IX. Прабалтийские и балтийские языки и соотнесенность с ними праславянского

Но прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, необходимо сделать краткий экскурс в область лингвистических исследований и дать сжатый очерк доминирующего ныне направления в изучении «балтославянской» проблематики.

Балтийская языковая стихия, в которой укоренена славянская, является для последней широким протоком, соединяющим ее напрямую с исходной стихией древнего индоевропейского диалектного континуума. Даже современные балтийские языки превосходят все другие индоевропейские языки своей близостью к реконструируемому исходному индоевропейскому языковому состоянию (Топоров 2006: 15).

Чрезвычайная близость балтийских и славянских языков и существование в прошлом периода еще более тесной балтославянской языковой общности признается практически всеми. Большинством признается и реальность прабалтославянского языка, представляемого как пространственно‑ временной континуум родственных диалектов.

До последнего времени лингвисты обычно исходили из существования уже в Средневековье (~IX–XV вв. ) двух основных групп балтийских языков: западнобалтийских (прусский и ятвяжский) и восточнобалтийских (литовский, латышский, селонский, земгальский и куршский, иногда относимый к западнобалтийским), выросших соответственно из западно‑ и восточнобалтийских диалектов более раннего времени (как минимум – с середины I тыс. до н. э. ). Обе эти группы отличает от праславянского (общеславянского) отсутствие явных следов воздействия иранских языков.

Недавно в своей последней (и, к сожалению, посмертной), обобщающей статье В. Н. Топоров (опираясь отчасти на работы В. Мажюлиса) предложил заменить членение на западные и восточные балтийские языки (диалекты) разделением их на центральные (срединные) – литовский, латышский (латгальский), земгальский, селонский – и периферийные – прусский, ятвяжский (судавский), галиндский (голядский), возможно, куршский. При этом В. Н. Топоров прозорливо заметил, что название «галинды», именование коих связано с обозначением конца, края (литов. gã las «конец»), могло охватывать целый ряд этнолингвистических групп в пределах периферийного пояса на западной, южной и восточных окраинах балтийского мира (Топоров 2006: 21–22). В их числе, добавлю, могли находиться и «словенизирующиеся» группы. Среди этих «окраинцев» на север от Литвы оказываются, судя по названию, и относимые к центральной (или восточной) группе земгалы, вне зависимости от того, как осмыслять этот этноним: ž iẽ mgala «северный (зимний) край» или ž emgalà «край (низкой) земли».

Отмечу, что с «восточными галиндами» на левобережье верхнее‑ среднего Днепра и в Поочье (Протва, Москва), фиксируемыми как Golthe‑ Голта, голядь (Мачинский, Кулешов 2004: 38–46), соотносятся этногруппы, в отличие от всех других балтов подвергшиеся языковому воздействию иранцев (особенно на Сейме); другие, судя по балтской гидронимии северо‑ западнее Москвы, тяготеющей к латышской номенклатуре (Топоров 2006: 17, 33), могли существенно отличаться по языку от западных галиндов, являвшихся, вероятно, частью эстов, а позднее – пруссов. Поэтому не следует вообще говорить о неком едином диалекте (языке) галиндов‑ голяди. Кроме того, по данным археологии, культура восточнолитовских курганов (соотносимая с ранней Литвой IV–VIII вв. ) имеет западнобалтские истоки, и поэтому проблематично отнесение литвы к «восточной», да и к «центральной» группе балтов.

Надо считаться с тем, что для I–VII вв. и, вероятно, для более ранеего времени, судя по данным гидронимии и письменных источников, от среднего течения Немана на западе до Оки и Верхнего Дона на востоке мы имеем огромный массив балтоязычного (или балтопраславянского? ) населения, который может быть соотнесен с Golthe‑ голядью и с нервами‑ неврами, являющимися реальностью не только времен Геродота, но и первых веков нашей эры, что отражено в сочинениях Плиния Старшего, Аммиана Марцеллина и других (об этом – ниже). И территориально «центральными» археологическими культурами этого массива оказываются культура поздней штрихованной керамики и днепро‑ двинская, а позднее Тушемля‑ Банцеровщина, различные варианты киевской культуры, а также ее предшественников и производных. В пределах каких из этих культур или в каких существующих рядом с ними «зонах археологической пустоты» и при каких исторических условиях начался и развился процесс «словенизации», отпочкование словен от балтийского массива, – это главный вопрос начальной истории славянства (да и предыстории Руси).

Поэтому, соглашаясь с условными названиями «западнобалтийские» (прусский и др. ) и «срединные» (литовский и др. ) диалекты и языки (по В. Н. Топорову), я обозначаю весь огромный отраженный в гидронимии и пока нерасчлененный массив балтийских диалектов от Среднего Немана (для первых веков н. э. ) или от верховьев Вилии и Немана (с IV в. н. э. ) на западе до Поочья и Верхнего Дона на востоке как зону «срединно‑ восточных» балтийских (или балтопраславянских) наречий.

Какая же территория была «центральной» в смысле наилучшего сохранения архаичных норм прабалтийского языка – пока неясно. Если, например, подтвердится мнение В. Мажюлиса о большей архаичности западнобалтийских языков, то именно их ареал можно будет считать «центральным», откуда иррадиировались наиболее архаичные общеиндоевропейские традиции на всю огромную область прабалтийско‑ протославянского, а позднее, после выделения праславян, просто балтийского языкового континуума.

Степень близости даже современных балтийских и славянских языков такова, что некоторые лингвисты сравнивают ее со степенью близости, существующей между немецким и шведским или норвежским языками. За последние 50 лет стало доминировать представление, «что модели древнейших состояний балтийских и славянских языков не могут быть отнесены к одной и той же временной плоскости» и что «славянскую модель следует рассматривать как результат преобразования модели балтийской». Предполагается, что праславянский оформился как окраинный западнобалтийский диалект (Откупщиков 1974: 8, с отсылкой, в первую очередь, к: Иванов, Топоров 1958: 38–39). Высказано было даже суждение, что общеславянский язык – это «иранизированный балтийский» (Pisani 1968: 13–14).

Недавно свою позицию по этому вопросу отчетливо сформулировал В. Н. Топоров. Исходя из того, что праславянский язык представляет собой «более позднее развитие периферийных балтийских диалектов, находившихся в южной части первоначального балтийского (или западнобалтийского) ареала», а также опираясь на выводы В. Мажюлиса о том, что «протославянский с XX по V в. до н. э. представлял собой определенную периферийную часть прабалтийских диалектов», В. Н. Топоров заключает: «именно этот временной срез и должен быть соотнесен, в строгом смысле слова, с тем, что называют балтославянским „праязыком“, единством, эпохой и т. п. Возобладание центробежных тенденций < …> (в частности, ориентация на более южные центры), ускорение темпов языкового развития привело к тому, что протославянский (прабалтийский периферийный диалект) развивается в праславянский (приблизительно с V в. до н. э. ), который еще в течение довольно долгого времени сохраняет „балтоидный“ облик, хотя уже и живет особой самостоятельной жизнью» (Топоров 2006: 20).

Исследователями отмечена особая связь протославянского диалекта с западнобалтийским языковым континуумом. «Есть некоторые основания полагать, что древнепрусский язык, языки ятвягов и голяди первоначально входили в протославянскую изоглоссную область, но позже, оторвавшись от нее, примкнули к балтийской (летто‑ литовской)…» (Журавлев 1968: 174). Особую близость славянского к прусскому отмечает В. Н. Топоров (2006: 20). По мнению В. Мажюлиса, «западнобалтийский (древнепрусский) является единственным, который непосредственно отражает пограничное контактирование древнейших балтийских и славянских диалектов» (Мажюлис 1978: 100).

Такое контактирование предполагает и их территориальное соседство. Последнее находит известное подтверждение в письменных источниках. Так, реконструкция этнокарты Тацита заставляет признать, что ближайшими соседями венетов на западе в I в., наряду с лугиями, должны были быть эстии (вероятно, западные балты). Опирающийся на готскую эпическую традицию рассказ Иордана о войне Херманарика в VI в. с венетами, а сразу после этого – с эстиями также говорит о соседстве этих этносов, о том, что между ними нет других достойных упоминания этногрупп. Ситуация, описанная Тацитом, и события, описанные Иорданом, отделены друг от друга примерно 300 годами, что говорит о стабильности отмеченного соседства.

Общеславянский (праславянский) на ранней стадии (~I–V вв. и, возможно, еще ранее) отличается отсутствием выразительных диалектных различий и, видимо, распространен на достаточно монолитной и не очень обширной территории. Какие‑ то диалектные различия улавливаются лишь после миграции славян на юг, т. е. не ранее конца VI в. (Бирнбаум 1987; Popowska‑ Taborska 1991: 84–91). Общеславянский язык сохраняется как некое единство (при наличии диалектов) как минимум до IX в. включительно.