Сергей Кара-Мурза «Кто такие русские».

«…После развала СССР в конце 1991 года Россия внезапно стала гомогенной страной, русский этнический компонент составил в ней порядка 82%. Между тем, напомню, ни в СССР, ни в Российской империи доля русского населения не превышала 55%. Даже по меркам ООН, Россия теперь может считаться и моноконконфессиональной страной, т.к. подавляющее большинство верующих у нас составляют православные. Создалась абсолютно новая этно-культурная ситуация, к которой нельзя подходить со старыми мерками советского или даже дореволюционного периода, Русские уже не просто титульная нация, а нация-государство, и нация-Богоносец уже не только по Достоевскому, но и по международным стандартам.»

Владимир Большаков «Убийство советского человека».

Александр Зиновьев как-то сказал: «Если идея, на которой зиждется государство, исторически верна, то будь во главе этого государства даже идиот, он всё равно не сможет ему навредить. Но если государственная идея сама по себе порочна, то будь во главе такого государства даже гений, он всё равно ничем помочь ему не сможет. Что бы он ни делал, всё будет приносить этому государству один вред».

История государства российского от князя Владимира Красное Солнышко до Владимира Путина может дать немало подтверждений этого наблюдения. В той «идейной Смуте», которая царит в России со времени перестройки, в числе таких государственных идей, о которых говорил Зиновьев, всё чаще стала фигурировать и «русская идея». Прослеживая взаимоотношения русских государей (в советский период – генеральных секретарей ЦК КПСС) и народа, некоторые историки приходят к выводу, что русский народ, как носитель «русской идеи» (термин Н. Бердяева) охотно поддерживал тех правителей, которые способствовали её утверждению. И напротив – выступали против тех, кто «русскую идею» та или иначе предавал. Верно ли это?

По традиции в России государственные и общественные идеи генерировала правящая элита с помощью обслуживающей её интеллигенции. Ниоткуда, кроме как с руководящих верхов, подобные идеи не могли сойти на непросвещённую массу. Не исключение здесь и «русская идея», хотя и утверждают, что она будто бы родилась в самой гуще народной. В этой гуще, однако, философские постулаты, никогда не водились, хотя традиции русского народа и его менталитет были как раз той самой питательной почвой, на которой «русская идея» была взращена русскими философами и историками из дворянства и разночинной интеллигенции. В том виде, в котором они её представляли, «русской идеи» в природе, т.е. в народе, не существовало. Она придумана так же, как Лев Толстой придумал своего Платона Каратаева. Был скорее, русский образ жизни, который соответствовал многовековому государственному устройству, национальному характеру, общинным традициям, православной религии и естественной среде обитания русского народа. Сам по себе русский образ жизни настолько уникален и живуч, что Олег Платонов, автор ряда книг о русском народе и его истории, ввёл в одноимённой книге термин «русская цивилизация», несколько сузив таким образом понятие «славянская цивилизация», впервые разработанное выдающимся русским учёным XIX века славянофилом Н. Я. Данилевским. При этом термин «русская» у автора «Русской цивилизации» равно применим к русским, украинцам и белорусам, что исторически верно, несмотря на все «поправки» современности. Платонов считает, что «русская цивилизация как духовно-исторический тип зарождалась почти за два тысячелетия до принятия христианства» и возводит её к древним восточным славянам (X – VIII вв. до н. э.), сколотам и традициям Скифии. В этом плане можно говорить, что «русская идея» даже старше православия на Руси и русской государственности. В подтверждение своих взглядов Платонов ссылается на древнего историка Страбона, который отмечал «характерные черты сколотов: добротолюбие (любезность), справедливость и простоту». И делает вывод: «Уже тогда прослеживается поклонение добрым началам жизни, демократический уклад жизни и презрение к богатству». Конечно, русский образ жизни складывался веками и впитал в себя опыт не только сколотский, но ещё и ведический.

На мой взгляд, однако, не следует, принимать общественные взгляды русского этноса или даже всей этнической группы (славяне) за некие народные идеи, путать мировосприятие и тем более мировоззрение с идеологией. Идеология, в силу своего надстроечного характера, независимо от того, на базе каких взглядов и идей она сконструирована, для народа, особенно для русского, всегда есть нечто привнесённое извне. Русскую идентичность и исторически сложившуюся характерную русскую ментальность она изменить не в силах, равно как и русский образ жизни. Его устойчивость перед лицом самых страшных исторических испытаний и потрясений не имеет прецедентов в человеческой истории. Может быть, именно это и привело Платонова и его последователей к мысли об особой «русской цивилизации», у которой, как он справедливо отмечает есть много общего и с тремя другими древними цивилизациями – индийской, китайской и японской.

Прочность, неистребимость «русскости» - это одна из коренных причин краха реального социализма в России и всех тех революционных теорий, которые, по мнению их авторов, якобы веками жили в русском народе. …В нашей истории бывали такие моменты, когда верхи переставали генерировать идеи, укрепляющие государство, общественное согласие утрачивалось и русское общество попадало во власть идей популистских, рождённых в самых низах, где социальная справедливость рассматривалась не иначе, как уравниловка после дележа награбленного. В этом плане восстание Ивана Болотникова (1606 – 1607) мало чем отличалось от крестьянских войн Степана Разина (1670 – 1671) и Емельяна Пугачёва (1773 – 1775). Во всех этих мятежах, восстаниях и бунтах не было никакой новой идеи народной государственности. Главной идеей было «дать волю». …Вожди бунтовщиков в лучшем случае выдавали себя за «истинного царя», т.е. были по существу самозванцами. Таким образом бунтовщики, даже если б им удалось победить, воспроизвели бы то государство, против которого бунтовали. Махновщина, несмотря на идеализацию и идеологизацию её Д. Кон-Бендитом и другими идеологами движения «новых левых» 70-х годов XX века, развивалось по той же тупиковой ветви. Кон-Бендит здесь велосипеда не выдумал – ещё российские анархисты пытались приспособить в годы гражданской войны «идеи» казацкой вольницы Разина и «безвластное государство» батьки Махно в виде его гуляй-поля к идеям классиков анархизма Кропоткина и Бакунина. Но ясно, что махновское «безвластное государство» никак не годилось для создания на месте Российской империи какого-либо качественно нового государственного образования. Оно годилось только для развала России. большевистские теоретики немало посвятили трудов анализу того, почему революционные выступления в России не имели успеха. Государство сравнительно быстро и легко восстанавливало статус-кво после любых бунтов и мятежей. Не достигло успеха и элитарное восстание дворян-декабристов (14 декабря 1825 г. в Петербурге, а двумя неделями позже – в Чернигове, на Украине), ибо его организаторы с самого начала предоставили народу в их путче роль «пушечного мяса». Не мудрено, что это восстание (тут стопроцентно прав В. И. Ленин, когда писал о декабристах: «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа…) было быстро подавлено. На народную почву идеи преобразования общества не упали. Они так и остались лежать на мёрзлом плацу Сенатской площади, где бунтовщики-декабристы выстроили ничего не понимавшие в их затее войска. Жестокий разгром декабристского восстания помог русской радикальной интеллигенции понять, что их идеи так и останутся в «утопиях», если только их «Утопии» вместе с той, что написал Томас Мор, не прочтут, либо просто не воспримут в народе. Только соединив революционную теорию со стихийным народным бунтом, можно было добиться успеха.

…Что же всё-таки понимать под «русской идеей»? Действительно ли её автором и носителем был русский народ, либо от его имени её утверждали те, кто русским народом правил, те, кто этих правителей снабжал необходимыми им идеями, в том числе и «русскими». И, наконец, знал ли сам русский народ о существовании «русской идеи»? Без власти, а следовательно, и без проводника её политических и других властных решений – бюрократии – государство существовать не может. Поэтому в вопросе о «русской идее» и о том, кто её носитель – народ, либо царь (правитель), либо возглавляемое им государство, - в первую очередь возникает вопрос о её соотношении с русской государственностью, а не только с тем, что именуется «русскостью».

…В ходе полемики между славянофилами и западниками в 1840-1860 гг. в России возобладала консервативная немецкая версия национальной идеологии. Имидж «органического» или «тотального» государства «титульной (русской) нации» гораздо больше устраивал правящие классы и российскую монархию, чем французский вариант «нации как политического сообщества», базирующегося на либерально-демократических ценностях и институтах. Царизм поддерживал идею патерналистского «просвещённого» государства, опирающегося на централизованную бюрократию и консолидированного на основе единой культуры, общности языка и религии. Именно этой главной цели – обеспечению лояльности в отношении власти и церкви – была подчинена и система образования, характер которого был определён в формуле министра образования графа С. С. Уварова «самодержавие, православие и народность». «Русская идея» таким образом внедрялась в народное сознание как идея поистине всеобъемлющая – национальная, культурная, историческая и государственная, что в значительной степени способствовало стабилизации общества. …Отмечу, что одной наукой при оценке потенциала этой идеи не обойтись. Прежде всего привязка русской идеи к прусской – это такая же подтасовка, как увязка возникновения русской государственности с варягами. Русская идея куда старше и самым тесным образом связана с православием и той религиозной составляющей русской культуры, которая придаёт ей характер мистический и провиденциальный. При всей условности термина «русская идея» само по себе это понятие так или иначе держится на «трёх китах». Вот как и представляют себе её разработчики.

1. Прежде всего это духовность русского народа, которому традиционно было присуще стремление «жить по вере», а не по материальной целесообразности. Отсюда и приоритет духовного, идеалистического начала, его превосходство над «торгашескими», т.е. сугубо материалистическими ценностями и приоритетами, забота о духовном и нравственном усовершенствовании при нередко полном равнодушии к своему бытоустройству. В народе считали, что отступничество от этих идеалов, как учил ещё Серапион Владимирский в своих «Словах» (вторая половина XIII века), неизбежно влекло на Руси великие беды. Серапион учил, что Господь покарал её именно за это нашествием Батыя.

Духовность для русских неотделима от веры в Бога, от православия. Достоевский, например, не раз устами своих героев говорил, что атеист – это уже не русский, а русским в полном и целостном смысле этого слова нельзя быть, не будучи православным. Фактически понятия «русский» и «православный» стали в национальном сознании синонимами. При этом критерии «русскости» была не кровь, а именно религия, православие. Русским мог стать и еврей, и эфиоп, и человек любой другой национальности и веры, если он только крестился по русскому православному обряду и обязался жить по заветам Христа.

2.Вторая составная «русской идеи» - это соборность, что само по себе, как понятие, имеет множество измерений, в том числе мессианское. …Изначальная идея соборности предполагала, что русский народ, объединивший вокруг себя славянские племена и другие народности, подаст всем нациям моральный пример, соберёт их воедино, когда они остановятся, опамятуются, в соответствии с известным пророчеством, «на краю пропасти». Этот «собор» в нашей религиозной философии воспринимался, как тройственное единение – русского народа в Боге, человечества - в русском народе и соответственно – в Боге, и таким образом всей планеты, всех стран и народов – друг с другом и в едином Боге.

В «русской идее» Бердяева и его последователей достаточно чётко прослеживается та трактовка соборности, которая впервые появилась в русской философской мысли ещё в XV веке после принятия греческими иерархами православной церкви Флорентийской унии (1439 год), т.е. согласия на союз греческой православной церкви с католической. «Унию» Москва отринула с порога, и Великий князь московский Василий Васильевич осудил её, а так же латинизацию православия как ересь. После завоевания Константинополя (ныне Стамбул) турками (1453 г.) и падения Византии, что в России восприняли, как логическое следствие предательства греческими иерархами истинной Веры, наше Православное Отечество для древнерусских мыслителей стало единственной родиной Всемирной Соборной Церкви и единым центром всех православных государств. Так родилось понятие «Москва – это третий Рим». Автор его – русский монах Филофей (г. Псков). Он писал отцу Ивана Грозного, князю Василию Ивановичу (1479-1533): «Два Рима (Римская империя и Византия со столицей в Царьграде-Константинополе. – Авт.) пали, третий Москва – стоит, а четвёртому не бывать. Соборная церковь в твоём державном царстве одна теперь паче солнца сияет благочестием во всей поднебесной; все православные царства собрались в одном твоём царстве; на всей земле один ты - христианский царь». Фактически те же мысли высказывал и константинопольский патриарх Иеремия в 1589 г., обращаясь к последнему русскому царю из Рюриковичей, Фёдору Ивановичу (1557-1598): «Твоё великое царство всех превзошло благочестием; ты один во всей вселенной именуешься «христианским царём». Конечно авторы этих строк в адрес русских царей прекрасно понимали, что по части благочестия Московское государство сильно отставало от библейского идеала. …Но все православные царства били ему челом, потому что надеялись на его защиту и покровительство. Известно, что русская Православная церковь (в частности митрополит Филипп) порицала Ивана Грозного за его беспутство, его бесчинства и зверства. Но справедливости ради заметим, что время, в которое Иван Грозный царствовал, было поистине страшным (по нынешним меркам сытого обывателя – Сост.) не только в России, но и во всей Европе. В одну Варфоломеевскую ночь (24 августа 1572 г.) его французские современники католики уничтожили во Франции до 30 тыс. гугенотов (по данным «Мартиролога кальвинистов», изд. в 1582 г.), при этом около 10 тыс. в одном Париже. (Источник Jean-Auguste de Thou считает, что могло быть уничтожено от 10 до 100 тысяч человек.). Грозный казнил за все годы опричнины около 30 тыс. человек. (По разным данным от 3 до 30 тыс. Свои грехи мы всегда выставляем по максимуму, чужие – по минимуму. – Сост.). Наши западники и западные русофобы таких сравнений не любят прежде всего потому, что созданные ими стереотипы «русского варварства» и «российских зверств» при сопоставлении со зверствами периода становления западноевропейской цивилизации, критики не выдерживают. Но это я к слову. Попутно отмечу, что Третий Рим не был чудом. Эта идея Филофея есть плод практической потребности. Без объединения разрозненных русских княжеств, без единения православных царств не выжила бы и сама православная церковь, великая движущая сила соборности, как и всей «русской идеи».

3. Государственность (державность) – это и есть третий «кит» «русской идеи». Её сторонниками она воспринималась как сочетание соборности в государственном строительстве, (т.е. собора под «русскую руку» других народов на принципе полной добровольности для защиты их самобытности и одновременной интеграции в единую русскую нацию), авторитарной власти (самодержавия, признанного авторитета монарха и церкви) и внутренней свободы граждан.

Наконец, к побочным характеристикам «русской идеи» относится и её, как говорят «невыраженность», т.е. расплывчатость, якобы характерная для русского национального мышления в целом, будто бы чуждого цельным и завершённым формам и логическим категориям. Ну, это, на мой взгляд, спорно.

Владимир Большаков «Убийство советского человека».

«Русская идея» и русский народ. Как утверждаются идеи.»

«Москва – Третий Рим»…Какие подозрения и ассоциации вызывает сегодня у нас эта идея? Что вообще она означает? Какое к нам она имеет отношение?…А ведь эта идея имела для нашей истории большее значение, чем какое-либо другое. Эта идея определила нашу историю, легла в основу всей нашей культуры, это была первая Русская Национальная Идея, и она не утратила свое первичное значение и по сей день. Все идеи, которые управляли нашей историей, должны были подстраиваться под нее, быть ее продолжением, дополнением. Эта идея не просто была принята Россией, она создала саму Россию, определила ее уникальное и универсальное значение в мировой истории. Ее забвение – это забвение самой России, это тот страшный предел духовного вырождения, к которому мы все сегодня вплотную приблизились… И только эта идея, только ее возвращение, не просто память о ней, а ее новое утверждение вернет нам самих себя, напомнит нам о нашей –вселенской – миссии… Но как можно принять идею, если о ней ничего неизвестно? Можно спросить себя: а какие идеи мы вообще принимаем? И что нам вообще известно? На каком основании мы делаем те или иные выводы? Вот мы начинаем рассуждать о чем-то. В данном случае, как это очень часто бывает с нами, мы начинаем рассуждать о России. Но что мы реально знаем о России, чтобы рассуждать о ней? …Нам всегда не хватает информации и мы всегда не до конца уверены в правоте всех наших суждений. Потому что наше образование всегда фрагментарно, а наши суждения только за редким исключением остаются нашими. Но сколь бы трудно, мучительно, невозможно ни было наше познание мира и России в этом мире, сама задача такого познания не снимается. Мы должны это сделать. В конечном счете все вопросы о России и мире упираются в один глобальный вопрос – вопрос о смысле истории вообще, вопроса, за которым следует последний вопрос о смысле жизни вообще. Этим вопросом люди вообще отличаются от не-людей. Не-люди этот вопрос не задают: например, совершенные ангелы и демоны его не задают потому, что уже знают на него ответ, а несовершенные животные не задают этот вопрос потому, что они в принципе никаких вопросов не задают. … Мы очень далеко ушли от первого вопроса. Мы спрашивали о Третьем Риме, а говорим о смысле истории и смысле жизни. А как мы еще хотели? Мы хотели говорить о частных вопросах, не обсуждая общие? Мы делаем это все время и к чему нас это приводит? К тому, что потом мы ссылаемся на вечную «сложность жизни», вместо того, чтобы признаться в своем вечном безволии и легкомысленном отношении к тем знаниям, на которых основана наша культура? В том, что у нас не было времени на то, чтобы прочесть Библию? Или учебник по логике? Или историю философии? Но зато у нас было время совершить все наши ошибки, коих бы не было, если бы мы предварительно все это читали… Мы ставим вопрос о Смысле, смысле нашей жизни и смысле нашей истории. Идея Третьего Рима имеет к этому прямое отношение, ибо это и есть ответ на эти вопросы. Во всяком случае, для нас – граждан России. Но мы не хотим делать вид, что мы уже заранее все поняли и приняли, и осталось только уточнить детали. Третий Рим – это политическая идея. Следовательно, мы должны достаточно разбираться в политических идеях, чтобы наш выбор или отказ от этой идеи был продиктован нашим серьезным знанием и нашим самостоятельным решением. Как идея политическая, Третий Рим – это еще и историософская идея. То есть идея определенной философии истории. А для этого нам нужно знать саму Историю. Что значит Рим? Почему именно Третий Рим и куда делся Второй? И почему именно Москва так называется, а не другой красивый русский город? И почему вообще именно о России идет речь, а не о другой стране? Кстати, скажу страшную вещь – не только в России считают себя Третьим Римом. Но только у России есть на это права. Почему? Как идея историософская она требует не только знания Истории, но еще и философии. Ведь речь идет ни много ни мало о Смысле Жизни и Смысле Истории. Так что Третий Рим – это философская идея. И следовательно, прежде, чем разобраться, что происходит у нас с нами здесь и сейчас, придется разобраться в том, что происходило в истории философии всегда и везде. Ну а что мы хотели? – понять Русский Смысл Истории. Это вопрос о Смысле Истории как таковом. Это вопрос о Смысле, к которому мы всегда будем возвращаться, коль скоро мы – люди, и коль скоро мы – русские.