Критерии коммуникативного кодекса

Глава 3. КОНТАКТ

Категория контакта есть одна из сравнительно новых для науки категорий. И не потому, что прежде эта катего­рия не была известна, а потому, что контакт как таковой самостоятельно, довольно долгое время не был предме­том внимания исследователей. Контакт изучался лишь «в группе» с другими компонентами коммуникативного ак­та, а потому чуть ли не вплоть до середины двадцатого ве­ка о теории контакта не могло быть и речи. Впрочем, утверждать, что теория эта уже сложилась к настоящему времени, скорее всего, тоже преждевременно. Однако современная наука сделала в данном направлении дейст­вительно много, по крайней мере, для того, чтобы контакт вошел в число компонентов коммуникативного акта на равных правах с прочими его компонентами

Прежде чем обсуждать типы контакта, попытаемся рассмотреть эту категорию генерально, то есть в плане то­го, всегда ли возможно засвидетельствовать контакт («со­стояние контакта») между собеседниками, осуществляю­щими коммуникативный акт. Вопрос этот для удобства можно перефразировать следующим образом: какие ре­чевые действия действительно обеспечивают контакт?

Коммуникативный кодекс

Будем исходить из соображения, в соответствии с которым любые речевые действия, осуществляемые

партнерами по коммуникативному акту, подлежат оцен­ке с точки зрения их сознательности и преднамереннос­ти. Это означает, что партнеры по коммуникативному акту в принципе должны отдавать себе отчет в каждом из своих речевых «поступков» и что каждый из этих по­ступков должен служить определенной, известной гово­рящему цели.

Если условия эти соблюдаются (т. е. речевые дейст­вия коммуникантов можно расценить как сознательные и преднамеренные), то в силу вступает то, что в лингви­стической прагматике называется коммуникативным кодексом. Коммуникативный кодекс представляет со­бой сложную систему принципов, регулирующих рече­вое поведение обеих сторон в ходе коммуникативного акта и базирующихся на ряде категорий и критериев. (Может возникнуть вопрос: как соотносится коммуни­кативный кодекс с тем, что было обозначено в качестве речевых конвенций. Коммуникативный кодекс в этом смысле есть более общее понятие, регулирующее, в ча­стности/и речевые конвенции.)

Базовыми категориями, участвующими в формиро­вании коммуникативного кодекса, но не входящими в него, являются такие категории, как коммуникативная (речевая) цель и коммуникативное (речевое) намере­ние. Сознательность и преднамеренность коммуника­тивного акта приводят к тому, что связь между ними обычно довольно тесна. Если это условие выполняется, коммуникативный кодекс на практике становится рег­ламентирующей системой для моделей речевого пове­дения, которые ведут к успешным коммуникативным актам или объясняют случаи неуспешных коммуника­тивных актов.

В этой системе базовые категории играют роль свое­го рода регуляторов речевого общения, т. е. тех меха­низмов, которые приводят в действие критерии и прин­ципы корректного речевого поведения. Эти критерии и принципы могут «работать» только тогда, когда с базо­выми категориями коммуникативного кодекса все более

или менее в порядке. Иными словами, когда коммуника­тивные тактики говорящих «доброкачественны», т, ё. когда избранная говорящим коммуникативная тактика соответствует его коммуникативной стратегии и когда коммуникативная компетенция говорящего достаточна для того, чтобы привести коммуникативные намерения в согласие с коммуникативной целью. Ведь только таким образом говорящий и может пополнить свой положи­тельный коммуникативный опыт действительно «рабо­тающими» коммуникативными тактиками.

Предположим, я ставлю перед собой такую комму­никативную цель, как убедить собеседника в моей пра­воте. В систему моих коммуникативных намерений входит, во-первых, аргументация моей правоты и, во-вторых, анализ заблуждений собеседника. (Опытный речевой стратег сразу увидит противоречие между стратегической установкой и набором выбранных мною тактических ходов. Он скажет, что для убежде­ния собеседника в моей правоте вполне достаточно та­кого тактического хода, как презентация собственных аргументов. Анализ же заблуждений собеседника лег­ко может оказаться «подрывным фактором» в предпо­лагаемой речевой ситуации.)

Соответствующему коммуникативному акту ничто не грозит до тех пор, пока я остаюсь в границах моего первого коммуникативного намерения. Однако понят­но, что при переходе ко второму могут возникнуть изве­стные трудности и что связаны они будут именно с тем противоречием в составе коммуникативного кодекса,. которые я предполагал игнорировать.

В частности, такая коммуникативная цель, как убе­дить собеседника в своей правоте, предполагает совер­шенно бесконфликтные коммуникативные намерения. Любое намерение, потенциально содержащее в себе возможность конфликта с собеседником (анализ его за­блуждений; ссылки на определенные — существующие для меня, но, положим, не существующие для него — авторитеты; апелляции к здравому смыслу, предусмат-

ривающие, в частности, отсутствие такового у собесед­ника, и проч.), чревато утратой коммуникативной цели.

Итак, мой коммуникативный промах объясняется противоречием между коммуникативной целью и ком­муникативными намерениями. Предполагаю также, что мне трудно будет найти надлежащую интенцию для ре­ализации моей.коммуникативной цели (об интенции см. гл. 4, § 2).

В реальности коммуникативная цель, к сожалению, действительно не всегда находится в соответствии с коммуникативными намерениями. Происходит это, как правило, вследствие недостаточной коммуникативной компетенции говорящего, что, в свою очередь, может оказаться следствием не слишком богатого коммуника­тивного опыта. Однако обычно коммуникативный опыт индивида все же содержит достаточный набор «продук­тивных моделей» речевого поведения, гарантирующих от противоречий обсуждаемого свойства.

То есть в нормальных случаях коммуниканты хоро­шо представляют себе, что, например, похвала как по­дачка, скорее всего, не будет принята, что поздравления по случаю праздника не совмещаются с выражением соболезнования по случаю утраты, что согласие на вы­полнение какого-либо задания не выражается посред­ством сомнений в собственной состоятельности, и т. д. Для того и существуют такие, например, общие реко­мендации, как «уходя уходи», «не ломись в открытую дверь» и т. п.

Так что базовые категории, участвующие в форми­ровании коммуникативного кодекса, в принципе более «защищены», чем критерии и принципы коммуникатив­ного кодекса.

Следует, вероятно, только заметить, что не сущест­вует «образцовой» коммуникативной компетенции, на которую каждому следовало бы ориентироваться, рав­но как не существует и «образцового» коммуникатив­ного опыта, который можно было бы некритически за­имствовать.

Критерии коммуникативного кодекса

Два важнейших критерия в составе коммуникативно­го кодекса — критерий истинности и критерий искрен­ности. Критерий истинности определяется в лингвисти­ческой прагматике как верность действительности, критерий искренности — кок верность себе.

Будем считать, что мое коммуникативное намерение приведет меня к нужной мне коммуникативной цели в том случае, если выдерживаются оба критерия. Что зна­чит «выдерживается критерий истинности»? Это озна­чает, что «картины действительности», репрезентиру­емые мною, как минимум, не искажены, иными словами, в общем и целом у меня правильное или, говоря осто­рожнее, свойственное многим представление о мире (допустим, я вижу некоторые существенные различия между лошадью и человеком).

Что касается критерия искренности, то он выдержи­вается тогда, когда «картины действительности», репре­зентируемые мною, на самом деле отражают мое отно­шение к действительности.

В идеале так и должно выглядеть речевое взаимодей­ствие, предполагающее контакт: нарисованная здесь картина претендует на адекватность (кстати, не претен­дуя при этом на полноту и тем более — на подробность). Напротив, игнорирование критериев коммуникативно­го кодекса создает угрозу для контакта, а стало быть, и для коммуникативного акта в целом.

Однако более жесткая формулировка, что-нибудь ти­па «контакт не состоится», была бы неверна: обсуждае­мые категории и критерии весьма тонки и по-разному влияют на контакт. Кроме того, возможны сложные ком­бинации категорий и критериев. Так, предосудительная речевая цель (например, пустить сплетню) предполагает нарушение обоих критериев. Однако, если соответству-ющие речевые намерения презентированы искусно и со­беседнику не удается разгадать коварства партнера по коммуникативному акту в ходе речевого взаимодейст-

вия, контакт не разрушается и коммуникативный акт мо­жет даже выглядеть как вполне успешный. Для таких случаев существует достаточно точная характеристика: коммуникативный акт «не действителен» или «акт осу­ществлен, но он пуст» (Дж. Остин, с, 35).

С другой стороны, при достойной речевой цели могут подвести «речевые намерения»: например, побуждение совершить то или иное действие трудно спровоцировать угрозами (даже при точном следовании обоим критери­ям), при таких обстоятельствах срыв контакта неминуем.

Особенно сложен такой случай, как искреннее за­блуждение, то есть конфликтные отношения между критерием истинности и критерием искренности (ска­жем, я действительно полагаю, что положение дел тако­во, каковым оно представляется мне, и пытаюсь, демон­стрируя надлежащие речевые намерения, предостеречь собеседника от возможной опасности. Может быть, мне это даже удается, между тем как в реальности никакой опасности нет и в помине — речевая модель: благими на­мерениями вымощена дорога в ад).

Другой вариант того же конфликта связан с ситуацией, когда я намеренно представляю положение дел искажен­но, будучи искренне убежденным, что так, например, луч­ше для собеседника (речевая модель: ложь во спасение), в соответствии с чем я привожу мою речевую цель, не пре-зентируя, однако, моих подлинных речевых намерений. При таких обстоятельствах срыв контакта отнюдь не неми­нуем. Контакт вполне может состояться, более того, ком­муникативный акт приведет к желаемому мною вербаль­ному результату, но без коммуникативной перспективы: мой конфликт с критерием истинности, скорее всего, при­ведет к ревизии результатов «успешного» коммуникатив­ного акта со стороны моего партнера в дальнейшем.

Большой интерес представляет мысль о том, что воз­можность преступного пользования языком как бы исклю­чена: об этом во вступительной статье к сборнику статей по лингвистической прагматике пишут крупнейшие авто­ритеты в области отечественной лингвистической праг-

матики — Н. Д. Арутюнова и Е. В. Падучева. Приведем их довольно прозрачную мысль без комментариев:

«Большинство предосудительных коммуникатив­ных целей (обман, злословие, клевета, сплетни, наветы, хвастовство, оскорбления и др.) либо прямо имплициру­ет ложность предложения, либо в той или иной форме искажает картину действительности. Поэтому тре­бование говорить правду и только правду... исключает возможность преступного пользования языком. Искрен­ность и истинность в определенной мере покрывают друг друга» (Н. Д. Арутюнова, Е. В. Падучева, с. 28).

Понятно, что при столь головокружительно сложных взаимоотношениях между элементами коммуникатив­ного кодекса строить коммуникативные стратегии есть занятие довольно обременительное и не всегда сулящее успех. Как раз для того, чтобы упростить задачи комму­никантов, коммуникативный кодекс и был описан не только в аспекте присущих ему общих категорий и кри­териев, но и в аспекте некоторых более конкретных принципов, или законов, совокупность которых способ­на во многом гарантировать успешность коммуникатив­ных стратегий собеседников.

Речь идет о принципах, которые были презентирова-ны общественности двумя крупнейшими зарубежными учеными, их имена — Дж. Н. Лич и Г. П. Грайс. На сего­дняшний день наука располагает, таким образом, двумя подробными описаниями ведущих принципов коммуни­кации — они получили название по именам их осново­положников: принцип кооперации Грайса и принцип вежливости Лича.

Принцип кооперации

В коммуникативном кодексе

Сегодня этот принцип, несмотря на спорность от­дельных его характеристик, которые уже неоднократно были подвергнуты дотошной лингвистической критике, считается тем основным принципом коммуникации, ко-

торый нельзя оставить без внимания, если всерьез об­суждать такое явление, как коммуникативный акт.

Сам Г. П. Грайс описывает принцип кооперации сле­дующим образом:

«Твой коммуникативный вклад на данном шаге диа­лога должен быть таким, какого требует совместно принятая цель (направление) этого диалога».

Менее сжатое описание выглядит так:

«В нормальной ситуации человеческий диалог не явля­ется последовательностью не связанных друг с другом реп­лик — в этом случае он не был бы осмысленным. Обычно ди­алог представляет собой в той или иной степени особого рода совместную деятельность участников, каждый из ко­торых в какой-то мере признает общую для них обоих цель (цели) или хотя бы «направление» диалога. Такого рода цель или направление могут быть заданы с самого начала (на­пример, когда предмет обсуждения назван эксплицитно) или же выявляются в процессе общения; цель может быть четко определена, но иногда она бывает настолько смут­ной, что у собеседников остается широкая «свобода слова,» (как при случайном разговоре о том, о сем). В любом случае на каждом шагу диалога некоторые реплики исключаются, как коммуникативно неуместные» (Г. П. Грайс, с, 221—222).

Принцип кооперации представляет собой единство максим, которые, по мнению Грайса, определяют вклад участников коммуникативного акта в объединяющую их речевую ситуацию. Каждая максима состоит из не­скольких постулатов. Максим четыре:

• максима полноты информации;

• максима качества информации;

• максима релевантности;

• максима манеры.

1234Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: