Религиозная основа мирского аскетизма 5 глава

Однако труд выходит по своему значению за эти рамки, ибо он как таковой является поставленной Богом целью всей жизни человека²¹⁸. Слова апостола" Павла: «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь» — стано­вятся общезначимым и обязательным предписанием²¹⁹. Нежелание работать служит симптомом отсутствия бла­годати²²⁰.

Здесь отчетливо обнаруживается отличие от средне­векового отношения к этой проблеме. Фома Аквинский тоже дал свое толкование этих слов апостола Павла. Однако в его истолковании²²¹ труд лишь naturali ratio-пе** необходим для поддержания жизни как отдельного человека, так и человечества в целом. Там, где отсутст­вует эта цель, теряет свою силу и это предписание. Оно имеет в виду лишь род человеческий, а не каждого чело­века в отдельности. На того, кто обладает необходимым

* Нечистой жизни (англ.). ** В силу естественных причин (лат.).

 

имуществом и может существовать не работая, это пред­писание не распространяется; что же касается созерца­ния как духовной формы деятельности в царстве Божьем, то в средневековом понимании оно было, конечно, выше завета апостола Павла в его буквальном значении. Ведь для популярного богословия высшей формой монашеской «производительности» было умножение «thesaurus eccle-siae»* молитвой и пением в хоре. У Бакстера же не только отсутствует подобная этическая интерпретация трудовых обязанностей, но всячески подчеркивается, что богатство не освобождает от этого безусловного требования апо­стола Павла²²². Имущий также да не ест, если он не работает, ибо, если он и не нуждается в работе для удовлетворения своих потребностей, это не меняет того, что заповедь Божья остается в силе, и он обязан блюсти ее так же, как соблюдает ее бедный²²³. Провидение Гос­подне дало каждому профессию (calling), которую он должен принять и на стезе которой должен трудиться; это профессиональное призвание здесь не судьба, с кото­рой надо примириться и которой надо покорно следовать (как в лютеранстве²²⁴), а требование Бога к каждому человеку трудиться к вящей славе Его. И такой как будто незначительный оттенок имел далеко идущие психо­логические последствия и способствовал дальнейшему утверждению того провиденциального толкования эконо­мического космоса, которое было известно уже схоластам. Фома Аквинский (от учения которого нам в данной связи наиболее уместно отправляться), подобно многим другим мыслителям, рассматривал разделение труда и деление общества по профессиям как прямое следствие божественного плана мирового устройства. Введение же человека в этот космос происходит ex causis naturalibus и случайно по своему характеру («contingent», по тер­минологии схоластов). Для Лютера распределение людей по существующим сословиям и профессиям в соответ­ствии с объективным историческим устройством общества было, как мы уже видели, прямой эманацией божест­венной воли, а пребывание каждого человека на своем месте и его деятельность в рамках, установленных для него Богом, превращались, следовательно, в религиозный долг²²⁵. Это еще усугублялось тем, что отношение люте-ровской религиозности к «миру» с самого начала носило

 

Сокровищницы церкви (лат.).

характер некоторой неопределенности и таковым остава­лось и в дальнейшем. Из круга идей Лютера, который полностью так и не освободился от влияния апостола Павла с его индифферентным отношением к мирской жизни, нельзя было вывести этические принципы миро­вого устройства, поэтому его приходилось просто прини­мать таким, как оно есть, преобразуя покорное приятие его и религиозный долг. Иначе трактуется провиденциаль­ный характер взаимопереплетения частнохозяйствен­ных интересов в пуританском учении. О значении про­виденциальной цели, в соответствии с которой люди целятся по профессиям, мы, согласно пуританской схеме прагматического толкования, узнаем по плодам этого деления. По этому вопросу Бакстер высказывает взгля­ды, которые в ряде моментов прямо соприкасаются с известным апофеозом разделения труда у Адама Сми­та²²⁶. Специализация ведет, способствуя выучке (skill) рабочего, к количественному повышению производитель­ности труда и тем самым служит общему благу (common best), которое тождественно благу наибольшего числа людей. Если до этого момента мотивация Бакстера чисто утилитарна и близка многим хорошо известным взгля­дам, высказываемым в светской литературе того вре­мени²²', то чисто пуританский оттенок его идей высту­пает сразу, как только Бакстер ставит во главу угла следующий мотив: «Вне определенной профессии всякая дополнительная деятельность не что иное, как случайная работа; выполняя ее, человек больше времени лентяйни­чает, чем трудится». Это изречение Бакстер завершает следующим образом: «Он (работник определенной про­фессии) занят упорядоченной деятельностью, в отличие от тех, кто пребывает в вечном замешательстве, совер-шая свои действия вне постоянного места и времени... поэтому определенная профессия («certain calling», в других местах говорится о «stated calling») является наивысшим благом для каждого человека». Случайную работу, которую часто вынужден выполнять рядовой поденщик, следует рассматривать как подчас неизбеж­ное, но всегда нежелательное временное занятие. В жиз­ни человека «без определенной профессии» отсутствует тот систематически-методический характер, который является, как мы видели, непременным требованием мир­ского аскетизма. Квакерская этика также требует, чтобы профессиональная деятельность человека являла собой

 

последовательное аскетическое воспитание добродетели, испытание его избранности; избранность воплощается в добросовестности, которая в свою очередь находит свое отражение в тщательном²²⁹ и методичном выполнении своих профессиональных обязанностей. Не труд как та­ковой, а лишь рациональная деятельность в рамках своей профессии угодна Богу. В пуританском учении о профес­сиональном призвании ударение делается всегда на мето­дическом характере профессиональной аскезы в отличие от интерпретации Лютера, который рассматривает про­фессиональную деятельность как покорность своей пред­решенной Богом участи²³⁰. Поэтому пуританское учение не только решительно высказывается в пользу сочетания нескольких callings при условии, что это будет способ­ствовать общему и собственному²³¹ благу и никому не принесет ущерба и что такое сочетание разных профессий не приведет к недобросовестному (unfaithful) выполне­нию своих обязанностей в рамках одной из них, но пури­тане отнюдь не считают достойной порицания и перемену профессии, если только это не совершается легкомыслен­но и проистекает из желания заняться более угодной Богу²³² — что, исходя из общей принципиальной направ­ленности пуританства, означает более полезной — дея­тельностью. И еще одно, и это самое важное: полезность профессии и, следовательно, ее угодность Богу в первую очередь определяются с нравственной точки зрения, затем степенью важности, которую производимые в ее рамках блага имеют для «всего общества»; однако в качестве третьего и практически безусловно наиболее важного критерия выступает ее «доходность»²³³. Ибо если Бог, перст которого пуританин усматривает во всех обстоя­тельствах своей жизни, представляет кому-нибудь из своих избранников какой-либо шанс для извлечения при­были, то он совершает это, руководствуясь вполне опре­деленными намерениями. И верующий христианин дол­жен следовать данному указанию свыше и использовать предоставленную ему возможность²³⁴. «Если Бог указует вам этот путь, следуя которому вы можете без ущерба для души своей и не вредя другим, законным способом заработать больше, чем на каком-либо ином пути, и вы отвергаете это и избираете менее доходный путь, то вы тем самым препятствуете осуществлению одной из целей вашего призвания (calling), вы отказываетесь быть уп­равляющим (steward) Бога и принимать дары его

для того, чтобы иметь возможность употребить их на благо Ему, когда Он того пожелает. Не для утех плоти и рошных радостей, но для Бога следует вам трудиться и богатеть»²³⁵. Богатство порицается лишь постольку, поскольку оно таит в себе искушение предаться лени, бездеятельности и грешным мирским наслаждениям, а i гремление к богатству — лишь в том случае, если оно вызвано надеждой на беззаботную и веселую жизнь. В качестве же следствия выполнения профессионального юлга богатство морально не только оправдано, но даже предписано²³⁶. Об этом как будто прямо говорится в притче о рабе, который впал в немилость за то, что не приумножил доверенную ему мину серебра²³⁷. Желание пить бедным было бы равносильно, как часто указывает­ся, желанию быть больным²³⁸ и достойно осуждения в качестве проявления синергизма, наносящего ущерб славе Божьей. Что же касается нищенствования, которому пре­дается человек, способный работать, то это не только грех бездеятельности, но и, по словам апостола, нарушение завета любить ближнего своего²³⁹.

Подобно тому как акцентирование аскетического шачения постоянной профессии служит этической идеа­лизации современной профессиональной специализации, т ак провиденциальное истолкование стремления к наживе служит идеализации делового человека²⁴⁰. Аскетически настроенным пуританам в равной степени претит как аристократическая небрежность знати, так и чванство выскочек. Полное этическое одобрение встречает трезвый буржуа — selfmademan* ²⁴¹. Слова «God blesseth his hade»** — принятое пожелание в адрес тех «святых»²⁴², которые добивались успеха, следуя божественным пред­писаниям. С точки зрения пуританина, контролировав­шего по совету Бакстера свою избранность посредством сравнения своего душевного состояния с душевным со­стоянием библейских героев²⁴³ и толковавшего при этом библейские изречения «как параграфы судебника», в том же направлении действовала вся мощь ветхозаветного Нога, который награждал своих избранных за их благо­честие еще в этой жизни²⁴⁴. Впрочем, изречения Ветхого завета не всегда были однозначны, мы уже знаем, что Лютер впервые применил понятие «Beruf» в светском его значении при переводе одного места из Книги Иисуса

* Человек, всем обязанный себе (англ.). ** Да благословит Бог дела его (англ.).

 

сына Сирахова. Между тем Книга Иисуса сына Сира-хова по всему своему настроению принадлежит, несмотря на сильно ощущаемое в ней эллинистическое влияние, к традиционалистским частям (расширенного) Ветхого завета. Характерно, что эта книга пользуется вплоть до настоящего времени особой любовью большинства не­мецких крестьян лютеранского вероисповедания²⁴⁰; лютеранская направленность широких слоев немецкого пиетизма также обычно находит свое выражение в осо бом предпочтении именно Книги Иисуса сына Сира­хова. Пуритане, основываясь на резком противопо­ставлении божественного рукотворному²⁴⁷, отвергали апокрифы как небогодухновенные. Тем большим призна­нием пользовалась у них Книга Иова с ее величествен­ным прославлением божественной воли, абсолютной по своей суверенности и несоизмеримости с человеческими масштабами (что было столь конгениально кальвинист­ским воззрением), с одной стороны, и возникающей в конце Книги уверенностью (второстепенной для Кальви­на, но чрезвычайно важной для пуритан) в том, что Всевышний осенит благодатью избранников своих еще в этой жизни (в Книге Иова только в этой жизни!) и дарует им материальное благополучие²⁴⁸, — с другой. Пуритане так же игнорировали восточный квиетизм, проступающий в ряде наиболее одухотворенных псалмов и Притчей Соломоновых, как Бакстер — традиционалист­ский оттенок важного для понятия «Beruf» места в Пер­вом послании к коринфянам. Подчеркивались именно тс места Ветхого завета, в которых восхвалялась формаль­ная добропорядочность как признак угодного Богу по­ведения. Теория, устанавливающая, что законы Моисея лишь постольку потеряли свое значение с момента заклю чения нового союза, поскольку они содержат обрядовые или исторически обусловленные предписания иудаизма, в остальном же от века имели значение (и сохраняют его) в качестве выражения lex naturae²⁴⁹, — эта теория поз­волила, с одной стороны, устранить все несовместимые с современной жизнью предписания, с другой — используя многочисленные родственные ей черты, расчистить путь для усиления того мощного духа легальности, трезвости и уверенности в своей правоте, который был свойствен мирской аскезе протестантизма²⁵⁰. Поэтому если многие современники, а также и писатели последующего времени определяли этическую настроенность именно английских

пуритан как «english hebraism»²⁵¹, то это при правильном понимании вполне соответствует истине. Надо только иметь в виду не палестинский иудаизм времени ветхо­заветных книг, а иудаизм, постепенно формировавшийся под воздействием многовекового влияния Талмуда и формалистически воспринятых предписаний Закона, но и тогда проводить исторические параллели следует лишь с большой осторожностью. Непосредственное по своей сущ­ности восприятие жизни древними иудеями в целом резко отличается от своеобразного духовного склада пуритан. Столь же чужда пуританизму, и это следует иметь в виду, и хозяйственная этика евреев средневекового и нового времени, причем различие это распространялось, в част­ности, на те черты, которые имели решающее значение при определении роли обоих религиозных учений в раз­витии капиталистического этоса. Еврейство находилось в сфере политически или спекулятивно ориентированного «авантюристического» капитализма: его этос был, если попытаться охарактеризовать его, этосом капиталистичес­ких париев: пуританизм же был носителем этоса рацио­нального буржуазного предпринимательства и рациональ­ной организации труда. И из иудейской этики он взял лишь то, что соответствовало его направленности.

В данном очерке невозможно показать, какие харак­терологические последствия имело насыщение жизни ветхозаветными нормами, — эта чрезвычайно интересная задача до сих пор полностью не решена даже в рамках иудаизма²⁵². Для понимания внутренней настроенности пуритан следует наряду с указанной выше ролью в их жизни Ветхого завета прежде всего иметь в виду, что в пуританизме возродилась во всем ее величии вера в на­род, избранный Богом²⁵³. Даже кроткий Бакстер благо­дарит Бога за то, что он предназначил ему родиться в Англии и в лоне истинной церкви, а не в каком-либо дру­гом месте; этим чувством благодарности за свою обуслов­ленную Божьей милостью безупречность преисполнено все жизнеощущение²⁵⁴ пуританского бюргерства, опре­делившее формально-корректный, жесткий характер, свойственный представителям героической эпохи капи­тализма.

Мы попытаемся теперь остановиться на ряде таких моментов в пуританском понимании профессионального призвания и требовании аскетической жизни, которые должны были оказать непосредственное влияние на раз-

 

витие капиталистического стиля жизни. Всю силу удара аскетизм направляет, как мы уже видели, на непосред­ственное наслаждение жизнью и всеми ее радостями. Наиболее яркое выражение это нашло в борьбе, развер­нувшееся вокруг «Book of sports»* ²⁵⁵, которую Яков I и Карл I в их очевидном желании покончить с пуритан­ством возвели в закон, причем Карл I повелел читать ее с кафедры во всех церквах. Если пуритане бешено сопротивлялись королевскому постановлению, объявляв­шему обычные народные увеселения в воскресные дни вне времени богослужения дозволенными законом, то они тем самым выступали не только против нарушения суб­ботнего покоя, но и против преднамеренного нарушения упорядоченного жизненного строя святых. И если король в свою очередь грозил строгой карой за попытки объя­вить эти развлечения незаконными, то целью его было сломить ту аскетическую направленность, которая по своему антиавторитарному характеру представляла собой опасность для государства. Феодальное общество монар­хического государства ограждало «склонных к развле­чениям» людей от посягательств возникающей буржуаз­ной морали и аскетических общин, враждебных властям, подобно тому как в настоящее время капиталистическое общество защищает «желающих работать» от классовой морали рабочих и враждебных властям профсоюзов. В этой борьбе пуритане отстаивали свою специфическую особенность — принцип аскетической жизни, ибо в оста­льном антипатия пуритан и даже квакеров к спортивным играм была отнюдь не принципиальной. Но они должны были служить определенной рациональной цели: отдыху, необходимому для сохранения физической работоспособ­ности. В качестве средств для освобождения от избытка жизненных сил они вызывали у пуритан сомнения, а в той мере, в какой они превращались в чистое развлечение или даже способствовали пробуждению спортивного азарта, грубых инстинктов или рационального стремления к сопер­ничеству, они безусловно отвергались. Инстинктивное стремление к наслаждению жизнью, отвлекавшее и от профессиональной деятельности, и от религиозного долга, было по самой своей природе враждебно рациональной аскезе, независимо от того, находило ли оно свое вы-

 

Книга об увеселениях (англ.).

 

ражение в спортивных играх «сеньоров» или в посещении рядовым обывателем танцевальных вечеров и таверн²⁵⁶. Недоверие и враждебность проявляли пуритане и по отношению ко всем тем культурным ценностям, которые не были непосредственно связаны с религией. Из этого не следует, что жизненный идеал пуританина включает в себя в качестве своего компонента мрачный, презираю­щий культуру фанатизм невежества. Можно — во всяком случае, поскольку речь идет о науке — с полным осно-нанием утверждать обратное (за исключением ненавист­ной пуританам схоластики). Крупнейшие представители пуританизма глубоко восприняли идейное богатство Возрождения — проповеди представителей пресвитериан­ского крыла этого движения пестрят классицизмами²⁵⁷. Не пренебрегали в полемике по богословским вопросам такого рода ученостью и радикалы, хотя они именно ее и порицали. Вероятно, нигде не было такого количества «graduates»*, как в Новой Англии в первом поколении ее жителей. В основу сатирического изображения пури­тан, например, в «Гудибрасе» Сэмюэля Батлера положе­на прежде всего именно их кабинетная ученость и изо­щренная диалектика. Это отчасти связано с религиозной оценкой знания, сложившейся в результате неприятия «fides implicita»** католицизма. Иначе обстоит дело, как только мы переходим в область литературы ненауч­ного характера²⁵⁸ и изобразительного искусства. Здесь аскетизм действительно заключил в оковы жизнь веселой старой Англии. И это касалось не только светских празд­неств. Гнев и ненависть пуритан, направленные против всего того, в чем можно было усмотреть оттенок «super­stition»***, против всех реминисценций магических и церковных обрядов сообщения благодати, распространя­лись на христианский праздник Рождества так же, как и на праздник Майского дерева²⁵⁹, и на всю ту непосред­ственную радость, которую доставляло верующим цер­ковное искусство. То обстоятельство, что в Голландии это не помешало развитию великого, подчас откровенно реалистического искусства²⁶⁰, свидетельствует лишь о том, сколь малоэффективными были все усилия тамош­них ревнителей строгой регламентации нравов по срав­нению с влиянием двора и регентов (слоя рантье), а

* Людей с высшим образованием (англ.). '

** Сокровенной веры (лат.). *** Суеверия (англ.).

также с жизнерадостностью разбогатевших бюргеров, после того как кратковременное господство кальвинист­ской теократии растворилось в рамках трезвой государ­ственной церкви, а кальвинистская аскеза тем самым в значительной степени утеряла свою притягательную силу²⁶¹. Театр пуритане отвергали²⁶², а полное исклю­чение всех элементов эротики и любого изображения нагого человеческого тела из сферы искусства сделало невозможным появление радикальных взглядов в литера­туре или живописи. Такие понятия, как «idle talk»*, «superfluities»** ²⁶³, «vain ostentation»***, а ими пури­тане клеймили всякую иррациональную деятельность, лишенную определенной цели и тем самым направленную не на достижение аскетических идеалов и не на приумно­жение славы Господней, а на служение человеку, не­изменно фигурировали всякий раз, когда надо было под­черкнуть значение трезвости и целесообразности и противопоставить их чисто художественным мотивам. И особой силы это противопоставление достигало тогда, когда речь шла о личной склонности к роскоши, напри-мер в одежде. Идейной основой ярко выраженной тенденции к унифицированию стиля жизни, которая в настоящее время служит капиталистическим интересам стандартизации продукции²⁶⁵, является отказ от «обожест­вления рукотворного»²⁶⁶. При этом не следует, конечно, забывать, что в пуританизме была заключена бездна противоречий, что инстинктивное стремление к вне­временному высокому искусству было значительно более свойственно ведущим мыслителям пуританизма, чем «кавалерам»²⁶⁷, и что на творчество такого неповторимо­го гения, каким был Рембрандт, наложила несомненный отпечаток и его сектантская среда, как ни мало его «по­ведение» соответствовало требованиям пуританского Бо­га²⁶⁸. Однако в целом это не изменяет общей картины, ибо то глубокое погружение личности в свой внутренний мир, к которому могло привести дальнейшее развитие пури­танского мироощущения и одним из факторов которого оно действительно стало, оказало свое влияние главным образом на литературу, да и то более позднего времени. Мы не можем здесь более подробно останавливаться на влиянии пуританизма в разных областях культуры:

* Пустая болтовня (англ.).

** Излишества (англ.). *** Суетное тщеславие (англ.).

 

укажем лишь на то, что радость, доставляемая чисто эстетическим восприятием культурных ценностей или спортом, всегда имела одно характерное ограничение: она должна была быть бесплатной. Ведь человек — лишь управляющий благами, доверенными ему милостью Бо­жьей, он, подобно рабу в библейской притче, обязан отчитываться в каждом доверенном ему пфенниге²⁶⁹, и если он истратит что-либо не во славу Божью, а для собственного удовольствия, то это по меньшей мере вы­зывает сомнение в богоугодности его поступка²⁷⁰. Кому из беспристрастных людей не известны сторонники по­добной точки зрения и в наши дни²⁷¹? Мысль об обяза­тельстве человека по отношению к доверенному ему иму­ществу, которому он подчинен в качестве управителя или даже своего рода «машины для получения дохода», ложится тяжелым грузом на всю его жизнь и заморажи­вает ее. Чем больше имущество, тем сильнее, если аске­тическое жизнеощущение выдержит искус богатства, чувство ответственности за то, чтобы имущество было сохранено в неприкосновенности и увеличено неустанным трудом во славу Божью. Генетически отдельные элементы этого образа жизни, как и многие другие компоненты современного капиталистического духа, уходят в средне­вековье²⁷², однако свою действительную этическую осно­ву этот жизненный уклад находит лишь в этике аскети­ческого протестантизма. Значение его для развития капи­тализма очевидно²⁷³.

Подводя итог сказанному выше, мы считаем возмож­ным утверждать, что мирская аскеза протестантизма со всей решительностью отвергала непосредственное наслаж­дение богатством И стремилась сократить потребление, особенно когда оно превращалось в излишества. Вместе с тем она освобождала приобретательство от психоло­гического гнета традиционалистской этики, разрывала оковы, ограничивавшие стремление к наживе, превращая его не только в законное, но и в угодное Богу (в указан­ном выше смысле) занятие. Борьба с плотью и привер­женностью к материальным блатам была, как наряду с пуританами настойчиво подчеркивает и великий апологет квакерского учения Барклей, борьбой не с рациональным приобретательством, а с иррациональным использова­нием имущества. Оно прежде всего находило свое выра­жение в привязанности к показной роскоши (прокли­наемой пуританами в качестве обожествления рукотвор-

 

ного)²⁷⁴, столь свойственной феодальной жизни, тогда как Богу угодно рациональное и утилитарное использо­вание богатства на благо каждого отдельного человека и общества в целом. Аскеза требовала от богатых лю­дей не умерщвления плоти²⁷⁵, а такого употребления бо­гатства, которое служило бы необходимым и практичес­ки полезным целям. Понятие «comfort» характерным обра­зом охватывает круг этих этически дозволенных способов пользования своим имуществом, и, разумеется, не случай­но связанный с этим понятием строй жизни прежде все­го и наиболее отчетливо обнаруживается у самых после­довательных сторонников этого мировоззрения, у кваке­ров. Мишурному блеску рыцарского великолепия с его весьма шаткой экономической основой и предпочтением сомнительной элегантности трезвой и простой жизни они противопоставляли в качестве идеала уют буржуазного «home»* с его безупречной чистотой и солидностью. Борясь за производительность частнохозяйственного богатства, аскеза ратовала как против недобросовест­ности, так и против инстинктивной жадности, ибо именно ее она порицала как «covetousness», «мамонизм» и т. п., другими словами, против стремления к богатству как самощели. Ибо имущество само по себе, несомненно, является искусом. Однако тут-то аскеза превращалась в силу, «что без числа творит добро, всему желая зла»** (зло в ее понимании — это имущество со всеми его соб­лазнами). Дело заключалось не только в том, что в пол­ном соответствии с Ветхим заветом и с этической оценкой «добрых дел» эта сила видела в стремлении к богатству как самоцели вершину порочности, а в богатстве как ре­зультате профессиональной деятельности — Божье благо­словение; еще важнее было другое: религиозная оценка неутомимого, постоянного, систематического мирского профессионального труда как наиболее эффективного аскетического средства и наиболее верного и очевидного способа утверждения возрожденного человека и истин­ности его веры неминуемо должна была служить могу­щественным.фактором в распространении того мироощу­щения, которое мы здесь определили как «дух» капитализ- ма²⁷⁷. Если же ограничение потребления соединяется с вы-' | свобождением стремления к наживе, то объективным ре-

* Дома (англ.).

** Гёте. Фауст. Перев. Б. Л. Пастернака. М., 1953, с. 90. — Прим. перев.

 

 

зультатом этого будет накопление капитала посредством принуждения к аскетической бережливости²⁷⁸. Препятст­вия на пути к потреблению нажитого богатства неминуемо должны были служить его производительному исполь­зованию в качестве инвестируемого капитала. Конечно, степень этого воздействия не может быть исчислена в точных цифрах. В Новой Англии эта связь ощущается очень сильно, она не ускользнула от взора такого выдаю­щегося историка, каким является Джон Дойл²⁷⁹. Однако и в Голландии, где действительное господство кальви­низма продолжалось лишь семь лет, простота жизнен­ного уклада, утвердившегося в подлинно религиозных кругах, привела при наличии громадных состояний к ярко выраженному импульсу накопления капитала²⁸⁰. Само собой разумеется, что пуританизм с его антипа­тией к феодальному образу жизни должен был заметно ослабить широко распространенную повсюду и во все времена тенденцию (сильную у нас и поныне) приобре­тать на нажитый капитал дворянские земли. Английские писатели-меркантилисты XVII в. видели причину пре­восходства голландского капитала над английским в том, что в Голландии (в отличие от Англии) нажитые состоя­ния не вкладывались в землю и, что гораздо важнее — ибо именно это, а не приобретение земли как таковой здесь существенно, — владельцы крупных капиталов не стремились воспринять аристократический образ жизни и превратить свою собственность в феодальное владение, что вывело бы ее из сферы капиталистического предпри­нимательства²⁸¹. Распространенная и в пуританских кру­гах высокая оценка, сельского хозяйства как особо важ­ной и способствующей благосостоянию отрасли имеет в виду (например, у Бакстера) отнюдь не лендлордов, а йоменов и фермеров; в XVIII в. — не юнкеров, а «рацио­нального» сельского хозяина²⁸².' Начиная с XVII в. в английском обществе намечается водораздел между «сквайрами», представлявшими «веселую старую Анг­лию», и пуританскими кругами, социальное влияние которых резко колебалось. Вплоть до настоящего времени в «национальном характере» англичан сохра­нились противоречивые черты: с одной стороны, несокру­шимая наивная жизнерадостность, с другой — строго контролируемая сдержанность, самообладание и безу­словное подчинение принятым этическим нормам. Через всю раннюю историю североамериканской колони-

 

 

зации проходит это противоречие: с одной стороны, «ad­venturers»*, обрабатывающие плантации с помощью indentured servants** в качестве рабочей силы и склонные к аристократическому образу жизни, с другой — пури­тане с их специфической буржуазной настроенностью ²⁸⁵. Повсюду, где утверждалось пуританское мироощу­щение, оно при всех обстоятельствах способствовало установлению буржуазного рационального с экономиче­ской точки зрения образа жизни, что, конечно, имеет неизмеримо большее значение, чем простое стимулирова­ние капиталовложений. Именно пуританское отношение к жизни было главной опорой этой тенденции, а пури­тане — ее единственно последовательными сторонниками. Пуританизм стоял у колыбели современного «экономиче­ского человека». Правда, и пуританские жизненные идеа­лы подчас не выдерживали натиска слишком сильных «искушений», которые, как хорошо было известно и пури­танам, таило в себе богатство. Мы постоянно встречаем искренних сторонников пуританской веры в рядах подни­мающихся слоев²⁸⁶ мелкой буржуазии и фермеров; и даже «beati possidentes»*** среди квакеров весьма часто склонялись к отказу от своих прежних идеалов²⁸⁷. Здесь все тот же рок, который постоянно преследовал и пред­шествующую мирской аскезе средневековую «монаше­скую аскезу»: как только в обители строго регулируемой жизни и ограниченного потребления рациональное веде­ние хозяйства достигало полного расцвета, приобретен­ное имущество либо сразу феодализировалось, как это происходило до Реформации, либо складывалась такая ситуация, которая ставила под угрозу монастырскую дисциплину, и тогда наступал момент для проведения одного из многочисленных «реформирований» монастыр­ских уставов. Вся история уставов монашеских орденов в определенном смысле не что иное, как непрестанная борьба с секуляризирующим влиянием собственности. То же в безгранично большей степени относится к мирской аскезе пуританизма. Могучее «revival» методизма, пред­шествовавшее расцвету английской промышленности в XVIII в., можно уподобить такой монастырской реформе. Здесь уместно привести отрывок из Джона Уэсли²⁸⁸, который вполне мог бы служить эпиграфом ко всему

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: