Иосиф Сталин, клинический случай несексуального садизма

Одним из самых ярких исторических примеров как пси­хического, так и физического садизма был Сталин. Его поведение — настоящее пособие для изучения несексуаль­ного садизма (как романы маркиза де Сада были учебни­ком сексуального садизма). Он первый приказал после ре­волюции применить пытки к политзаключенным; это была мера, которую отвергали русские революционеры, пока он не издал приказ. При Сталине методы НКВД своей изо­щренностью и жестокостью превзошли все изобретения цар­ской полиции. Иногда он сам давал указания, какой вид пыток следовало применять. Его личным оружием был, главным образом, психологический садизм, несколько при­меров которого я хотел бы привести. Особенно любил Ста­лин такой прием: он давал своей жертве заверения, что ей ничто не грозит, а затем через один или два дня приказы­вал этого человека арестовать. Конечно, арест был для несчастного тем тяжелее, чем более уверенно он себя чув­ствовал. Сталин находил садистское удовольствие в том, что в тот момент, как он заверял свою жертву в своей благосклонности, он уже совершенно точно знал, какие муки ей уготованы. Можно ли представить себе более пол­ное господство над другим человеком? Приведу несколько примеров из книги Роя Медведева:

Незадолго до ареста героя гражданской войны Д. Ф. Сердича Сталин произнес на приеме тост в его честь, предложил выпить с ним "на брудершафт" и заверил его в своих брат­ских чувствах. За несколько дней до убийства Блюхера Ста­лин на собрании говорил о нем в самых сердечных тонах. Принимая армянскую делегацию, он осведомился о местона­хождении и самочувствии поэта Чаренца и заверил, что с ним ничего не случится, однако через несколько месяцев Чаренц был убит выстрелом из-за угла.

Жена заместителя Орджоникидзе А. Серебровского сооб­щает о неожиданном звонке Сталина вечером 1937 г. "Я слы­шал, что Вы ходите пешком? — сказал Сталин. — Это не годится, люди придумывают разную чушь. Пока Ваша маши­на в ремонте, я пошлю Вам другую". И действительно, на следующий день Кремль предоставил в распоряжение Серебровской машину. Но через два дня ее мужа арестовали, не дожидаясь даже его выписки из больницы.

Знаменитый историк и публицист Ю. Стеклов был в та­ком смятении от многочисленных арестов, что он записался на прием к Сталину. "С удовольствием приму Вас", — ска­зал Сталин. Как только Стеклов вошел, Сталин его успоко­ил: "О чем Вы беспокоитесь? Партия Вас знает и доверяет Вам, Вам нечего бояться". Стеклов вернулся домой к своим друзьям и родным, и в тот же вечер его забрали в НКВД. Само собой разумеется, первая мысль его друзей была обра­титься к Сталину, который, по-видимому, не предполагал, что происходит. Было намного легче верить в то, что Сталин ничего не знал, чем в то, что он был изощренный злодей. В 1938 г. И. А. Акулов, бывший прокурор, а позднее секретарь ЦК, упал, катаясь на коньках, и получил опасное для жиз­ни сотрясение мозга. Сталин позаботился, чтобы приехали выдающиеся иностранные хирурги, которые спасли ему жизнь. Акулов после долгой, тяжелой болезни вернулся к работе и вскоре после этого был расстрелян.

Особенно изощренная форма садизма состояла в том, что у Сталина была привычка арестовывать жен — а ино­гда также и детей — высших советских и партийных работников и затем отсылать их в трудовые лагеря, в то время как мужья продолжали ходить на работу и долж­ны были раболепствовать перед Сталиным, не смея даже просить об их освобождении. Так, в 1937 г. была аресто­вана жена президента СССР Калинина[212]. Жена Молотова, жена и сын Отто Куусинена, одного из ведущих работни­ков Коминтерна, — все были в трудовых лагерях. Неиз­вестный свидетель сообщает, что Сталин в его присут­ствии спросил Куусинена, почему тот не пытается освобо­дить сына. "По всей видимости, для его ареста были серь­езные причины", — ответил Куусинен. По словам этого свидетеля, Сталин ухмыльнулся и приказал освободить его сына. Посылая жене передачи, Куусинен даже не под­писывал адреса, а просил сделать это свою прислугу. Ста­лин арестовал жену своего личного секретаря, в то время как тот продолжал работать у него.

Не нужно обладать слишком буйной фантазией, что­бы представить себе, в каком унижении жили эти функ­ционеры, если они не могли оставить свою работу и не могли просить об освобождении своих жен и сыновей: более того, они должны были поддакивать Сталину, до­пуская, что арест их близких небезоснователен. Либо у этих людей совсем не было чувств, либо они в мораль­ном отношении были полностью сломлены и потеряли всякое чувство собственного достоинства. Яркий пример тому — Лазарь Каганович и его поведение в связи с аре­стом его брата Михаила Моисеевича, который до войны был министром авиации.

Он был одним из могущественнейших людей в окружении Сталина, он сам нес ответственность за репрессии многих людей. Однако после войны он впал у Сталина в немилость, а группа арестованных по обвинению в тайной организации "фашистского подполья" решила наказать Кагановича, объ­явив его в ходе следствия своим помощником. Она построили совершенно фантастическую версию, согласно которой Миха­ил Моисеевич (еврей!) должен был, по-видимому, после заня­тия Москвы немцами возглавлять прогитлеровское правитель­ство. Когда Сталин услышал то, что ему было нужно, он по­звал Лазаря Кагановича, чтобы сказать ему, что его брату грозит арест по обвинению в связи с фашистами. "Ничего не поделаешь, — ответил Лазарь, — раз это необходимо, прика­жите его арестовать!" Когда Политбюро обсуждало этот слу­чай, Сталин похвалил Лазаря за принципиальность — ведь он не возражал против ареста своего брата. Затем Сталин до­бавил: "Не нужно спешить с арестом. Михаил Моисеевич уже многие годы в партии, и нужно еще раз основательно прове­рить все обвинения". Микоян получил задание устроить оч­ную ставку М. М. с тем, кто написал на него донос. Встреча происходила в кабинете Микояна. Привели человека, кото­рый в присутствии Кагановича высказал свое обвинение и еще добавил, что перед войной намеренно построили несколь­ко авиационных заводов так близко к границе, чтобы немцы смогли их легко занять. Когда Михаил Каганович услышал это обвинение, он попросил разрешения выйти в туалет — маленькую комнату рядом с кабинетом Микояна. Вскоре от­туда раздался выстрел.

Другой формой проявления садизма Сталина была аб­солютная непредсказуемость его поведения. Были случаи, когда людей, арестованных по его приказу, после пыток и тяжелых обвинений снова освобождали, а через несколь­ко месяцев (или лет) они снова назначались на высокие посты, и притом без всяких объяснений.

Выдающейся иллюстрацией поведения Сталина явля­ется его отношение к старому товарищу Сергею Иванови­чу Кавтарадзе, который когда-то в Санкт-Петербурге по­мог ему спастись от тайных агентов.

В 20-е гг. Кавтарадзе вступил в оппозицию Троцкого и расстался с ней только после того, как троцкистский центр рекомендовал своим членам прекратить всякую оппортунис­тическую деятельность. После убийства Кирова Кавтарадзе, сосланный как бывший троцкист в Казань, заверял Сталина в письме, что он ни в коем случае не ведет работы против партии. Тотчас же Сталин освободил его из ссылки. Вскоре после этого во многих газетах появилась заметка Кавтарадзе, в которой он описывал случай из подпольной работы, кото­рой он занимался вместе со Сталиным. Сталину статья очень понравилась, но Кавтарадзе больше не писал заметок по это­му поводу. Он даже не вступил опять в партию, скромно жил и работал в печати. В конце 1936 г. он и его жена были не­ожиданно арестованы, их пытали и приговорили к расстрелу. Его обвинили (вместе с Буду Мдивани) в подготовке покуше­ния на Сталина. Вскоре после оглашения приговора Мдивани был расстрелян. Кавтарадзе, напротив, долгое время держа­ли в камере смертников. Оттуда его однажды привели в каби­нет Лаврентия Берия, там он увидел свою жену, которая так сильно постарела, что он ее едва узнал. Обоих отпустили. Вначале они жили в гостинице, затем получили две комнаты в коммунальной квартире и долго искали работу. Внезапно Сталин проявил к нему, Кавтарадзе, внимание — сначала пригласил к себе на обед, а через некоторое время он вместе с Берия нанес визит семье Кавтарадзе. (Этот визит поверг всю квартиру в волнение. Одна из соседок упала в обморок, когда она, как она выразилась, вдруг увидела, что "на пороге стоит портрет Сталина".) Когда Кавтарадзе бывал у него на обеде, Сталин сам, наливая ему суп в тарелку, рассказывал анекдо­ты и много вспоминал. Однажды на одном из таких обедов Сталин подошел к нему и сказал: "И все-таки ты хотел меня убить!"[213]

В этом случае в поведении Сталина проявляется одна из черт его характера — желание показать людям, что у него над ними была власть. Достаточно было одного его слова, чтобы человек был убит или подвергнут пыткам, спасен или награжден. Он, как Бог, был властен над жиз­нью и смертью и, как сама природа, мог разрушить или заставить расти, доставить боль или исцелить. Жизнь и смерть зависели от его каприза. Этим, быть может, объяс­няется то, что некоторым людям он сохранил жизнь: на­пример, Литвинову (после краха его миролюбивой поли­тики на Западе). То же самое относится к Илье Эренбургу, который был воплощением ненавистных Сталину черт личности... и к Пастернаку, который, как и Эренбург, был "уклонистом". Медведев это объясняет тем, что Ста­лину в отдельных случаях было необходимо сохранить жизнь кое-кому из старых большевиков, чтобы под­держивать иллюзию, что он продолжает дело Ленина. Но в отношении Эренбурга, конечно, совсем другой случай. Я думаю, что главным мотивом для Сталина было на­слаждение своей неограниченной властью: "Хочу — каз­ню, хочу — помилую".

Сущность садизма

Я привел эти примеры старшинского садизма, потому что они превосходно подходят для вступления к центральной теме: сущность садизма. До сих пор мы описывали раз­личные виды садистского поведения в сексуальной, физи­ческой и духовной сфере. Все эти различные формы садиз­ма не являются друг от друга независимыми. Проблема заключается в том, чтобы найти общий элемент, "сущ­ность" садизма. Ортодоксальный психоанализ утверждал, что общим для всех этих форм якобы является сексуаль­ный аспект. Во второй период своей жизни Фрейд внес поправки в свою теорию, утверждая, что садизм — это смесь Эроса и Танатоса*, имеющая экстравертную* на­правленность, в то время как мазохизм — смесь Эроса и Танатоса интравертной* направленности.

В противоположность этому я считаю, что сердцевину садизма, которая присуща всем его проявлениям, состав­ляет страсть, или жажда власти, абсолютной и неогра­ниченной власти над живым существом, будь то живот­ное, ребенок, мужчина или женщина. Заставить кого-либо испытать боль или унижение, когда этот кто-то не имеет возможности защищаться, — это проявление абсолютно­го господства (одно из проявлений, хотя и не единствен­ное). Тот, кто владеет каким-либо живым существом, пре­вращает его в свою вещь, свое имущество, а сам стано­вится его господином, повелителем, его Богом. Иногда власть над слабым может быть направлена на пользу сла­бому существу, и в этом случае можно говорить о "бла­гом" садизме, например в случаях, когда кто-то держит рядом слабоумного "для его же собственного блага" и, действительно, во многих отношениях поддерживает его (рабство — особый случай). Но обычно садизм — это зло­качественное образование. Абсолютное обладание живым человеком не дает ему нормально развиваться, делает из него калеку, инвалида, душит его личность. Такое гос­подство может проявляться в многообразных формах и степенях.

