Раннее детство Адольфа Гитлера (до шести лет: 1889-1895)

Малыш был любимцем, мать берегла его как зеницу ока, никогда не ругала и всегда выражала свою нежность и восхищение. Он не мог ошибиться, все, что он делал, было замечательно, а мать при этом не спускала с него востор­женных глаз. Очень может быть, что такое отношение спо­собствовало формированию в его характере таких черт, как пассивность и нарциссизм. Ведь с его стороны не требова­лось никаких усилий, чтобы услышать от матери, что он "великолепен"; ему не нужно было ни о чем беспокоиться, ибо любое его желание выполнялось незамедлительно. Он и сам мог приказывать матери и впадал в гнев, если хоть в чем-то получал отказ. Однако, как мы отмечали выше, именно преувеличенная опека со стороны матери могла вос­приниматься им как вмешательство в его дела, которого он позже постарался избежать. Отец по роду службы мало бывал дома, т. е. в доме отсутствовал авторитет мужчины, который мог бы оказать благотворное влияние на форми­рование мальчика. Пассивность и инфантилизм усилива­лись еще и тем обстоятельством, что мальчик часто болел, а это еще больше привязывало к нему любящую и забот­ливую мать.

Этот период закончился, когда Адольфу исполнилось шесть лет, а в семье к тому моменту произошло сразу несколько событий.

Самым главным событием с точки зрения классического психоанализа было рождение маленького брата, который был на 5 лет младше Адольфа и которому пришлось усту­пить кусочек места в сердце матери. Но подобное событие нередко оказывает не травмирующее, а вполне благотвор­ное влияние на старшего ребенка, способствует ослаблению зависимости от матери и росту активности. Вопреки расхо­жим схемам, известные нам факты говорят о том, что ма­ленький Адольф ни в коей мере не страдал от ревности, а целый год всем сердцем радовался рождению брата[282].

В это время отец получил новое назначение в Линц, но семья еще год оставалась в Пассау, чтобы не переезжать с новорожденным младенцем, а дать ему возможность ак­климатизироваться.

Целый год Адольф жил райской жизнью пятилетнего ребенка, который играл в шумные игры со своими сверст­никами из соседних домов. Излюбленными играми были игры в индейцев и ковбоев, которые вели постоянные вой­ны друг с другом. Привязанность к этим играм он сохра­нит на долгие годы. Поскольку немецкий городок Пассау был пограничным пунктом австро-германской границы, там находился австрийский таможенный контроль, так что, возможно, в военных играх были задействованы и такие "силы", которые участвовали во франко-германской войне 1870 г.; впрочем, национальность жертв мало кого волно­вала. Европа была полна героических юнцов, которые го­товы были без разбору крушить и резать всех подряд, невзирая на этническую принадлежность. Этот год воен­ных детских игр имел большое значение для последующей жизни Гитлера не в том смысле, что он жил на земле Германии, где усвоил баварский диалект, а в том, что это был для него год почти абсолютной свободы. Дома он начал настойчивее проводить свою волю, и, вероятно, в это время проявились первые приступы гнева, когда ему не удавалось настоять на своем. Зато на улице он не знал ограничений ни в чем — ни в фантазиях, ни в действиях.

Райская жизнь закончилась внезапно: отец вышел на пенсию, и семья переехала в Хафельд близ Ламбаха. Ше­стилетний Адольф должен был идти в школу. Тут он уви­дел "жизнь, ограниченную рамками предписанной деятель­ности, которая требовала от него дисциплины и ответ­ственного отношения. Он впервые почувствовал необходи­мость постоянно кому-либо подчиняться".

Что можно сказать о формировании его личности в кон­це этого первого периода жизни?

С точки зрения теории Фрейда, в этот период развива­лись в полной мере оба аспекта Эдипова комплекса: сексу­альная тяга к матери и враждебность к отцу. Кажется, что эмпирические данные подтверждают гипотезу Фрейда: действительно, маленький Адольф был очень сильно при­вязан к матери и зол на отца; однако он не смог освобо­диться от Эдипова комплекса путем идентификации с от­цом и создания своего сверх-Я. Он не сумел преодолеть свою привязанность к матери, но, когда она родила ему маленького соперника, он почувствовал себя обманутым и отошел от нее, отдалился.

Однако возникают серьезные сомнения в правильности фрейдовской интерпретации. Если бы рождение брата было для пятилетнего Адольфа таким травмирующим факто­ром, что это привело к разрыву его связи с матерью и превращению любви в ненависть, то целый год после это­го события не мог бы быть таким счастливым, чуть ли не самым счастливым годом в его жизни. И как объяснить тогда, что образ матери навсегда остался для него столь милым? Что одну ее фотографию он постоянно носил в нагрудном кармане, в то время как такие же точно фото­графии были и у него дома, и в Оберзальцбурге, и в Бер­лине? Й стоит ли считать его ненависть к отцу следстви­ем Эдипова комплекса, коль скоро мы знаем, что отноше­ние матери к отцу в самом деле не отличалось глубиной чувств? Гораздо убедительнее выглядит гипотеза о том, что этот антагонизм возник как реакция на требователь­ность отца, который хотел видеть в сыне послушание, дисциплинированность и ответственное отношение к делу. Проверим теперь гипотезу об упомянутой выше злока­чественной инцестуозной связанности. Эта гипотеза долж­на была бы привести к выводу, что зацикленность Гитле­ра на матери не носила характера нежной и теплой привя­занности; что он никогда не расставался со своим нарцис­сизмом (т. е. был всегда холоден и погружен в себя); что мать для него была не столько реальной личностью, сколь­ко играла символическую роль; она была олицетворением безличной власти Земли, судьбы и даже смерти. Несмотря на свою холодность, Гитлер, видимо, был действительно связан симбиозными узами с матерью и ее символически­ми ипостасями. Подобная связь встречается нередко как своеобразная перевернутая форма мистицизма, когда ко­нечной желанной целью представляется единение с мате­рью в смерти.

Если эта гипотеза верна, то легко понять, что рожде­ние брата вовсе не было основанием для разочарования в матери. Да и в самом деле, вряд ли уместно говорить, что он отвернулся от матери, коль скоро он эмоционально никогда и не был близок к ней.

Но нам очень важно уяснить одну вещь: если мы хо­тим обнаружить причины формирования некрофильской личности Гитлера, то искать их нужно именно в склонно­сти к кровосмешению, которая столь характерна для его детских впечатлений от матери. Главным символом мате­ри стала для него сама Германия. Его зацикленность на матери (=Германии) обусловила его ненависть к "отра­ве" (евреи и сифилис), от которой он должен был ее спас­ти; однако в более глубоком бессознательном пласте пси­хики коренилось вытесненное желание к разрушению ма­тери (=Германии). И он своими поступками доказал это и реализовал это свое желание начиная с 1942 г., когда он уже знал, что война проиграна, и до последнего прика­за 1945 г. о полном уничтожении всех областей, захва­ченных противником. Именно такое поведение подтверж­дает гипотезу о его зловещей связанности с матерью. От­ношение Гитлера к матери было совсем не похоже на то, что обычно характеризует "привязанность мужчины к матери", когда мы встречаем теплые чувства, заботу и нежность. В таких случаях мужчина испытывает потреб­ность быть рядом с матерью, делиться с ней; он чувствует

себя действительно "влюбленным" (в детском смысле это­го слова). Гитлер никогда не испытывал подобной привя­занности (по крайней мере позже пяти лет от роду, а вероятнее всего, и раньше). Ребенком он больше всего любил убежать из дома и играть с ребятами в солдатики или в индейцев. О матери он никогда не думал и не забо­тился.

Мать замечала это. Кубичек отмечает, что Клара Гит­лер сама ему сказала, что у Адольфа нет чувства ответ­ственности, что он транжирит свое небольшое наследство, не думая о том, что у него есть мать и маленькая сестра, "он идет своим путем, словно он один живет на свете". Недостаток внимания к матери стал особенно заметным, когда она заболела. Хотя в январе 1907 г. ей поставили онкологический диагноз и сделали операцию, Гитлер в сентябре уехал в Вену. Щадя его, мать скрывала от него свое плохое самочувствие; а его это вполне устраивало. Он вовсе и не пытался выяснить истинное положение дел, хотя ему ничего не стоило навестить ее в Линце — это было совсем близко и в финансовом отношении не состав­ляло никаких трудностей. Он даже не писал ей писем из Вены и тем самым доставлял ей массу волнений. Как сообщает Смит, Гитлер вернулся домой уже после смерти матери.

Правда, Кубичек приводит другие факты: он говорит, что Клара Гитлер просила сына приехать и поухаживать за ней, когда почувствовала себя совершенно беспомощной, и в конце ноября он приехал и ухаживал за нею около трех недель вплоть до самой смерти. Кубичек отмечает, что был крайне удивлен, увидев, как его друг моет пол и готовит еду для матери. Внимание Гитлера к одиннадца­тилетней сестренке проявилось в том, что он заставил ее дать маме обещание быть прилежной ученицей. Кубичек трогательно описывает отношение Гитлера к матери, же­лая подчеркнуть его любовь к ней. Но этим сообщениям нельзя в полной мере доверять. Ибо Гитлер мог и в дан­ном случае воспользоваться ситуацией, чтобы "поработать на публику" и произвести хорошее впечатление. Возмож­но, он и не отказал матери, когда она попросила его о помощи; да и три недели — не такой уж это большой срок, чтобы устать от роли любящего сына. Все же описание Кубичека выглядит малоубедительным, ибо противо­речит общей позиции Гитлера и его поведению в целом[283]. Подводя итог, следует сказать, что мать Гитлера ни­когда не была для него объектом любви и нежной привя­занности. Она была для него символом богини-хранитель­ницы, достойной восхищения, но также богиней хаоса и смерти. Одновременно она была объектом его садистской жажды власти и господства, которая переходила в бешен­ство, если он хоть в чем-то встречал отказ.