Эрнст фон Саломон и его герой Керн. Клинический случай поклонения идолу разрушения

Блистательно иллюстрирует этот феномен автобиографи­ческий роман Эрнста фон Саломона, который в 1922 г. принимал участие в убийстве талантливого человека, ли­берально настроенного германского министра иностранных дел Вальтера Ратенау. Фон Саломон родился в 1902 г. Когда в 1918 г. в Германии разразилась революция, он был юнкером. Он ненавидел и революционеров, и в не меньшей мере представителей средней буржуазии, кото­рые, по его мнению, были достаточно обеспечены в жиз­ни, чтобы жертвовать собою ради нации. (Иногда он сим­патизировал радикальному крылу левых революционеров, так как и они хотели разрушить существующий порядок.)

Фон Саломон подружился с фанатически настроенной группой бывших офицеров-единомышленников; к ним от­носился и Керн, который позднее убил Ратенау. Фон Саломона затем арестовали и приговорили к пяти годам тюрьмы[208].

Фон Саломона, как и его героя Керна, можно рассмат­ривать в качестве прототипа нациста, однако, в отличие от нацистов, он и его группа были свободны от оппорту­низма.

В своем автобиографическом романе фон Саломон гово­рит сам о себе: "С ранних пор я получал от разрушения особое наслаждение. Мне нравилось наблюдать, как у че­ловека от ежедневных страданий постепенно уменьшался запас его прежних представлений и ценностей, как разле­тались в прах его идеалистические желания, мечты и на­дежды, как он превращался в кусок мяса, сплошной ко­мок нервов, обнаженных и вибрирующих, словно туго на­тянутые струны в прозрачном воздухе".

Как явствует из этого описания, Саломон не всегда поклонялся идолу разрушения. Вероятно, на него оказа­ли влияние его друзья, особенно Керн, который произвел на него огромное впечатление своим фанатизмом. Одна беседа между фон Саломоном и Керном очень характерна: она показывает Керна как олицетворение абсолютной де­структивности. Фон Саломон начинает разговор со слов: "Я хочу большего. Не хочу быть жертвой. Я хочу видеть империю поверженной в прах, за это я сражаюсь. Я хочу власти. Хочу испытать всю сладость жизни, все радости этого мира. Это моя цель — и она стоит средств".

Керн горячо ему отвечает: "...хватит сомнений! Скажи мне, разве существует большее счастье, чем в нас самих, когда у нас есть власть и сила и право сильного, которое пьянит нас и наполняет нашу жизнь".

Через несколько страниц Керн говорит: "Я бы не вы­нес, если бы расколотое на куски, поверженное отечество снова возродилось в нечто великое... Нам не нужно «счас­тье народа». Мы боремся, чтобы заставить его смириться со своей судьбой. Но если этот человек (Ратенау) еще раз подарил бы народу веру, если бы он снова вселил в их души ту веру и ту волю к победе, которая вела их на войну и которая трижды была разбита в той войне, если бы она воскресла, я бы этого не перенес".

На вопрос о том, как он, кайзеровский офицер, смог пережить день революции, он отвечает: "Я не пережил его. Я, как приказывала мне честь, пустил себе пулю в лоб 9 ноября 1918 г. Я мертв, то, что осталось во мне живого, это — не я. Я не знаю больше своего «Я» с этого дня... Я умер за нацию, и все во мне живет только ради нации. А иначе как бы я мог вынести все, что происходит? Я делаю то, что должен. Поскольку я должен был умереть, я умираю каждый день. Все, что я делаю, есть результат одной-единственной мощной воли: я служу ей, я предан ей весь без остатка. Эта воля хочет уничтожения, и я уничтожаю... а если эта воля меня покинет, я упаду и буду растоптан, я знаю это" (Курсив мой. — Э. Ф.).

Мы видим в рассуждениях Керна ярко выраженный ма­зохизм, который делает его послушным орудием высшей власти. Но самое интересное в этой связи — всепоглоща­ющая сила ненависти и жажда разрушения, этим идолам он служит не на жизнь, а на смерть.

Трудно сказать, что более всего повлияло на Саломо­на — самоубийство Керна, которое тот совершил, чтобы избежать ареста, или крушение его политических идеалов, — но складывается впечатление, что стремление к власти и радости жизни у Саломона уступило место абсо­лютной ненависти. В тюрьме он чувствовал себя настоль­ко одиноко, что ему было невыносимо, когда директор пытался приблизить его к себе "человеческим обращени­ем". Он не выносил вопросов своих сотоварищей: "Я спря­тался в свою капсулу... кругом были враги... я ненави­дел чиновника, открывшего дверь, тюремщика, который приносил баланду, собак, лаявших под окном. Я боялся радости" (Курсив мой. — Э. Ф.). Дальше он описывает, как его раздражало цветущее во дворе миндальное дере­во. Он сообщает о своей реакции на третье рождество в тюрьме, когда директор попытался сделать для заклю­ченных какой-то праздник, чтобы помочь им забыться:

Но я не хочу ничего забывать. Будь я проклят, если я все забуду. Я хочу помнить каждый день и час. Память мне дает силы ненавидеть. Я не хочу забывать обиды, ни одного косо­го взгляда... или высокомерного жеста... Я хочу помнить каждую подлость, каждое слово, которое меня когда-либо ранило. Я хочу оставить в памяти и каждое лицо, и каждое впечатление, и каждое имя. Я хочу навсегда сохранить этот омерзительный опыт жизни со всей его грязью. Единствен­ное, что я хочу забыть, так это те крохи добра, которые встретились на моем пути (Курсив мой. — Э. Ф.).

В определенном смысле можно было бы говорить о Саломоне, Керне и их небольшом круге как о революци­онерах. Они стремились к тотальному разрушению су­ществующей социальной и политической системы и хо­тели заменить ее националистическим, милитаристским порядком, о котором вряд ли у них было конкретное представление. Но революционера характеризует не толь­ко желание свергнуть старый порядок. Если внутри его мотивации нет любви к жизни и свободе, то это не рево­люционер, а просто деструктивный мятежник. (Это от­носится ко всем, кто, участвуя в настоящем революци­онном движении, движим только страстью к разруше­нию.) И когда мы анализируем психическую реальность таких людей, то убеждаемся, что они были разрушите­лями, а не революционерами. Они не только ненавидели своих врагов, они ненавидели саму жизнь. Это видно и в заявлении Керна, и в рассказе Саломона о его ощущени­ях в тюрьме, о реакции на людей и на саму природу. Он был совершенно неспособен к положительной реакции на какое-либо живое существо.

Исключительность, неордионарность его реакций тот­час бросается в глаза, когда вспоминаешь поведение на­стоящих революционеров в их частной жизни и, особен­но, в тюрьме. Невольно вспоминаются знаменитые пись­ма Розы Люксембург из тюрьмы, когда она с поэтической нежностью описывает птицу, которую могла наблюдать из своей камеры. Письма, в которых нет и следа горечи. Да не обязательно приводить пример такой незаурядной личности, как Роза Люксембург. В тюрьмах разных стран были и есть тысячи и сотни тысяч революционеров, в которых нисколько и никогда не ослабевала любовь ко всему живому...

Чтобы понять, почему люди тина Керна и фон Саломо­на искали свое выражение в ненависти и разрушении, нужно немного больше узнать об их жизни. К сожале­нию, мы не располагаем данными и должны довольство­ваться тем, что знаем хотя бы одну предпосылку для про­израстания ненависти. Все их нравственные и социальные ценности рухнули. Их представления о национальной гор­дости, их феодальные представления о чести и послуша­нии — все это потеряло свой смысл, когда пала монар­хия. (Хотя на самом деле не военное поражение союзни­ков разрушило их полуфеодальный мир, а победоносное шествие капитализма внутри Германии...) Их офицерские звания и ценности потеряли свой смысл (кто знал, что их профессиональные акции так скоро снова пойдут в гору, всего лишь спустя 14 лет). Утрата смысла жизни, социальных корней достаточно хорошо объясняет жаж­ду мести и культивирование в себе ненависти. Однако мы не знаем, в какой мере эта деструктивность одновременно соответствовала структуре личности, сложившейся задолго до первой мировой войны. Это, вероятно, относится прежде всего к Керну, в то время как позиция Саломона была менее определенной и сформировалась под сильным влия­нием Керна. Очевидно, Керн — это действительно пред­ставитель некрофильского типа личности, который мы подробно будем рассматривать позднее. Я коснулся его уже здесь, поскольку он ярко иллюстрирует поклонение идолу ненависти. Дополнительный анализ этого и многих других случа­ев деструктивности, особенно в группах, дает массу инте­ресных данных. Возьмем эффект стимулирования "агрес­сивного поведения". Например, реакция на угрозу может сначала носить форму оборонительной агрессии, но, про­явив один раз агрессивность, человек как бы освобождает­ся от обычных запретов и преград, а это облегчает переход к другим формам агрессивности, в том числе и к жестоко­сти... А дальше все может пойти по типу цепной реакции, при которой в какой-то миг деструктивность достигает "критической массы", и тогда у человека или у целой группы наступает состояние разрушительного экстаза.