Глава третья. Сократические школы

Казнь Сократа стала величайшим несчастьем для его учеников. Но она же подтолкнула их к тому, чтобы проложить свои пути в философии. Многие из учеников Сократа открыли собственные школы и положили начало целому ряду оригинальнейших философских направлений. Эти школы получили название «сократических». Это название указывает на их определенную философскую преемственность с идеями Сократа, хотя на его учеников повлияли и другие философы. К числу наиболее блистательных основателей сократических школ можно отнести Антисфена, Аристиппа и Платона.

Справедливости ради, платоновскую «Академию» следует отнести к сократическим школам. Но философия Платона носит столь фундаментальный, радикальный и масштабный характер, что традиционно ее рассматривают совершенно отдельно от сократических школ. Считается и считается справедливо, что, несмотря на свое обучение у Сократа, Платон является самостоятельной и исключительной фигурой в философии.

Соответственно, в этой главе мы рассмотрим две сократические школы – киников и киренаиков. Несмотря на то, что их учения по своей сути прямо противоположны, их многое роднит. Как и Сократ, основатели этих школ сосредоточились преимущественно на философии человеческой жизни. Кроме того, в их учениях отчетливо заметно влияние софистики.

Для большинства историков философии последнее обстоятельство является скорее недостатком, чем достоинством. Я же полагаю, что это - драгоценная примесь.

Можно создать достаточно много различных классификаций типов философского характера. Одна из них – противоположность философов софистического (возможно даже софистическо-сократического) и платоновского типов. Для многих софистов характерно непредвзятое, критическое мышление.

Я думаю, их гносеологический релятивизм был определен культурной ситуацией того времени и являлся вынужденной уловкой, позволяющей создать интеллектуальное поле свободного поиска. По своей сути софисты очень близки просветителям XVIII века – те же социальные истоки, тот же критический настрой, та же свобода в поиске истины. Но исторически сложилось так, что просветители противостояли религии и в этом противостоянии утверждали незыблемость научного познания. Софисты же исходили из факта банкротства прежней, натурфилософской науки. Именно этот факт толкнул их в сторону гносеологического релятивизма. Но то обстоятельство, что они остановились именно на релятивизме, а не на скептицизме – полном отрицании возможности познания – свидетельствует об их инстинктивном желании не только отрицать, но и создавать.

Ни один предрассудок, ни одна милая сердцу иллюзия не останавливали их. Интеллектуальная свобода софистов шла рука об руку с их экзистенциальной, человеческой свободой. Подобный тип философов часто встречается в Античности, но затем надолго исчезает с торжеством христианства и ислама.

Это торжество религии востребовало другой тип философа – философа платоновского типа. Платон является классическим образцом философа, чрезвычайно озабоченного абсолютными ценностями и строгостью человеческих нравов. Поиски истины для такого философа есть лишь спектакль, разыгрываемый им перед самим собой и другими людьми. Когда он выстраивает систему, то начинает с оснований и терпеливо продвигается к выводам с мнимой последовательностью в суждениях. Эта последовательность должна доказать ему и окружающим, что выводы с неизбежностью вытекают из очевидности аксиом. И автор, и читатель заинтригованы и с нетерпением ждут: какова же та истина, что откроется им за поворотом? Но в действительности такой философ заранее знает итог своих изысканий. Более того, этот итог им почерпнут с детства из традиции, освященной веками, и усвоен им от строгих (и, как правило, весьма ограниченных) учителей, преследовавших любую безнравственность и вольность.

Задача такого философа - не столько обнаружение истины, сколько поиск наилучшего обоснования определенных абсолютных ценностей. Философ платоновского типа почти всегда находит отклик у большинства, поскольку большинство по своей природе чрезвычайно консервативно. Такова природа человека. Он боится нового и хотел бы предаться покою неизменного.

По натуре я прогрессист и, в силу этого, достаточно презрительно отношусь к консервативному большинству. Но как разумный человек, я признаю ценность этого консерватизма. Консерватор редко бывает умен. Консерватизм проистекает не столько из ума, сколько из глубин экзистенции, впрочем, как и прогрессизм. Консерваторы меня раздражают, потешают и чрезвычайно удручают. Но они весьма полезны, как полезны чугунные «чушки», покоящиеся в трюме корабля в качестве балласта. Что стало бы с кораблем-обществом, если бы его команда состояла сплошь из новаторов?! Ведь пять из десяти новаторов – опасные радикалы, способные довести общество до крушения[42]. Правда, в нашу эпоху чрезмерный консерватизм столь же опасен, поскольку он не позволяет обществу приспособиться к быстро меняющемуся миру. А это смерти подобно. Если вы не хотите эволюционировать, то вас подстерегают ужасы революции или социальной катастрофы.

Большинство современных философов принадлежит к платоно-христианской традиции, и потому они достаточно негативно воспринимают софистический тип философствования – он пугает и раздражает их.

 

 

Киники

Основатель кинизма - ученик Сократа Антисфен (444 – 368 гг. до н. э.). Антисфен – афинянин, хотя и не совсем чистокровный. Его мать была фракиянкой.

Это достаточно важное обстоятельство. Нечистокровность Антисфена бросала на него тень. Когда Сократу сказали, что Антисфен родился от фракиянки, он ответил: «А ты думал, что такой благородный человек мог родиться только от полноправных граждан?» (11, с. 102.)

Нам трудно понять это, но ответ Сократа звучал для его соотечественников как речь опасного безумца и революционера. Этот ответ разрывал очевидную для любого грека связь: эллин-гражданин благородного города-благородный человек.

Первоначально Антисфен учился у софиста Горгия, затем стал учеником Сократа. Более того, он даже своих собственных учеников стал убеждать учиться вместе с ним у Сократа. Рассказывают - чтобы послушать учителя, Антисфен ежедневно преодолевал путь из Пирея в Афины (Пирей – афинский порт; расстояние до Афин - около 8 км.). Будущий основатель кинизма старался вообще не отходить от Сократа и присутствовал при его смерти.

Свою школу Антисфен открыл в гимнасии «Киносарг» (буквально «Зоркий пес» - название гимнасия при храме Геракла). По мнению некоторых, его школа получила свое название именно по этой причине. Есть и другая версия, но о ней чуть ниже.

Его ученик – Диоген Синопский (год рождения неизвестен – умер ок. 323 г. до н. э.) своим образом жизни затмил славу учителя. В числе других киников можно упомянуть Кратета из Фив и его жену Гиппархию.

Гиппархия – одна из немногих женщин-философов античности. Она полюбила Кратета, стала его женой и сопровождала его повсюду. Однажды «она сокрушила самого Феодора по прозвищу Безбожник (один из последователей Аристиппа – С. Ч.) с помощью вот какого софизма: если в чем-то нет дурного, когда это делает Феодор, то в этом нет дурного и когда это делает Гиппархия; когда Феодор колотит Феодора, в этом нет дурного, стало быть, когда Гиппархия колотит Феодора, в этом тоже нет дурного. Феодор не нашелся ничего возразить на это и только разодрал на ней плащ…» (11, с.244 – 245).

Во II – I вв. до н. э. кинизм был постепенно поглощен родственным ему стоицизмом, но в I – III вв. н. э. пережил настоящее возрождение.

 

Кинизм сочетает причудливым образом идеи Сократа и идеи софистов. Сократ учил, что главное в человеке душа и что добродетель - наилучший режим для души. Кроме того, важен также тезис Сократа о совпадении истины и добродетели. Именно эти идеи киники положили в основу своего учения.

Но размышляя о том, в чем заключается истинная добродетель, они исходили из идеи софистов о противостоянии законов общества и законов природы. Как вы, надеюсь, помните, Гиппий и Антифонт учили, что законы общества созданы людьми и посему есть предрассудки. В одних обществах приняты одни законы, в других – иные. Лишь законы природы вечны и неизменны, то есть истинны. Но если это так, то, следовательно, полагали киники, истинная добродетельная жизнь есть жизнь, согласно законам природы. Но в чем заключается жизнь согласно законам природы? Чтобы определить это, не нужно вдаваться в чрезмерное мудрствование. Достаточно взглянуть вокруг себя и посмотреть на то, как живут природные твари. Они есть образец для истинного философа и истинно добродетельного человека, что, впрочем, одно и то же.

Через несколько столетий после Антисфена и Диогена другой мудрец сказал: «…не заботьтесь для души вашей: что вам есть и что пить; ни для тела вашего: во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело – одежды? Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?» (Евангелие от Матфея.7:25 – 26.)

Думаю, что киники с удовольствием подписались бы под этими словами, ибо эти слова хорошо выражают суть их мировоззрения. С той лишь разницей, что их любимым образцом были не столько птицы, сколько собаки. В их писаниях это животное упоминается часто. Так же как и киникам, собакам приходилось жить в городе среди людей и приноравливаться к обстоятельствам этой жизни. Стремясь к добродетели, киник старался во всем уподобиться животным и, в частности, собаке. Собака не собирает сокровищ земных, не строит домов, не участвует в государстве, не стремится к почестям и славе, чужда роскоши. Она спит, где придется, ест, что найдется, не моется, не причесывается и справляет нужду там, где ей удобно.

Так и киник. Он не имеет постоянного жилища. В одежде он обходится минимумом. Питается он тем, что Бог пошлет. Он не причесывается, не моется, справляет нужду, где угодно и предается сексуальным утехам публично. Древние упоминают о «собачьих», то есть, кинических «свадьбах» на площадях. Киник чуждается каких-либо общественных почестей и каких-либо общественных и государственных должностей. Он не имеет ни родных, ни родины. Для него отечество – весь мир (космополитизм). И он смеется над другими людьми (и одновременно жалеет их), которые отягощены подобными предрассудками.

Естественно, что образ жизни киника вызывал возмущение, отвращение и ужас у приличных людей. Киник являлся для них образцом нравственного и социального падения. «Киник» в устах этих людей – человек, ведущий собачий образ жизни. Этим названием они хотели унизить и упрекнуть последователей Антисфена. Но те с удовольствием принимали это наименование и с гордостью носили его. Так, Антисфен сам называл себя «Истинным Псом».

Налицо трагическое взаимонепонимание киников и общества. Общество рассматривало жизнь киников как образец порочной жизни. Неслучайно, слово «киник» стало нарицательным.[43] Киники же полагали, что общество целиком объято пороком и существует мало надежды его исправить. Исправить можно лишь отдельных его членов. Но, поскольку «вес» общества оказался неизмеримо большим, нежели «вес» киников, то победила, естественно, точка зрения общества. И наименование «киник», то есть «циник», приобрело отрицательное значение.

Образ жизни киников ужасает и многих моих студентов. И это неудивительно, поскольку с детства учителя и родители «хлестали» их этой перспективой и одновременно пугали ею. Они восклицали: «Почему ты не умываешься?! Неужели ты хочешь быть грязным как бомж!»,[44] или «Ты должен хорошо учиться, иначе станешь дворником (дворник здесь образец предельного социального падения; человек, который фактически копается в мусоре)!» Понукаемый этими угрозами и наставлениями, социально адаптированный человек всю жизнь участвует в гонке к материальным и социальным вершинам. Естественно, что люди, которые сознательно вышли из этой бешено мчащейся толпы - из толпы, где бегущие непрерывно толкают друг друга и ставят друг другу подножки, - и добровольно двинулись в противоположном направлении, вызывают глубокую неприязнь и непонимание.

Я давно заметил, что приличный человек осуществляет постоянную цензуру того, что он видит и того, о чем он думает. Приличный человек старается не думать о том, о чем приличному человеку думать нельзя, и не видит того, что видеть ему не следует. Эта цензура играет с ним злую шутку. Отказываясь вступить в контакт с демонами внутри себя и снаружи, не замечая и отрицая их, такой человек в итоге оказывается в их власти, ибо, не зная их, он не в состоянии с ними сражаться. Вот и «приличные люди» среди моих студентов мысленно стараются отвернуться от киников, недоумевая почему, им предлагают эти отвратительные образцы в рамках такой почтенной вещи, как «курс истории философии».

Но думаю, что ставить крест на киниках нельзя. Это очень ценная философская школа. Именно благодаря таким школам, курс истории философии приобретает ту ценность, которую он действительно имеет. Знание философии дает человеку, пусть и небольшой, шанс на спасение. А человек нуждается в спасении, ибо все люди намерены удачно прожить жизнь, но не у всех это получается.

В самом деле. Мы есть продукт общественного воспитания, поскольку образцы, которым следуют наши учителя и родители, и мы сами есть образцы, создаваемые обществом. Но общество мало заинтересовано в том, чтобы мы были счастливы. Для него это вопрос второстепенный и интересный лишь в той степени, в какой он связан с проблемой стимуляции деятельности членов общества – человек так паршиво устроен, что он всегда желает получить хоть каплю удовольствия за свой труд. Поистине преступное желание! Как было бы хорошо, если бы человек не нуждался ни в чем, кроме служения обществу.[45] В итоге, большинство людей оказывается приковано множеством цепей к «общественной колеснице» и всю свою жизнь влачит целый ворох обязанностей и долженствований.

Почти каждый человек вовлечен в этот социальный «конвейер» и не может оставить эту изматывающую каторгу, понукаемый, с одной стороны, обещанной наградой, а, с другой стороны, множеством страхов и угроз. Большинство людей так никогда и не покидает этой колеи. Но некоторые из них в какой-то момент ломаются или оказываются сломленными. Сломать человека может ощущение краха его жизненной программы. Или он может сломаться в результате внутреннего экзистенциального дефекта, который не позволил ему до бесконечности быть марионеткой общества. Такие «сломанные люди» обычно плохо заканчивают свою жизнь. Типичный выход для такого человека – самоубийство или алкоголизм.

Этот «выход» обусловлен тем, что сломавшийся человек не имеет альтернатив. С детства в его голове существует набор программ, долженствующих сделать его полезным и (или) успешным членом общества. И если ему не удается стать таковым, то он просто не знает, что ему делать дальше. В итоге включается программа саморазрушения.

Ценность кинической философии состоит в том, что она разрабатывает проект человеческой жизни, не находящийся под пятой общественной необходимости. Киник рассматривает общество как безусловного врага человека. Задача человека – жить хорошо. Хорошая жизнь есть жизнь добродетельная, поскольку лишь добродетель ведет к счастью и гармонии. Общество не позволяет человеку быть добродетельным, и оно препятствует ему быть счастливым. Общество навязывает ему идеалы ложной добродетели и требует от него служения. Более того, общество оказывается настолько коварным, что очень часто топчет даже послушных ему людей.

Например, человек может всю жизнь тяжким трудом зарабатывать себе достаток и лишиться его в результате экономического кризиса или действий радикального правительства. Или общество может поощрять человека к созданию семьи, и, в итоге, лишить человека этой семьи посредством войны или разгула преступности. На справедливые же сетования пострадавшего оно в лице правительства ответит: «Да, это прискорбно, мы соболезнуем вам. Уверяем вас, что мы работаем над этой проблемой, и если вы проживете еще сто лет, то увидите, как успешно мы разрешим эту проблему».

Киник – это человек, который отказался иметь какие-либо дела с обществом, поскольку он понимает, что не стоит связываться с неисправимым лжецом и насильником. Киник желает сбросить с себя любые социальные цепи. Он осознает, что эти цепи держатся за счет человеческих страхов и человеческих желаний. Следовательно, для того чтобы стать свободным и самодостаточным, человек должен отказаться от желаний и победить свои страхи.

Но путь киника – это не путь буддиста. Киник полагает, что не стоит уничтожать все желания, ибо в этом случае человеческая жизнь потеряет какую-либо ценность. Необходимо лишь свести желания до необходимого, определенного природой минимума. Минимум желаний оборачивается минимумом страхов, ибо, чем меньше желаешь, чем меньшим владеешь, тем труднее тебя лишить этого. Если у тебя нет дома, и ты не стремишься его обрести, то тебя невозможно купить обещанием этого дома, и тебя невозможно держать в страхе угрозой его потери. И так со всем остальным. «Без общины, без дома, без отечества».

Таким образом, кинизм оказывается очень полезным в качестве альтернативы для «сломавшихся» людей. Человек кончает с собой от безысходности. Такой человек воспринимает свою трагическую ситуацию однозначно, и эта однозначность не дает ему альтернатив. Философия же такие альтернативы человеку предоставляет. Если человек, лишившийся дома, богатства или семьи, собирается прыгнуть с небоскреба, то у него есть шанс, если он изучал философию, вспомнить, что были люди, которые спокойно и счастливо жили без всего этого. И они даже прославились настолько, что по прошествии двух тысяч лет об этих людях рассказывают студентам на лекциях по философии. Так может быть, не стоит спешить со смертью? Может быть, стоит попробовать еще раз? Для этого надо лишь совершить «переоценку ценностей» и принять новый экзистенциальный проект.

Подобная «жизнь согласно природе» воспринимается большинством людей как жизнь, полная лишений. Но это - дело привычки. Лозунг киников: «Равнодушен к удовольствию, не чувствителен к страданию». Эту идею Антисфен выразил даже еще более радикально: «Лучше сойти с ума, чем испытать наслаждение!» Таким образом, в основании этого учения лежит киническая «аскеза». Но этот аскетический образ жизни и является фундаментом для кинической свободы и самодостаточности (автаркии).

Другой важный навык киника – бесстыдство. Общество столь изощренно в средствах манипуляции нами, что оно не удовлетворяется ловушками наслаждения и угроз. Оно внушает нам чувство стыда, которое должно удержать нас в общественном рабстве даже в том случае, если человек отказался от социальных наград и социальных наказаний. Следовательно, киник должен подавить в себе чувство стыда и стать бесстыдным.

