Хроническая депрессия и скука (тоска)

Проблема стимулирования (возбуждения) тесно связана с феноменом, который не имеет ни малейшего отношения к возникновению агрессии и деструктивности: речь идет о скуке (тоске). С точки зрения логики феномен скуки сле­довало бы рассматривать в предыдущей главе вместе с

другими причинами агрессивности. Однако это было не­возможно, ибо необходимой предпосылкой для понима­ния феномена скуки является анализ проблемы стимули­рования.

По отношению к проблеме скуки и возбуждения следу­ет различать три категории лиц: 1. Люди, способные про­дуктивно реагировать на стимулирующее раздражение; они не знают скуки. 2. Люди, постоянно нуждающиеся в до­полнительном стимулировании, а также в вечной смене раздражителей; эти люди обречены на хроническую ску­ку, но, поскольку они умеют ее компенсировать, они ее не осознают. 3. Люди, которых невозможно ввести в со­стояние возбуждения нормальным раздражителем. Это люди больные; время от времени они остро сознают свое душевное состояние, но часто они даже не понимают, что больны. Этот тип скуки принципиально отличается от предшествующего, бихевиористски описанного типа, ко­гда скучает тот, кто в этот момент не получает достаточ­ного стимулирования, однако он вполне способен на ре­акцию, как только скука его будет компенсирована.

В третьем случае скуку не компенсируют. Мы говорим здесь об ипохондрии в ее динамическом, характерологи­ческом смысле, и ее можно было бы описать как состоя­ние хронической депрессии. Однако между компенсирован­ной заторможенностью и некомпенсированной хронической угрюмостью существует чисто количественное различие. И в том и в другом случае соответствующий человек страда­ет от недостатка продуктивности. В первом случае, прав­да, есть возможность с помощью соответствующих раз­дражителей избавиться от данного синдрома (хотя при этом причина остается), во втором случае оказывается не­возможно освободиться даже от симптомов.

Различие затрагивает сферу употребления слова "скуч­ный". Если кто-то говорит: "Я подавлен", то это относит­ся к душевному состоянию. Если же кто-то говорит: "Я чувствую такую тоску (мне так скучно)", то, как правило, он имеет в виду окружающую обстановку: он хочет ска­зать, что окружение не дает ему достаточно интересных и развлекающих стимулов. Когда же мы говорим о "скуч­ном человеке", то мы имеем в виду личность в целом, и прежде всего ее характер. Мы не хотим этим сказать, что данный человек именно сегодня скучен, поскольку он не рассказывает нам интересных историй. Если уж мы гово­рим о ком-то: "Он скучный человек", то мы имеем в виду, что он скучен как личность. В нем есть что-то безжизнен­ное, мертвое, неинтересное. Многие люди готовы признать­ся, что испытывают скуку (что им скучно); но вряд ли кто согласился бы, чтобы его назвали скучным.

Хроническая скука — в компенсированной или неком­пенсированной форме — представляет собой одну из ос­новных психопатологий современного технотронного об­щества (хотя лишь совсем недавно этот феномен хоть как-то привлёк к себе внимание[181]).

Прежде чем обратиться к рассмотрению депрессивной скуки (в динамическом смысле), я хочу еще кое-что заме­тить в отношении скуки в бихевиористском понимании. Людям, способным продуктивно реагировать на "активи­зирующие стимулы" (раздражители), практически не бы­вает никогда скучно, но в нашем кибернетическом обще­стве такие люди составляют исключение. Что касается большинства людей, то они, конечно, не являются тяже­лобольными, но можно утверждать, что все страдают в легкой форме таким недугом, как недостаток продуктив­ности. Такие люди постоянно скучают, если не находят хоть каких-то способов стимулирования.

Существует много причин, из-за которых хроническая, компенсированная форма скуки в целом не считается па­тологией. Главная же причина, очевидно, состоит в том, что в современном индустриальном обществе скука явля­ется спутником большинства людей, а такое широко рас­пространенное заболевание, как "патология нормальнос­ти"*, вообще не считается болезнью. Кроме того, состоя­ние обычной "нормальной" скуки, как правило, челове­ком не осознается. Многие люди умудряются найти ей компенсацию, сознательно стремясь в суете сует утопить свою тоску. Восемь часов в- сутки они заняты тем, чтобы заработать себе на жизнь, когда же после окончания ра­боты возникает угроза осознания своей скуки, они находят десятки способов, чтобы этого не допустить: это вы­пивка, телеэкран, автомобиль, вечеринки, секс и даже наркотики- Наконец наступает ночь, и естественная по­требность в сне успешно завершает день. Можно сказать, что сегодня одна из главных целей человека состоит в том, чтобы "убежать от собственной скуки". Только тот, кто правильно оценивает интенсивность реакции на ни­чем не компенсированную скуку, может представить себе силу импульсов, которые способна вызывать скука.

О том, что такое скука, рабочие знают гораздо лучше, чем средние буржуа и высшие слои (это обнаруживается каждый раз, когда рабочие выдвигают свои экономиче­ские требования). Рабочим не хватает удовлетвореннос­ти, в то время как другие социальные группы хоть в ка­кой-то степени могут выразить свою фантазию, свою спо­собность к творчеству, к интеллектуальной и организа­торской деятельности. В последние годы стало очевидно, что рабочие наряду с традиционными требованиями уве­личения зарплаты все чаще высказывают свою неудовлет­воренность монотонностью труда и отсутствием заинтере­сованности. Время от времени администрация пытается найти выход из положения посредством "улучшения условий труда". Кое-где пытаются предоставить рабочим больше самостоятельности в планировании и распределе­нии заказов — все это ради создания у них чувства ответ­ственности. Это, конечно, правильный путь, но весьма ограниченный и узкий, чтобы как-то повлиять на духов­ную жизнь нашего общества в целом. Нередко можно услы­шать такое мнение, что проблема заключается не в том, чтобы сделать работу интереснее, а в том, чтобы сокра­тить рабочее время: сделать так, чтобы человек мог ис­пользовать досуг для своих талантов и наклонностей. Од­нако сторонники этих идей, очевидно, забывают, что и свободное время давно стало объектом манипулирования со стороны индустрии потребления. Оно несет такой же отпечаток скуки, как и труд, хоть мы это и не всегда осознаем.

Труд — обмен человека с природой — это такая важ­ная часть нашего бытия, что освобождение труда от от­чуждения представляет для нас куда как более неотлож­ную задачу, чем усовершенствование нашего досуга. При этом речь идет все же не о том, чтобы изменить содержа­ние труда, речь идет о радикальных социальных и поли­тических переменах, целью которых является подчинение экономики истинным потребностям человека.

После приведенного нами описания обеих форм недеп­рессивной скуки может возникнуть впечатление, что раз­личие между ними состоит в разных видах стимулов, ко­торые (будь то активизирующие, вдохновляющие, стиму­лы или нет) помогают справиться со скукой. Однако та­кую картину следует считать слишком упрощенной. На самом деле различие это гораздо глубже и сложнее. Ску­ка, которая преодолевается с помощью "активизирующих" раздражителей (стимулов), исчезает, потому что ее на са­мом деле никогда и не существовало, ибо творческому че­ловеку никогда не бывает скучно и ему не составляет тру­да подыскать подходящие стимулы (возбудители). Зато человек внутренне пассивный, нетворческий, даже тогда испытывает скуку, когда его явная, осознанная тоска на время отступает.

Почему это происходит? Причину тут надо искать в том, что попытка намеренного устранения скуки из внеш­них условий жизни не затрагивает личность в целом с ее чувствами, разумом, фантазией, — короче, все это не ка­сается основных способностей и психических возможно­стей индивида. Эти стороны личности не пробуждаются к жизни. А компенсационные возможности подобны эрзац-продуктам, которые лишены витаминов. И человек, по­требляющий их, не может утолить чувство голода. Точно так же можно "заглушить" неприятное ощущение пусто­ты сиюминутным возбуждением, применив любой "щеко­чущий нервы" стимулятор (развлечение, шоу, алкоголь, секс), но на бессознательном уровне человек все равно пребывает в тоске, ему скучно.

Один ретивый адвокат, который работал нередко по 12 и более часов в сутки, утверждал, что так сильно любит свою профессию, что ему не бывает скучно. И вот какой ему приснился сон:

Я вижу себя в тюрьме, связанного одной цепью с другими заключенными, — и все это происходит в Грузии, куда меня выслали за какое-то преступление из моего родного города на востоке. К моему удивлению, мне удается очень легко избавиться от цепей, но я должен продолжать предписанную мне работу, которая состоит в том, что я перетаскиваю мешки с песком из одного грузовика в другой, стоящий довольно дале­ко от первого, а затем те же самые мешки несу обратно и загружаю в первую машину.

На протяжении всего сновидения у меня не прекращалось состояние депрессии и душевного дискомфорта — я просыпа­юсь полный ужаса и с облегчением обнаруживаю, что это был всего лишь кошмарный сон.

Адвокат был потрясен этим сном. Хотя в первые неде­ли курса психоанализа он был в хорошем расположении духа и неустанно повторял, что доволен своей жизнью, теперь он стал задумываться о своей работе. Я не хочу здесь вдаваться в детали, скажу только, что он внезапно начал утверждать нечто противоположное. Он говорил, что работа его в сущности бессмысленная, что она, по сути дела, лишь средство заработка, а это, с его точки зрения, вовсе не достаточно для наполнения жизни смыс­лом. Он говорил, что служебные проблемы (при всем их кажущемся разнообразии) на самом деле ничем не отли­чаются друг от друга, что для их решения совершенно не нужно думать: достаточно знать два-три стандартных при­ема — и все в порядке.

Спустя две недели он рассказал еще один сон. "Я видел себя в своем рабочем кабинете за письменным столом, но ощущение у меня было такое, словно я — живой труп. Я слышал, что происходит, и видел, что делают другие люди, но при этом у меня было все время такое чувство, будто я мертв и меня все это больше не касается".

Толкование этого сновидения еще раз дало нам сигнал к тому, что пациент чувствует себя подавленным, что его жизненный тонус понижен. После третьего сновидения он сообщил: "Я видел здание, в котором расположен мой офис, оно было охвачено пламенем; никто не знал, как это случилось, а я стоял и чувствовал, что ничем не могу помочь".

Нет нужды объяснять, что в этом сновидении прояви­лась его глубокая ненависть к адвокатской конторе, кото­рую он возглавлял. На уровне сознания у него никогда не возникала подобная мысль[182].

Еще один пример неосознанной тоски приводит д-р Эс-лер. Он рассказывает о своем пациенте. Это был студент, который имел большой успех у девушек. Хотя он посто­янно повторял, что жизнь прекрасна, он иногда чувство­вал себя подавленным. Однажды он под гипнозом увидел "черную пустую площадь с большим количеством масок". На вопрос аналитика, где же находится это место, эта черная пустота, он ответил: "Это у меня внутри". Все было скучно, тоскливо, уныло. Маски — это различные роли, которые он играет, чтобы сделать вид, что ему хорошо. Когда он начал задумываться о смысле жизни, он сказал: "У меня ощущение полной пустоты". Когда терапевт спро­сил его, не спасает ли от скуки секс, он ответил: "Секс — тоже скука, но не в такой мере, как все остальное". Он обнаружил, что дети его (от первого раннего брака) вызы­вают у него тоску, хотя они ему и ближе и дороже осталь­ных людей. Он понял, что на протяжении восьми лет толь­ко делал вид, что еще жив, а утешение время от времени находил в вине. Отца своего он называл "одиноким тще­славным человеком, который был настолько скучным, что в жизни не имел ни одного друга".

Терапевт спросил его о том, как он чувствует себя ря­дом со своим сыном, не проходит ли тогда чувство одино­чества. Он ответил: "Я много раз пытался установить с ним контакт, но мне это не удалось". Когда пациента спро­сили, не хочет ли он умереть, он ответил: "Почему бы и нет?" Но на вопрос, хочется ли ему жить, он также отве­тил "да". Наконец, ему приснился сон: "был теплый сол­нечный день, зеленела трава". Когда его спросили, видел ли он людей, он ответил: "Нет, людей там не было, но казалось, что вот-вот кто-то может прийти..." Когда его вывели из гипноза и сообщили о его рассказах, он был страшно удивлен, что мог сказать нечто подобное[183].

Этот пациент в обычной жизни мог лишь иногда подо­зревать о своей депрессии, но в гипнотическом состоянии она стала очевидной. Он пытался компенсировать (субли­мировать) свою тоску в любовных авантюрах (так же точ­но, как для адвоката сублимация была в работе). Но эта компенсация удавалась лишь на уровне сознания. Она помогала пациенту избавиться от скуки и действовала до тех пор, пока пациент был занят делом. Но никакие суб­лимации не в силах изменить того факта, что в глубине субъективной реальности "торчком торчит" смертельная тоска и ничто не может ее не только устранить, но даже уменьшить.

Очевидно, сфера потребительских услуг, которая при­звана избавлять людей от скуки, не справляется со свои­ми функциями, раз человек ищет других способов избав­ления. Одним из способов является потребление алкого­ля. За последние годы появился еще один феномен, свиде­тельствующий о росте неудовлетворенности среднего клас­са. Я имею в виду групповой секс. По оценкам социоло­гов, в США около двух миллионов людей (в основном представители среднего класса и весьма консервативных политических взглядов) находят главный интерес в том, чтобы заниматься сексом в смешанных группах, среди ко­торых не должно быть супружеских пар. При этом глав­ное требование к участникам "действа" состоит в том, что они не должны допускать эмоциональных привязанностей к кому-либо из участников, ибо пары все время меняются партнерами. Социологи, изучавшие группы так называе­мых "свингеров", узнали, что до того эти люди были одер­жимы такой тоской, что им уже ничто не помогало (даже многочисленные телесериалы). Теперь они научились справ­ляться со своей депрессией с помощью постоянной смены сексуальных стимулов. Более того, они утверждают, что даже в собственных семьях отношения "улучшились", ибо появилась по крайней мере одна общая тема — сексуаль­ный опыт с другими партнерами. "Свингерство" — это один из более сложных вариантов прежнего супружеского промискуитета*, в этом нет ничего нового. Новым можно считать разве что запрет на чувства, а также неожидан­ную идею о том, что групповой секс может стать сред­ством "спасения усталых семей".

Еще один экстраординарный способ избавления от ску­ки — применение психотропных таблеток; этим начина­ют заниматься подростки-тинэйджеры, а многие люди при­нимают таблетки до глубокой старости. Особенно часто это случается с людьми, которые не имеют прочного со­циального статуса и интересной работы. Нередко потребители таблеток (особенно молодежь) — это люди с огромной потребностью настоящих переживаний, многие из них отличаются оптимизмом, честностью, независи­мым характером и тягой к приключениям. Однако по­требление таблеток не может изменить характер, и пото­му источник перманентной скуки остается неустраненным. Таблетки не способствуют развитию личности, которое достигается только упорным кропотливым трудом, сосредо­точенностью, умением взять себя в руки, сконцентриро­вать свое внимание.

Особо опасным следствием "некомпенсированной ску­ки" выступают насилие и деструктивность. Чаще всего это проявляется в пассивной форме: когда человеку нра­вится узнавать о преступлениях, катастрофах, смотреть жестокие кровавые сцены, которыми нас "пичкает" пресса и телевидение. Многие потому с таким интересом воспри­нимают эту информацию, что она сразу же вызывает вол­нение и таким образом избавляет от скуки. Но от пассив­ного удовольствия по поводу жестоких сцен и насилия всего лишь шаг к многочисленным формам активного воз­буждения, которое достигается ценой садистского и де­структивного поведения. Таким образом, существует лишь количественное различие между "невинным" развлечени­ем, направленным на то, чтобы поддеть собеседника (по­ставить его в неловкое положение), и участием, скажем, в суде линча. В обоих случаях субъект создает себе возбуж­дение, если его нет в готовом виде. Часто "скучающий субъект" устраивает "мини-Колизей", где он в миниатюре воспроизводит те ужасы, которые разыгрывались в Коли­зее. Таких людей ничего не интересует, у них нет почти никаких отношений с другими людьми. Ничто не может их взволновать или растрогать. Все эмоции у них в за­стывшем состоянии: они не испытывают радостей, зато не знают ни боли, ни горя. У них вообще нет чувств. И мир они видят в сером цвете и не понимают, что такое голубое небо. У них совершенно нет желания жить, и нередко они бы предпочли жизни смерть. Некоторые из них обострен­но сознают свое душевное состояние, но чаще всего этого не происходит.

Такая патология не так-то легко поддается диагности­ке. Самые тяжелые случаи психиатры квалифицируют как психотическую эндогенную депрессию. Мне такой диагноз представляется сомнительным, ибо здесь, по-моему, от­сутствуют некоторые характерные признаки эндогенной депрессии. Эти люди не склонны к самоанализу (к обви­нению себя), они не испытывают чувства вины и не заду­мываются о причинах своих неудач; кроме того, им не свойственно то характерное выражение лица, которое ти­пично для пациентов, страдающих ипохондрией (мелан­холией*)[184].

Наряду с тяжелыми случаями депрессивной скуки встре­чается один, еще более распространенный вид болезни, к которому ближе всего подходит диагноз хроническая "не­вротическая депрессия"[185]. В сегодняшней клинической прак­тике такая картина болезни встречается очень часто. Она отличается тем, что больной не только не осознает при­чин своей депрессии, но даже самый факт своей болезни. Такие больные обычно не замечают, что они чем-то подав­лены, но на самом деле это так, и это нетрудно доказать. В последнее время в лексикон психиатров вошли поня­тия: "замаскированная депрессия" или "депрессия с улыб­кой". Мне кажется, что эти понятия в образной форме хорошо характеризуют суть дела. Проблема диагностики осложняется еще и тем, что клиническая картина выяв­ляет ряд признаков, которые очень похожи на показатели "шизоидного" характера.

Я не хочу здесь вдаваться дальше в проблемы диагнос­тики, ибо это мало чем может нам помочь. Во всяком случае, не исключено, что у лиц, страдающих хрониче­ской, некомпенсированной скукой, речь идет о смешан­ном синдроме, состоящем из элементов депрессии и ши­зофрении; причем у разных пациентов они представлены с неодинаковой интенсивностью и в разных пропорциях. Для наших целей важна не столько точность диагноза, сколько тот факт, что именно у этих пациентов встреча­ются крайние формы деструктивности. При этом внешне они вовсе не производят впечатления подавленности или угнетенности. Они умеют приспосабливаться к своей сре­де и кажутся вполне счастливыми; многие из них достигают такого совершенства в приспособлении, что родите­ли, учителя и священники считают их не только вполне здоровыми, но и ставят в пример другим людям.

Однако встречается и совсем иной тип, его называют "криминальным": таких людей считают "асоциальными", хотя их внешний вид не имеет ничего общего с подав­ленностью или меланхолией. Обычно этим людям удает­ся вытеснить из своего сознания тоску; им больше всего хочется, чтобы их считали нормальными людьми. Когда они обращаются к психотерапевту, они обычно дают о себе весьма скромные данные, например, они жалуются на недостаток внимания, сосредоточенности в работе или учебе, а в целом из кожи вон лезут, чтобы произвести впечатление "нормальности". Нужно обладать большим опытом и наблюдательностью, чтобы под внешне благо­получной оболочкой обнаружить болезнь.

Доктор Эслер, который умел это делать блестяще, при обследовании Дома трудных подростков (трудновоспитуе­мых) у многих юношей зафиксировал состояние, которое он квалифицировал как "неосознанная депрессия"[186]. В даль­нейшем я приведу ряд примеров, которые подтверждают, что подобное состояние может быть причиной деструктив­ных поступков, причем нередко подобные действия явля­ются единственно возможной формой облегчения.

Молодая девушка, помещенная в клинику неврозов по­сле того, как она перерезала себе вены, объяснила свои действия тем, что ей хотелось удостовериться, что у нее вообще есть кровь. Это была девушка, которая не ощу­щала себя человеком и не реагировала ни на кого из лю­дей. Она считала, что у нее вообще нет чувств и способ­ность к адаптации ей не дана. (Тщательное клиническое исследование показало, что это не была шизофрения.) Ее индифферентность и неспособность к нормальным эмоци­ональным реакциям были настолько ужасны и сильны, что она не нашла другого способа удостовериться в том, что еще жива, как только пустив собственную кровь.

Этот случай отнюдь не является чем-то экстраординар­ным. Например, один из обитателей Дома трудных подрост­ков занимался тем, что бросал довольно крупные камни на покатую крышу своего гаража, а затем пытался пой­мать их головой, когда они оттуда скатывались. Он объяс­нил, что для него это была единственная возможность хоть что-то почувствовать. Он уже 5 раз пытался по­кончить с собой, причем он наносил себе сам ножевые раны в самые уязвимые места, а затем сообщал об этом дежурным, так что его успевали спасти. Он настаивал, что чувство боли давало ему возможность хоть что-то пережить.

Другой юноша рассказал, что он бегал по городу с ножом в руках и время от времени кидался на прохо­жих, угрожая расправой. Ему доставляло удовольствие, когда он видел смертельный ужас в глазах своих жертв. Иногда он приманивал собак и убивал их ножом прямо на улице "просто для развлечения". Однажды он при­знался: "Мне кажется, что собаки уже предчувствовали, что я должен вонзить свой нож". Этот же молодой чело­век признался, что однажды он пошел в лес за дровами вместе с учителем и его женой. В какой-то момент, ко­гда учителя не было рядом и женщина осталась одна, он "почувствовал неодолимое желание вонзить топор в ее голову". К счастью, женщина заметила какое-то стран­ное выражение его глаз и вовремя попросила у него то­пор. У этого семнадцатилетнего юноши было лицо ма­ленького мальчика; врач, который беседовал с ним во время консилиума, был очарован им и сказал, что не понимает, как такой ангел мог попасть в это отделение. На самом деле его обаяние было чисто внешним, специ­ально надетой маской.

Подобные случаи сегодня встречаются в западном мире сплошь и рядом, о них даже время от времени сообщается в газетах. Вот один из примеров, случай, имевший место в 1972 г. в Аризоне.

Шестнадцатилетний подросток, который отлично учил­ся в школе и пел в церковном хоре, был доставлен в тюрьму для несовершеннолетних после того, как он признался по­лиции, что застрелил своих родителей; оказалось, что ему просто необходимо было увидеть, как это происходит, когда кто-то кого-то убивает. Трупы Йозефа Рот (60 лет) и его жены Гертруды (57 лет) были обнаружены в их квартире. Власти сообщили, что они были убиты выстрелом в грудь из охот­ничьего ружья. Рот был учителем вуза, его жена тоже пре­подавала на младших курсах вуза. Прокурор Кошиза Рихард Рили сказал: этот Берднард И. Рот был "милейший юноша; в четверг он явился в полицию на допрос и вел себя весьма вежливо и непосредственно".

Как сообщает Рили, юноша сказал о родителях следую­щее: "Они очень постарели. Я на них совершенно не сержусь и вообще ничего против них не имею".

Юноша сказал, что его уже давно посетила идея убить родителей. Рили записал после допроса: "Ему хотелось узнать, как происходит убийство"[187].

Очевидно, что мотивом подобных убийств является не ненависть, а невыносимое чувство скуки, беспомощность и потребность увидеть хоть какие-то нестандартные ситу­ации, как-то проявить себя, на кого-то произвести впе­чатление, убедиться, что существуют такие деяния, кото­рые могут прекратить монотонность повседневной жизни. Если ты убиваешь человека, то это дает тебе возможность почувствовать, что ты существуешь и что ты можешь как-то оказать воздействие на другое существо.

В этом обсуждении проблемы депрессивной скуки мы до сих пор затронули лишь психологические аспекты. Это вовсе не означает, что здесь не могут играть какую-то роль также и нейрофизиологические отклонения; однако, как уже говорил Блейлер, они могут играть лишь вторич­ную роль, в то время как главные причины следует искать в окружающей жизни в целом. Я считаю весьма вероят­ной гипотезу о том, что даже самые трудные случаи деп­рессии (при одинаковых семейных обстоятельствах) встре­чались бы реже и в менее острой форме, если бы домини­рующими настроениями в нашем обществе были надежда и любовь к жизни. Однако в последние десятилетия мы все чаще наблюдали противоположную картину — такие ситуации, которые создают благоприятную почву для ин­дивидуальных депрессивных состояний.

Структура характера

Существует еще одна потребность, которая определяется исключительно человеческой спецификой, — потребность в формировании характера (структуры характера). Эта потребность связана с феноменом, который мы уже обсуж­дали, а именно с постоянным снижением роли инстинк­тов в жизни человека. Когда человек стремится достиг­нуть значительных результатов, предполагается, что он должен начать действовать немедленно, т. е. это значит, что он не будет тратить время на излишние раздумья — и тогда его поведение будет сравнительно целостным и це­леустремленным. Речь идет о той дилемме, которая опи­сана Кортландом, когда он, наблюдая шимпанзе, обнару­жил у них медлительность, недостаточную способность к принятию решения и низкую результативность.

Естественно предположить, что человек, который в еще меньшей степени, чем шимпанзе, детерминирован инстин­ктами, просто бы не выжил, если бы у него не развились компенсаторные способности, выполняющие функцию ин­стинктов. Такую компенсаторную роль у человека играет характер. Характер — это специфическая структура, в которой организована человеческая энергия, направлен­ная на достижение поставленных целей, им же определя­ется выбор поведения, соответствующего главным целям. Создается впечатление, как будто это поведение диктует­ся инстинктами. У вас даже принято говорить, что чело­век "инстинктивно" реагирует на что-то соответственно своему характеру. А если обратиться к Гераклиту, то сле­дует вспомнить, что характер человека — это его судьба. Скупец вовсе и не задумывается над тем, потратить день­ги или сэкономить их; его никогда не покидает стремле­ние к накопительству. Это его главное влечение, его страсть.

Садистско-эксплуататорский характер стремится к экс­плуатации других людей, а страсть садиста в том, чтобы господствовать над другим человеком. Основным стремле­нием продуктивной творческой личности является жажда любить, дарить, делиться с другими. Влечения, обуслов­ленные характером, бывают настолько сильными и непро­извольными, что самому человеку нередко кажется, что речь идет о совершенно "естественной" реакции. Ему трудно представить, что есть люди совершенно иначе устроенные (с другой природой); а если уж жизнь подкидывает ему такие примеры, то ему легче допустить, что эти другие просто своего рода отклонение от нормы. Каждый, у кого есть некоторый опыт общения с людьми, почти всегда способен понять, имеет ли он дело с разрушительным (са­дистским) типом или с открытым, любящим людей суще­ством. Тонкий человек способен увидеть за внешним по­ведением сохраняющиеся характерные черты и почувство­вать неискренность эгоиста, который ведет себя как сверхальтруист.

Возникает вопрос: как же произошло, что человеческий род (в отличие от шимпанзе) оказался способен к формиро­ванию характера?[188] Для ответа на этот вопрос необходимо исследовать целый ряд биологических факторов.

Во-первых, человеческие общности с самого начала жили в очень разных географических и климатических услови­ях. С момента появления Homo в этом виде не наблюдает­ся сколько-нибудь серьезного приспособления к среде, ко­торое получило бы генетическое закрепление. И чем выше поднимался Homo по лестнице эволюции, тем меньше его адаптация зависела от генетических предпосылок, а за последние 40 тысяч лет такого рода изменения практиче­ски уже не имели места.

И все же различия в условиях жизни разных групп заставили человека не только научиться вести себя соот­ветственно обстоятельствам, но и привели к формирова­нию "социального характера". Понятие социального ха­рактера покоится на убеждении, что каждое общественное устройство (или каждый социальный класс) вынуждено использовать человеческую энергию в той специфической форме, которая необходима для функционирования дан­ного общества. Для нормального функционирования об­щества его члены должны желать делать то, что необхо­димо обществу.

Этот процесс превращения общей психической энер­гии в особую психосоциальную энергию осуществляется благодаря феномену социального характера. Способы и средства формирования социального харак­тера (личности) в значительной мере коренятся в куль­туре. Через родителей общество погружает ребенка в мир своих ценностей, обычаев, традиций и норм. Поскольку у шимпанзе нет языка, у них нет возможности передать потомству свои представления, ценности или символы, т. е. у них отсутствует основа для формирования харак­тера. Таким образом, характер — это человеческий фено­мен. Только человек оказался в состоянии компенсировать утраченную способность к инстинктивной адаптации.

Приобретение человеком характера стало необходимым и очень важным моментом в процессе выживания челове­ческого рода, хотя оно и принесло с собой некоторые от­рицательные и даже опасные последствия. Поскольку ха­рактер формируется на основе традиции, он нередко на­правляет человеческое поведение, минуя разум, и потому он может мешать социальной адаптации и порою приво­дить субъекта в состояние прямого противодействия но­вым условиям бытия. Так, например, понятие "абсолют­ный суверенитет" государства восходит корнями к архаи­ческой форме социальности и препятствует выживанию человека в ядерный век.

Категория "характер" имеет очень большое значение для понимания феномена злокачественной агрессии. Страсть к разрушению и садизм обычно коренятся в структуре ха­рактера. Итак, у человека с садистскими наклонностями эта страсть и по объему, и по интенсивности становится доминирующей компонентой структуры личности. Она со­ответственно направляет и поведение человека, для кото­рого единственным регулятором является самосохранение. У человека такого типа садистский инстинкт присутству­ет постоянно, он лишь ждет подходящей ситуации и под­ходящего оправдания, чтобы самому не пострадать. Та­кая личность почти полностью соответствует гидравли­ческой модели Конрада Лоренца (см. главу I) в том смыс­ле, что характерологический садизм является постоянно действующим и накапливающимся фактором, который только ищет, где бы "прорваться"... Однако главное раз­личие состоит в том, что источник садистских импульсов следует искать в характере, а не в филогенетической про­грамме мозга. Поэтому такая страсть свойственна не всем людям, а лишь тем, кто наделен вполне определенными чертами характера. Позже мы приведем целый ряд примеров садистских и деструктивных личностей и пока­жем истоки и предпосылки для их возникновения.

Предпосылки для формирования страстей, обусловленных характером

Дискуссия по поводу жизненно важных потребностей че­ловека показала, что они могут иметь различные способы реализации. Так, потребность в объекте почитания мо­жет быть удовлетворена в любви и дружбе, но другой формой ее проявления могут быть зависимость и мазо­хизм, поклонение идолам разрушения. Потребность в об­щении, единении и чувстве локтя может проявляться в страстной преданности делу дружбы и солидарности, в любви к товарищам, вступлении в тайный союз, братство единомышленников; однако та же самая потребность мо­жет получить реализацию в разгульной жизни, пьяных сборищах, потреблении наркотиков и других вариантах разрушения личности. Потребность в могуществе может проявить себя в любви и продуктивном труде, но она же может получить удовлетворение в садизме и деструктив­ности. Потребность в положительных эмоциях может вызвать к жизни творческое отношение человека к миру, искренний интерес к природе, искусству и другим людям. Однако тот же самый стимул может переродиться в веч­ную погоню за удовольствиями, в жажду праздных на­слаждений.

Каковы же предпосылки для развития страстей, обу­словленных характером?

Следует помнить, что когда мы говорим о страстях, то речь идет не об отдельных чертах (элементах), а о неко­тором синдроме. Любовь, солидарность, справедливость и рассудительность выступают в конкретных людях в раз­ных сочетаниях и пропорциях. Все они являются прояв­лением одной и той же продуктивной направленности лич­ности, которую я хотел бы назвать "жизнеутверждающим синдромом". Что касается садомазохизма, деструктивнос­ти, жадности, зависти и нарциссизма, то все они также имеют общие корни и связаны с одной принципиальной направленностью личности, имя которой "синдром нена­висти к жизни". Там, где есть один из элементов синдро­ма, там найдутся почти всегда и остальные элементы (в разных пропорциях). Это не означает, что каждый чело­век является воплощением либо одного, либо другого син­дрома. Такое бывает лишь в виде исключения. В действи­тельности же среднестатистический человек являет собой смешение обоих синдромов. И только интенсивность каж­дого из них имеет решающее значение для реализации человека, его поведения и его способности к самоизмене­ниям.

⇐ Предыдущая24252627282930313233Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: