XII. Наиболее перспективная концепция происхождения славян и некоторые дискуссионные ее стороны

Опираясь на наблюдения А. Мейе и С. Р. Тохтасьева (Meillet 1934; Мейе 1951: 44; Тохтасьев 1998: 30–31), а также на аргументацию, предложенную Вяч. С. Кулешовым (Кулешов 2012: 128–133)[189], можно полагать, что древнейшими формами самоназвания славян были *slavē ne/*slavā ne, предположительно близкие еще более древним балтославянским прототипам этого этнонима – *š lau‑ ē n‑ ai/*š lau‑ ā n‑ ai (последняя форма особенно близка к σ τ (λ )α υ α ν ο ί Кл. Птолемея).

Как уже говорилось, мощный пласт топонимов (преимущественно гидронимов) с корнем š lav‑, явно связанных (как предполагал Д. А. Мачинский и как показал Вяч. С. Кулешов) с этнонимом *slavē ne/*slavā ni, отмечен в западной части территории культуры поздней штрихованной керамики, после ухода ее носителей на юг занятой культурой восточнолитовских курганов, появляющейся здесь в результате этнокультурного импульса, идущего от западных прибалтийских балтов (эстии, галинды, судины). Эта территория соответствовала западной части ст(л)аванов Птолемея, которая в I – первой половине II в. граничила с западными балтами‑ судинами (будучи отделенной от них, по археологическим данным, некоторой пустующей областью). С середины III в. н. э. (сложение культуры восточнолитовских курганов) и до настоящего времени эта территория занята доминирующим балтским населением, и поэтому возникновение этого пласта балтославянских топонимов, отражающих архаичный этноним *slavē ne/slavā ni, не могло произойти позднее второй половины III в. н. э. Область распространения этой топонимики соответствует той части территории славен/славан (ст(л)аванов), носителей культуры поздней штрихованной керамики, которую с середины III в. заняли продвигающиеся с запада балты, носители культуры восточнолитовских курганов.

Таким образом, создатели и носители культуры поздней штрихованной керамики, продолжающие некоторые культурные традиции культуры ранней штрихованной керамики, вбирающие отдельные элементы поздней трудноуловимой милоградской культуры, а затем, при миграции на юг, и элементы зарубинецкой культуры Полесья, соответствуют южно‑ срединной части венетов Тацита и ставанам Кл. Птолемея и являются основными этнокультурными, языковыми и, вероятно, генетическими предками этноса, создавшего в IV–V вв. корчакско‑ пражскую культуру и достоверно известного с начала VI в. под именем *slavē ne (sclaveni, sclavini и пр. ). Участие в создании корчакско‑ пражской культуры других этнокультурных компонентов также вероятно.

Эта идея, некогда высказанная мной в форме гипотезы (Мачинский 1973а; 1976; 1981; 1989б), поддержанная Вас. А. Булкиным (1983; Булкин, Гердт 1989), Г. С. Лебедевым (1989) и в ряде работ М. Б. Щукина, ныне стала для меня доказанным положением, исходным для постижения последующей истории славянства.

Определенную (но отнюдь не первостепенную) роль в этом сыграла и монография А. А. Егорейченко (2006), суммирующая накопленные данные о культуре ранней и культуре поздней штрихованной керамики. Поразительно, что сам автор монографии полностью ушел от какой‑ либо попытки выразить свое собственное мнение об этноязыковой принадлежности культуры поздней штрихованной керамики или хотя бы о ее соотнесенности с каким‑ либо этносом, упоминаемым письменными источниками – пусть даже без определения «лингвистического лица» этого этноса. Не дает А. А. Егорейченко и сколько‑ нибудь обоснованного объяснения исчезновению к середине III в. подавляющего большинства памятников этой культуры с ее основной территории, кроме обычной в подобных случаях беспомощной ссылки на «климатические изменения» (Егорейченко 2006: 112), – но едва ли можно думать, что некоторое потепление во II–IV вв. могло вызвать массовое бегство населения с территории Беларуси! Лишь учитывая то, что А. А. Егорейченко сочувственно излагает авторитетное мнение В. В. Седова о том, что вся культура штрихованной керамики (т. е. и культура ранней, и культура поздней штрихованной керамики) – это «ядро балтов» (Егорейченко 2006: 117), можно предполагать, что он склонен считать носителей последней балтами, хотя нигде не говорит об этом определенно[190].

Наиболее честно и точно проблема исчезновения культуры поздней штрихованной керамики была сформулирована в работах рано ушедшего из жизни литовского археолога Витаутаса Ушинскаса. Констатируя, что культуру штрихованной керамики «на территории восточной Литвы < …> сменила культура восточнолитовских курганов < …>, а в средней полосе Белоруссии – банцеровская культура», он отмечает: «Исчезновение культуры штрихованной керамики характеризуется исчезновением самой штрихованной керамики, распространением ошершавленной, прекращением использования многих городищ, распространением открытых селищ, появлением погребальных памятников. Именно распространение могильников и служит главным признаком происшедшей смены культур…». Но при этом В. Ушинскас отнюдь не считает, что носители культуры поздней штрихованной керамики были уничтожены пришельцами или даже жестко вытеснены ими. Он считает, что «корректно < …> исчезновение культуры штрихованной керамики – объяснить уходом основной части ее носителей» и что в связи с этим «и роль культуры штрихованной керамики в процессе этногенеза балтов следует признать весьма ограниченной» (Ушинскас 1989: 65–67).

Куда же ушли «штриховики», если с северо‑ запада и запада их поджимали балты (культура восточнолитовских курганов), а с северо‑ востока их территорию, видимо, уже после ухода большинства «штриховиков» заселяют с конца IV в. носители банцеровской культуры (вероятно, тоже балты, восточные)? Остается один путь – на юг, куда и стремились venethi Тацита, и небезуспешно, как это явствует из размещения этносов venadisarmatae и venedi на Певтингеровой карте. А если культура поздней штрихованной керамики и памятники с ее элементами оставлены не балтами, то кем? Ответ для I–III вв. однозначен: праславянами, которые, видимо, уже обрели свое самоназвание *slavē ni/*slavā ni.

Отказавшись от собственной интерпретации, А. А. Егорейченко зато посвящает много места полемике с Д. А. Мачинским (Егорейченко 2006: 12, 115–117)[191]. Поскольку выше моя концепция была изложена достаточно подробно, здесь я приведу только пассаж, в коем А. А. Егорейченко характеризует мою «теорию» в целом: «Согласно этой теории, носители КПШК имели прямое отношение к славянскому этногенезу. По мнению Д. А. Мачинского, носителей культуры следует идентифицировать с западными славянами, которые в первых веках новой эры переселились в Прикарпатье, а затем вернулись обратно на историческую родину (Мачинский 1981: 31–53)» (Егорейченко 2006: 115).

Что поймет читатель из этого текста? Под «западными славянами» общепринято понимать поляков, кашубов, чехов, словаков и т. д. Значит, это только их предками оказываются «носители» культуры поздней штрихованной керамики? И все они, вместе со своей культурой «в первые века н. э. » (т. е. в I–II вв. ) «переселились в Прикарпатье», т. е. ушли из Литвы и Беларуси? А потом оттуда вернулись (как явствует из текста Егорейченко, с той же культурой, т. е. культурой поздней штрихованной керамики) «на историческую родину»? Я вынужден показать, цитируя собственные статьи, что этот «вывод» основан на вырванных из контекста формулировках и на неумении читать чужие концептуальные работы.

Процитирую свою статью 1981 г.:

…На базе… этих памятников… формируется… Пеньковская культура, достаточно хорошо увязываемая с антами, юго‑ восточной группой славянства конца IV – начала VII в. < …> Если истоки антов уже прослеживаются, то значительно хуже обстоит дело с истоками культуры основного ствола славянства, известного древнерусской традиции под именем «словене» (sclaveni, sclavini греко‑ римских авторов).

«Склавенская» культура, именуемая культурой Корчак или Пражской (далее КПК) распространялась в VI–VII вв. от бассейна… Эльбы на западе до киевского Поднепровья на востоке. < …>

Западная ветвь славянства (словене) (т. е., как следует из первой цитаты, это «основной ствол славянства», названный здесь «западной ветвью» лишь по отношению к юго‑ восточным антам, боковой ветви «славянского древа». – Д. М. ), видимо являвшаяся носителем КШК, уже в конце I–II в. н. э., после разгрома зарубинецкой культуры, предпринимает попытку прорваться на юг, в Прикарпатье. Зона их набегов в это время соответствует зоне археологической трудноуловимости, простирающейся к югу от КШК (Мачинский 1981: 32–33, 36).

Далее – о «Дунайском этапе» славянской истории и об обратном движении из Дунайско‑ Карпатского региона после середины VII в. отдельных групп «словен» (уже с совершенно иной культурой) в свою восточно‑ европейскую «прародину» и севернее, на берега Ильменя. Моя идея состояла не в распространении культуры штрихованной керамики на юг, а потом обратно на север, а в способности ее носителей – венетов‑ ст(л)аванов – к кардинальной трансформации своей культуры в новом культурно‑ историческом контексте на более южных территориях – идея, которую блестяще подтвердил сам А. А. Егорейченко, выявив «взрывной» характер трансформации культуры ранней штрихованной керамики в культуру поздней штрихованной керамики даже в пределах единой зоны «лесных восточно‑ европейских культур», а теперь подтверждают и другие исследователи, выявляя в Полесье памятники конца I – начала III в. с элементами культуры поздней штрихованной керамики и зарубинецкой культуры (Белявец, Вергей) и даже допуская участие первой в формировании «славянской» корчакско‑ пражской культуры (Гавритухин).

Чувствуя слабость своей позиции, а вернее – отсутствие таковой, А. А. Егорейченко привлекает авторитетного псевдосоюзника: «Не согласен с теорией Д. А. Мачинского и К. Годловский» (Егорейченко 2006: 116). Это утверждение, мягко говоря, неточно, и, ввиду особого значения Казимежа Годловского для истории и перспектив рассматриваемых проблем, необходимо восстановить правду.

В статье, сданной в печать в 1983 г. и опубликованной в 1986 г., К. Годловский поддержал все мои выводы о локализации венедов Плиния на юго‑ восточном побережье Балтики, об «архаизирующей» локализации их у Кл. Птолемея, о совпадении территории и почти тождестве ставанов Птолемея и венетов Тацита. К. Годловский был знаком с картами в моих статьях и не мог не видеть, что эти ставаны и венеты локализуются на территории культуры поздней штрихованной керамики! Также соглашается он и с той концепцией вычленения праславянского языка из балтийского языкового континуума, которую поддержал и я в статье 1981 г.: именно на нее К. Годловский ссылается и именно с ней полемизирует А. А. Егорейченко. Более того, в концовке своей статьи К. Годловский выражает мнение, что культура «киевского типа» с территорией около 200 000 кв. км не может быть единственным археологическим соответствием «предкам славян», и отмечает, что Д. А. Мачинский намечает как область протославянского «маточника» значительно бо́ льшую территорию – около 500 000 кв. км, при этом ссылаясь на ту же мою статью 1981 г., где увеличение исходной зоны проживания предков славян достигается за счет включения в нее территории культуры поздней штрихованной керамики (Godł owski 1986: 351, 353–356, 365, 368; 2000: 272, 274–377, 287, 289).

Отношение К. Годловского к моей концепции становится более настороженным в статье, написанной в 1985 г. и опубликованной в 1987 г.: «Д. А. Мачинский пытается найти происхождение культуры пражского типа в культуре штрихованной керамики, что, пожалуй, выглядит достаточно фантастично и меня лично в полной мере не убеждает, и тем не менее эта концепция имеет право на существование» (Godł owski 2000: 305).

И вновь изменение позиции на более благожелательную в статье «Spо́ r o Slowianach», написанной в 1991 г. и опубликованной в 1999 г., – последней работе К. Годловского, посвященной истокам славянства. На одной из последних страниц читаем: «Правдоподобно, что с этими „балтославянскими“ диалектами следует связать гидронимию верхнего бассейна Днепра, признанную Топоровым и Трубачевым балтийской, которая распространяется на юге даже за Припять и Десну. Нельзя исключить, что эти гипотетические протославяне занимали область бо́ льшую, нежели границы культуры киевского типа, и выступали так же, как то допускает Д. А. Мачинский, в кругу иных культурных комплексов восточно‑ европейской лесной зоны» (Godł owski 2000: 366–367). Ясно, что здесь и в лингвистическом, и в археологическом планах речь идет о той «балтославянской» или «протославянской» области, которая, в соответствии с моей концепцией, включает в себя территорию культуры поздней штрихованной керамики. Надо быть слишком тенденциозным, чтобы не заметить этой фразы[192].