Бесстыдство – необходимейшее условие для свободы и самодостаточности. Здесь уместно будет вспомнить один из анекдотов про Диогена Синопского. «Кто-то хотел заниматься у него философией; Диоген дал ему рыбу и велел в таком виде ходить за ним; но тот застыдился, бросил рыбу и ушел. Спустя некоторое время Диоген вновь повстречал его и со смехом сказал: «Нашу с тобой дружбу разрушила рыба!»» (11, с. 225) Эта история является курьезом лишь по видимости. В действительности же Диоген принял этого человека в ученики и подверг его решающему испытанию. Но ученик продемонстрировал Диогену, что не сможет преодолеть чувство стыда перед окружающими, а, значит, не сможет стать настоящим киником.

Киники одними из первых сформулировали идею космополитизма. Отвергая возможность быть включенными в структуру общины и государства, они отвергали и требования верности этой общине и этому государству. Отечество для них – весь мир.

Кинизм, как философское направление, возник и распространялся в эпоху эллинизма. И это неслучайно. Эпоха эллинизма начинается с возникновения империи Александра Македонского. Эта империя просуществовала несколько десятилетий. Она рухнула и распалась на множество воюющих друг с другом частей. Именно социальный хаос, порожденный сначала деградацией полиса и созданием, а, затем, и распадом империи, провоцировал многих к обращению в кинизм. Человеческая жизнь перестала быть стабильной и оказалась под ударом множества опасностей. Это прекрасно видно на примере жизни одного из самых блестящих киников IV столетия до н. э. Диогена Синопского.

В молодости Диоген промышлял тем, что со своим отцом, заведовавшим казенным меняльным столом, портил монету.[46] Он был изгнан из Синопа и, отправившись в Дельфийский храм, получил от оракула повеление «сделать переоценку ценностей». Тогда Диоген примкнул к Антисфену.

Став киником, Диоген прославился своим аскетическим образом жизни. Собираясь в Афины, он просил знакомого позаботиться о его жилище. Но тот промешкал, и Диоген устроил себе жилье в глиняной бочке (пифосе) при храме Матери богов, расположенном на афинской агоре.[47] С течением времени Диоген стал афинской достопримечательностью. «…афиняне его любили: так, например, когда мальчишка разбил его бочку, они его высекли, а Диогену дали новую бочку». (11, с. 227)

Плывя на корабле, Диоген был захвачен пиратами и продан в рабство. «…когда Диоген попал в плен и был выведен на продажу, то на вопрос, что он умеет делать, философ ответил: «Властвовать людьми» - и попросил глашатая: - «Объяви, не хочет ли кто купить себе хозяина?» Когда ему не позволили присесть, он сказал: «Неважно: ведь как бы рыба ни лежала, она найдет покупателя». Удивительно, говорил он, что, покупая горшок или блюдо, мы пробуем, как они звенят, а покупая человека, довольствуемся беглым взглядом. Ксениаду, который купил его, он заявил, что хотя он и раб, но хозяин обязан его слушаться, как слушался бы врача или кормчего, если бы врач или кормчий были бы рабами». (11, с. 223)

Диоген стал воспитателем сыновей Ксениада. Его воспитательная программа предполагала как интеллектуальные, так и физические упражнения, а также получение навыков, которые могли бы понадобиться его воспитанникам в личной и общественной жизни. Сыновья Ксениада отвечали ему любовью. «Они в свою очередь тоже заботились о Диогене и заступались за него перед родителями. Тот же автор сообщает, что у Ксениада он жил до глубокой старости и когда умер, то был похоронен его сыновьями». (11, с. 223)

«… Диоген понял, как надо жить в его положении (киника – С. Ч.), когда поглядел на пробегавшую мышь, которая не нуждалась в подстилке, не пугалась темноты и не искала никаких мнимых наслаждений» (11, с. 221)

«Он говорил, что люди соревнуются, кто кого столкнет пинком в канаву, но никто не соревнуется в искусстве быть прекрасным и добрым. Он удивлялся, что грамматики изучают бедствия Одиссея и не ведают своих собственных; музыканты ладят струны на лире и не могут сладить с собственным нравом; математики следят за солнцем и луной, а не видят того, что у них под ногами; риторы учат правильно говорить и не учат правильно поступать…». (11, с. 222 - 223)

«Увидев однажды, как мальчик пил воду из горсти, он выбросил из сумы свою чашку, промолвив: «Мальчик превзошел меня простотою жизни». Он выбросил и миску, когда увидел мальчика, который, разбив свою плошку, ел чечевичную похлебку из куска выеденного хлеба.

Рассуждал он следующим образом. Все находится во власти богов; мудрецы – друзья богов; но у друзей все общее; следовательно, все на свете принадлежит мудрецам». (11, с. 225)

«Он говорил, что есть два рода упражнения: одно – для души, другое – для тела; благодаря этому последнему, привычка, достигаемая частым упражнением, облегчает нам добродетельное поведение. Одно без другого несовершенно: те, кто стремится к добродетели, должны быть здоровыми и сильными как душой, так и телом. Он приводил примеры того, что упражнение облегчает достижение добродетели: так, мы видим, что в ремеслах и других занятиях мастера не случайно добиваются ловкости рук долгим опытом; среди певцов и борцов один превосходит другого именно благодаря своему непрестанному труду; а если бы они перенесли свою заботу также и на собственную душу, такой труд был бы и полезным и ценным… Если вместо бесполезных трудов мы предадимся тем, которые возложила на нас природа, мы должны достичь блаженной жизни; и только неразумие заставляет нас страдать. Само презрение к наслаждению благодаря привычке становится высшим наслаждением… Этому он и учил, это он и показывал собственным примером; поистине, это было «переоценкой ценностей», ибо природа была для него ценнее, чем обычай… А о законах он говорил, что «город может держаться только на законе; где нет города, там не нужны городские прихоти; а город держится на городских прихотях; но где нет города, там не нужны и законы; следовательно, закон – это городская прихоть»». (11, с. 236)

«Знатное происхождение, славу и прочее подобное он высмеивал, обзывая все это прикрасами порока. Единственным истинным государством он считал весь мир. Он говорил, что жены должны быть общими, и отрицал законный брак: кто какую склонит, тот с тою и сожительствует; поэтому же и сыновья должны быть общими». (11, с. 236 - 237)

В вопросах религии, судя по всему, Диоген придерживался позиции пантеизма (все есть Бог, и Бог есть во всем). Соответственно, религиозные взгляды современников не вызывали в нем почтения и уважения. Это хорошо видно на примере следующих анекдотов.

«Увидев однажды женщину, непристойным образом распростершуюся перед статуями богов, и желая избавить ее от суеверия, он (по словам Зоила из Перги) подошел и сказал: «А ты не боишься, женщина, что, быть может, бог находится позади тебя, ибо все полно его присутствием, и ты ведешь себя непристойно по отношению к нему?»». (11, с. 225)

«Афиняне просили его принять посвящение в мистерии, уверяя, что посвященные ведут в Аиде лучшую жизнь. «Смешно, - сказал Диоген, - если Агесилай и Эпаминонд (знаменитый спартанский царь и выдающийся древнегреческий полководец – С. Ч.) будут томиться в грязи, а всякие ничтожные люди из тех, кто посвящен, - обитать на островах блаженных!»» (11, с. 226)

«Видя, как кто-то совершал обряд очищения, он сказал: «Несчастный! Ты не понимаешь, что очищение не исправляет жизненные грехи, как и грамматические ошибки». Он порицал людей за их молитвы, утверждая, что они молят не об истинном благе, а о том, что им кажется благом». (11, с. 227)

«Однажды, увидев, как храмоохранители вели в тюрьму человека, укравшего из храмовой казны какую-то чашу, он сказал: «Вот большие воры ведут мелкого»». (11, с. 227)

 

Современные историки философии в большинстве своем относятся к киникам не очень положительно. И это неудивительно. Профессору, ведущему почтенный и солидный образ жизни и наливающемуся бронзой при общении со студентами, трудно одобрительно отнестись к столь вопиющему нарушению всех общественных норм и приличий. Некоторые даже подводят под свое неодобрение психологический фундамент, рассуждая о невротической реакции киников на пороки общества. Предполагается, что такая реакция неадекватна и нездорова. Возможно, они правы, хотя в этих психотерапевтических выкладках я, в свою очередь, вижу невротическую защиту от феномена кинизма – рассуждая о неврозе киников, эти люди защищают свой «невроз приличного человека».

Но определенная доля правоты в этих оценках есть. Если мы попытаемся заглянуть в бессознательное основателей кинизма, то, возможно, обнаружим, что один из их мощнейших бессознательных мотивов – невротический эпатаж. Это заметил еще Сократ, который заявил своему ученику Антисфену, выставлявшему напоказ дыры в плаще: «Сквозь этот плащ мне видно твое тщеславие».

То же тщеславие заметно и у Диогена. «Когда Пердикка грозился казнить Диогена, если он не явится к нему, Диоген ответил: «Невелика важность: то же самое могли бы сделать жук или фаланга» и «Хуже было бы, если бы он объявил, что ему и без меня хорошо живется»». (11, с. 227)[48]

Существует и другая история. Однажды Александр Македонский посетил Диогена. В этот момент Диоген принимал солнечные ванны. На предложение Александра просить у него любой милости Диоген ответил: «Отойди, не загораживай мне солнце».

Эта история – прекрасный пример того, как два человека в коммуникации получили все, что хотели. Александр Македонский продемонстрировал грекам, что он просвещенный и великодушный монарх. Диоген же неплохо себя «пропиарил». Он не только публично утвердил свободу и самодостаточность киника, которые не меркнут даже в присутствии всесильного повелителя Вселенной, но и потешил свое тщеславие, возвысившись в своем ответе над Александром Великим.

Это тщеславие, эту склонность к эпатажу очень хорошо почувствовал другой ученик Сократа - Платон. «Однажды, когда Платон позвал к себе своих друзей, приехавших от Дионисия (сиракузский тиран – С. Ч.), Диоген стал топтать его ковер со словами: «Попираю Платонову суетность!» - на что Платон заметил: «Какую же ты обнаруживаешь спесь Диоген, притворяясь таким смиренным!» Другие передают, будто Диоген сказал: «Попираю Платонову спесь» - а Платон ответил: «Попираешь собственной спесью, Диоген»». (11, с. 222)

В другой раз, когда Диоген «голый стоял под дождем, и окружающие жалели его; случившийся при этом Платон сказал им: «Если хотите пожалеть его, отойдите в сторону», имея в виду его тщеславие». (11, с. 227)

Вообще, надо сказать, между учениками Сократа были весьма своеобразные отношения. И гармоничными эти отношения назвать трудно. С одной стороны, при случае они помогали друг другу. Когда Платон был продан тираном Дионисием в рабство, то его выкупил один из учеников Аристиппа.[49] Сам Платон неоднократно помогал Диогену, поставляя ему еду и деньги. Но, при этом, все они постоянно сорились, выясняя, кто из них был ближе к учителю, и попрекали друг друга поведением в дни суда и казни Сократа.

Кроме того, каждый из них претендовал на то, что именно он является единственным истинным продолжателем дела Сократа и обвинял других в извращении идей учителя. Отсюда многочисленные колкости и резкости, допускаемые ими в адрес друг друга. Так, например, можно вспомнить следующий анекдот: «Когда Платон дал определение, имевшее большой успех: «Человек есть животное о двух ногах, лишенное перьев», Диоген ощипал петуха и принес к нему в школу, объявив: «Вот платоновский человек!» После этого к определению было добавлено: «И с широкими ногтями»». (11, с. 226)

В дальнейшем вы увидите, что Платон отказывал киникам не только в том, что они правильно поняли идеи Сократа, но и в том, что они вообще являются философами. Для Платона киники принадлежали к числу софистов, а последних он считал одной из худших разновидностей людей. Но вместе с тем, Платон не мог не чувствовать, как бы ему это ни было неприятно, что Диоген в чем-то подобен Сократу. Диогена он называл «безумствующим Сократом». Если учесть, сколь дорог был Платону образ учителя, то следует признать, что в этом порицании скрыта и невольная похвала.

Сократ был удивительным учителем. Это можно понять, бросив воображаемый взгляд на улицы Афин. Вот шествует Платон, окруженный почтительными учениками, – важный моралист и блюститель строгости нравов, консерватор и несостоявшийся «великий инквизитор». Мимо них проплывает в носилках Аристипп, умащенный и надушенный, в окружении флейтисток и хмельных гуляк, направляющийся с одного пира на другой. В стороне же стоит язвительный Диоген, который взирает и на Платона, и на Аристиппа, как на учителей порока, и размышляет о том, какую бы каверзу выкинуть, чтобы сильнее их уязвить. И все это ученики и последователи Сократа! Сколь разнообразные люди и сколь разнообразные философии взросли под этой сенью.

«Сократа рисуют иногда невинным и простоватым старичком, который-де только и знал, что почитал богов. Но позвольте! Откуда же такое чудовище, как, например знаменитый Диоген, бочка которого, да и вся жизнь которого превратилась еще в античности в наводящую ужас поговорку? А ведь это ученик Сократа! Откуда эти проповедники наслаждения, киренаики, из которых большинство ставило свободный половой акт – высшей формой добра и красоты? А это все непосредственные ученики Сократа. Разве могли бы эти люди чувствовать себя его учениками и вообще ощущать хоть какую-нибудь близость к нему, если бы у них не было никакой с ними органической связи?» (33, с. 83).

В заключение параграфа о кинизме приведу еще некоторое количество анекдотов о Диогене Синопском, почерпнутых из замечательной книги Диогена Лаэртского, являющейся, по истине, путеводной звездой для любого изучающего античную философию. Для киника философия есть не учение, а жизнь. Следовательно, на примере его жизни и следует изучать эту философию.

«…он говорил, что когда он видит правителей, врачей или философов, то ему кажется, будто человек – самое разумное из живых существ, но когда он встречает снотолкователей, прорицателей или людей, которые им верят, а также тех, кто чванится славой или богатством, то ему кажется, будто ничего не может быть глупее человека. Он постоянно говорил: «Для того, чтобы жить как следует, надо иметь разум, или петлю»».(11, с. 221 - 222)

«Однажды он рассуждал о важных предметах, но никто его не слушал; тогда он принялся верещать по-птичьему; собрались люди, и он пристыдил их за то, что ради пустяков они сбегаются, а ради важных вещей не пошевелятся». (11, с. 222)[50]

«Он говорил, что берет пример с учителей пения, которые нарочно поют тоном выше, чтобы ученики поняли, в каком тоне нужно петь им самим». (11, с. 224)

«Заметив мышей, подбиравшихся к его еде, он воскликнул: «Смотрите, и при Диогене кормятся нахлебники!»» (11, с.226)

«Рукоблудствуя на глазах у всех, он приговаривал: «Вот кабы и голод можно было унять, потирая живот!»» (11, с. 228)

«Он один хвалил рослого кифареда (кифара – древнегреческий музыкальный инструмент – С. Ч.), которого все ругали; на вопрос, почему он это делает, он ответил: «Потому что, несмотря на свои возможности, он занимается кифарой, а не разбоем»». (11, с. 228-229)

«Один человек, известный крайним суеверием, сказал ему: «Вот я разобью тебе голову с одного удара!» - «А вот я чихну налево, и ты у меня задрожишь!» - возразил Диоген». (11, с. 229)

«Он просил подаяния у статуи; на вопрос, зачем он это делает, он сказал: «Чтобы приучить себя к отказам»». (11, с. 229)

«Человеку, утверждавшему, что жизнь – зло, он возразил: «Не всякая жизнь, а лишь дурная жизнь». Когда у него убежал раб, ему советовали пуститься на розыски. «Смешно, - сказал Диоген, - если Манет может жить без Диогена, а Диоген не сможет жить без Манета»».(11, с. 231)

«На вопрос, почему люди подают милостыню нищим и не подают философам, он сказал: «Потому что они знают: хромыми и слепыми они, быть может, и станут, а вот мудрецами никогда»». (11, с. 231)

«Однажды его упрекали за то, что он ел на площади; он ответил: «Голодал ведь я тоже на площади»». (11, с. 232)

«Ему сказали: «Многие смеются над тобою». Он ответил: «А над ними, быть может, смеются ослы; но как им нет дела до ослов, так и мне – до них»». (11, с. 232)

«Когда он завтракал на площади, зеваки столпились вокруг него, крича: «Собака!» - «Это вы собаки, - сказал Диоген, - потому что толпитесь вокруг моего завтрака»». (11, с. 233)

«На вопрос, что дала ему философия, он ответил: «По крайней мере готовность ко всякому повороту судьбы.» На вопрос, откуда он, Диоген сказал: «Я – гражданин мира»». (11, с. 233)

«Гетер он называл царицами царей, ибо те делают все, что угодно любовницам.» (11, с. 234)

«Тому, кто стыдил его за то, что он бывает в нечистых местах, он сказал: «Солнце тоже заглядывает в навозные ямы, но от этого не оскверняется»». (11, с. 234)

«Человека, который привел к нему своего сына и расхваливал его великие дарования и отличное поведение, он спросил: «Зачем же тогда я ему нужен?» Человека, который говорил разумно, а поступал неразумно, он сравнивал с кифарой, которая не слышит и не чувствует собственных звуков». (11, с. 234)

«Человеку, сказавшему «Мне дела нет до философии!», он возразил: «Зачем же ты живешь, если не заботишься, чтобы хорошо жить?»». (11, с. 234)

«Он говорил, что как слуги в рабстве у господ, так д<

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: