького путешествия, дорогой господин д'Артаньян? – спросил Мазарини с беспокойством.
– Я, монсеньер? – сказал д'Артаньян. – А почему бы?
– Вы пожимаете плечами.
– Это у меня такая привычка, когда я говорю с самим собой, монсеньер.
– Значит, вы одобряете?
– Я не одобряю и не осуждаю, монсеньер: я только жду ваших приказаний.
– Хорошо. Итак, я остановил свои выбор на вас. Я вам поручаю отвезти короля и королеву в Сен-Жермен.
«Ловкий плут!» – подумал д'Артаньян.
–Вы видите, – продолжал Мазарини, видя бесстрастие д'Артаньяна, – как я вам уже говорил, в ваших руках будет судьба государства.
– Да, монсеньер, и я чувствую всю ответственность такого поручения.
– Но все же вы предлагаете его?
– Я согласен на все.
– Вы считаете это дело возможным?
– Все возможно.
– Могут на вас напасть дорогой?
– Весьма вероятно.
– Как же вы поступите в этом случае?
– Я пробьюсь сквозь ряды нападающих.
– А если не пробьетесь?
– В таком случае – тем хуже для них: я пройду по их трупам.
– И вы доставите короля и королеву здравыми и невредимыми в Сен-Жермен?
– Да.
– Вы ручаетесь жизнью?
– Ручаюсь.
– Вы герой, мой дорогой! – сказал Мазарини, с восхищением глядя на мушкетера.
Д'Артаньян улыбнулся.
– А я? – спросил Мазарини после минутного молчания, пристально глядя на д'Артаньяна.
– Что, монсеньер?
– Если я тоже захочу уехать?
– Это будет труднее.
– Почему так?
– Ваше преосвященство могут узнать.
– Даже в этом костюме? – сказал Мазарини.
И он сдернул с кресла плащ, прикрывавший полный костюм всадника, светло-серый с красным, весь расшитый серебром.
– Если ваше преосвященство переоденетесь, тогда будет легче.
– А! – промолвил Мазарини, вздохнув свободнее.
– Но вам придется сделать то, что, как вы недавно говорили, вы сделали бы на нашем месте.
– Что такое?
– Кричать: «Долой Мазарини!»
– Я буду кричать.
– По-французски, на чистом французском языке, монсеньер. Остерегайтесь плохого произношения. В Сицилии убили шесть тысяч анжуйцев за то, что они плохо говорили по-итальянски. Смотрите, чтобы французы не отплатили вам за сицилийскую вечерню.
– Я постараюсь.
– На улице много вооруженных людей, – продолжал Д'Артаньян, – уверены ли вы, что никто не знает о намерении королевы?
Мазарини задумался.
– Для изменника, монсеньер, ваше предложение было бы как нельзя более на руку; все можно было бы объяснить случайным нападением.
Мазарини вздрогнул; но он рассудил, что человек, собирающийся предать, не станет предупреждать об этом.
– Потому-то, – живо ответил он, – я и доверяюсь не первому встречному, а избрал себе в проводники именно вас.
– Так вы не едете вместе с королевой?
– Нет, – сказал Мазарини.
– Значит, позже.
– Нет, – снова ответил Мазарини.
– А! – сказал д'Артаньян, начиная понимать.
– Да, у меня свои планы: уезжая вместе с королевой, я только увеличиваю опасность ее положения; если я уеду после королевы, ее отъезд угрожает мне большими опасностями. К тому же, когда королевская семья очутится вне опасности, обо мне могут позабыть: великие мира сего неблагодарны.
– Это правда, – сказал д'Артаньян, невольно бросая взгляд на алмаз королевы, блестевший на руке Мазарини.
Мазарини заметил этот взгляд и тихонько повернул свой перстень алмазом вниз.
– И я хочу, – прибавил Мазарини с тонкой улыбкой, – помешать им быть неблагодарными в отношении меня.
– Закон христианского милосердия, – сказал д'Артаньян, – предписывает нам не вводить ближнего в соблазн.
– Вот именно потому я и хочу уехать раньше их, – добавил Мазарини.
Д'Артаньян улыбнулся: он слишком хорошо знал итальянское лукавство.
Мазарини заметил его улыбку и воспользовался моментом.
– Итак, вы начнете с того, что поможете мне выбраться из Парижа, не так ли, дорогой д'Артаньян?
– Трудная задача, монсеньер! – сказал д'Артаньян, принимая свой прежний серьезный вид.
– Но, – сказал Мазарини, внимательно следя за каждым движением лица д'Артаньяна, – вы не делали таких оговорок, когда дело шло о короле и королеве.
– Король и королева – мои повелители, монсеньер, – ответил мушкетер. – Моя жизнь принадлежит им. Если они ее требуют, мне нечего возразить.
«Это правда, – пробормотал Мазарини. – Твоя жизнь мне не принадлежит, и мне следует купить ее у тебя, не так ли?»
И с глубоким вздохом он начал поворачивать перстень алмазом наружу.
Д'Артаньян улыбнулся.
Эти два человека сходились в одном – в лукавстве. Если бы они так же сходились в мужестве, один под руководством другого совершил бы великие дела.
– Вы, конечно, понимаете, – сказал Мазарини, – что если я требую от вас этой услуги, то собираюсь и – отблагодарить за нее.
– Только собираетесь, ваше преосвященство? – спросил д'Артаньян.
– Смотрите, любезный д'Артаньян, – сказал Мазарини, снимая перстень с пальца, – вот алмаз, который был когда-то вашим. Справедливость требует, чтобы я его вам вернул: возьмите его, умоляю.
Д'Артаньян не заставил Мазарини повторять; он взял перстень, посмотрел, прежний ли в нем камень, и, убедившись в чистоте его воды, надел его себе на палец с несказанным удовольствием.
– Я очень дорожил им, – сказал Мазарини, провожая камень взглядом, – но все равно, я отдаю его вам с большой радостью.
– А я, монсеньер, принимаю его с не меньшей радостью. Теперь поговорим о ваших делах. Вы хотите уехать раньше всех?
– Да, хотел бы.
– В котором часу?
– В десять.
– А королева, когда она поедет?
– В полночь.
– Тогда это возможно: сначала я вывезу вас, а затем, когда вы будете вне города, вернусь за королевой.
– Превосходно. Но как же мне выбраться из Парижа?
– Предоставьте это мне.
– Даю вам полную власть, возьмите конвой, какой найдете нужным.
Д'Артаньян покачал головой.
– Мне кажется, это самое надежное средство, – сказал Мазарини.
– Для вас, монсеньер, но не для королевы.
Мазарини прикусил губы.
– Тогда как же мы поступим? – спросил он.
– Предоставьте это мне, монсеньер.
– Гм! – сказал Мазарини.
– Предоставьте мне все решать и устраивать…
– Однако же…
– Или ищите себе другого, – прибавил Д'Артаньян, поворачиваясь к нему спиной.
«Эге, – сказал Мазарини про себя, – он, кажется, собирается улизнуть с перстнем».
И он позвал его назад.
– Д'Артаньян, дорогой мой Д'Артаньян! – сказал он ласковым голосом.
– Что прикажете, монсеньер?
– Вы отвечаете мне за успех?
– Я не отвечаю ни за что; я сделаю все, что смогу.
– Все, что сможете?
– Да.
– Ну хорошо, я вам вверяюсь.
«Великое счастье!» – подумал д'Артаньян.
– Итак, в половине десятого вы будете здесь?
– Я застану ваше преосвященство готовым?
– Разумеется, я буду готов.
– Итак, решено. Теперь не угодно ли вам, монсеньер, чтобы я повидался с королевой?
– Зачем?
– Я желал бы получить приказание из собственных уст ее величества.
– Она поручила мне передать его вам.
– Но она могла забыть что-нибудь.
– Вы непременно хотите ее видеть?
– Это необходимо, монсеньер.
Мазарини колебался с минуту. Д'Артаньян стоял на своем.
– Ну хорошо, – сказал Мазарини, – я проведу вас к ней, но ни слова о нашем разговоре.
– Все останется между нами, монсеньер, – сказал Д'Артаньян.
– Вы клянетесь молчать?
– Я никогда не клянусь. Я говорю «да» или «нет» и держу свое слово как дворянин.
– Я вижу, мне придется слепо на вас положиться.
– Это будет самое лучшее, поверьте мне, монсеньер.
– Идемте, – сказал Мазарини.
Мазарини ввел д'Артаньяна в молельню королевы, затем велел ему обождать.
Д'Артаньян ждал недолго. Через пять минут вошла королева в парадном туалете. В этом наряде ей едва можно было дать тридцать пять лет; она все еще была очень красива.
– Это вы, Д'Артаньян! – сказала она с любезной улыбкой. – Благодарю вас, что вы настояли на свидании со мной.
– Простите меня, ваше величество, – сказал д'Артаньян, – но я хотел получить приказание из ваших собственных уст.
– Вы знаете, в чем дело?
– Да, ваше величество.
– Вы принимаете поручение, которое я на вас возлагаю?
– Принимаю с благодарностью.
– Хорошо, будьте здесь в полночь.
– Слушаю, ваше величество.
– Д'Артаньян, – сказала королева, – я слишком хорошо знаю ваше бескорыстие, чтобы говорить вам сейчас о моей благодарности, но, клянусь вам, я не забуду эту вторую услугу, как забыла первою.
– Ваше величество вольны помнить или забывать, я не понимаю, о чем угодно говорить вашему величеству.
И д'Артаньян поклонился.
– Ступайте, – сказала королева с очаровательнейшей улыбкой, – ступайте и возвращайтесь в полночь.
Движением руки она отпустила д'Артаньяна, и он удалился; но, выходя, он бросил взгляд на портьеру, из-за которой появилась королева, и из-под нижнего края драпировки заметил кончик бархатного башмака.
«Отлично, – подумал он, – Мазарини подслушивал, не выдам ли я его. Право, этот итальянский паяц не стоит того, чтобы ему служил честный человек».
Несмотря на это, д'Артаньян точно явился на свиданье; в половине десятого он вошел в приемную.
Бернуин ожидал его и ввел в кабинет.
Он нашел кардинала переодетым для поездки верхом. Он был очень красив в этом костюме, который носил, как мы уже говорили, с большим изяществом.
Однако он был очень бледен, и его пробирала дрожь.
– Вы один? – спросил Мазарини.
– Да, ваше преосвященство.
– А добрейший дю Валлон? Разве он не доставит нам удовольствия быть нашим спутником?
– Конечно, монсеньер, он ожидает нас в своей карете.
– Где?
– У калитки дворцового сада.
– Так мы поедем в его карете?
– Да, монсеньер.
– И без других провожатых, кроме вас двоих?
– Разве этого мало? Даже одного из нас было бы достаточно.
– Право, дорогой д'Артаньян, ваше хладнокровие меня просто пугает.
– Я думал, напротив, что оно должно вас ободрить.
– А Бернуина разве мы не возьмем с собой?
– Для него нет места, он догонит ваше преосвященство.
– Нечего делать, – сказал Маз<
|
|
|
