Априорность и реальность категорий

Представляется, что решение этой задачи зависит от понимания природы априорного знания. Наш основной тезис будет состоять в том, что априорное знание – это знание, формируемое универсальной практической ориентацией мышления. Второе положение, которое мы будем здесь защищать, состоит в том, что априорное знание – знание реальное, отражающее объективные условия акта деятельности.

В общей теории познания подчеркивается, что практика является стимулом познания, основой познания, а также высшим критерием истинности теорий и идей. К этим, несомненно, верным положениям необходимо добавить еще одно, состоящее в том, что практика является нормативной основой познания, источником универсальных норм, которым подчинено всякое знание. Это положение важно в том отношении, что приводит нас к пониманию природы априорного знания из естественных задач мышления.

Если некоторая функционирующая система является частью другой более широкой системы, то в своих функциях она неизбежно подчинена целям этой системы, и общие законы ее развития могут быть поняты только при рассмотрении этого функционального соподчинения. Этот абстрактный системный принцип должен быть руководящим и при анализе процесса познания. Познавательная деятельность человека – это функциональная часть его практической деятельности, а это значит, что высшие нормы, регулирующие познавательную деятельность, имеют праксеологическую природу и должны быть выведены из практической функции знания. Суть этого положения состоит в том, что всякое знание, сориентированное на практику, подчинено нормам, проистекающим из самой этой цели, а именно: из общей установки на эффективность знания. Это значит, что наряду с принципами, проистекающими из предмета исследования, которые различны для различных областей опыта, существуют универсальные принципы, проистекающие из общих целей знания и единые для всех его видов. Это принципы, определяющие универсальную форму знания. Априорное и апостериорное знание различаются в этом плане как знание телеологическое, заданное практической ориентацией мышления, и знание отражательное, определенное специфическими подразделениями опыта.

Важно понять то обстоятельство, что только практика конституирует мир реальных предметов и структуру реальности в целом. Структура предметного мира выявляется в процессе деятельности, до актов познания и независимо от этих актов. С праксеологической точки зрения, предметная реальность первична перед познавательной деятельностью и она никоим образом не может быть понята как порождаемая активностью сознания на основе данных чувственности, как это думал Кант. Выявление структуры предметного мира – не функция чувственного восприятия и не функция знания вообще, а исключительно функция деятельности. Знание принципиально предметно в том смысле, что оно начинается только там, где уже выделен его возможный предмет. Структура предметной реальности – первичная структура сознания, обладающая беспредпосылочностью и строгой интерсубъективностью.

В этом плане мы получаем общий подход к истолкованию понятия реальности. Мы должны признать, что практика является не только основой универсальных норм, но и основным индикатором реальности. Реально то, что выделено деятельностью и возведено на уровень интерсубъективности. Предметная структура мира реальна, ибо она выделена коллективной деятельностью. Предметные подразделения обладают высшей реальностью, ибо подтверждены всей совокупностью человеческой практики. Никакого другого критерия реальности у нас нет.

Наряду с миром предметов как общезначимой чувственной реальностью деятельность формирует также структуру высшей нормативности, систему универсальных ограничений на содержание и логику мышления. Универсальная праксеологическая нормативность проявляется прежде всего в категориальных принципах. Всякое опытное знание строится как знание о чем-то материальном, как основанное на причинно-следственных связях, на различении объектов в пространстве и времени и т.п. Нетрудно понять, что мы имеем здесь дело с общими требованиями к структуре предметных представлений, проистекающими из их практической функции. Теория, которая отказалась бы от различения объектов по пространственно-временным характеристикам, не подчинялась бы общим свойствам причинно-следственных связей, не отделяла случайное от необходимого и т.д., не могла бы быть квалифицирована как знание, ибо она заведомо не могла бы быть использована для координации действий в какой-либо сфере опыта. Для того чтобы быть соединенным с практикой, знание должно быть подчинено категориям практики, безотносительным к сфере опыта. Анализ практики указывает нам на истинные истоки априорных представлений.

Мы убеждены, что каждое явление, даже самое незначительное, имеет достаточную причину своего существования. Каковы основания нашей веры в безусловную истинность этого принципа, что заставляет нас мыслить любое явление в контексте причинной зависимости? Опыт сам по себе не обосновывает необходимости причинного видения мира как универсального. Исходя из опыта мы можем утверждать, что наш мир является в достаточной степени причинно обусловленным, но никакой опыт не позволяет нам утверждать, что все явления причинно обусловлены. Существование человека и его способность влиять на события вполне совместимы с дефектами детерминации, с отступлениями от принципа причинности. Мы не знаем всех событий в мире и хорошо понимаем, что допущение отдельных беспричинных событий ничему не противоречит ни в теоретическом, ни в практическом плане.

Безусловный характер принципа причинности становится, однако, совершенно понятным при рассмотрении деятельностной установки мышления. Каким бы ни был мир в своей основе – полностью или только частично детерминированным – мы можем влиять на него только посредством причинных связей, которые дают возможность, действуя на некоторое событие А, оказывать влияние на появление события В. Вся наша деятельность представляет собой попытку повлиять на будущее, и вследствие этого она органически связана с установлением причинных зависимостей, которые являются необходимой основой такого влияния. Это значит, что общий принцип причинности представляет собой не индуктивный вывод из множества наблюдаемых причинных связей, а констатацию универсальной направленности сознания на выявление причин, порождаемую актами деятельности. Вслед за Кантом мы можем утверждать, что принцип причинности – это не утверждение о мире самом по себе, а только регулятивный принцип сознания. Но этот принцип мы относим теперь не к природе сознания, но к структуре деятельности, в которую вовлечен познающий субъект. Он понимается теперь как проистекающий из деятельностной ориентации мышления.

На этом примере мы можем уяснить двоякую природу онтологических категорий. Во-первых, они безусловно априорны, независимы от эмпирических подразделений, от характера объектов деятельности. Во-вторых, они безусловно реальны. В абсолютно хаотическом мире, где не было бы регулярных причинных связей, определяющих возможность действия, идея причинности вообще не могла бы возникнуть. Категориальные принципы – это не обобщения опыта, а идеализации, мотивированные деятельностной ориентацией субъекта. Важно то, что они фиксируют структуру реальности, значимую для действия, определяющую саму возможность действия. Принцип причинности, таким образом, не обобщение опыта, а лишь идеал реальности, ее проект, максимально благоприятный для деятельности. Априорность категориальных принципов, т.е. их универсальность и необходимость для сознания, не противоречат тому факту, что они являются вместе с тем и отражением реальности в ее наиболее существенных моментах. Это понятно в плане генезиса сознания: человеческое сознание, вписываясь в структуру реальности, с самого начала выделяет характеристики реальности, существенные с точки зрения деятельности, и возводит их в конститутивные принципы всякой реальности и в нормы мышления.

Деятельностная трактовка категорий существенно меняет их кантовское понимание как имеющих свои истоки в рассудке и упорядочивающих мир явлений. Деятельностный подход отвергает абсолютную первичность сознания и абсолютную подчиненность потока феноменов его формирующей активности. Человек живет не в мире феноменов, а в мире материальных событий. В действительности первична деятельность и процесс вписывания действующего существа в мир. Категории, с этой точки зрения, отражают необходимые условия деятельности как аспекты мира, благодаря которым эта деятельность вообще возможна. Ни человек, ни какое-либо живое существо не могли бы вписаться в совершенно хаотический мир, в котором нет регулярного следования определенных следствий за определенными причинами. Практика не может осуществляться в любом мире и социальная практика, поскольку она существует, выявляет объективные стороны мира, делающие практику возможной. Причинность, время, необходимость, часть и целое – сущностные характеристики акта деятельности и отражение сторон мира, являющиеся условием деятельности. Юм и Кант правы в том, что опыт как таковой не дает нам оснований судить о существовании мира самого по себе. Но реальный мир, тем не менее, не иллюзия. Практика разрывает круг ощущений как психических феноменов и выявляет объективную структуру мира. Уайтхед совершенно прав в том, что только деятельность выводит нас за пределы Я в трансцендентный мир [Уайтхед 1990, 149]. Категории внеэмпиричны не потому, что они отражают лишь структуру самого сознания, а потому, что они отражают бытие лишь в тех характеристиках, которые выявляются деятельностью самой по себе, независимо от ее предметного (эмпирического) содержания. Категории внеисторичны вследствие инвариантности структуры деятельности и единства деятельностной ориентации субъекта. В категориях мы раскрываем особую реальность, не выразимую в эмпирических понятиях. Категории в этом смысле образуют первичную и абсолютно автономную сферу представлений. Мы будем называть эту сферу представлений категориальной онтологией или категориальным видением мира. Категориальная онтология представляет собой первичный и определяющий уровень априорного знания.

Априористская теория познания сделала важный шаг вперед в понимании человеческого мышления, выявив в составе мышления наличие абсолютных, общезначимых и универсальных представлений, необходимых для определения любого опыта. Ее основная ошибка состояла в том, что она не дошла до понимания деятельностного отношения человека к миру и выводила априорные структуры сознания из природы самого сознания, приписывая им только идеальное или трансцендентальное значение. Деятельностная теория познания устраняет этот недостаток. Мы приходим к пониманию того факта, что за априорностью стоит фундаментальная реальность, а именно: реальность, выявляемая практикой. Деятельностные идеализации выявляют фундаментальные черты реальности, на основе которых формируются все другие определения реальности.

Путь к пониманию реальности математических представлений лежит через понимание реальности категорий и реальности априорного знания вообще.

Реальность арифметики

Для обыденного сознания истины арифметики получаются из операции счета, т.е. из некоторого взаимодействия с чувственными предметами, и по этой причине несомненно апостериорны. Но эта точка зрения искажает статус арифметики.

Косвенное соображение в пользу положения об априорности арифметических истин проистекает из самоочевидности этих истин. Априорные истины даны сознанию с особой степенью очевидности, которая преобладает над очевидностями, относящимися к содержанию знания. Таковы, к примеру, нормы логики. Но в таком случае сама аподиктическая oчeвидность может быть использована в качестве признака априорного знания. Если мы посмотрим на исходные представления арифметики, то должны будем признать, что они являются аподиктически очевидными, либо полученными из аподиктически очевидных истин на основе аподиктически очевидных операций. Пифагорейский тезис, согласно которому ложь не может быть присоединена к утверждениям о числах, понятен современному математику ничуть не в меньшей мере, чем математикам (да и всем людям) во все времена. Элементарные арифметические истины даны человеческому сознанию с непреложностью, и этот факт заставляет нас признать, что здесь мы имеем дело с представлениями, радикально отличными от представлений опытных наук.

Для понимания статуса арифметики нам важно рассмотреть уровни универсальной онтологии. То, что мы называем универсальной, абстрактной или категориальной онтологией, состоит из двух существенно различных частей, которые можно назвать причинной и предметной онтологией. Чтобы действовать, мы нуждаемся в наличии причинных связей. Причинность является, таким образом, универсальным онтологическим основанием деятельности. Система онтологических категорий, включающая категории материи, пространства, времени, причинности, случайности, необходимости, бытия, небытия и т.п., является целостной в том смысле, что все эти категории описывают аспекты реальности, определяющие деятельность, а точнее, акт деятельности в его необходимых онтологических предпосылках. Эта часть онтологии может быть названа каузальной или динамической онтологией, так как в центре ее находится представление о причинной связи, определяющее практическое отношение человека к миру.

Причинная онтология, однако, не исчерпывает всей сферы универсальных онтологических представлений. Для того чтобы действовать, мы нуждаемся не только в идеальных представлениях о связях, но и в идеальных представлениях о предметах, с которыми мы действуем. В процессе действия мы неизбежно опираемся на допущение тождества предметов и постоянства их структуры, т.е. на идеальные представления о предметах как максимально удовлетворяющих условиям деятельности. Точно так же, как деятельность вырабатывает у нас идеальные представления о причинной связи, она вырабатывает и представления о мире как совокупности предметов, которые конечны в пространстве и времени, стабильны в своих формах, отделены друг от друга и т.д. В основе этой идеализированной структуры мира лежит разделение единичности и множественности. Действие конкретно, оно всегда направлено на некоторую вырванную из универсума единичность, и следовательно, предполагает универсальное (онтологическое) представление о единичности, систему признаков единичного вообще, продиктованную условиями деятельности. Из этих же соображений мы подходим и к пониманию онтологического представления о множественности. Множественность как арифметическое число часто определяется на основе эмпирического признака, например, через такое высказывание, как «множество зеленых яблок». Но деятельностная ориентация сознания поднимает наше представление о числе до абстрактного количества, не связанного с каким-либо конкретным эмпирическим признаком. Мы имеем здесь чисто предметную идеализацию множественности как возможного объекта действия, не имеющего в основе своего выделения какого-либо эмпирического основания. Понятие множественности, как и понятие единичности, имеет онтологическую основу: оно формируется как понятие, требуемое деятельностной установкой субъекта.

Адекватное понимание арифметики как априорного знания достигается при осознании того факта, что в ее основе лежат универсальные идеализации единичного и множественного, выработанные деятельностью. Аристотель говорит, что исследователь чисел полагает человека как единого и неделимого. Это правильное положение, но оно должно быть дополнено тем соображением, что образование понятий о едином и неделимом в процессе восприятия продиктовано не чистым стремлением к абстрактности, а универсальной деятельностной установкой мышления. В мире, который не обладал бы реальной дискретностью, деятельность была бы невозможна. Представления о единичности и множественности – онтологические представления, продиктованные деятельностной ориентацией мышления.

Наивное эмпирическое представление об арифметике состоит в том, что мы извлекаем понятие числа и законы арифметики из опыта, а именно: из процесса счета. Но еще древние философы справедливо указывали, что операция счета предполагает представление о мысленной единице, независимой от опыта. Боэций говорит, что «существует два рода числа: одно, посредством которого мы считаем, другое, заключенное в исчисляемых вещах» [Боэций 1990, 149]. Это тонкое различение эмпирического и априорного в арифметике. Мы должны четко разделить единичность как (конкретную) эмпирически выявляемую дискретность предметного мира и единичность как онтологическую идеализацию, порождаемую деятельностной ориентацией субъекта. Без реальной дискретности нет счета. Но реальная дискретность неоднородна, неустойчива, реальные «единицы» сливаются, разделяются, появляются и исчезают. Онтологическая единица, на которой построена арифметика, однородна, постоянна, вневременна, не разделяется и не сливается с другими единицами. Онтологическая единичность и множественность – объекты идеализированной картины мира, созданные деятельностной ориентацией субъекта и имеющие надэмпирическое значение. Как и в случае с причинностью, мы имеем здесь дело с идеальной онтологической схемой, под которую подводится эмпирическая ситуация.

Анализ процедур счета показывает, что они имеют смысл только в рамках представлений об идеальной предметности. Операции арифметики – это требования к идеальной предметности. Законы арифметики не порождены процедурами счета, а являются их условием, их убедительность для нашего сознания проистекает не из практики счета, а из универсальных требований предметной онтологии, из онтологической идеализации единичности и множественности, которая продиктована предметной практикой вообще. Истина 2 + 3 = 5 не становится более убедительной с ростом числа ее повторений, ибо ее убедительность проистекает не из опыта, а из онтологии. Это значит, в частности, что законы счета нельзя опровергать примерами типа того, что если в клетку к тигру посадить двух зайцев, то получим, что 1 + 2 = 1. Дело в том, что эти популярные примеры разрушают идеализированное (онтологическое) определение единичности, в соответствии с которым задаются операции арифметики. Арифметика – не эмпирическая, а онтологическая теория, она выражает в себе не опыт, а онтологическую идеализацию, продиктованную деятельностью, и она не может быть опровергнута какими-либо фактами опыта.

Эти соображения подводят нас к пониманию реальности арифметики. Априорность арифметики не означает, что понятие числа имеет свои истоки в разуме. Для того чтобы в мире был счет, мир должен быть в какой-то мере дискретным сам по себе, безотносительно к деятельности счета. Вопрос состоит лишь в том, чтобы понять, каким образом от этой реальной дискретности вещей и событий мы переходим к единичности и множественности в качестве абсолютных представлений сознания. Мы должны здесь снова возвратиться к понятию телеологического отражения. При самом формировании человеческого мышления дискретная структура реальности в силу своей необходимости для деятельностной ориентации субъекта сразу же возводится на уровень нормативной структуры, относящейся к объекту вообще. Эта онтологическая дискретность не отражает реальную дискретность во всем ее многообразии, а схватывает в себе лишь ее основу, значимую для деятельности. Арифметика реальна, ибо отражает в себе аспект дискретности мира, существенный для деятельности.

Мы, таким образом, можем дать утвердительный ответ как на вопрос и об априорности арифметики, так и на вопрос о ее реальности. Арифметика априорна в том смысле, что понятийное мышление невозможно без использования арифметических представлений и арифметических операций, точно так же как оно невозможно без опоры на категории и логику. Но ясно также, что арифметика не система чистых отношений, присущих разуму самому по себе. Она в идеализированной форме отражает дискретность мира и отношения между атомами дискретного мира. Мы должны понять, что дискретность (атомарность) мира является необходимым условием деятельности и именно по этой причине представления о единичности и множественности возводятся на уровень общей схематики мышления, в статус априорности. Априорное знание не проистекает из природы разума как такового, как это думал Кант, но продиктовано деятельностным отношением человека к миру, оно представляет собой систему норм мышления, определенных его деятельностной ориентацией. Мы можем утверждать, что за каждым априорным представлением стоят фундаментальные отношения реальности, а именно: те отношения, которые определяют саму возможность деятельности. Априорное, таким образом, не трансцендентально идеально, но фундаментально реально. Основной недостаток традиционного априоризма состоял в непонимании тождества априорности и реальности.

Этот недостаток отчасти был обусловлен узким определением реальности как данности в опыте. «Созерцание, соответствующее понятию реального, – писал Кант, – мы можем извлечь только из опыта, но никогда a priori из самих себя и до эмпирического осознания ее» [Кант 1964, 601]. Это ошибочная установка. В действительности фундаментальные реальные стороны мира выявляются не опытом, а деятельностью. Опыт, конечно, также говорит нам о реальности, но он не отделяет реальности необходимой от реальности случайной и реальности субъективной от подлинной (трансцендентной) реальности. Только деятельность выявляет необходимые (фундаментальные) черты реальности и по этой причине именно деятельностный критерий является исходным для идентификации всякой реальности.

Законы арифметики не могут быть выведены из опыта на основе индукции. Формулируя эти законы, мы апеллируем к их самоочевидности и уклоняемся от анализа поведения эмпирических единичностей и эмпирических множеств. Представления арифметики – не обобщения опыта, но онтологические идеализации. Законы арифметики реальны в том смысле, что они отражают в себе деятельностно значимую идеализацию отношений между реальными множествами. Эта идеализация – не произвольная конструкция сознания, но идеальная норма всякой дискретности, диктуемая деятельностью. Реальность арифметики утверждается, таким образом, не эмпирически, не фактом ее широкого использования, а самим ее статусом как необходимой, деятельностно значимой структуры сознания.