Пьеса Альбера Камю "Калигула" дает пример крайнего типа садистского поведения, которое равнозначно стрем­лению к всемогуществу. Мы видим, как Калигулу, кото­рый в результате обстоятельств приобрел неограниченную власть, жажда власти захватывает все сильнее и сильнее. Он спит с женами сенаторов и наслаждается унижением их мужей, которые вынуждены делать вид, что они его обожают. Некоторых из них он убивает, а оставшиеся в живых вынуждены и дальше смеяться и шутить. Но даже этой власти ему недостаточно. Он недоволен. Он требует абсолютной власти, он хочет невозможного. Камю вкла­дывает в его уста слова: "Я хочу луну".

Очень просто было бы сказать, что Калигула безумен, но его безумие — это форма жизни. Это пример возможно­го решения экзистенциальной проблемы: Калигула служит иллюзии всевластия, которое переступает через гра­ницы человеческого существования. В процессе завоева­ния абсолютной власти Калигула теряет всякий контакт с людьми. Выталкивая других, он сам становится изгоем. Он должен сойти с ума, ибо его попытка достичь всевлас­тия провалилась, а без власти он — ничтожество, изоли­рованный индивид, жалкий немощный одиночка.

Конечно, Калигула — это исключительный случай. Не­многие люди в реальной жизни получают шанс приобрести такую власть, когда все вокруг начинают верить, что эта власть безгранична. И все-таки в истории вплоть до наших дней такие случаи были. Они заканчиваются, как правило, тем, что при удачной судьбе такие люди выбиваются в вое­начальники или становятся крупными государственными деятелями, но те, кого покидает удача, обычно объявля­ются либо преступниками, либо сумасшедшими.

Такое выдающееся решение проблемы человеческого су­ществования недоступно среднему человеку. Однако в боль­шинстве общественных систем — включая нашу — пред­ставители даже самых низших ступеней социальной лест­ницы имеют возможность властвовать над более слабым. У каждого в распоряжении есть дети, жены, собаки; все­гда есть беззащитные существа: заключенные, бедные оби­татели больниц (особенно душевнобольные), школьники и мелкие чиновники. В какой мере руководство всех пере­численных учреждений способно проконтролировать и огра­ничить властные функции чиновников, зависит от кон­кретной социальной системы. Если этот контроль недо­статочно эффективен, то всегда остается возможность для злоупотреблений властью и для проявлений садизма по отношению к слабым. А кроме того, существуют ведь еще и религиозные и этнические меньшинства, которые всегда могут стать объектом садистских издевательств со сторо­ны любого представителя большинства народа (государ­ственной религии и т. д.).

Садизм — один из возможных ответов на вопрос, как стать человеком (если нет других способов самореализа­ции). Ощущение абсолютной власти над другим существом, чувство своего всемогущества по отношению к этому су­ществу создает иллюзию преодоления любых экзистен­циальных преград (пограничных ситуаций), особенно если в реальной жизни у человека нет радости и творчества. По своей сущности садизм не имеет практической цели: он является не "тривиальным", а "смиренным". Он есть превращение немощи в иллюзию всемогущества. То есть это — религия духовных уродов.

Однако не надо думать, что любая ситуация, в которой индивид или группа облечены неограниченной властью над другими людьми, обязательно дает проявление садизма. По-видимому, большинство родителей, тюремных сторожей, учителей и чиновников — все-таки не садисты. По самым различным причинам даже при благоприятных для садиз­ма внешних условиях сама структура личности многих людей препятствует развитию садизма. Человека с жизнеутверж­дающим характером не легко совратить властью. Однако было бы опасным упрощением, если бы мы всех людей разделили только на две группы: садистские дьяволы и несадистские святые. Все дело в интенсивности садист­ских наклонностей в структуре характера каждого индиви­да. Есть много людей, в характере которых можно найти садистские элементы, но которые в результате сильных жиз­неутверждающих тенденций остаются уравновешенными; таких людей нельзя причислять к садистскому типу. Не­редко внутренний конфликт между обеими ориентациями приводит к особенно острому неприятию садизма, к форми­рованию "аллергической" установки против любых видов унижения и насилия. (Однако остаточные элементы садист­ских наклонностей могут просматриваться в незначитель­ных, маргинальных формах поведения, которые настолько незначительны, что не бросаются в глаза.) Существуют и другие типы садистского характера. Например, люди, у ко­торых садистские наклонности так или иначе уравновеши­ваются противоположными влечениями; они, быть может, и получают определенное удовольствие от власти над сла­бым существом, но при этом они не станут принимать уча­стия в настоящей пытке, а если окажутся в такой ситуа­ции, то она не доставит им радости (за исключением, быть может, ситуации массового психоза). Это можно доказать на примере гитлеровского режима и массовых акций унич­тожения. Так, истребление евреев, поляков и русских про­водилось руками только небольшой элитарной группы СС, а от населения все эти акции содержались в строгой тайне. Гиммлер и другие исполнители этой ужасной "кампании" постоянно подчеркивали в своих речах, что убийства долж­ны производиться "гуманным" способом, без садистских эксцессов, чтобы избежать ожесточения людей против СС. В некоторых случаях отдавался приказ, что русских и поляков, которые уже были обречены, нужно сначала под­вергнуть стандартному допросу: это давало палачам ощу­щение "законности" совершаемого преступления. Как ни абсурдно выглядит вся эта лицемерная игра, но она свиде­тельствует о том, что нацистские лидеры считали, что широкомасштабные садистские акции вызвали бы осужде­ние большинства даже лояльно настроенных сторонников рейха. Хотя с 1945 г. было обнаружено много материалов, до сих пор не было систематического изучения того, в ка­кой мере рядовые немцы были вовлечены в садистские ак­ции своих фюреров.

Садистские черты характера никогда нельзя понять, если рассматривать их изолированно от всей личности. Они образуют часть синдрома, который следует понимать как целое. Для садистского характера все живое должно быть под контролем. Живые существа становятся веща­ми. Или, вернее говоря, живые существа превращаются в живущие, дрожащие, пульсирующие объекты обладания. Их реакции навязываются им теми, кто ими управляет. Садист хочет стать хозяином жизни, и поэтому для него важно, чтобы его жертва осталась живой. Как раз это отличает его от некрофильно-деструктивных людей. Эти стремятся уничтожить свою жертву, растоптать саму жизнь, садист же стремится испытать чувство своего пре­восходства над жизнью, которая зависит от него.

Другая черта характера садиста состоит в том, что для него стимулом бывает всегда только слабое существо и никогда — сильное. Например, садист не получит удо­вольствия от того, что в бою с сильным противником ра­нит врага, ибо данная ситуация не даст ему ощущения господства над врагом. Для садистского характера есть только одна "пламенная страсть" и одно качество, достой­ное восхищения, — власть. Он боготворит могуществен­ного и подчиняется ему, и в то же время он презирает слабого, не умеющего защищаться, и требует от него аб­солютного подчинения.

Садистский характер боится всего того, что ненадежно и непредсказуемо, что сулит неожиданности, которые по­требуют от него нестандартных решений и действий. И потому он боится самой жизни. Жизнь пугает его пото­му, что она по сути своей непредсказуема... Она хорошо устроена, но ее сложно планировать, в жизни ясно толь­ко одно: что все люди смертны. Любовь также непредска­зуема. Быть любимым предполагает возможность любить: любить себя самого, любить другого, пытаться вызвать у другого чувство любви и т. д. При слове "любовь" всегда подразумевается риск: опасность быть отвергнутым, про­считаться... Поэтому садист способен "любить" только при условии своего господства над другим человеком, т. е. зная свою власть над предметом своей "любви". Садист­ский характер всегда связан с ксенофобией* и неофоби­ей* — все чужое, новое представляет некоторый интерес, но в то же время вызывает страх, подозрительность и отрицание, ибо требует неординарных решений, живых человеческих реакций.

Еще один важный элемент в синдроме садизма состав­ляет готовность подчиняться и трусость. Это звучит как парадокс, когда говорят, что садист — легко подчиняю­щийся человек; однако данное явление с точки зрения диалектики вполне закономерно. Ведь человек становится садистом оттого, что чувствует себя импотентом, неспо­собным к жизни... Он пытается компенсировать этот не­достаток тем, что приобретает огромную власть над людь­ми, и тем самым он превращает в Бога того жалкого чер­вя, каковым он сам себя чувствует. Но даже садист, наде­ленный властью, страдает от своей человеческой импотен­ции. Он может убивать и мучить, но он остается несчаст­ным, одиноким и полным страхов человеком, который ис­пытывает потребность в том, чтобы подчиниться еще бо­лее мощной власти. Для тех, кто стоял на ступеньку ниже Гитлера, фюрер был высшей властью; для самого Гитлера высшей силой было провидение и законы эволюции.

Потребность в подчинении уходит корнями в мазохизм. Взаимосвязь садизма и мазохизма очевидна, но с точки зрения бихевиоризма они являются противоположностя­ми. В действительности же это два различных аспекта одной и той же основной ситуации: ощущение экзистенциальной и витальной импотенции. Как садист, так и мазохист нуждаются в другом существе, которое может, так сказать, их "дополнить". Садист дополняет сам себя при помощи другого существа, мазохист сам себя делает дополнением другого существа. Оба ищут символических связей, так как каждый из них не имеет стержня внутри себя. Хотя садист вроде бы не зависит от своей жертвы, на самом деле она ему необходима; он в ней нуждается, но ощущает эту потребность в извращенной форме.

Из-за тесной связи между садизмом и мазохизмом будет правильнее говорить о садо-мазохистском характере, хотя ясно, что у каждого конкретного лица преобладающим яв­ляется либо один, либо другой аспект. Садо-мазохистский характер можно еще назвать авторитарным, если перейти от психологической характеристики к политической, ибо, как правило, авторитарные лидеры демонстрируют черты садо-мазохистского характера: притеснение подчиненных и подобострастие по отношению к вышестоящим[214].

Нельзя полностью понять садо-мазохистский характер без учета фрейдовской концепции "анального характера", которая была дополнена его учениками, особенно Карлом Абрахамом и Эрнстом Джонсом.

Фрейд (1908 г.) предположил, что анальный тип лично­сти проявляется в сочетании таких черт характера, как упрямство, чрезмерная любовь к порядку и скаредность, которые затем дополняются сверхпунктуальностью и сверх­чистоплотностью. Фрейд считал, что этот синдром коренится в "анальном либидо", источник которого связан с соответст­вующей эрогенной зоной. Характерные черты синдрома он объяснил как реактивное образование или сублимацию на­стоящей цели, на которую это анальное либидо направлено.

Когда я стал искать возможности заменить либидо дру­гими видами зависимости, мне показалось, что различные черты характера (внутри одного и того же синдрома) могут быть проявлением четырех разных видов зависимости: ди­станционной (на расстоянии), под непосредственным кон­тролем, отрицательной и накопительной ("накопительский характер"). Это вовсе не означало, что были ошибочными клинические наблюдения Фрейда или его выводы о необ­ходимости особого внимания к проблеме стула, недержа­ния и тому подобным симптомам при изучении личности.

Напротив, мое собственное обследование отдельных па­циентов полностью подтвердило наблюдения Фрейда. Раз­ница состояла в том, как ответить на вопрос об источни­ке: то ли анальное либидо обусловливает интерес к экс­крементам (и — опосредованно — анальный синдром лич­ности), то ли синдром этот есть проявление особого вида зависимости? В последнем случае анальный интерес сле­дует понимать как иное, символическое, выражение аналь­ного характера, а не как его причину. Экскременты явля­ются и в самом деле очень подходящим символом: они представляют то, что исключается из человеческого жиз­ненного процесса и больше не служит жизни[215].

Накопительский характер может проявляться в отно­шении к вещам, мыслям и чувствам. Но чрезмерная лю­бовь к порядку делает его безжизненным... Такой человек не выносит, если вещи лежат не на своих местах, и спе­шит все привести в порядок. Таким образом, он следит за помещением, за временем (феноменальная пунктуальность). Если он обнаруживает недостаток чистоты, он впадает в шок, мир кажется ему грязным и враждебным, и он дол­жен немедленно все "вылизать" до блеска, чтобы восста­новить свое равновесие. Иногда, пока соответствующая установка (или сублимация) еще не закрепилась, он не проявляет "чистоплюйства", а предпочитает быть грязну­лей. Человек-накопитель ощущает себя самого как осаж­денную крепость: он должен не допустить, чтобы что-либо вышло наружу, удержать все, что находится в крепости. Его упорство и настойчивость обеспечивают почти автома­тическую защиту от любого вторжения.

Накопительской личности часто кажется, что у нее совсем мало сил, физической и духовной энергии и что этот запас очень быстро тает, что он невосполним. Такой человек не по­нимает, что каждая живая субстанция постоянно обновляет­ся, что только функционирование живых органов увеличивает их силу, в то время как их "простой" ведет к атрофии. Для него смерть и разрушение обладают большей реальностью, чем жизнь и рост. Акт творчества для него — чудо, о котором он слышал, но в которое он не верит. Его самые главные ценно­сти — порядок и надежность. Его девиз гласит: "Ничто не ново под солнцем". В человеческих отношениях он восприни­мает близость как угрозу: надежность обеспечивается только ценой освобождения от всяких связей с людьми. Накопитель подозрителен, ратует за "справедливость", которую понимает весьма однозначно, в плане: "Мое — мое, а твое — твое".

Накопитель может чувствовать себя уверенно в этом мире только при том условии, что он им владеет, распо­ряжается им, является его хозяином, ибо другие отноше­ния с миром — такие, как любовь и творчество, — ему неизвестны (он на них не способен).

То, что анально-накопительский характер связан с са­дизмом, в значительной мере подтверждается клинически­ми данными, и тут уж неважно, объяснять ли эту связь теорией либидо или зависимостями человека от окружаю­щего мира. Тесная связь между анально накопительской личностью и садизмом проявляется также в том, что в социальных группах с таким характером чаще всего обна­руживается высокая степень садизма[216].

Садо-мазохистский характер в первом приближении со­ответствует и бюрократической личности [217] (не столько в политическом, сколько в социальном смысле). В бюрокра­тической системе каждый человек осуществляет контроль над своими подчиненными, а он, в свою очередь, контро­лируется своим начальником. Как садистские, так и мазо­хистские импульсы в такой системе оправдывают свои рас­ходы. Бюрократическая личность презирает нижестоящих и в то же время восхищается и боится вышестоящих. Достаточно посмотреть на выражение лица бюрократа и послушать его голос, когда он критикует подчиненного за минутное опоздание, чтобы понять, что он требует, чтобы подчиненный всем своим поведением показывал, что он во время работы "принадлежит" своему начальнику. Или вспомните бюрократа из почтового отделения, когда он, ухмыляясь, ровно в 17.30 захлопывает свое окошечко, а два последних клиента, ждавших полчаса у дверей, идут домой ни с чем и на следующий день должны будут прийти снова. При этом речь идет не о том, что он ровно в 17.30 за­канчивает продажу марок; показательно то, что ему до­ставляет удовольствие помучить людей; ему нравится, что кто-то от него зависит, на его лице отчетливо читается удовлетворение по поводу этой ситуации, когда он чувст­вует свое превосходство.

Думается, нет нужды доказывать, что не всякий бю­рократ старого образца обязательно является садистом. Только глубокий психологический анализ мог бы пока­зать меру распространенности садизма в этой группе по сравнению с другими категориями служащих. Хочу при­вести только два выдающихся примера: генерал Маршалл и генерал Эйзенхауэр, оба в период второй мировой войны принадлежали к высшему ярусу военной бюрократии и при этом отличались своей заботой о солдатах и полным отсутствием садизма. С другой стороны, целый ряд немец­ких и французских генералов в первую мировую войну проявили бесчеловечную жестокость и с легкостью посы­лали солдат на смерть ради тактических целей.

В некоторых случаях садизм скрывается под маской любезности и показной доброжелательности. Но было бы ошибкой считать, что такое поведение сознательно на­правлено на то, чтобы ввести кого-то в заблуждение, что эта внешняя любезность исключает настоящие чувства. Чтобы лучше понять данный феномен, нужно вспомнить, что психически нормальные люди, как правило, думают о себе хорошо и стараются укрепить это представление у окружающих, демонстрируя, где только возможно, свои человеческие качества. И потому очевидное проявление жестокости ведет к утрате понимания и одобрения со сто­роны окружающих, а то и к полной изоляции. И когда человек встречает полное равнодушие или враждебность, то это надолго вызывает у него непереносимый страх. Хо­рошо известны, например, случаи душевного расстройства бывших нацистов, которые служили в специальных под­разделениях и уничтожили тысячи людей. Многие из тех, кто вынужден был выполнять приказы о массовых убий­ствах, демонстрировали затем психические отклонения, которые так и назвали "профессиональной болезнью"[218].

Я употреблял в связи с садизмом слова "контроль", "господство", "власть", однако нужно отдавать себе отчет в неоднозначности этих понятий. Власть можно пони­мать как господство (т. е. власть над...) или же как свою силу (способность к...). Садист как раз стремится к влас­ти над... ибо у него нет способности иначе реализовать себя, он не способен БЫТЬ. Многие авторы упускают из виду многозначность этих терминов и допускают двусмыс­ленное толкование. Они пытаются протащить похвалу "господству", отождествляя его с могуществом индивида, со способностью к активному действию. Что касается про­блемы контроля, то его отсутствие вовсе не исключает всякую организацию; речь идет лишь о некоторых фор­мах контроля, при которых осуществляется эксплуата­ция и давление и при которых нижестоящий, управляе­мый, не имеет возможности обратного воздействия — про­верки или иного контроля над управляющим. Существу­ет много примеров примитивных обществ, а также совре­менных союзов и групп, где рациональный авторитет ос­нован на реальном (а не подстроенном) одобрении боль­шинства группы, в таких объединениях не формируется стремление к господству.

Тот, кто не способен оказать сопротивление, разумеет­ся, также страдает определенным дефектом характера. Вместо садистских черт у него развиваются черты мазохиста, стремление подчиняться. С другой стороны, пол­ная непритязательность в отношении собственного ли­дерства может привести к формированию таких доброде­телей, как чувство товарищества, солидарность и даже творческое начало. Спрашивается, что хуже: не иметь власти и жить под угрозой порабощения или же обладать властью и оказаться перед опасностью потерять челове­ческий облик? Какое из двух зол больше страшит челове­ка — зависит от его религиозных, нравственных или по­литических убеждений. И буддизм, и иудаизм, и христи­анство предлагают решение, которое диаметрально про­тивоположно современному образу мысли. Так что впол­не закономерно проводить различие между "властью" и "безвластием", но при этом все же всегда есть опасность, которой следует избегать: не надо пользоваться много­значностью терминов ради одновременного служения и Богу, и кайзеру или (что еще хуже) не надо ставить их на одну доску. Богу — Богово, а кесарю — кесарево.

⇐ Предыдущая29303132333435363738Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: