 |
Г.С. Чеурин «Самоспасение без снаряжения».
|
|
|
|
«В современной общественной жизни, как правило, не учитывают вопросов, связанных с основными элементами сознания. Например, разрушение в русском сознании понимания и чувствования жизни как трагедии приводит к негативным последствиям. Начиная с советских времен, в связи с идеей коммунизма было утверждено представление о жизни как о чем-то таком, что вполне может быть рационально устроено. При этом считали, что можно построить такое общество, где все будет прекрасно и жизнь будет в некотором роде идиллией. Но такое представление не соответствует подлинной действительности бытия людей и, кстати, не соответствует основам образования, которые были до революции, не соответствует всей русской литературе в ее высших выражениях. Можно вспомнить много различных образцов крупнейших русских повествовательных произведений и огромное количество строк из лирической поэзии, в которых трагическое воплощено как закон жизни, который нельзя обойти. Взять, к примеру, творчество Достоевского или Толстого – у них почти в каждом произведении утверждается, что жизнь глубоко трагична, но что особенно важно – это не рассматривается как нечто негативное, как нечто такое, что необходимо устранить. Пушкин свое понимание жизни выразил в такой строчке: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать» - и это не значит, что он отвергает такую жизнь. Так вот, я считаю, что, отвергнув понимание жизни как драмы и, в конечном счете, как трагедии, мы потеряли что-то чрезвычайно существенное, и представление о жизни как о чем-то, могущем стать рациональным и упорядоченным, мне представляется насквозь ложным. Трагедийность человеческой жизни находит свое конечное выражение в том, что человечество (как и индивидуальное сознание) осознает свою конечность, и с этим сознанием, на мой взгляд, живет каждый человек. Я думаю, что в школах не только преподавание литературы, но и преподавание других предметов должны быть с этим связано. Причем я подчеркиваю – вся отечественная литература в ее высшем проявлении была проникнута этим сознанием, но его, к сожалению, старались задушить.
|
|
|
Осознание трагедийности жизни вызывает в мыслящем человеке чувства достоинства и гордости. Зная, что умрет, человек все равно делает свое дело, причем видит, что мир встречает это сопротивлением. Так, П. Флоренский, будучи уже арестованным, писал, что понял, что нельзя приносить что-либо миру, не обрекая тем самым себя на страдание. И в этом есть глубокий смысл. Чем плодотворнее твои решения, тем большим будет сопротивление. Это и есть подлинное понимание трагедийности бытия, а также его оправдание и обоснование.
Одна из причин утери этого смысла связана с отторжением людей от религии. Ведь истинная религия всегда рассматривает жизнь как трагедию. В этом смысле меня очень удивил президент. Когда его спросили, почему он ходит в церковь, он ответил, что там он себя комфортно чувствует. По-моему, истинное восприятие литургии – это переживание бытия как трагедии. Я, конечно, не знаток других религий, но, с моей точки зрения, то же самое есть и в буддизме, и в мусульманстве.
Я думаю, если вернуть смысл и осознание трагедии, сделать их одним из краеугольных камней образования, то это сразу многое изменит. И мне представляется, что это не такое уж сложное дело. Все зависит от преподавателей: если преподаватель проникнут этим сознанием, он его передаст. Например, нельзя сегодня преподавать историю, не отвечая на вопрос, что было с нашей страной в 1917 году, что же там такое произошло. К сожалению, ответы даются как в детской сказке: мол, были какие-то злодеи, которые все это устроили, сами себя поубивали и т.п., но что это время – время действительно народной трагедии, которая требует своего осмысления, об этом молчат, хотя есть образцы подобного рода восприятия, в частности, творчество А. Блока. Раньше в преподавании истории если и было то, что называли трагедией, так это битва с врагом. В нашем преподавании получается так: есть жизнь, которая идет разумно, рационально, всем платится по заслугам, но и бывают отклонения, вызванные субъективными причинами, не вытекающими из самой основы человеческого бытия, - своего рода деформации. В этом случае и происходит, что юный человек, до определенного момента находившийся под крылом родителей, учителей, вдруг, сталкиваясь с самой стихией жизни, обнаруживает, что жизнь не такая, как ее описывали ему в школе. Происходит слом, и рождается главный тезис юных наркоманов, панков и т.п. – все лгут. И здесь вопрос упирается в воспитание уже самих преподавателей. У нас еще что не учитывают: каких-нибудь сто лет назад деревня ходила в церковь и приобщалась к религии совершенно органически. Это происходило потому, что верующими были и деды, и отцы, и матери. Это было соборное приобщение, в котором не было никаких сомнений. Человек, родившись, уже входил в эту семейно-деревенскую общину (в городе это околоток, церковный приход, где все люди друг друга знали), а сейчас он вынужден сам решать проблему веры, а это чрезвычайно трудная задача.
|
|
|
В. Кожинов. «Понимание трагедии и разрушенное сознание».
«Русская цивилизация – целостная совокупность духовно-нравственных и материальных форм существования русского народа, определившая его историческую судьбу и сформировавшая его национальное сознание. Эти духовные формы существования пронизывают всю историческую жизнь русского народа. В основе идеалов русской цивилизации лежит понятие Святая Русь. Как учил митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн Снычев, Святая Русь – во всём мире. Жертвенное служение идеалам добра и справедливости, стяжание Духа Святого, устремлённость к безгрешности, совершенству и преображению души сделали русских народом-богоносцем, новым Богом избранным народом, но не в смысле противостояния другим народам, а в смысле первенства в борьбе с мировым злом.
|
|
|
Понятие «национальная идея» неразрывно связано с процессом формирования национального самосознания, осмысления самобытности и уникальности русской цивилизации, её места в мировом историческом процессе. Одним из первых, кто заговорил о национальной идее, лежащей в основе отечественного самосознания, был П.Я. Чаадаев, который писал, что мы, русские, обладаем «святой идеей», вложенной в наши души рукой провидения. В письме к Ф.И. Тютчеву автор «Философских писем» пояснял, что эта «святая» идея порождается «духом самоотречения» - отличительной чертой нашего национального характера.
С этим согласился и А.С. Пушкин, который, размышляя об исторической миссии России, подчёркивал, что она заключается в самоотверженной, вплоть до самоотречения, христианской готовности жертвовать собой.
…Крайне важно поэтому осмыслить суть того «величайшего слова» (Достоевский), которое суждено было выговорить России Божьим Промыслом и которое, по словам Достоевского, должно стать достоянием человечества. Таким словом, вне сомнения, является русская идея, о которой было много споров и дискуссий. Одни, заявляя, что это вещь абсолютно неуловимая, ибо воплотилась в российскую цивилизацию, продолжают терзаться сомнениями относительно исторической миссии России. Другие утверждают, что русская идея это не что иное, как Православие, подчёркивая при этом, что сам термин впервые появляется в работах Влад. Соловьёва и н. Бердяева, что явно не соответствует действительности, ибо термин «русская идея» ввёл в обиход впервые Достоевский.
Некто Парамонов, автор спецпрограммы «Русская идея» на радио «Свобода» представляют русскую идею как шовинистическую угрозу человечеству, сводя её суть к пресловутому антисемитизму и плоскому большевизму. Протестуя против такой вульгаризации, А. Солженицын ещё в 70-х годах отмечал, что большевизм (неуёмный воинственный атеизм и классовая ненависть) несовместим с Православием, которым в течение веков жила Россия.
|
|
|
В книге А. Янова «Русская идея 2000 года» русская идея интерпретируется как апология рабства, деспотизма, имперской экспансии; как романтическая утопия, в основе которой якобы лежит стремление к мировому господству «путём сокрушения всемирного еврейского заговора». Иосиф Сталин объявляется Яновым истинным наследником русской идеи, выродившейся, по его словам, в российское черносотенство и…немецкий национал-социализм. Однако, каким образом происходила подобная трансформация, на это Янов ответа не даёт, ограничиваясь лишь словесной декларацией.
…Разрушение России как последнего оплота истинного христианства (Православия) рассматривается Яновым как закономерный результат реализации русской идеи. Такова изощрённая до казуистики «логика» исследователя [«…»], способного мыслить лишь по принципу: «наоборот»: рационализм – на Западе, вера – в России, там – свобода – здесь деспотизм. Для Янова главный критерий прогресса – материальный комфорт, физическая сытость, плотское благополучие. В то время как истинная духовность не имеет ничего общего с этим стандартом западного капитализма, неотвратимо ведущего мир к бездне. Не способен Янов осознать и уникальность российской империи, где в течение веков мирно сосуществовали сотни этнических и расовых групп, ни одна из которых не была уничтожена подобно тому, как это случилось в США с индейцами. Оттого и сущность империи Янов видит в «подавлении других наций» и недоумевает, почему Россия оказалась единственной страной в Европе, где «все без исключения реформы, ориентированные на создание сильного среднего класса, проваливались».
…В.Г. Распутин не без основания заявляет, что сущность русской идеи в её государственности, в «возвращении былой славы и чести». Все несчастья России, по его словам, происходили оттого, что ей «никак не удавалось жить собственной жизнью: то навязывали ей одну идею, а потом, когда она лопнет, с не меньшей настойчивостью начинают навязывать другую. И всякий раз она выдаётся за единственно возможную и спасительную… Россия вызывала недоумение, раздражение и даже ненависть тем, что она живёт со своим лицом и со своим нутром, что она не меняет веры и норовит идти не в ногу с цивилизованным Западом». У каждого народа, продолжает далее Распутин, должна быть национальная и государственная идея. В связи с этим русским людям необходимо освободиться от «навязанного им комплекса неполноценности, осознать своё достоинство и неповторимость, понимать под достоинством не национальную спесь, а духовно качественное строительство». Важно отметить, что Распутин говорит здесь о российской идее, суть которой «в сосуществовании на равных основаниях, сожительстве русского народа с входящими в Россию народами».
|
|
|
Как видим, невозможно свести сущность русской идеи к какой-то одной, пусть важной и значительной мысли. Очевидно, что русская идея – это сложнейший комплекс духовно-нравственных и религиозно-философских ценностей, выработанных народной жизнью с помощью православия. Наиболее глубоко и многогранно русская идея может быть раскрыта при изучении духовных идеалов русской цивилизации. Исследователь русской цивилизации О. Платонов, опираясь на труды русских святых и подвижников православия, сочинения славянофилов и Ф.М. Достоевского выделил самые важные идеалы русской цивилизации: - идеал духовной цельности – неразрывность веры и жизни, вера одухотворяет жизнь и придаёт ей смысл;
- идеал добротолюбия как критерия истинной христианской жизни и святости;
- идеал нестяжательства – преобладание духовно-нравственных мотивов жизни над материальными;
- идеал монархической государственности как симфонии светской и духовной власти, возглавляемой царём и патриархом;
- идеал соборности – растворение личности в Церкви, монархическом государстве, Православном народе;
- идеал патриотизма – любовь к земному отечеству как преддверию Царствия Небесного. После веры в Бога патриотизм – высшее выражение духовности человека.
Такая многогранность идеалов русской цивилизации вызывает необходимость исследования их на разных уровнях: государственном, политическом, религиозном, философском, нравственном, литературном и т.д.
Юрий Сохряков «Русская цивилизация: философия и литература».
«Анализируя перспективы России в XXI веке, надо составить себе чёткое представление об её будущем государственном устройстве. А его нельзя установить произвольно.
История знает тысячи государств, существовавших на разных континентах нашей планеты. И сейчас членами ООН состоят почти 200 государств. И у каждого государства, если только это не чья-то марионетка, есть своё особенное лицо. Вот Франция и Германия, две демократические республики, но насколько разно их государственное устройство! Вот эти то различия между государствами в решающей степени зависят от того невидимого и часто не учитываемого политиками элемента, который можно назвать духом народа. А дух народа определяет и национальный характер, и народный менталитет.
Народ – это не просто совокупность людей, проживающих на определённой территории. Их объединяют некие общие ценности, которые в старину считали религиозными. В наши дни им дают объяснения светского характера. Дух народа соединяет людей в народ и определяет собой «физиономию» государства. …В самом деле, если народ нашёл себя, живёт своими, а не заимствованными или навязанными чуждыми идеалами, то его государство крепкое, и национальное его достоинство на высоте. Если же народ «заблудился в эпохе» или его завели в исторический тупик собственные правители, то о настоящем государстве не приходится говорить, а сам народ стоит на пути в никуда. И если такое состояние продолжается слишком долго, то либо страну спасёт революция, которая приведёт государственный строй в соответствии с духом и идеалами народа, либо страна превращается в колонию другого государства или вообще исчезает с исторической арены.
Так каково же нынешнее российское государство, хранит ли русский народ своё национальное достоинство, каков наш национальный характер и кто же мы такие, русские?
…Над сущностью русского человека размышляли и учёные, и публицисты. Учёные дают русскому человеку научные определения. Например, К. Касьянова, автор книги «О русском национальном характере», утверждает: русский человек – культурный эпилептоид». Современные «почвенники» утверждают, что русские по природе-де коллективисты, общинники, «соборники», тогда как западная модель – это состояние «атомарных» личностей, находящихся в состоянии вечной конкуренции и борьбы всех против всех. Нынешние «западники» верят, что и в России в результате либеральных реформ «западный индивидуализм» уже победил, а если это сегодня ещё не очевидно, то уж во всяком случае окончательно победит в новом поколении, обеспечив необратимость установления капитализма. И чуть ли не ежедневно «исследователи общественного мнения», выполняя социальный заказ, с деланой беспристрастностью уведомляют нас, что, «согласно последним опросам», отечественная молодёжь уже меньше ценит коллективистские ценности, отдавая предпочтение индивидуалистским… А ведь эти разговоры о коллективизме и его антагонисте – индивидуализме, споры о том, кто победит – ведутся с самого начала «перестройки», и невозможно понять, о ком всё-таки говорят. Так и хочется спросить спорщиков, наблюдавших русскую жизнь: друзья, где это вы видели здесь коллективизм? Вспомните, каким притеснениям и просто надругательствам подверглись рабочие со стороны новых «хозяев жизни»: тут и хладнокровное закрытие градообразующих предприятий, и умышленное доведение заводов до банкротства и пр. Можете ли вы вспомнить случаи, когда эти акты угнетения рабочих вызывали бы отклик среди рабочего люда в других частях страны в виде забастовок и митингов – той самой классовой солидарности, на которой строятся не только марксистские постулаты, но и повседневная жизнь на «индивидуалистическом» Западе? Находят ли у нас действенный отклик призывы «озаботиться судьбами русских людей, оставшихся в республиках бывшего СССР»? И уж, наверное, уникальным является такой момент: правящий режим, замыслив в начале 90-хгодов людоедские реформы, остриё своей политики обратил против…армии (имею в виду все силовые структуры, включая правоохранительные). А ведь именно армия, вроде бы, должна была быть его единственной опорой, - насколько, видимо, сильна была уверенность в том, что никто из офицеров и ухом не поведёт, услышав о нищей жизни своих коллег за пределами гарнизонных ворот. Нет, на личный протест они способны: тщательно заперев вверенное им мощное оружие, стреляются в укромном уголке или устраивают публичные самосожжения; жёны офицеров время от времени зачем-то перекрывают полосы аэродромов, словно это самолёты – их главные враги. Но никакого мощного коллективного протеста, проявления классовой солидарности у нас долго и представить себе было невозможно ни в армии, ни «на гражданке». …Вот это объяснение особенностей нашей истории преобладанием у русских общинного, артельного начала широко распространено в кругах патриотической общественности, и это заблуждение в современных условиях чрезвычайно вредно. ……Если бы дело было в общинности, то эта большая община выстроила бы, скажем, большую деревню, но создать великую мировую державу ей было не по силам. Эту державу создавал авангард народа, часто преодолевая сопротивление ведомых и даже прибегая к суровым репрессиям. …Правящая элита, образно говоря, берёт народ за шкирку и тащит его к достижению цели, ею поставленной. Весь вопрос в том, насколько правильно понимает элита эту цель, соответствует ли её курс реальным потребностям страны или же «элитарии» преследуют лишь свой корыстный интерес.
…Выходит, не правы ни «почвенники», ни «западники», и русский национальный характер остаётся непонятым обоими спорящими лагерями. А распространённое его понимание – это результат одной путаницы в умах нашей интеллектуальной элиты. Русских отличает от европейцев (равно как и от большинства других народов) не какой-то таинственный «коллективизм», а отношение к собственности. Русский крестьянин фактически обладал правом аренды земли у своей общины (как колхозы в СССР считались бессрочными пользователями земли), не более того. А большинство правящего класса до середины XVIII века (до «вольности дворянской») были владельцами поместий, то есть пожалованных в пользование на время службы земельных участков, и лишь немногие счастливцы были настоящими земельными собственниками, вотчинниками, аналогами европейских феодалов.
Тут надо напомнить ещё и различное понимание предназначение человека в России и на Западе. А оно в главном сводится к тому, что если на Западе акцент делается на «талант», то в России – на «призвание».
«Талант» - это возможности человека; «призвание» - это его обязанность в этой жизни. Как и во многом другом, здесь проявляется западный крен всё мерить правами («права человека») и русский – обязанностями. Отсюда вытекает и разное понимание свободы у тех и у других. В западном понимании человек свободен, когда он физически и юридически свободен; в русском – когда он свободен реализовывать своё призвание. Если у русского человека абстрактная свобода выбора есть, а нет самой малости – возможности реализовать своё предназначение, то это в его понимании не свобода, а каторга. И наоборот, заставьте нашего человека ходить на любимую работу в цепях и под конвоем – он всё равно будет счастлив. Полистайте книги замечательного писателя Феликса Чуева о наших выдающихся конструкторах ракет и самолётов, людях ставших впоследствии гордостью страны (таких, как Сергей Королёв, Борис Стечкин и многие другие), но в 30-е годы невинно репрессированных и попавших в «шарашки», то есть в конструкторские бюро с тюремным режимом. Сколько изобретательности проявляли эти творцы, какие неординарные решения они находили в, казалось бы, невыносимых, не подходящих для творчества, условиях!
Можно сказать, что, по русскому пониманию, человек свободен, когда он счастлив. А счастье – это не только «когда тебя понимают», но и когда ты видишь, как сбываются твои мечты, - особенно, если тебе самому удалось приложить к этому руку. …Более того, именно отсутствие частной собственности на землю породило всё мировоззрение русского народа, космизм его мировидения. В то время как взор европейца упирался в границы его земельных владений, взор русского от пределов его общины («мира») переходил прямо к миру Божьему, мирозданию. Отсюда - всем известная высочайшая духовность русской литературы и русской культуры вообще.
Русских как фактически народ без собственности отличает не «коллективизм», а мобильность, готовность к действию во имя воодушевляющей его идеи (что при поверхностном взгляде можно принять за некое коллективистское начало). Русского легче поднять на какое-то общественно значимое дело, как бы лично его и не касающееся, тогда как у прочих народов грузом висит на ногах собственность, за которую они держаться руками и зубами. Если провести аналогию с физикой, то получается, что определение «атомарный» больше подходит как раз к общественному состоянию в России, а для Запада подходило бы определение «молекулярный». У нас наблюдается лёгкая атомарность, а у них – тяжёлая неповоротливость громоздких молекул. Можно даже сказать, что русское общество «газообразно»; «газообразность» - одно из его традиционных «агрегатных состояний».
Но ведь на одной такой «атомарности» вряд ли можно построить что-то большее чем культуру подсечного земледелия. А поскольку русские – творцы великой и самостоятельной цивилизации, то значит, что то ещё должно было лежать в основе их достижений. Этим чем-то является государственный инстинкт. Кажущийся аморфный социальный газ легко пробивается общегосударственным импульсом и…структурируется в другое агрегатное состояние, близкое к кристаллу. Вот эту-то открытость русских людей государственному импульсу (по научному – этатизм) и приняли исследователи за мифический «коллективизм». Якобы этот «коллективизм» противостоял «западному индивидуализму». На деле же западного человека просто трудно вытянуть за пределы его личных интересов в пользу абстрактных общенациональных и тем более интернациональных, хотя он гораздо легче кооперируется с другими для защиты конкретного общего дела, задевающего этот частный интерес.
Если продолжить аналогию с миром физических явлений, можно отметить, что среди аморфных веществ числятся не только газы, но и, допустим, сажа. Обычная сажа – это продукт, образующийся в результате неполного сгорания или термического разложения углеводородов. Многие, наверное, знают, что сажа применяется не только в производстве резины или пластмасс, - её можно, воздействуя высокими температурами и давлениями, превратить в…алмаз! Ежегодно в мире производятся миллионы карат искусственных алмазов. В свою очередь алмаз, этот самый твёрдый минерал, может попросту сгореть, оставив после себя …сажу. Аморфная «сажа» и кристаллический «алмаз» - это как бы два основных состояния русского народа. сгорел алмаз – получилась сажа, пачкающая всё вокруг. «Русская мафия», коррупция, хаос в экономике – вот впечатления от «общества-сажи». Трудно увидеть что-то общее у этих русских с теми, кто создавал великое государство и великую культуру. …Но вот наступает какой-то таинственный момент – звучит труба, словно трубят ангелы перед кончиной мира. Это государственный зов, мобилизующий нацию на борьбу и подвиг. И чудо – среда нагревается…пробегает искра – и вместо невзрачной кучки «сажи» взору открывается сверкающий гранями «алмаз»!
Так что же, не правы не только сегодняшние «почвенники» и «западники», но и корифеи прошлого, Достоевский, называвший русский народ самым стадным народом на Земле, или Лев Толстой, столько страниц посвятивший освещению «роевого начала» народной жизни? Нет, для своего времени они были правы (впрочем, тоже лишь отчасти), к тому же Толстой хорошо понимал и ярко отобразил и государственнический инстинкт русских. Но уже А.Н. Энгельгард и писатели-народники Н.В. и Г.И. Успенские в конце XIX показали, что русская крестьянская община – это совсем не пчелиная семья, где каждая пчёлка трудится в полную силу ради общего дела. По свидетельству Энгельгардта, известная доля кулачества присуща каждому крестьянину, но настоящими кулаками становились лишь немногие – и то при определённых условиях. Община – это собрание ярких индивидуалистов, которых лишь верховная власть и обстоятельства (в особенности природно-климатические) заставляют жить вместе и совместно решать вопросы общей жизни. А с переходом от аграрного общества к индустриальному, от сельского образа жизни к городскому проявления общинного духа у наших соотечественников, наличие которых трудно отрицать полностью, носят характер реликта. Ещё перед войной «ребята с нашего двора» представляли собой некую общность, противостоящую другим, между мальчишками дворов порой развёртывались нешуточные побоища. А теперь не осталось не только команд, но и самих дворов. Правда, в некоторых городах идут куда более дикие и кровавые схватки молодёжи разных кварталов. А так, кажется, самыми яркими проявлениями «общинности» остаются толпы фанатов – поклонников спортивных клубов и шоу-кумиров.
Из сказанного вовсе не следует, что русский человек-государственник любит это самое государство. Он нередко страдал от государства, от власти, порой восставал против него. Но при этом государство всегда оставалось для него глобальным понятием, неважно – положительным или отрицательным. И потому когда вопрос вставал о судьбе страны, о том, быть или не быть России, русские люди в массе своей поднимались на защиту государства, подчинялись его приказам и спасали его, не считаясь с ценой, которую им приходилось за это заплатить.
Все попытки «оживить» русскую жизнь без её «огосударствления» тщетны. На индивидуализм уповать бесполезно – он может породить только то, что мы имеем: все эти телевизионные игры «О, счастливчик!», призывающие выиграть миллион, и другие подобные им ухищрения, способные ещё больше развратить и разложить народ, но стать созидательной силой не могущие. Развивать же в русских коллективизм тоже не имеет смысла – даже на субботник в своём дворе жильцов приходится чуть ли не выгонять принудительно. И только признав, что слом всеобъемлющей государственной машины был ошибкой, и приняв программу её срочного восстановления, можно вытащить наше общество на высокий энергетический уровень, возродить его «пассионарность». Не вертикаль власти, замыкающаяся в чиновничьем кругу, а государственная машина, опирающаяся на народ, нужна сегодня России.
В качестве иллюстрации можно напомнить, что произошло в 1972 году, когда под Москвой загорелись торфяники. Эти пожары стали рубежом в структуре Гражданской обороны СССР: до того у неё не было своих собственных контингентов, только техника и штабы – предполагалось, что людскими ресурсами её при необходимости обеспечат трудовые коллективы; лишь после тех пожаров ГО стала комплектоваться и личным составом. И вот почему такое изменение случилось. Когда начались пожары, решили попросить трудовые коллективы выделить работников для их тушения. Те откликнулись на просьбу, выделив для такого большого дела разных граждан – алкоголиков, тунеядцев, хулиганов… Целый день, говорят, командующий Гражданской обороной бегал по окрестностям, закрывая точки продажи спиртного. Потом стали думать, что делать с этой «непобедимой армадой». От отчаяния решились на крайнюю меру – постановили людей мобилизовать. Их зачислили на довольствие, выдали им форму, напомнили о присяге. И свершилось чудо: казалось бы, никчемные, потерянные для общества люди пошли в огонь! И сделала это не угроза кары (как предположил рассказавший об этом случае офицер Гражданской обороны); просто люди зримо ощутили причастность к чему-то великому, национальному, государственному (а иные, возможно, даже, надев форму, вспомнили фронтовую юность). И произошло преображение.
Вот так же может преобразиться и наш народ, который уже не раз в истории доказал свою способность подниматься на высоты героизма и подвижничества после, казалось бы, окончательных падений. Но для этого нужна власть, понимающая свой народ и способная поставить перед ним великую цель, которую он воспринял бы как свою. Трудно представить, чтобы наши люди пошли на подвиг ради увеличения барышей Дерипаски или Потанина (или тех из президентской команды, кто хотел бы обратить в свою собственность имущество этих олигархов). Не пойдут они на жертвы и борьбу и ради демократии, «прав человека» или каких-нибудь других ценностей, чуждых русскому миропониманию. Только восстановление чувства причастности каждого нашего соотечественника к делам и судьбам государства, чувства, утерянного задолго до «перестройки» (что и предопределило распад великой страны), способно вывести Россию из того исторического тупика, в который её загоняли правители 60 лет и продолжает с маниакальным стремлением загонять нынешняя власть. Все другие способы, какие бы усилия там ни прилагались и какие бы громадные инвестиции ни изыскивались, лишь ускорят приближение печального конца для нашей страны.
Вот так: казалось бы, какое значение для практики государственного строительства имеют споры теоретиков и идеологов по поводу соотношения коллективизма и индивидуализма в русском человеке? А выходит, значение это решающее, иначе говоря, идеология (если она отвечает духу народа) первична, а государственное строительство вторично. Государство для русских – высшая, священная, сакральная ценность. И пока власть пытается поставить телегу впереди лошади, страна не только не сможет двинуться рысью к вершинам технологии, финансов и политики, но не сдвинется и с места. Понимание властью своего народа становится условием выживания и народа, и страны, да и самой власти.
Михаил Антонов «Цель номер один. План оккупации России».
«Любому здравомыслящему и в меру учёному человеку понятно, что любое государственное образование – исключительно политическое творчество одного народа. Никаких многонациональных государств в строгом смысле слова не существует. Когда вы читаете в учебниках истории о том, что Рюриковичи правили в многонациональном государстве под названием Древняя Русь, знайте – вам лгут. Русь есть плод государственного таланта исключительно и только русского народа и его исконной, священной династии, связанной в представлении ещё наших языческих предков с высшими мирами через сопричастность божественным предкам – чурам и прямо миру древних богов.
Державный народ создаёт особую политическую форму своего существования, присущую только ему, так же как одной человеческой душе присуще её собственное тело, которое с этой душой неразрывно связано. …...
В. Ларионов
«Лучшие люди, - эта тема стоит того, чтоб сказать о ней несколько слов. Это те люди, без которых не живет и не стоит никакое общество и никакая нация, при самом даже широком равенстве прав. Лучшие люди бывают, естественно, двух родов: 1) перед которыми и сам народ и сама нация добровольно и свободно склоняют себя, чтя их истинную доблесть, и 2) перед которыми все или очень многие, из народа или нации, преклоняют себя по некоторому, так сказать, уже принуждению, и если и считают их «лучшими людьми», то уже несколько условно, а не то чтобы вполне в самом деле. На существование этого «условного» разряда лучших людей, так сказать, официально признанных лучшими для высших целей порядка и твердости управления, - роптать нельзя: ибо происходят этого сорта «лучшие люди» по закону историческому и существовали доселе во всех нациях и государствах с начала мира, так что никакое даже общество не могло устроиться и связать себя в целое без некоторого в этом роде добровольного над собой насилия. Всякому обществу, чтобы держаться и жить, надо кого- нибудь и что- нибудь уважать непременно, и, главное, всем обществом, а не то чтобы каждому как он хочет про себя. Так как лучшие люди первого разряда, то есть истинно доблестные и перед которыми все или величайшее большинство нации преклоняются сердечно и несомненно, - отчасти иногда неуловимы, потому что даже идеальны, подчас трудно определимы, отличаются странностями и своеобразностью, а снаружи так и весьма нередко имеют несколько даже неприличный вид, то взамен их и устанавливаются лучшие люди уже условно, в виде, так сказать, касты лучших людей, под официальным покровительством: «Вот, дескать, сих уважайте». Если же при этом эти «условные» и действительно совпадают с лучшими людьми первого разряда (потому что не все же и в первом разряде имеют неприличный вид) и тоже истинно доблестны, то цель не только вполне, но и вдвойне достигается. …Надо заметить, что эти лучшие люди, и у нас, и везде, то есть и в Европе, всегда вырабатывали себе под конец довольно стройный кодекс правил доблести и чести, и хоть этот кодекс в целом всегда бывал, конечно, довольно условен и с идеалами народными иногда даже сильно разнился, но в некоторых пунктах и он бывал довольно высок. …Ведь вы как переходили к делу? Вы ведь давно начали, очень давно, но что, однако, вы сделали для общечеловечности, то есть для торжества вашей идеи? Вы начали с бесцельного скитальчества по Европе при алчном желании переродиться в европейцев, хотя бы по виду только. Целое восемнадцатое столетие мы только и делали, что пока лишь вид перенимали. Мы нагоняли на себя европейские вкусы, мы даже ели всякую пакость, стараясь не морщиться: «Вот, дескать, какой я англичанин, ничего без кайенского перцу есть не могу». Вы думаете, я издеваюсь? Ничуть. Я слишком понимаю, что иначе и нельзя было начать. Еще до Петра, при московских еще царях и патриархах, один тогдашний молодой московский франт, из передовых, надел французский костюм и к боку прицепил европейскую шпагу. Мы именно должны были начать с презрения к своему и к своим, и если пробыли целые два века на этой точке, не двигаясь ни взад ни вперед, то, вероятно, таков уж был наш срок от природы. Правда, мы и двигались: презрение к своему и к своим все более и более возрастало, особенно когда мы посерьезнее начали понимать Европу. В Европе нас, впрочем, никогда не смущали резкие разъединения национальностей и резко определившиеся типы народных характеров. Мы с того и начали, что прямо «сняли все противуположности» и получили общечеловеческий тип «европейца» - то есть с самого начала подметили общее, всех их связующее, - это очень характерно. Затем, с течением времени поумнев еще более, мы прямо ухватились за цивилизацию и тотчас же уверовали, слепо и преданно, что в ней- то и заключается то «всеобщее», которому предназначено соединить человечество воедино. Даже европейцы удивлялись, глядя на нас, на чужих и пришельцев, этой восторженной вере нашей, тем более что сами они, увы, стали уж и тогда помаленьку терять эту веру в себя. Мы с восторгом встретили пришествие Руссо и Вольтера, мы с путешествующим Карамзиным умилительно радовались созванию «Национальных Штатов» в 89-м году, и если мы и приходили потом в отчаяние, в конце первой четверти уже нынешнего века, вместе с передовыми европейцами над их погибшими мечтами и разбитыми идеалами, то веры нашей все-таки не потеряли и даже самих европейцев утешали. Даже самые «белые» из русских у себя в отечестве становились в Европе тотчас же «красными» - чрезвычайно характерная тоже черта. Затем, в половине текущего столетия, некоторые из нас удостоились приобщиться к французскому социализму и приняли его, без малейших колебаний, за конечное разрешения всечеловеческого единения, то есть за достижение всей увлекавшей нас доселе мечты нашей. Таким образом, за достижение цели мы приняли то, что составляло верх эгоизма. …Мы вполне поверили, да и теперь еще верим, что наука вполне способна определить нравственные границы между личностями единиц и наций. …И чего же мы достигли? Результатов странных: главное, все на нас в Европе смотрят с насмешкой, а на лучших и бесспорно умных в
|
|
|
