Теория доказательств в Уставе уголовного судопроизводства императора Александра II. 14 глава

б) Деятельность экспертов на следствии судебном.

Цель судебного следствия, как известно, заключается не в одной только проверке собранных на предварительном следствии доказательств, но и в самостоятельном исследовании истины. Что касается медицинской экспертизы в этом отделе процесса, то здесь или поверяются медицинские свидетельства, данные на предварительном следствии (ст. 690 Устава уголовного судопроизводства), или же производится новое освидетельствование или испытание чрез избранных судом или указаных сторонами сведущих людей (ст. 692). Права, которыми могут эксперты пользоваться на суде, не определены в подробностях Устава уголовного судопроизводства. Но у нас имеется одно кассационное решение, важность которого едва ли нами преувеличена, если мы скажем, что оно представляет одно из замечательнейших явлений в нашей судебной практике. Это решение и должно служить основным принципом при определении прав экспертов на суде. Оно посвящено, главным образом, разъяснению ст. 692 Устава уголовного судопроизводства, в которой сказано, что суду предоставлено право назначать и новые освидетельствования или испытания чрез избранных им или указанных сторонами сведущих людей с тем, чтобы они производили свои действия в заседании суда, если это возможно, или, по крайней мере, представили в судебном заседании обстоятельный отчет об оказавшемся при освидетельствовании или испытании. Правительствующий Сенат разъяснил, что по буквальному смыслу этих законоположений суд не стесняется ни в назначении числа и избрании сведущих людей, ни в определении срока наблюдения; что затем далее, избрание того или другого способа и порядка освидетельствования должно быть предметом особых постановлений суда, после тщательного ознакомления со свойствами, важностью и условиями подлежащего исследованию события или предмета. Далее в кассационном решении сказано, что от выбора приемов и сведущих людей зависят, в большей части случаев, степень достоверности и значение осмотров и освидетельствований, а потому суды при распоряжениях о назначении исследований должны действовать с особою предусмотрительностью и знанием дела; но приемы их в таком только случае могут подлежать проверке или отмене, когда при установлении их прямо нарушены те условия, которые точно определены в законе, или когда не уважены основанные на этих законах заявления сторон, предъявленные своевременно в заседании суда (кассационное решение 1867, n 204). Согласно основным началам, высказанным в этом решении, в нашей судебной практике, установились следующие приемы при отобрании медицинской экспертизы.

1. Призываемым в судебное заседание экспертам предоставляется право читать письменное производство дела. Это право экспертов после сделанных уже выше замечаний наших не требует доказательств. Но, помимо того, это право признано Сенатом. В кассационном решении 1868, n 945 по делу Алексеева мы читаем: "Предъявление доктору Беркуту подлинного производства имело связь с данным ему поручением составить заключение о состоянии умственных способностей Алексеева во время совершения преступления, для чего ему необходимо было познакомиться с обстоятельствами, сопровождавшими его; такое действие суда правительств Сенат не может признать противозаконным, тем более, что и указываемая подсудимым 570 ст. Устава уголовного судопроизводства не содержит в себе на этот счет положительного воспрещения; притом правительственный Сенат признал правильным и то соображение суда, изложенное в рапорте, что если в известных случаях судебные следователи, произведшие предварительное следствие, могут быть приглашаемы в суд для объяснения произведенного ими освидетельствования (ст. 690), то нет основания не допускать и экспертов к прочтению актов предварительного следствия".

2. Эксперты имеют право присутствовать при производстве судебного следствия. Цель предоставления такого права слишком очевидна, чтобы об этом долго говорить: эксперту необходимо познакомиться для дачи заключения со всеми обстоятельствами данного случая. Это право экспертов составляет уже теперь твердое правило нашей судебной практики, правило, не нуждающееся в доказательствах. При производстве судебного следствия эксперты вправе обозревать вещественные доказательства, имеющие значение для разрешения медицинских вопросов в деле; это правило судебной практики также не нуждается в доказательствах. Далее. Экспертам нужно предоставить и право предлагать свидетелям вопросы чрез председателя. Мы сказали: "нужно". На практике председатели обыкновенно и предоставляют экспертам это право. Но Сенат не осветил этого дозволения. В кассационном решении 1868, n 944, читаем: "Из протокола видно, что один из экспертов спросил председателя, вправе ли эксперты предлагать свидетелям вопросы, касающиеся психиатрических предметов; по этому поводу прокурор заметил, что он находит это возможным, а защитник заявил, что он находит это не только возможным, но и необходимым; вследствие этого суд постановил: дозволить экспертам предлагать свидетелям вопросы чрез председателя. В объяснении суда по этому поводу изложено, что эксперт был допущен к допросу свидетеля, после согласия на то сторон, причем суд руководствовался тем соображением, что порядок, указанный в Уставе уголовного судопроизводства для допроса свидетелей, не может быть буквально применен к экспертам, так как цель призыва тех и других не одинакова: свидетели приглашаются для изложения показания о всем виденном и слышанном ими до судебного следствия, между тем как эксперты обязаны представить не только отчет о произведенном ими освидетельствовании, но в иных случаях вывести заключение о виденном и слышанном на суде. В этих видах ограничение экспертов простым дозволением выслушать показания свидетелей не только не соответствовало бы цели их присутствия на суде, но, по мнению суда, могло бы вредно повлиять на самое заключение, для которого необходимо всестороннее обсуждение данных, представленных судебным следствием. Правительствующий Сенат, со своей стороны, не может признать этих соображений правильными. Напротив того, хотя в законе не содержится положительного воспрещения экспертам предлагать свидетелям вопросы, но ни в 694 и 695 ст. Устава уголовного судопроизводства, определяющих порядок допроса экспертов, ни в 720 725 ст., в коих говорится о порядке допроса свидетелей, не упоминается о том, чтобы свидетелям могли быть предлагаемы вопросы кем-либо другим, кроме сторон, членов суда и присяжных заседателей. На основании этих законов нельзя признать правильным предоставление экспертам права предлагать вопросы и чрез председателя, как это было при рассмотрении настоящего дела, так как председатель, не выслушав еще заключения эксперта, в большинстве случаев не будет иметь возможности оценить необходимость предложения того или другого вопроса. Установленный законом порядок допроса экспертов состоит в том, что они должны подробно излагать свое заключение, которое потребуется от них судом, и если при этом встретят какое-либо недоразумение относительно того или другого обстоятельства и не смогут, вследствие этого, дать правильное заключение, то должны заявить об этом суду, и, затем, встретившееся затруднение должно быть разъяснено не по их инициативе, а по инициативе председателя или сторон, и тогда уже по выслушании заключения эксперта и председателя и стороны будут иметь возможность произвести допрос свидетеля, если таковой представится необходимым". Впрочем, в позднейших решениях Сенат (кассационное решение 99/5 Шаринов и др.) признал, что вообще эксперты должны предлагать вопросы свидетелям чрез председателя, но когда допрос свидетеля касается специального предмета, председатель может признать более удобным предложить экспертам самим формулировать вопросы и предлагать их свидетелям (кассационные решения 76/160 Бессера, 99/5 Шаринова). Заметив предварительно, что Правительствующий Сенат не отнял этим решением у экспертов возможности пополнять свои сведения допросом свидетелей, скажем, что мы решительно не может согласиться с тем порядком допроса, который устанавливается этим решением. Прежде всего нужно сказать, что нет ни одной статьи, которая запрещала бы эксперту предлагать на судебном следствии чрез председателя вопросы свидетелям. Правда, в законе нет и прямого на то дозволения. Но в Уставе, например, нет дозволения экспертам читать подлинное производство дела, однако это разрешено Сенатом (кассационное решение 1868, n 944). Таких случаев, когда Сенат дозволяет то, что прямо не воспрещено Уставом, можно было бы привести немало. Но кроме того, в важном, приведенном нами выше кассационном решении 1867 г., n 204, Сенатом разъяснено, что суд не стесняется в выборе приемов экспертизы, и что приемы, судом принятые, тогда только могут подлежать поверке и отмене, когда при установлении их прямо нарушены те условия, которые точно определены в законе... Но разве в Уставе где-нибудь сказано прямо, что эксперты не имеют права предлагать свидетелям вопросы? Против этого могут возразить: "Но, руководствуясь принципом, что все, не запрещенное законом, может быть дозволено, вы можете потребовать предоставления экспертам и таких прав, которых им уже ни в каком случае дать нельзя". На это мы ответим, что дозволение, не запрещенное законом, имеет естественные и довольно точные пределы, с одной стороны, в функции экспертов, а с другой в исключительных правах других, участвующих в процессе лиц. Обращаясь затем к разбору установленного Сенатом порядка предложения свидетелю вопросов, в ответах которых нуждается эксперт для дачи своего заключения, мы должны заметить, что порядок этот не может быть признан удовлетворительным. Его нельзя считать удовлетворительным, потому что он ставит эксперта в очень затруднительное положение: последний должен приступать к изложению заключения, нуждаясь еще в разрешении некоторых вопросов свидетелями. Положение эксперта при таких условиях едва ли может благоприятствовать основательности заключения. Не имея права на получение своевременных ответов от свидетелей, он до самого момента представления своего научного мнения часто не в состоянии будет составить себе определенное убеждение. Далее. Предоставление суду права оценивать необходимость известного вопроса свидетелю, предложенного экспертом, равносильно предоставлению суду права оценивать значение того или другого факта для научного приговора эксперта. Но такое право суда не может быть доказано ни с точки зрения закона, ни с точки зрения науки. Приведенное кассационное решение не может, однако, иметь неблагоприятных последствий для судебной практики, так как оно парализуется тем кассационным решением, в котором сказано, что те только приемы экспертизы подлежат отмене, которые прямо нарушают закон. А так как предложение экспертами вопросов свидетелям чрез председателя не при изложении заключений, а во время судебного следствия не нарушает никакого закона, то оно и не может быть достаточным поводом кассации. Кроме того, из кассационного решения 1868 г., n 944, и 1869 г., n 298, видно, что предоставление экспертам права допрашивать свидетелей и подсудимых (при объяснении председателем последним их права не отвечать на вопросы) Правительствующим Сенатом не признается достаточным поводом кассации, если защитник своевременно не возражал против такого предоставления(18).

3. Экспертам предоставлено право совещаться пред дачею заключений. Это право несколько раз подтверждено Сенатом, причем он пояснил, что совещание между экспертами не противно закону и должно быть признано очень полезным средством для разъяснения истины. В кассационном решении 1869 г., n 298 читаем: "Правительствующий Сенат (по делу Протопопова, 1867, n 203) объяснил, что суд не стесняется в выборе обрядов и приемов... (для экспертизы). К числу же упомянутых в этом решении приемов нельзя, конечно, не отнести и допущенное Тифлисскою судебною палатою совокупное совещание вызванных ею экспертов..." Это право экспертов совещаться имеет свое законное основание и в Уставе судебной медицины, ст. 1748, в которой сказано: "Будет при вскрытии находился еще другой врач, то они обязаны дать свидетельство по общему суждению и согласию. В сем случае, оба они должны оное подписать".

4. Наконец, экспертам дано право представлять свое заключение не каждым порознь, а одним от лица всех производивших одну и ту же экспертизу. В кассационном решении 1868, n 575 читаем: "Возражая против представления экспертами своего заключения не каждым порознь, а от всех лиц, производивших одну и ту же экспертизу, подсудимый ссылается на 699 ст. Устава уголовного судопроизводства, относящуюся к свидетелям, и упускает из виду, что, по словам закона, относящегося собственно к экспертам, они представляют свое заключение и затем разрешают вопросы, им предлагаемые (ст. 694), но при этом вовсе не требуется, чтобы они давали свое заключение порознь". Сделанных выписок из кассационных решений совершенно достаточно для того, чтобы показать, какой характер получила в нашей судебной практике деятельность экспертов на суде. Сущность этой деятельности, с логической точки зрения, ничем не отличается от деятельности присяжных. В самом деле, в чем заключается деятельность присяжных на суде? Они изучают доказательства и на основании этого материала постановляют свой приговор. Они присутствуют при производстве судебного следствия, выслушивают свидетелей, обозревают вещественные доказательства, предлагают чрез председателя допрашиваемым лицам вопросы, совещаются и, наконец, дают вердикт. Точно так же и эксперты: они тоже присутствуют при производстве судебного следствия, выслушивают свидетелей, обозревают вещественные доказательства, предлагают (в том или другом порядке, но все-таки предлагают) допрашиваемым лицам вопросы, совещаются и дают свой научный вердикт. Конечно, эксперты вращаются в специальной сфере; материал, из которого они строят свой приговор, только им вполне и понятен. Но потому-то и приговор их приговор научный. Против сравнения экспертов с присяжными высказываются некоторые юристы, в том числе и Миттермайер (Gerichtssaal, 1861): "Es ist ein grosser Irrthum wenn man oft behauptet, dass der Geschworne und der Sachverstandige eigentlich in der namlichen Lage sind und dieser in Sachen der Technik, als Geschworner, seinen Ausspruch giebt. Man uberzeugt sich leicht, dass beide eine ganz verschiedene Stellung haben. Der Geschworne ist durch seinen Eid gebunden auszusprechen, ob ein ihm vorgelegter Beweis ihn vollstandig uberzeugt. Der wissenschaftliche Forscher ist nicht auf diese Art gebunden, er fasst das Ganze der ihm bekannten wissenschaftlichen Forschungen auf, unter den viele zuverlassige, aber auch viele noch sicher bestrittene sich befinden und kommt dann nach Erwagung aller Grunde zum Aussprechen seiner Meinung, die der gewissenhafte Sachverstandige nicht als absolute Wahrheit ausgiebt, wo er vielmehr nur erklart, dass er nach sorgfaltiger Prufung einer gewissen Meinung den Vorzug giebt, weil dafur uberwiegende Grunde sprechen".

Но так же точно действует и присяжный: из различных, например свидетельских показаний, он отдает предпочтение одному какому-нибудь не потому, что он признает это показание абсолютнодостоверным, а потому, что есть основание считать его наиболее правильным. Если Миттермайер в приведенной цитате хотел выразить, что эксперт не обязан отвечать категорически, то и присяжные, например в Шотландии, также не принуждаются к такому ответу и могут отвечать: "Не доказано". В тех же местах, где такого вердикта не существует, присяжные заменяют его приговором оправдательным. Сам Миттермайер в той же статье доказывает, что в приговоре присяжных "невиновен" весьма часто содержится такой смысл: "Мы не убеждены в виновности подсудимого, мы сомневаемся". Таким образом, в сущности, положение эксперта вполне тождественно с положением присяжного, и мы не видим между этими деятелями другого различия, кроме того, которое может быть отнесено на счет свойства явлений, подлежащих их обсуждению. Теперь рассмотрим возражения, которые могут быть сделаны против взгляда на эксперта как на судью. Эти возражения могут быть различного свойства. На первом плане можно поместить возражения формальные, например, вроде следующего: "Вы называете эксперта судьею, доказываете это правами его в процессе; но при этом совершенно забываете, что Устав уголовного судопроизводства нигде не называет эксперта судьею" *(22). Против этого мы можем представить следующее объяснение: "Вы прикасаетесь к моей идее руками юриста-формалиста. Конечно, Устав нигде не называет эксперта судьею. Он дает только неизвестный х. Значение этого х нужно определить. Определить можно только таким путем: рассмотреть деятельность этого х и потом решить, с каким деятелем в процессе его правильнее всего можно сравнять? Права этого х законом не определены в подробностях. Следовательно, нужно посмотреть, как устроила практика положение этого х в суде. Но мы видим, что на практике он приобрел все те права, какие даны присяжным для исследования истины. Далее. Логическая сущность деятельности эксперта ничем не отличается от логической сущности деятельности присяжного. На этом основании и сделан вывод, который мы теперь и защищаем от возможных возражений". "Но, продолжается возражение, хотя эксперты и приобрели на практике многие права, аналогичные с правами присяжных, но эта же практика не считает их судьями". На это я отвечу: "Отличительное свойство практики состоит в том, что, не сознавая часто основного принципа, в силу которого действует она, однако ж, очень последовательно выводит последствия из этого принципа. Последовательность происходит оттого, что принцип воплощает в себе какую-нибудь потребность, потребность чувствуется, влечет в жизни известные последствия, практика ими пользуется, совершенно не заботясь о философском сведении всех последствий к одной основной причине. Но оставим, скажете вы, формальные возражения и возьмемся за материальные. И вот вам первое возражение: вы утверждаете, что эксперт не свидетель, и доказываете это тем, что свидетель дает факты, а эксперт мнения. Хорошо. Но все же эксперт свидетель, потому что все-таки он свидетельствует о том, что он видел, или о том, что наука говорит по данному вопросу". Возражаю: "В таком случае и присяжные свидетели, потому что они, например, осматривают место совершения преступления (ст. 689 Устава уголовного судопроизводства) и, таким образом, являются свидетелями фактов, на которых строят свой приговор. Они наблюдают поведение подсудимого на суде и выводят свои заключения и т. д." "В таком случае, продолжает мой противник мы сделаем вам самое сильное возражение, которое, пожалуй, пошатнет всю вашу теорию. В вашем рассуждении вы устанавливаете следующее различие между свидетелем и экспертом. Первый, говорите вы, представляет факты, второй мнения. Но при этом вы делаете замечание: факт и мнение различаются не в сущности, не потому, что факт будто бы результат простого ощущения, а мнение плод мысли, нет: и то, и другое, оба суждения; но различие между ними в степени достоверности. Следовательно, и эксперт свидетель, но только его показание не столь достоверно, как показание обыкновенных свидетелей. Но все же он свидетель, хотя и не такой достоверный, как другие". Возражаю: "Когда мы строим какую-нибудь теорию в области юриспруденции, то мы должны пользоваться понятиями, выработанными в жизни. Жизнь провела резкую границу между двумя понятиями фактом и мнением. Граница эта проведена не напрасно: между ними действительно есть важное различие, которое уже указано выше. В течение веков принято называть свидетелем лицо, излагающее на суде факты. Вследствие такой идеи свидетели получили особенное положение на суде, и практика выработала особые критерии для оценки их показаний. Когда же видим, что в категорию свидетелей хотят внести и экспертов, мы против этого восстаем и утверждаем, что эксперт дает не факты, а мнения. Мнением мы называем показание эксперта не только потому, что данное явление весьма часто не может быть вообще (объективно, в науке) признано фактом, а еще и потому, что присяжные и судьи неспециалисты, получают сведения об этом явлении из рук различных ученых, между которыми могут попадаться, например, и такие, которым многие научные факты вовсе неизвестны или же не так известны, как следует. Далее. Научное распознавание какого-нибудь явления само по себе есть дело знания, а знание, по крайней мере в XIX веке, часто спорно; отсюда различные ученые могут различно думать об одном и том же предмете, нисколько не впадая в абсурд; отсюда получаются различные мнения. Мало того, разногласие может иметь место не только в истолковании явления, но и в самом установлении его". "Да, ответит мне мой противник, но и свидетели могут впасть в разногласие: по показанию одного свидетеля, в данном месте, в данное время стоял человек высокого роста, а по показанию другого этот человек вовсе не был высокого роста, а, напротив, низкого. Вот вам и разногласие". Возражаю: "Разногласие действительно есть, но оно указывает только на то, что или один свидетель лжет, или что даже оба лгут. Почему? Потому что самый предмет показаний, по существу своему, не может вызвать разногласия. Каждому человеку известна та мера, которая в обыкновенной жизни определяет представление о высоком или низком росте. В сфере же научных явлений для многих предметов еще нет таких точных критериев, какими владеют свидетели в сфере явлений, составляющих предмет их показаний". "С вашим воззрением, продолжает мой противник, что эксперты судьи, связано то, что вы не признаете экспертизы уголовным доказательством. Но это даже странная мысль. Как же она не доказательство, когда на ней суд строит уголовный приговор? Ведь доказывает же что-нибудь экспертиза? Следовательно, она доказательство и должна быть внесена в систему доказательств". Возражаю: "Конечно, экспертиза что-нибудь доказывает, но все-таки она не уголовное доказательство в техническом значении этого слова. Для выяснения этой мысли представлю пример.

Вердикт присяжных вы с этим, конечно, согласитесь не есть уголовное доказательство и никогда, нигде и никем не был вносим в систему уголовных доказательств. А между тем вердикт присяжных, в некоторых отношениях, тоже служит уголовным доказательством. И прежде всего, он служит для суда, постановляющего приговор, доказательством виновности подсудимого. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных говорит: "Наказание за преступление... может быть определено тогда только, во-первых, когда содеяние преступления... несомненно доказано" На основании 754 ст. Устава уголовного судопроизводства вопрос о том, совершилось ли событие преступления, постановляется в виде отдельного вопроса, когда возбуждено сомнение в том, что событие преступления действительно совершилось. Попросите суд на основании приведенных статей поставить присяжным такой вопрос: доказано ли несомненно, что событие такого-то преступления совершилось? суд вам откажет и будет так мотивировать свой отказ: "Слово "несомненно" не может быть внесено в вопрос, потому что ответ присяжных на вопрос о событии преступления сам по себе служит для суда несомненным доказательством. Далее. Прежняя судимость подсудимого считается хотя и не прямым уголовным доказательством, но все-таки уликой. Но разве из этого следует, что судебный приговор есть уголовное доказательство в техническом значении этого слова?" Конечно, нет. "C'est le delit qui сгeе les temoins, c'est le juge, qui choisit les experts", говорит Ф. Эли. Уголовные доказательства, скажу я, создаются преступлением; эксперты же призываются судьею. То есть эксперт оценивает обстоятельства дела, эти обстоятельства и суть доказательства. Далее могут мне сделать следующее возражение: "Эксперт не судья, а истолкователь известных, непонятных для судей обстоятельств дела. Он помогает им в уразумении этих обстоятельств. Эта мысль может быть доказана Уставом уголовного судопроизводства, ст. 325, гласящею: "Сведущие люди приглашаются в тех случаях, когда для точного уразумения встречающегося в деле обстоятельства необходимы специальные сведения или опытность в науке, искусстве, ремесле или каком-либо занятии". Таким образом, сведущие люди вовсе не судьи, а истолкователи обстоятельств дела, нечто вроде, толмачей. Они переводят непонятное наречиe обстоятельств дела на понятный для присяжных язык. Что вы против этого можете сказать?" Отвечаю: очень много. Прежде всего я признаю, что ваше возражение имеет силу по отношению к экспертизе, основанной на сведениях, почерпаемых из искусства, ремесла, промысла или какого-нибудь занятия. Но оно не имеет никакой силы в отношении экспертизы, основывающейся на началах, добываемых из целого ряда обширных и специальных наук. Я вообще разделяю сведущих людей на два разряда: на экспертов научных и ненаучных *(23). Ваше определение понятия эксперта отчасти годится для сведущих людей второй категории. Ненаучная экспертиза действительно есть простое истолкование. Последнее здесь возможно и может быть сделано с успехом, потому что судьи и присяжные в состоянии понимать дело. Отсюда следует: коль скоро истолкование не нужно, потому, например, что сам суд без объяснений сведущих людей, в состоянии понять дело, он может постановить приговор, и не отобрав экспертизы как совершенно не нужной. В нашей кассационной практике, отчасти проглядывает эта идея. Следующие выписки из кассационных решений могут подтвердить это положение. Кассационное решение 1867, n 123: "Для распознания фальшивых кредитных билетов судьи могут положиться на собственное усмотрение... при грубой подделке, бросающейся в глаза; во всех же прочих случаях они должны иметь в виду удостоверение экспедиции заготовления государственных бумаг, по крайней мере, удостоверение такого сведущего лица, как казначей". Кассационное решение 1867, n 248: "Хотя при разбирательстве дела в мировых съездах закон обязывает съезд, в тех случаях, когда, для точного уразумения встречающегося в деле обстоятельства необходимы специальные сведения, приглашать для осмотров сведущих людей, но в делах о нарушении питейных уставов чрез неправильную продажу напитков неклейменными мерами, мировой съезд, сличив эти меры с теми, которые пришлет акцизное управление, может затем и не делать особой поверки найденных неклейменных мер чрез специалистов". Кассационное решение 1868, n 541: "В тех случаях, когда сходство почерков принимается в основание обвинения и когда суд сам не придет к твердому убеждению в том или другом результате сличения, он обязан постановить приговор не иначе, как по выслушании заключения экспертов". Из этих выписок можно видеть, что уголовный кассационный департамент дозволяет судьям обходиться и без сведущих людей в тех случаях, когда они сами без истолкований справочного свидетеля могут понять обстоятельства дела. Но никогда еще Сенат не дозволял судам обходиться без научной экспертизы в тех случаях, когда она требуется делом.

Теперь обратимся к обсуждению главного вопроса, от разрешения которого зависит опровержение вашего возражения. Я формулирую вопрос таким образом: есть ли медик-эксперт в уголовном суде истолкователь специальных вопросов в деле? Этот вопрос сводится к другому: может ли медик в течение судебного заседания посвятить присяжных в тайны своей науки? А этот вопрос, в конце концов, сводится к такому: в состоянии ли присяжные уразуметь медицинскую экспертизу? Оставим прежде всего в стороне всякие фразы. Не говорите мне: зачем касаться таких щекотливых вопросов и не говорите мне о силе здравого смысла присяжных, столь чудной, что с помощью одной только этой силы люди, не только не обладающие специальными сведениями, но часто малограмотные, могут вдруг понять труднейшие вопросы из патологической анатомии, химии, психиатрии и т. д. Я скажу правду, если замечу, что присяжные не могут понимать медицинской экспертизы. Эта мысль не требует доказательств. Она сама по себе очевидна. Если же присяжные не в состоянии понимать экспертизу, то медик не истолкователь, а решатель вопросов. Он решает вопрос; присяжные могут принять и не принять его решение; но они не имеют возможности обсуждать и критиковать это решение. Мои слова, быть может, вам покажутся смелыми. В таком случае, послушайте, что говорит известный европейский криминалист по этому же вопросу; послушайте Миттермайера (Gerichtssaal, 1861): "Прежде всего, говорит он, нужно признать ложною мысль, будто судьи и присяжные, в случат, разногласия экспертов, в состоянии решать вопрос какому из представленных медицинских заключений нужно отдать предпочтение, кто, таким образом, из экспертов прав? Такое суждение ставило бы судей в положение решателей научных вопросов и предполагало бы обладание в полной мере сведениями, без которых ни один человек не решится оценивать достоинства научных заключений. Но предполагать у судей такие сведения нет возможности". Это значит: присяжные не могут понимать экспертизы, потому что если бы могли понимать, то они в состоянии были бы и решать вопрос: кто из экспертов прав? Я предвижу, что вы по поводу сказанного сделаете мне еще такое возражение: юриспруденция также специальная наука, однако же вы не будете отрицать, что присяжные решают вопросы права? Конечно, не стану отрицать. Присяжные действительно решают вопросы, права и способны к этому. Во-первых, между правом и справедливостью нет и не должно быть противоречия; справедливость же доступна всякому человеку. Во-вторых, законы вовсе не наука, а правила поведения, правила, в общих чертах известные каждому гражданину, потому что они познаются с детства путем воспитания и участия в общественной жизни. В-третьих, если присяжные не могут понять какого-нибудь вопроса права, то это лучшее доказательство тому, что закон, составляющий такой трудный вопрос, не годится для общественной жизни, потому что он недоступен пониманию обыкновенных членов общества. В этом отношении присяжные являются лучшими критиками законов, и закон, недоступный пониманию граждан, не есть вовсе вопрос права, а просто неудачный плод законодательной деятельности. "Was verstandige Laien nicht als Verbrechen anerkennen und bergreifen konnen, das kann auch an dem Laien nicht gestraft werden" высказано было в Прусской Палате при рассмотрении вопроса о введении суда присяжных, и это выражение метко рисует значение этого учреждения (Sundelin, Wesen und Aufgabe der Geschwor., 1868, s. 9). Словом, непонятных для присяжных вопросов права быть не должно: законодатель обязан позаботиться, чтобы право было понятно тем, для кого оно написано. Итак, если присяжные не понимают речи председателя о содержании того или другого закона, то это значит, что закон вообще не годится, но нисколько не доказывает, что присяжные вообще неспособны к пониманию законов. Если же присяжные не понимают медицинской экспертизы, то это просто значит, что они не знакомы с медицинскими науками *(24). Познакомиться же с ними в судебном заседании нет возможности. Чем пространнее будет говорить эксперт, тем больше он будет запутывать присяжных. Популярное изложение также не может помочь делу. Оно может, пожалуй, сделать медицинский вопрос отчасти понятным юристу, выслушавшему в университете курс судебной медицины, но присяжным не принесет пользы (19). Задача эксперта в суде присяжных отвечать на предложенные ему вопросы по возможности кратко. Мне могут возразить, что в таком случае, зачем же и призывать экспертов в судебное заседание? Не удобнее ли будет обратиться во врачебную управу с запросом и категорический ее ответ прочесть на суде. Но ответ на этот вопрос я предложу читателю ниже. Итак, вы со мною согласитесь, что врачи-эксперты по необходимости являются в судебном заседании не истолкователями медицинских вопросов, а людьми, обязанными дать на основании своих специальных сведений решительный ответ на предлагаемые им судом вопросы. В этом отношении эксперты не свидетели, не истолкователи, а ученое жюри. Но это ученое жюри, скажете вы, дает свое решение под страхом уголовного наказания за ложное показание, как и свидетели? Против этого можно возразить, что если эксперт может отвечать пред уголовным законом, то уж во всяком случае не за научное свое мнение, а в мнении вся сущность экспертизы *(25). Конечно, мы можем себе вообразить различные преступления, которые могут быть совершены экспертом при вскрытии тела, составлении медицинского акта и т. д. Но ответственность за такие деяния, очевидно, не есть ответственность за мнения, которые также свободны, как и сама наука. Эксперт за правильность своего мнения подлежит одному только суду суду совести. В этом отношении он находится в таком же точно положении, как и присяжный заседатель.