Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Гештальт-подход и свидетель терапии 5 глава

Но описание подобных фактов может дать и ценный ключ для терапии. Если тетя не разрешала пациенту делать то, что он хотел, то его детство было непрерывной чередой прерываний, как внешних – со стороны тети, так и внутренних – прерываний самого себя. Если наш пациент выяснит, как осуществлялись эти прерывания в прошлом и как они осуществляются в настоящем; если он действительно испытает это прерывание самого себя и обнаружит, как именно он это делает, – он может проработать свои прерывания, сделать их собственным реальным достоянием в качестве действий, которые он может как выполнять, так и не выполнять.

Успешная терапия поможет пациенту обрести способность опираться на самого себя, выведет его из-под власти прерывающих сил, которыми он ранее не мог управлять.

Кроме того, проблемы вызываются не только подавлением тех или иных аспектов себя, но и тем, что прерывания не дали нам возможности научиться определенным вещам. Многие трудности невротика связаны с отсутствием сознавания – слепыми пятнами, с тем, что каких-то вещей и отношений он просто не замечает. Поэтому мы предпочитаем говорить не о бессознательном, а о "несознаваемом в данный момент"; этот термин гораздо шире, чем "бессознательное". Несознаваемое содержит не только вытесненный материал, но также материал, который никогда не сознавался, или исчез, или вошел в более широкие гештальты. Несознаваемое включает в себя навыки, способы поведения, двигательные и вербальные привычки, слепые пятна и т.п.

Поскольку сознание является чисто умственным (mental) по своей природе, таково же и бессознательное. Что касается сознавания и несознаваемого, они не являются чисто умственными. С точки зрения нашего определения их можно рассматривать как свойство чуть ли не протоплазмы, из которой состоят все живые существа. В таком сложном существе как человек области несознаваемого очень широки. Мы не сознаем свои вегетативные процессы, силы, которые вынуждают нас дышать, есть и выделять продукты распада. Мы не сознаем многие процессы роста. Но если области несознаваемого широки, столь же широки и области сознавания; они включают не только явную сенсорную и двигательную деятельность, но также и многие исчезающе слабые действия, которые мы называем умственными.

Школа психотерапии, претендующая на целостный подход к целостному организму, не может ограничиваться исключительно умственными процессами – вытесненными или проявленными. Она должна заниматься целостными стереотипами поведения и стремиться помочь пациенту сознавать их в такой мере, в какой это необходимо для психического здоровья.

Таким образом, в противоположность ортодоксальным школам, которые делают акцент на том, чего пациент не знает о себе, мы делаем акцент на том, что он знает – на областях его сознавания, а не на тех областях, которых он не сознает. Наша цель состоит в том, чтобы его сознавание себя последовательно расширялось на всех уровнях.

Значение этого различия в подходах удобнее всего рассмотреть на одной из наиболее модных в последнее время в психиатрии и околопсихиатрической болтовне тем – психосоматике. Что такое психосоматическое проявление? Если мы придерживаемся старого разделения ума и тела, с которым тесно связано ограниченное понятие бессознательного, мы можем описать его либо как соматическое нарушение, произошедшее в результате психического события, либо как психическое нарушение, вызванное соматическим событием. Но с нашей целостной точки зрения, избегающей ловушки причинности, психосоматическим является такое событие, в котором грубое физическое нарушение больше бросается в глаза, чем нарушения умственного или эмоционального плана.

Законы поддержки, контакта и прерывания применимы ко всем уровням; невозможно провести границу между психосоматическим проявлением и психосоматически заболеванием. Забывание, например, – это психосоматическое проявление, но я не думаю, чтобы какой-нибудь врач, сколь бы холистическими ни были его взгляды, счел этот симптом принадлежащим к своей области. С другой стороны, во многих случаях острые психосоматические проявления, такие как язва, астма или колиты, требуют медикаментозного лечения и медицинского внимания.

Рассмотрим такое классическое психосоматическое проявление как головная боль. Головная боль используется в качестве оправдания для ухода в тысячах случаев повседневной жизни. Но если не иметь в виду закоренелых лжецов, головная боль – не просто оправдание. Как правило, это – подлинное физическое ощущение, язык тела, говорящий: "Эта ситуация доводит меня до головной боли", или: "Ты делаешь меня больным." Головная боль – часть целостного прерывания контакта.

Каждый фрагмент возбуждения организма, возникающий в каждый данный момент, должен давать нам возможность обходиться с наличной ситуацией посредством трансформации возбуждения в эмоции и соответствующие действия. Но если возбуждение направляется против самого себя, поддерживающая функция превращается в подавляющую; так возникает психосоматическое проявление или даже симптом.

Мы стараемся иметь дело с головной болью в ее целостности. Мы не сбрасываем ее со счетов как тривиальный симптом, и не предлагаем постоянно избавляться от нее с помощью лекарств. Мы считаем, что такое психосоматическое проявление заслуживает внимания в психотерапии. Как мы увидим дальше, нам вместе с тем не нужно и истолковывать "бессознательную мотивацию" пациента, чтобы обходиться с ней.

Для ортодоксального терапевта объяснением терапевтического процесса является перенос. Невротик, по Фрейду, переносит на терапевта ряд эмоциональных реакций и установок, которые он когда-то проявлял по отношению к людям в своем прошлом. Таким образом, при переносе пациент действует с точки зрения иллюзии: то, что он считает личностным контактом с терапевтом, в действительности является событием внутри организма, созданным им самим. Он не находится в контакте (потому что контакт предполагает учет того, чем другой действительно является, а не предположений о нем); контакту что-то препятствует.

Однако это объяснение, несмотря на его большую ценность, не охватывает полностью тех чувств, которые часто возникают у пациента по отношению к терапевту в процессе лечения. Следует ли нам согласиться, что в этих чувствах действительно нет ничего действительного, что все, что пациент чувствует, нереально, и объясняется исключительно его личной историей?

Если применить к ситуации переноса понятие катексиса, созданное Фрейдом, мы придем к прямо противоположному выводу. В терапии действует не то, что имело место в прошлом. Напротив, значимо то, чего не было, – дефицит, нечто такое, чего не хватало. То, что уже произошло, представляет собой завершенную ситуацию; посредством удовлетворения и интеграции человек уже включил его в себя. Наследием прошлого, остающимся в настоящем, являются незавершенные ситуации, в которых не удалось пройти путь развития от потребности опираться на окружение до возможности опираться на самого себя.

Иными словами, мы полагаем, что перенос, проявляющийся в действительных чувствах пациента, его фантастических надеждах и ожидании поддержки, которую пациент считает само собой разумеющейся, возникает из "недостатка бытия" ("lack of being"), а не из того, что имело место в его личной истории и было забыто.

Наша история составляет фон нашего существования; это не набор фактов, а запись того, как мы стали тем, чем мы являемся. Только нарушения равновесия, которые препятствуют поддержанию нашей теперешней жизни, выдвигаются в этом фоне на заметное место и становятся для нас фигурой, так что на них можно обратить внимание. Тогда они могут из дефицита (незавершенных гештальтов) превратиться в поддерживающие функции.

В начале терапии мало кто из пациентов требует большой поддержки от терапевта. Пациенты полны собственного энтузиазма, если только мы даем им такую возможность. Недостаток бытия проявляется постепенно, по мере продвижения терапии, и пациент начинает требовать и манипулировать. Терапевт обретает все больший катексис – позитивный или негативный – по мере того как он все в большей степени символизирует то, чего недостает пациенту.

Что это значит для терапевтического метода? Давайте возьмем пациента, перенос которого ортодоксальный терапевт назвал бы очень сильным; я бы сказал, что терапевт представляет для него все его отсутствие бытия. Такой пациент часто демонстрирует следующий стереотип поведения: он хочет стать терапевтом; он жаждет пользоваться терапевтическим жаргоном; он перенимает манеры и стиль терапевта.

Если терапевт исходит из классического определения переноса, он будет искать исторические корни этих действий, будет искать в прошлом пациента кого-то, по отношению к кому пациент проявлял подобного рода интроецирующее поведение. Иными словами, он будет искать соответствующую субстанцию, а найдя ее, будет надеяться, что пациент постепенно научится отделять себя от интроецированного другого (это может быть его отец или мать).

Мы же будем обращать внимание на процесс, а не на содержание. Мы сосредоточимся на том, что пациент – в качестве интроектора – ищет легких путей, ленится усваивать мир, препятствует собственному росту и самоосуществлению. Потому что до тех пор, пока пациент интроецирует чужое содержание, он не является собой, не может опираться на себя, и нуждается в дополнительной опоре. В той мере, в какой интроекция является для него основным способом отношений с миром, успешное "изгнание" одного-двух интроектов (папы и мамы, например) не помешает ему набирать другие. Нам нужно дать ему увидеть, каким образом он проглатывает, не жуя, как он постоянно прерывает процесс разрушения и усвоения.

В нашем целостном подходе мы можем обходиться с этой проблемой как на уровне фантазии, так и на уровне действительности. Как я отмечал ранее, если организм проглатывает нечто, что он не в состоянии усвоить, его как правило вырвет непереваренной пищей. В эмоциональной жизни физической рвоте соответствует отвращение. Воздвигая внутренний барьер против своего отвращения, пациент перестает его испытывать.

Как пациент строит этот барьер? Он либо десенситизирует себя (то есть притупляет свою чувствительность), либо избегает переживания посредством сложной системы сверхэстетизма.

Пациенту, который действует по интроективной схеме, следует освоить переживание отвращения, потому что именно благодаря прерыванию этого чувства он продолжает "проглатывать" чужие содержания. Если мы можем способствовать тому, чтобы он научился сознавать собственное отвращение и заметил, что оно вызвано проглатыванием "непережеваных" советов и ценностей других людей, – мы расчищаем ему путь к действительному освобождению от отвращения, к формированию своего подлинного я, принятию собственных решений, выработке ролей, осуществлению возможностей.

Это не уменьшает важности того, чтобы пациент понял, что терапевт не является его мамой или папой, или что вообще есть различие между ним и другими людьми. Но это различие он постигает, учась видеть свое интроецирование и замечая, как именно он интроецирует. Обнаруживая это, он одновременно обнаруживает, что его интроекты не есть его подлинное "я".

Для того, чтобы полностью опираться на себя, чтобы преодолеть потребность искать опору в окружающем, необходимо творчески использовать ту энергию, которая ранее использовалась для блокирования опоры на себя. Вместо того, чтобы считать себя пассивно переносящим нечто из прошлого, пациент может принять на себя ответственность за прерывание себя и задаться вопросами: "Как я мешаю себе?", или: "Что именно я не даю себе сделать?"

Если терапевт дает пациенту ту опору, которую тот ищет в своей среде, то есть поддерживает его в его потребности переноса, – он играет на руку его неврозу. Если же он дает пациенту возможность усвоить блокирование и блокируемый материал посредством отождествления себя с ним и отделения себя от него, он способствует развитию пациента.

Подобный же подход мы должны применить по отношению к снам, этим очаровательным произведениям человеческого творчества, которые в ортодоксальном анализе дают пациенту и терапевту повод для сотен часов разговоров. Фрейд описывает сон как исполнение желания, предполагая, что значение сна можно прояснить, постоянно переходя от содержания сна к свободным ассоциациям и обратно. Ибо, хотя мы знаем, что сон является нашим созданием, его значение обычно для нас непонятно; он как бы приходит из странного собственного мира.

Но объяснение сна просто как исполнения желания и сведение его к ряду грубых вербальных символов противоречит самой сущности живого сновидения. Возьмите, например, кошмар. Конечно, если вы разобьете его на ряд статических кусочков, вы можете изолировать желание, скрытое среди ужасов. Или вы можете подойти ближе к фрейдовскому убеждению, что весь сон является исполнением желания, назвав его скорее прерыванием желания. Но если брать сновидение как таковое, абсурдно называть кошмар в целом исполнением желания.

Сновидение (это относится к любому сну, а не только к кошмарам) скорее является попыткой найти разрешение кажущегося парадокса. Сон – это произведение искусства, в котором два, по видимости несовместимых, стремления сопоставлены друг с другом. При кошмаре парадокс не осмысляется, не интегрируется. В повседневной жизни невротика парадоксы также остаются неинтегрированными. Х.С.Салливен указывал, что если бы мы могли разрешить наши проблемы в течение дня, нам не нужны были бы сновидения ночью.

Чтобы понять смысл сновидения, нам лучше не толковать его. Вместо того, чтобы заниматься спекуляциями по поводу сновидения, мы предлагаем нашим пациентам прожить его более экстенсивно и интенсивно, чтобы обнаружить парадокс.

В ортодоксальном анализе пациент расширяет свое сновидение посредством ассоциаций. Из короткого описания одного из своих сновидений Фрейд извлекает много страниц ассоциаций и толкований. Но чтобы интенсифицировать сон, попытаться прожить его вновь, пациент должен быть открытым не только к чисто словесным толкованиям и к тому, что приходит ему в голову. Он должен также принять ощущения, эмоции и жесты.

Пациент может осмыслить сновидение и прийти к разрешению парадокса лишь путем повторного отождествления, в том числе, с теми аспектами сна, которые являются препятствием.

Большинство психиатрических школ соглашается с тем, что сновидение – это проекция, что все действующие лица и объекты, которые в нем появляются, в действительности являются самим сновидящим, и что действие сна – это часто попытка разрешить парадокс посредством снятия с себя ответственности за собственные надежды и желания. Сон о том, что враг сновидящего убит кем-то другим – прекрасный пример этого.

Я приведу два примера того, как мы работаем со снами. В обоих случаях читатель может заметить, что мы просим пациента отождествиться со всеми частями его сна, постараться обнаружить парадокс, который он представляет, и разрешить его.

Первый сон принадлежит молодой пациентке: "Я поднимаюсь по лестнице с узелком в руках." – Ее фантазии по ходу того, как она отождествлялась с различными объектами сна, были такими: "Если я – лестница, кто-то использует меня, чтобы подняться наверх. Это, разумеется, мой муж, который честолюбив, а сейчас учится. Он зависит от моей финансовой поддержки. Если я узелок, то это ему приходится меня нести. Это также справедливо. Ему нужно нести меня к интеллектуальным высотам, которых он собирается достичь." – Здесь мы видим, что кажется пациентке парадоксом ее жизненной ситуации: она несет груз, и одновременно сама является грузом.

Во втором примере мы стремились в терапевтической сессии найти разрешение парадокса, заключенного в следующем сновидении. Пациент видел во сне мужчину, проталкивающего какой-то мусор, засоривший унитаз в туалете. Он толкал его до тех пор, пока весь туалет не провалился сквозь пол.

Здесь возможно множество толкований; это действие хорошо соответствовало отношению пациента к неприятному. Но вместо того, чтобы толковать его сновидение, я спросил пациента, что он мог бы делать – если бы был человеком из этого сна – вместо проталкивания застрявшего мусора. Он ответил, что мог бы взять крюк и вытащить то, что засорило унитаз.

Фантазируя об этом, он представил себе перед глазами весь этот отвратительный мусор. Немедленно вслед за этим он почувствовал, что у него сжалось горло, что соответствовало шейке в трубе унитаза. Сжимая горло он удерживал себя от рвоты, от извлечения наружу того, что вызывает отвращение. Таким образом, содержание сна, реальное поведение и психосоматический симптом оказались осмыслены.

Лежащий в основе этого парадокс – парадокс интроектора, который проглатывает нечто, что вызывает у него отвращение и должно было бы быть отвергнуто его вкусом, – не мог быть разрешен на этой сессии. Мы немного поработали над ним, но здесь у пациента имелись слепые пятна. Его вкус был полностью десенситизирован.

Из всего сказанного читатель может увидеть некоторые существенные различия между гештальттерапией и более привычными методами терапии. Но наиболее существенное отличие нами еще не было показано.

 

Глава 4

ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС

Ортодоксальная психотерапия основывается на неявном предположении, что невротик – это человек, у которого когда-то были проблемы, и что целью терапии является разрешение этих проблем, имевших место в прошлом. Это предположение, на которое указывает обращение к памяти и воспоминаниям, явно противоречит всему, что мы наблюдаем относительно невроза и невротиков. С точки зрения гештальта проблема невротика не только имела место в прошлом, но продолжает существовать и в настоящем, здесь и сейчас.

Вполне возможно, что невротик ведет себя определенным образом сейчас, "потому что" нечто произошло с ним в прошлом; однако его сегодняшние трудности связаны с тем, как он действует сегодня. Он не может справиться с настоящим, и пока он не научится обходиться со своими проблемами по мере их возникновения в настоящем, он не сможет справляться с ними в будущем.

Если так, то цель терапии должна состоять в том, чтобы обеспечить пациента возможностью разрешить свои теперешние проблемы а также те, которые возникнут у него завтра или через год. Такую возможность может дать ему способность опираться на себя (self-support), которую пациент обретает, применяя – прямо сейчас, в настоящем – к самому себе и своим проблемам все средства, имеющиеся в его распоряжении.

Если пациент начнет в каждый момент действительно сознавать себя самого и свои действия на всех уровнях – на уровнях фантазий, слов и действий, – он может увидеть, каким образом он сам создает свои трудности и каковы его трудности в настоящем; и тогда он сможет обеспечить себе возможность в настоящем же – здесь и сейчас – разрешить их. Каждая трудность, которую он разрешает, облегчает разрешение следующей, потому что каждый раз, когда пациент справляется с какой-либо трудностью, он усиливает свою способность опираться на себя.

Если терапия успешна, пациент обязательно позаботится о том, что осталось от его прошлых неразрешенных проблем, потому что эти остатки прошлого причиняют ему беспокойство в настоящем. Они неизбежно под тем или иным покровом проявятся во время терапевтической сессии: в виде диссоциаций, нервных привычек, фантазий и пр. Но эти остатки прошлого являются также текущими проблемами, которые мешают пациенту участвовать в настоящем.

Невротик, согласно общепринятому определению, – это человек, чьи трудности делают его текущую жизнь неуспешной. Кроме того, по нашему определению, это человек, который хронически прерывает сам себя, у которого искажено чувство самотождественности (sense of identity), и который, таким образом, неспособен адекватно отличать себя от остального мира. Невротик не способен опираться на самого себя, его психологический гомеостаз не в порядке, а поведение определяется неудачными попытками его восстановить.

Исходя из сказанного, мы можем понять, что нужно сделать. Невротику трудно полностью присутствовать в настоящем; ему мешают незавершенные в прошлом дела. Его проблемы разворачиваются здесь и сейчас, но зачастую лишь часть его присутствует при этом, пытаясь справиться с ними. Благодаря терапии он должен научиться полнее жить в настоящем, и его терапевтические сессии должны стать его первой практикой в этой еще неосвоенной им задаче. Поэтому гештальттерапия разворачивается здесь и сейчас, и мы просим пациента во время сеанса обращать все свое внимание на то, что он делает в настоящем, прямо здесь и сейчас, в течение самого сеанса.

Гештальттерапия основана на переживаниях, а не на словах или толкованиях. Мы просим пациентов не говорить о своих травмах и проблемах в отдаленной области прошлых напряжений и воспоминаний, но вновь пережить (re-experience) свои проблемы и травмы – которые до настоящего являются незавершенными ситуациями – здесь и сейчас. Если пациент собирается в конце концов закрыть книгу своих прошлых проблем, он должен сделать это в настоящем. Он должен понять, что если бы его прошлые проблемы действительно были прошлыми, они уже не были бы проблемами, и их, разумеется, не было бы в настоящем.

Гештальттерапия требует от пациента, чтобы он в каждый данный момент сознавал себя настолько полно, насколько он может. Мы просим пациента сознавать свои жесты, свое дыхание, свои эмоции, свой голос, выражение лица, равно как и давление своих мыслей. Чем больше он сознает себя, тем в большей степени он узнает, что он собой представляет. Если он переживет в собственном опыте, как он препятствует собственному "бытию", прерывая себя, он начнет переживать и то "я", которое он прерывает.

В этом процессе терапевт руководствуется собственными наблюдениями за пациентом. Роль терапевта мы более подробно обсудим в следующей главе. Здесь достаточно сказать, что терапевт должен быть чувствителен к поверхности, которую представляет ему пациент, так что его более широкое сознавание может стать средством расширения сознавания пациента.

Основная фраза, с которой мы просим наших пациентов начинать терапию, и к которой мы обращаемся постоянно – причем не только к словам, но и к ее духу – это простая фраза: "Сейчас я сознаю..." ("Now I am aware...").

"Сейчас" поддерживает нас в настоящем времени и напоминает о том факте, что только в настоящем возможно какое-то переживание. А настоящее само по себе – это, разумеется, постоянно меняющееся переживание. Используя слово "сейчас", пациент легко будет говорить в настоящем времени, работать на феноменологической основе и, как я покажу далее, сделает доступным тот материал прошлого опыта, который необходим для завершения гештальта, для усвоения воспоминаний, для удовлетворительного организмического равновесия.

Слово "я" используется как противоядие против "оно" и создает у пациента ощущение ответственности за свои чувства, мысли и симптомы.

Глагол-связка "есть" ("am") – экзистенциальный символ. Он обращает внимание пациента на то, что его переживания – часть его бытия и, вместе с его настоящим, – его становления. Он быстро обнаруживает, что каждое новое "сейчас" отличается от предыдущего.

Слово "сознаю" (aware) обеспечивает пациенту ощущение собственных возможностей, поворачивает его к собственным чувственным, двигательным и интеллектуальным способностям. Оно обращено не только к сознанию (consciousness), которое представляется чисто умственным и, так сказать, просеивает переживаемое сквозь сито ума и слов. "Сознавание" обеспечивает нечто большее, чем сознание. Будучи обращенным к тому, чем пациент располагает, к его наличным средствам манипулирования, а не к тому, что он не сумел развить или утерял, "сознавание" предоставляет как терапевту, так и пациенту наилучшую картину имеющихся в его распоряжении ресурсов.

Сознавание всегда имеет место в настоящем. Оно открывает возможность действия. Рутина и привычки – это установившиеся функции, и любая необходимость изменить их требует того, чтобы они заново стали предметом сознавания. Сама мысль об их изменении предполагает возможность альтернативных способов мышления и действия. Без сознавания не может быть представления о выборе:

Сознавание, контакт и присутствие – это лишь различные аспекты одного и того же процесса – процесса самоосуществления. Только здесь и сейчас можем мы сознавать имеющиеся у нас возможности выбора, от мелких патологических решений (лежит ли этот карандаш достаточно прямо?) до экзистенциальных решений посвятить себя какому-то делу или профессии.

Как же работает эта терапия, основанная на "здесь и сейчас", пользующаяся фразой "сейчас я сознаю..."?

Возьмем пример невротика, незавершенное дело которого состоит в том, что не проделана "работа печали" по поводу смерти одного из родителей. Сознавая или не сознавая это, такой пациент фантазирует, что руководящий им отец или направляющая его мать все еще где-то поблизости. Он действует так, будто они все еще живы и определяют его жизнь своими устаревшими указаниями. Чтобы обрести способность опираться на себя и полно участвовать в настоящем, каково оно на самом деле, ему следует совершенно отказаться от этого руководства, расстаться со своим наставником, окончательно проститься с ним.

Чтобы действительно сделать это, пациенту нужно отправиться к гробу и прочувствовать расставание. Он должен трансформировать свои мысли о прошлом в действия в настоящем, которые он пережил бы таким образом, как будто "сейчас" – это "тогда". Он не может сделать этого, просто пересказывая сцену, он должен заново ее пережить. Он должен пережить свои прерванные чувства – это может быть сильное горе, но не без элементов триумфа, вины и многого другого – и усвоить их.

Недостаточно просто рассказать о прошлой ситуации, нужно вернуться к ней психодраматически. Говорение может быть сопротивлением против переживания; рассказ о воспоминании оставляет само воспоминание изолированным, лишенным жизни, как развалины Помпеи. Вы получаете возможность интеллектуальных реконструкций, но не можете оживить их. Воспоминания невротика – это нечто большее, чем охотничья территория для археолога человеческого поведения, именуемого психоаналитиком. Это незавершенное событие, которое прервано, но все еще живо, которое ждет своего усвоения и интеграции. И это усвоение должно произойти здесь и сейчас, в настоящем.

Психоаналитик, исходя из большого объема своих теоретических знаний, может объяснить пациенту: "Вы все еще привязаны к своей матери, потому что вы чувствуете себя виноватым в ее смерти. Вы хотели этого в детстве, и это желание подверглось вытеснению, а когда оно исполнилось, вы чувствуете себя как бы убийцей." – И в том, что он говорит, могут быть элементы правды. Но такого рода символическое или интеллектуальное объяснение не задевает чувств пациента, поскольку они возникают не из-за переживания вины при смерти матери, а из-за его прерывания. Если бы пациент разрешил себе тогда полностью пережить свою вину, он бы не испытывал болезненных переживаний сейчас. Поэтому в гештальттерапии мы предлагаем ему психодраматически поговорить со своей умершей матерью.

Поскольку невротик не умеет жить и переживать себя в настоящем, ему будет нелегко придерживаться требований метода "здесь и сейчас". Он будет прерывать свое участие в настоящем воспоминаниями прошлого, будет настаивать на том, чтобы говорить о них так, как будто они действительно находятся в прошлом. Ему легче предаваться ассоциациям, нежели сосредотачиваться на переживании себя.

Поначалу невротик может счесть задачу сосредоточения на теле, ощущениях или фантазиях пустяком, но его незавершенные дела будут очень мешать ему в этом. У него пока нет ясного чувства упорядоченности своих потребностей, он как бы придает им всем одинаковую значимость. Он похож на того молодого человека из рассказа Стивена Ликока, который вскочил на своего коня и с сумасшедшей скоростью помчался сразу во всех направлениях.

За нашим требованием сосредоточенности стоит вовсе не мелочная придирчивость. Чтобы пациент мог приближаться к полному участию в настоящем, предпринять первый шаг к продуктивной жизни, он должен научиться направлять свою энергию, а это и есть концентрация. Он сможет переходить от того, что считает необходимым в один момент, к тому, что сочтет необходимым в следующий, только если он действительно способен пережить каждое "теперь" и каждую потребность.

Кроме того, методика сосредоточения (фокусированного сознавания) дает нам возможность терапевтического движения вглубь, а не вширь. Сосредотачиваясь на каждом симптоме, на каждой области сознавания, пациент многое узнает о себе и о своем неврозе. Он сталкивается с действительным содержанием своих переживаний, и с тем, как именно он его переживает. Он обнаруживает, как его чувства и поведение в одной области связаны с его чувствами и поведением в другой области.

Вернемся еще раз к классическому психосоматическому проявлению – головной боли. Пациенты часто жалуются на нее, как на один из наиболее беспокоящих симптомов. Говоря на терапевтической сессии, что головная боль лишает их покоя, они хотят своим симптомом лишить покоя нас. Разумеется, мы предоставляем им такую возможность. Однако мы возвращаем им это беспокойство, предлагая принимать больше ответственности и меньше аспирина: мы прелагаем им попробовать пережить то, как они сами создают себе головную боль. "Ага-переживание", открытие – один из мощнейших инструментов исцеления.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...