Религиозная основа мирского аскетизма 9 глава

¹⁰²² Именно в этом решающее отличие данного типа поведения от других сходных с ним по своим внешним чертам.

103 Бакстер (Saints' everlasting rest., с. XII) поясняет невидимость Бога следующим образом: «Подобно тому как посредством кор­респонденции можно вести прибыльную торговлю с человеком, кото­рого никогда не видел, так и путем «блаженной торговли» с невиди­мым Богом можно добыть "единую драгоценную жемчужину"». Эти чисто коммерческие сравнения, которые заняли место обычных для более ранних моралистов и лютеран притч, весьма характерны для пуританизма, предоставляющего человеку самому «выторговать» себе спасение. Ср. также следующую выдержку из проповеди: «Ценность предмета определяется для нас тем, что за него дает разумный чело­век, который знает ему цену и действует в силу необходимости. Хрис­тос, премудрость Божья, отдал себя, свою драгоценную кровь, чтобы спасти души людей; он знал, что из себя представляют люди, и не нуждался в них» (Henry M. The worth of the soul. — In: Writings of Pur. div., p. 313).

¹⁰⁴ Обратное сказано у Лютера: «Слезы важнее деяний, а страдания превосходят всякую деятельность».

¹⁰⁵ Это отчетливо проявляется в развитии этической теории лютеран­ства. Об этом см.: Hoennicke. Studien zur altprotestantischen Ethik. Berlin, 1902; а также поучительную рецензию Э. Трельча («Gott. gel. Anz.», 1902, № 8). Сближение лютеранской доктрины со старой ортодоксально-кальвинистской было по форме часто очень сильно. Однако все время проступала противоположная религиозная ориентация. Меланхтон выдвигал на первый план понятие покаяния для того, чтобы связать нравственность и веру. Обусловленное Зако­ном покаяние должно предшествовать вере, добрые же дела — следо­вать за верой, в противном случае — почти пуританская формулиров­ка — она не будет истинной, оправдывающей человека верой. Мелан­хтон полагал, что относительная степень совершенства может быть достигнута и в земной жизни, более того, первоначально он даже учил, что оправдание дается для того, чтобы сделать человека способным к добрым делам, и что в этом растущем совершенствовании и заклю­чается та степень посюстороннего блаженства, которое может дать вера. У позднейших догматиков лютеранства идея, согласно которой добрые дела являются необходимыми плодами веры и вера создает новую жизнь, также по своей формулировке очень близка к рефор­матскому учению. Вопрошающих о природе «добрых дел» Меланхтон, и еще в большей степени позднейшие лютеране, отсылает к Закону. Реминисценцией первоначальных идей Лютера можно считать лишь меньшую склонность к «библиократии», в частности к ориентированию на отдельные ветхозаветные нормы. Нормой человеческого поведения остается декалог как кодификация основных принципов естественных нравственных законов. Однако между их статуарной значимостью и постоянно подчеркиваемым значением тезиса оправдания верой нет прочной связи, хотя бы по одному тому, что психологическая основа (см. выше) этой веры совсем иная, чем в кальвинизме. Церковь, со:; нающая себя институтом благодати, отказалась (и должна была от казаться) от первоначальной лютеровской точки зрения, не вырабо тав, однако, никакой иной. Из одного опасения утерять догматичен кую основу ("sola fide» — учение о спасении одной только верой) но возможно было провозгласить аскетическую рационализацию всей жизни нравственной задачей отдельного человека. Ибо не хватало стимула, который позволил бы придать идее испытания избранничест ва значение, равное обретенному ею в кальвинизме благодаря учению о предопределении. Магическое толкование таинств, связанное с отсут­ствием учения о предопределении, в частности отнесение regenaratio (возрождения) или, во всяком случае, его начала к крещению, также должно было при наличии веры во всеобщее спасение препятствовав развитию методической нравственности, так как подобное толковани ослабляло дистанцию между status naturalis (естественным состоя нием) и состоянием избранности, особенно принимая во внимание то значение, которое лютеранство придавало первородному греху. Не меньшее влияние оказало чисто внешнее толкование акта оправда ния, допускавшее возможность изменения божественных решений под влиянием конкретного акта покаяния обращенного грешника. Между тем именно эта идея в возрастающей степени подчеркивалась Мелан хтоном. Весь коренной перелом в его учении, проявляющийся в уси­лении значения покаяния, был внутренне связан с его признанием «свободы воли». Все это определило неметодический характер жиз­ненного поведения лютеран. В представлении рядового лютеранина спасение складывалось из конкретных актов прощения конкретных грехов — что было естественным следствием сохранения в лютеран­стве исповеди — и отнюдь не связывалось с аристократией святых, самим себе обязанных подтверждением своей избранности. Тем самым исключались и свободная от законов нравственность, и ориентирован ная на Закон рациональная аскеза; Закон оставался статутом и иде­альной нормой, не связанной органически с «верой». А поскольку лю­теране опасались того, что строгая «библиократия» легко может пе­рейти в синергизм, конкретное содержание Закона принимало черты неопределенности, неточности и прежде всего несистематичности. Жизнь всегда оставалась, как указал в отмеченной выше рецензии Трельч применительно к этической теории, лишь «суммой полностью не реализованных замыслов», которые, «наталкиваясь на отдельные разрозненные указания», осуществлялись не в рамках некоей взаимо­связанной жизненной целостности, а по существу — наподобие эволю­ции, проделанной самим Лютером (см. выше), — сводились к подчине­нию сложившейся ситуации как в мелочах, так и в фундаментальных вопросах. Столь часто порицаемая склонность немцев «адаптировать­ся» к чужим культурам, их способность быстро ассимилироваться, в значительной мере объясняется наряду с определенным полити­ческим развитием нации также в значительной степени и этим фак­тором, влияние которого ощущается во всей нашей жизни и по сей день. Субъективное восприятие культуры оставалось незначительным потому, что, по существу, оно сводилось к пассивному усвоению того, что предлагалось «властями».

¹⁶ Об этом см. популярную работу: Т h о 1 и с k. Vorgeschichte des Rationalismus. Berlin, 1865.

 

107О совершенно ином воздействии учения о предопределении (вернее, учения о предетерминации) в исламе и о его основе см. упомянутую диссертацию Ульриха: Ullrich F. Die Vorherbestimmungslehre пи Islam und Christentum, 1912. Об учении янсенистов о предопре­делении см.: Honigsheim P. Op. cit. 108См. след. статью.

109' Ричль (см.: R i t s с h 1. Qeschichte des Pietismus, I, 152) пы­тается обосновать своеобразие пиетистов времени, предшествовавшего деятельности Лабади (впрочем, лишь на основании нидерландских specimena — примеров), тем, что пиетисты, во-первых, создавали круж­ки, во-вторых, культивировали идею «ничтожности тварного бытия» и форме, противоречившей евангельскому вниманию к спасению души», и, в-третьих, искали «уверенность в своем спасении в таком общении с Господом нашим Иисусом Христом», которое противоречило рефор­мированной вере. Последний признак верен для этого раннего перио­да лишь применительно к одному из тех представителей пиетизма, взгляды которых Ричль рассматривает в своей работе; идея же «нич­тожества твари» сама по себе — подлинное порождение кальвинистс­кого духа и выходит за рамки обычного протестантизма лишь в тех случаях, когда она на практике ведет к уходу из мира. Что касается кружков, то Дордрехтский синод предписывал их организацию в из-нестном количестве (особенно для изучения катехизиса). Из анализа признаков пиетистского благочестия, данных в книге Ричля, внимания заслуживают следующие: 1) «прецизизм» в смысле точного следова­ния букве Священного писания во всех внешних жизненных ситуа­циях, который в некоторых случаях разделял Гисберт Фоэт; 2) толко­вание оправдания и примирения с Богом не как самоцели, а как средства для аскетической святой жизни. Подобную точку зрения мож­но обнаружить у Лоденштейна, намечается она и у Меланхтона (см. прим. 105); 3) высокая оценка внутренней «борьбы, которая ведет к покаянию», как признака истинного возрождения, чему первым стал учить В. Теллинк; 4) отказ от причащения, если к нему допускались невозрожденные (к этому мы еще вернемся в другой связи), и свя­занное с этим образование кружков, нарушавшее ограничения дорд-рехтских canones (постановлений) — кружков, где возрождалось «пророчество», т. е. толкование Священного писания, и не одними богословами, но даже женщинами (Анна-Мария Шюрман). Все эти пункты.представляют собой отклонения, часто довольно серьезные, от учения и практики реформированной веры. Однако по сравнению с теми течениями, которые остались вне сферы внимания Ричля, особенно по сравнению с английскими пуританами, все перечислен­ные пункты, кроме третьего, являются лишь усилением тенденций, свойственных всему развитию этого благочестия. Недостаточная объективность Ричля проявляется в том, что этот крупный ученый привносит в анализ свои личные оценочные суждения церковного или, вернее, религиозно-политического характера и в своей антипатии ко всем видам специфически аскетической религиозности интерпре­тирует все ее проявления как возврат к «католичеству». Однако и старый протестантизм, подобно католицизму, может быть религией «all sorts and conditions of men» (людей всех типов и сословий) и тем не менее католическая церковь отвергла в лице янсенизма ригори­стическую мирскую аскезу наподобие того, как это сделал в XVII в. пиетизм по отношению к специфически католическому квиетизму. Для нашего специального исследования пиетизм лишь тогда пре­вращается в специфическое явление (не по своей интенсивности,

 

а качественно), когда его усилившийся страх перед «миром» ведет к отказу от частнохозяйственной деятельности и, следовательно, к образованию кружков на монастырско-коммунистической оснонс (Лабади) или же (в чем современники упрекали отдельных экстре мистски настроенных пиетистов) к умышленному небрежение мирской профессиональной деятельностью в интересах созерцани (медитаций). Такого рода последствия возникали, естественно особенно часто там, где созерцательность приближалась к том\ что Ричль определяет как «бернардианство», поскольку эта черт.1 впервые проявляется в толковании св. Бернардом Песни Песней речь идет о религиозности, проникнутой мистическим настроением и стремлением к крипто-сексуально окрашенному «unio mystica (мистическому единению с Богом). Это несомненно уже в чисто ре­лигиозно-психологическом плане aliud (иное) по сравнению с рефор мированным благочестием, а также по сравнению с его аскетическим воплощением у таких людей, как Фоэт. Ричль же стремится связан, этот квиетизм повсюду, где он его находит, с пиетистской аскезой и тем самым предать анафеме и то и другое, что заставляет его тщательно отмечать каждую цитату из трудов католических мистиков или аскс тов, обнаруживаемую им в пиетистской литературе. Между тем и стоя щие «вне всякого подозрения» английские и нидерландские моралис­ты-богословы цитируют Бернарда, Бонавентуру и Фому Кемпийского. Отношение реформированных церквей к их католическому прошлому было очень сложным, и в зависимости от того, какая точка зрения выступает на первый план, то одна, то другая из этих церквей ока­зывается наиболее близкой католицизму или отдельным его сторонам.

¹¹⁰ В весьма поучительной статье «Пиетизм», напечатанной в 3-м издании «Realenz. f. prot. Theol. und Kjrche», Мирбт сводит пиетизм, полностью оставляя в стороне предпосылки его возникновения, соз­данные Реформацией, к личному религиозному переживанию Шпе-нера, что производит несколько странное впечатление. Для понимания пиетизма сохраняет и теперь свое значение книга Г. Фрейтага: Freytag G. Bilder aus der deutschen Vergangenheit. Для началь­ного периода английского пиетизма см. из современной ему ли­тературы: Whitaker W. Primo institutio disciplinaque pietatis, 1570.

¹¹¹ Эта точка зрения способствовала, как известно, тому, что пиетизм стал одним из главных носителей идеи толерантности. В этой связи мы считаем необходимым высказать ряд замечаний о сущности толерантности. На Западе основными историческими ее источниками были, если оставить в стороне гуманистически-просветительскую индифферентность, не оказавшую большого практического воздей­ствия, следующие явления: 1) чисто политические и государственные соображения (архетип: Вильгельм Оранский); 2) меркантилизм (особенно отчетливо это проступает в политике города Амстердама и ряда других городов, а также землевладельцев и разного рода властителей, охотно принимавших сектантов в качестве носителей экономического прогресса); 3) радикальное течение внутри кальви­нистского благочестия. Ведь учение о предопределении по самой своей сущности исключало возможность того, что государство может оказать поддержку религии, проявляя нетерпимость. Спасти этим души верующих государство не могло, и лишь забота о славе Господней заставляла церковь искать поддержку государства в деле подавления ереси. Чем большее значение придавалось принадлеж­ности проповедника и всех причащающихся к кругу избранных, тем

 

 

невыносимее становилось всякое вмешательство со стороны госу­дарства в замещение духовных должностей и предоставление их вместе с приходами невозрожденным — быть может, воспитанникам университетов — лишь на том основании, что они получили бого­словское образование; отвергалось и вообще всякое вмешательство в дела общины со стороны носителей политической власти, часто отнюдь не безупречных по своему поведению. Реформатский пиетизм еще усилил эту точку зрения тем, что лишил догматическую право­верность ее первостепенного значения и постепенно ослабил дей­ственность тезиса «extra ecclesiam nulla salus» («вне церкви нет спасения»). Кальвин полагал, что подчинение отверженных установ­ленной Богом церкви необходимо для славы Господней; в Новой Англии стремились конституировать церковь как аристократическую общность доказавших свою избранность святых. Однако уже радикально настроенные индепенденты отвергали всякое вмеша­тельство в испытание «избранности» как со стороны гражданских, так и иерархических властей, считая, что это является прерогативой каждой отдельной общины. Представление, что слава Господня тре­бует подчинения церковной дисциплине и отверженных, постепенно вытеснилось другой идеей (существовавшей с самого начала, но с те­чением времени получавшей все большее значение), согласно которой причащение, совершаемое совместно с отринутыми Богом людьми, — оскорбление Всевышнего во славе Его. Это неизбежно должно было вести к волюнтаризму, ибо вело к созданию «believers' church» (церк­ви верующих) — религиозного общества, состоявшего исключительно из возрожденных. Наиболее радикальные выводы из этих идей были сделаны кальвинистским баптизмом, к которому принадлежал и глава «парламента святых» Прайсгод Бэрбон. Армия Кромвеля выступала в защиту свободы совести, а «парламент святых» — даже за отде­ление церкви от государства, потому что его члены были набожными пиетистами, то есть из позитивно-религиозных мотивов; 4) баптист­ские секты, которым будет уделено внимание ниже, с самого начала, причем более настойчиво и последовательно, придерживались принци­па, что в церковную общину можно допускать лишь возрожденных, и потому решительно отвергали и «институциональный» характер церк­ви, и всякое вмешательство светской власти. И в этом случае, следова­тельно, требование безусловной веротерпимости вызывалось позитив­но-религиозным мотивом. Первым, кто почти за поколение до баптис­тов и за два поколения до Роджера Уильямса, руководствуясь анало­гичными соображениями, выступал за безусловную неограниченную веротерпимость и отделение церкви от государства, был, по-видимому, Джон Браун. Первой декларацией такого рода со стороны церковной общины была, очевидно, резолюция английских баптистов Амстер­дама (1612 или 1613 г.), гласившая: «Магистрату не следует вмешиваться в дела религии или совести... ибо Христос — царь и законодатель церкви и совести». Впервые в официальном документе церковной общины требование позитивной защиты свободы совести со стороны государства как своего права выдвигается, по-видимому, в ст. 44 исповедания (particular — частных) баптистов (1644). Мы считаем необходимым еще раз подчеркнуть, что встречающееся иногда предположение, будто терпимость как таковая создала благоприятные условия для развития капитализма, совершенно не соответствует истине. Веротерпимость — не специфически современ­ное и не специфически западное явление. В Китае, Индии, в великих государствах Передней Азии эллинистической эпохи, в Римской

 

империи, в странах ислама долгое время господствовала веро­терпимость (ограничиваемая лишь соображениями государственного порядка, которые и в наши дни играют в этом вопросе аналогичную роль). Здесь она достигала большей глубины, чем где бы то ни было в XVI — XVII вв., и, уж конечно, большей, чем там, где господствовал пуританизм, как, например, в Голландии и Зеландии в период их наибольшего политического и экономического подъема, в пуритан­ской Англии или в Новой Англии. Западу, как до, так и после Реформации, скорее была свойственна (как, например, и государству Сассанидов) конфессиональная нетерпимость, которая в определен­ные периоды существовала в таких странах, как Китай, Япония и Индия, где она, однако, большей частью была связана с политичес­кими мотивами. Следовательно, толерантность как таковая ни в коей степени не связана с капитализмом. Все зависит от того, кому она идет на пользу. О последствиях, проистекающих из требований «believers' church», речь будет идти в следующей статье.

¹¹² Свое практическое применение эта идея находит, например, у кром-велевских «tryers», проверяющих пригодность кандидатов на долж­ность проповедника. Они стремились установить не столько наличие специального богословского образования претендентов, сколько их субъективную уверенность в своей избранности. См. также след. статью.

¹¹³ Характерное для пиетистов недоверие как к Аристотелю, так и к классической философии в целом мы находим уже у Кальвина (ср.: Institutio, II, cap. 2, p. 4; III, cap. 23, p. 5; IV, cap. 17, p 24). Известно, что у Лютера это недоверие вначале было выражено не менее ярко, однако впоследствии оно вытесняется гуманистическим влиянием (в первую очередь Меланхтона), желанием углубить свои знания и настоятельными требованиями апологетики. Конечно, и Вестмин­стерское исповедание (с. I, 7) учит в соответствии с протестантской традицией, что все необходимое для спасения души ясно изложено в Священном писании и легко может быть достигнуто даже без богословского образования.

"⁴ Против этого выступили официальные церкви. См., например, (краткий) катехизис пресвитерианской церкви Шотландии 1648 г., где на с. 7 осуждается как нарушение прерогатив должности участие в домашнем богослужении лиц, не принадлежащих к данной семье. Пиетизм, подобно любому другому аскетическому движению, образующему общины, освобождал индивида от уз семейной патриархальности, которая служила интересам церкви и способ­ствовала сохранению престижа церковных должностей.

¹¹⁵ В силу ряда серьезных причин мы намеренно воздерживаемся здесь от анализа «психологического» (в специальном смысле этого слова) аспекта такого рода религиозного сознания и по возможности из­бегаем даже специальной терминологии. Разработка понятийного аппарата психологии, в том числе и психиатрии, еще не достигла той стадии, которая позволила бы, не нарушая исторической объектив­ности, использовать достижения этой науки для исторического иссле­дования интересующих нас проблем. Применение специальной терми­нологии легко может привести к тому, что сами по себе понятные или даже тривиальные утверждения скроются под покровом дилетантской учености, оперирующей иностранными терминами; тем самым соз­далась бы та видимость точности понятий, которая, к сожалению, характерна, например, для Лампрехта. К сравнительно серьезным попыткам использования психопатологических понятий для интер-

 

претации ряда исторических массовых явлений следует отнести работы В. Хеллпаха (см.: Hellpach W. Grundlinien zu einer Psychologie der Hysterie, 1904, Кар. 12; его же. Nervositat und Kultur, 1903). Здесь не место подробно выяснять, в какой степени и этому чрезвычайно многостороннему ученому повредило влияние известных теорий Лампрехта. Насколько незначительны по сравне­нию со старой литературой схематические замечания Лампрехта о пиетизме (см.: Deutsche Geschichte, Bd. 7), ясно каждому, кто знаком хотя бы с самыми распространенными работами по этому вопросу.

¹¹⁶ Это произошло у сторонников «внутреннего христианства» Схортинг-хёйса. В религиозно-историческом плане корни этого явления следует искать в притче Второисайи о рабе Божьем и в 22-м псалме.

¹¹⁷ Это иногда имело место у голландских пиетистов под влиянием учения Спинозы.

¹¹⁸ Лабади, Терстеген и др.

¹¹⁹ Наиболее отчетливо это влияние проступает, пожалуй, тогда, когда он (подумать только — Шпенер!) оспаривает право властей контро­лировать деятельность общин, допуская их вмешательство разве что при беспорядках и злоупотреблениях. Шпенер аргументирует это тем, что здесь речь идет об основных правах христиан, гаранти­рованных апостолами при устройстве первых христианских общин (см.: Spener. Theoiogische Bedenken, II, S. 81 f.). В принципе это чисто пуританская точка зрения на положение отдельного человека в обществе и на сферу действия его вытекающих из jure divino (бо­жественного права) и, следовательно, неотъемлемых прав. От внима­ния Ричля не ускользнула ни эта, ни помянутая в дальнейшем по­ложении ересь (см.: Spener. Op. cit., S. 115). Как ни антиисторич­на его позитивистская (чтобы не сказать филистерская) критика идеи «основных прав», идеи, которой мы в конечном итоге обязаны всем тем, что даже самый ярый «реакционер» наших дней считает миниму-

мом своей индивидуальной свободы, с Ричлем нельзя не согласиться, когда он указывает на отсутствие органической связи этой идеи с лю-_% теранскими взглядами Шпенера.

Сами общины (collegia ptetatis), которые получили свое теоре­тическое обоснование в знаменитой «Pia desideria» Шпенера и прак­тически им созданы, по своей сущности были очень близки англий­ским «prophesyings» (пророчествующим), появившимся впервые на

",. лондонских библейских чтениях Яна Лаския (1547) и с тех пор пос­тоянно пополнявшим ряды преследуемых за неповинение церковному авторитету пуритан. Свое неприятие дисциплины, практикуемой же­невской церковью, Шпенер, как известно, аргументировал тем, что «третье сословие», которое являлось ее основной опорой (status oeco-nomicus — миряне), не входит в церковную организацию лютеранской церкви. Сомнительным с лютеранской точки зрения является, однако, то, что Шпенер при слушании дел об отлучении от церкви допускает присутствие на заседаниях консистории делегированных властью мирян в качестве представителей «третьего сословия».

¹²⁰ Уже само слово «пиетизм», впервые появившееся в областях рас­пространения лютеранства, свидетельствует о том, что современники пиетистов считали наиболее характерной чертой их вероучения пре­вращение «pietas» (благочестия) в некое методическое занятие.

¹²¹ Следует, конечно, признать, что подобная мотивировка была свойст­венна в первую очередь кальвинизму, но не только ему. Она часто встречается в старых лютеранских церковных уставах.

 

¹²² В духе Послания к евреям, 5, 13, 14. Ср.: S репе г. Theol. Bedeii ken., I, S. 306.

¹²³ Наряду с Бейли и Бакстером (см.: Consilia, 111, 6, 1, dist. 1, 47; dist. 3, 6) Шпенер особенно ценил Фому Кемпийского и в первую очередь Таулера (которого он не всегда понимал: Consilia theo-logica, III, 6, 1, dist. 1, 1). О последнем подробно см.: Cons, theol., I, 1, 1, № 7. Лютера он выводит из Таулера.

¹²⁴ См.: Ritschl. Op. cit, II. S. 113. Шпенер отрицал идею поздних пиетистов (и Лютера), что «покаяние и связанная с ним борьба» — единственный признак подлинного обращения (см.: Spener. Theol. Bedenken, III, S. 476). Об освящении как плоде благодар­ности, вытекающей из веры в примирение с Богом, — чисто лю­теранская формулировка (см. ч. I, прим. 58) — см. приведенные у Ричля (Op. cit., II, S. 115, Anm. 2) места. О certitudo salutis, с одной стороны, см.: Spener. Theol. Bedenken, I, S. 324: «Под­линная вера не столько ощущается, сколько познается по ее пло-дам> (любовь к Богу и повиновение ему); с другой — см. Ibid., S. 335 f.: «Что касается вашей заботы о спасении и состоянии избранности, то уверенность вы скорее почерпнете из «наших» (лютеранских) «книг», чем из книг "английских писателей"». Однако в вопросе о сущности освящения он разделял точку зрения англичан.

¹²⁵ Религиозные дневники, ведение которых рекомендует А. Франке, яв­лялись и здесь способом обнаружения внешних признаков благода­ти. Методическое упражнение и привычка к состоянию святости должны привести к ее росту и к разделению добра и зла. Это — ос­новная тема книги Франке («Von des Christen Vollkommenheit»).

¹²⁶ Это отклонение рациональной пиетистской веры в провидение от ее ортодоксального толкования отчетливо обнаруживается в зна­менитом диспуте между пиетистами города Галле и представите­лем ортодоксального лютеранства Лёшером. В своей книге «Ti-motheus Verinus» Лёшер доходит до противопоставления всего, что достигнуто человеческой деятельностью, божественному про­видению. Неизменная точка зрения Франке была иной: проблеск ясного понимания того, что должно произойти, который появляется в результате спокойного ожидания Божьего решения, следует воспринимать как знамение Господне. Это вполне в духе квакер­ской психологии и соответствует общему аскетическому представ­лению о том, что рациональная методика является средством при­близиться к Богу. Цинцендорф, правда, далек от подобного тол­кования веры в провидение, ибо в момент, когда от принятого решения зависела вся дальнейшая судьба его общины, он под­чинил ее жребию. В своей характеристике христианского «спокой­ствия», с которым следует ожидать решений Всевышнего, не пре­пятствуя им поспешными действиями и самоуправством (такова в своей основе и точка зрения Франке), Шпенер (Op. cit., I, S. 314) следует идеям Таулера. Во всех этих чертах отчетливо проступает значительно менее интенсивная, чем в пуританизме, активность пиетистского благочестия, направленного на обретение мира в земной жизни. «First righteousness, then peace» (сначала правед­ность, потом мир) — так еще в 1904 г. сформулировал (в отличие от пиетистской направленности) один из ведущих баптистов (Дж. Уайт в одном из посланий, к которому мы еще неоднократно будем возвращаться) этическую программу своей деноминации (см.: Baptist handbook, 1904, p. 107).

 

"' См.: Lectiones paraeneticae, IV, p. 271.

"* Против этого все время встречающегося представления направлена прежде всего критика Ричля. См. книгу Франке, упомянутую в прим. 125.

'•* Он обнаруживается и у английских пиетистов, не придерживав­шихся учения о предопределении, например у Гудвина. О нем и других пиетистах этого толка см.: Hep pe. Geschichte des Pietis-iniis und der Mystik in der reformierten Kirche. Leiden, 1879. Эта книга и после опубликования классической работы Ричля сохра­нила свое значение для истории Англии и отчасти Нидерландов. Кще в XIX в. Кёлера (по свидетельству в его книге, о которой речь будет идти в следующей статье) часто спрашивали в Нидер­ландах о моменте его возрождения.

^|130 Тем самым делалась попытка доказать несостоятельность мало­убедительного вывода лютеранского учения о возможности вновь обрести благодать (особенно несостоятельность распространенной поры в «обращение» in extremis — в момент смерти).

131 Против связанной с этим необходимости знать день и час «обра­щения» как обязательный признак его подлинности см.: Spener. Op. cit., II, 6, 1, S. 197. Шпенеру «покаянная борьба» была столь же чужда, как Меланхтону terrores conscientiae (страшные укоры совести) Лютера.

¹³¹² Наряду с этим играло известную роль и свойственное любому ас­кетическому направлению антиавторитарное толкование идеи «всеобщего священства». В ряде случаев священнику рекомендуют¹ откладывать отпущение грехов вплоть до того момента, когда будет достигнута уверенность в подлинности раскаяния, что Ричль справедливо считает в принципе кальвинистским тезисом.

¹³³ Наиболее важные для нас пункты легче всего найти у Плитта: Р 1 i 11. Zinzendorfs Theologie, Bd. I — III, Gotha, 1869; см. осо­бенно: Bd. I, S. 325, 345, 381, 412, 429, 433 f., 444, 448; Bd. II, S. 372, 381, 385, 409 f.; Bd. Ill, S. 131, 167, 176; см. также: Be­cker В. Zinzendorf und sein Christentum. Leipzig, 1900, Buch 3, Кар. 3.

¹³⁴⁴ Впрочем, он полагал, что Аугсбургское исповедание можно рас­сматривать как подлинный документ христианской лютеранской веры лишь в том случае, если — как он это выражает в своей омерзительной манере — залить ее «кровью ран». Читать Цин-цендорфа — жестокое испытание, так как его язык и зыбкость его расплывчатых идей еще тяжелее воспринимать, чем то «елейное христианство», которое было столь отвратительно Ф. Т. Фишеру (см. его полемику с мюнхенской «Christoterpe»).

⇐ Предыдущая12131415161718192021Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: