О противоречии стратегии измора и стратегии сокрушения

В то время как я перечитывал корректуру вышеизложенного, я познакомился со статьей Отто Гинце (Otto Hinze. Friedrich der Grosse nach dem siebenjahrigen Kriege und das Politische Testament von 1768 (Forschungen zur Brandenburgpreussischen Geschichte, bd 32), из которой я заключил, что, несмотря на появление 27-го выпуска монографий Генерального штаба, время недоразумений по вопросу о стратегии Фридриха еще не миновало. Я привожу здесь отрывок из статьи Гинце дословно, дабы еще раз с возможной ясностью и полнотой выявить все те пункты, где мысль сбивается с правильного пути или где заблуждение особенно ярко выступает наружу. В скором времени будет опубликовано само "Политическое завещание" в качестве приложения к политической переписке короля; профессор Гинце любезно предоставил в мое распоряжение корректурные листы, так что я имею возможность присоединить сюда и самый текст соответственных мест. Изложение самого Гинце гласит:

"Король имеет в виду только оборонительную войну против Австрии и тех или других ее союзников; но он держится того взгляда, что не следует начинать эту войну стратегической обороной, а надо сразу пустить в ход действенное наступление, конечной целью которого должна быть неприятельская столица. Это его стратегическая идея-норма, которую уже А. Ноде совершенно правильно уяснил по переговорам относительно плана кампании 1757 года: "...надлежит с главной армией вторгнуться в Моравию и тотчас отправить вдоль течения Мархи летучие отряды до окрестностей Вены - это самое уязвимое место австрийцев; угрозой Вене их скорее всего можно принудить к миру. Разумеется, одновременно необходимо повести наступление и в Богемии; все остальное должно быть поставлено в зависимость от обстоятельств". Эту идею король уже имел в 1757 г.; тогда, под влиянием советов Шверина и Винтерфельда, он ее заменил концентрическим вторжением в Богемию, для того чтобы дать решительное сражение под Прагой. В 1758 г. он снова к ней вернулся; но упорное сопротивление, оказанное ему Ольмюцем, и захват австрийцами большого транспорта разрушили тогда этот план. Однако эта идея прочно засела в голове короля, и здесь она снова появляется как стратегический план-норма, рекомендуемый наследнику. Сам Фридрих, пытался действовать согласно ему в войну за Баварское наследство в 1778 г., но препятствия, которые чинил командовавший в Богемии принц Генрих, желавший удержать поблизости от себя главную армию для прикрытия своего фланга, и на этот раз помешали его выполнению.

И по отношению к России Фридрих предполагал при известных обстоятельствах не придерживаться исключительно стратегической обороны, причем, однако, предпосылкой наступления являлась поддержка не только Австрии, но и Англии. При этом он помышляет о походе на Петербург вдоль побережья Балтийского моря; снабжение армии должен был обеспечивать флот, сопровождающий вдоль берега продвижение армии. Откуда возьмется этот флот - не указано: видимо, надо думать о поддержке со стороны союзной морской державы; ибо в политическом завещании 1768 г. Фридрих высказывается еще решительнее, чем в 1752 г., против постройки Пруссией собственного военного флота.

Мы видим, что смелость и грандиозность стратегических проектов короля не уменьшились после войны, но скорее увеличились. В главе об основных принципах войны король отдает предпочтение широким проектам стратегии сокрушения перед мелочными планами стратегии измора. Способ, каким он здесь излагает общую идею кампании 1757 г., указывает на широкую, почти по-современному звучащую тенденцию, которую в споре о стратегических принципах короля не всегда достаточно учитывали. Здесь нельзя применять обыкновенный метод критики, при котором за позднейшими, ретроспективными рассуждениями мемуарного типа признается большая сила, чем за свидетельствами, современными событиям, сопровождающим самое действие, которое часто сохраняется лишь в форме отрывочных указаний, переговоров и т.д. Эти отдельные указания и приказы получают свою подлинную связанность и надлежащий фон лишь через эти, позднее оглашенные, общие идеи. Выполнение большей частью остается позади замысла. Вопрос заключается в том, способны ли вообще данная эпоха и данный человек на концепцию в стиле стратегии сокрушения, и в отношении Фридриха на этот вопрос следует, безусловно, ответить утвердительно. Правда, средства для ведения войны, коими он располагал, и общие обстоятельства, обусловливавшие военные действия, как, например, способ обработки почвы, состояние дорог, возможности снабжения, были в то время таковы, что они ставили выполнению подобных планов большие затруднения, чем во времена Наполеона или Мольтке. Это в достаточной мере испытал сам Фридрих, вследствие чего и сама стратегия Фридриха сохранила тот колеблющийся характер, который снова приближает ее к старой, методической, маневренной стратегии. Основой всех его операций прежде всего является снабжение армии продовольствием из магазинов. И он наперед предвидел, что в будущем в отношении австрийцев придется мириться с ведением позиционной войны (guerre de postes). Кампания 1778 г. подтвердила это предсказание".

Что смелость и широкий размах стратегических проектов короля не уменьшились после Семилетней войны - с этим согласиться можно; предположение что они даже усилились, вероятно, основано на его идее похода на Петербург, и действительно, такой план, кажется, превосходит все то, что король раньше когда-либо имел в виду. Ведь даже Вене Фридрих ни разу серьезно не угрожал, а Петербург - нечто совершенно другого порядка. Объяснение надо искать во флоте, который должен был сопровождать армию, а комментарий надо искать в его "Размышлениях о военном таланте Карла XII". Здесь Фридрих подробно излагает, как шведский король в том именно и погрешил, что вместо того чтобы пойти на Петербург, пошел на Смоленск, в направлении Москвы. Тем самым он отрешился от своих сообщений, от возможности снабжать и пополнять свою армию, от своей, как мы теперь выражаемся, базы. Следовательно, строя предположение о возможной войне с Россией в союзе с Австрией и одной из морских держав, он вращался в сфере прежнего хода своих мыслей, намечая поход на Петербург. Тем, что он при этом заставлял флот сопровождать свою армию во время этого похода, он, так сказать, тянул свою базу за собою. Другого способа победить русских или принудить их к миру не существовало. Раз фантазия принималась за организацию войны обширной коалиции против России, то такой человек, как Фридрих, должен был на основании своих стратегических взглядов отвергнуть поход в глубь России; оставалась, следовательно, одна цель - Петербург, и то - при условии флота, сопровождающего армию.

Ошибка, которую делает Гинце в своем исследовании, заключена в его фразе: "Король отдает предпочтение широким проектам стратегии сокрушения перед мелочными планами стратегии измора". Это сопоставление доказывает, что автор неправильно разумеет оба понятия - "стратегия сокрушения" и "стратегия измора". Что Фридрих отдавал предпочтение широким проектам перед мелочными планами - известно всем, и этого он держался всю жизнь. "При исполнении, - говорил он, - планы и без того съеживаются, а когда удается осуществить действительно больший план, то тогда - дело выиграно". Но разве из-за этого широкие планы непременно являются стратегией сокрушения? Разве и в стратегии измора не бывает также широких проектов? Если широкие планы делают полководца стратегом сокрушения, то и Густав Адольф, и Мальборо, и Евгений были стратегами сокрушения; поход Густава Адольфа до самого Мюнхена, поход Мальборо из Нидерландов к Дунаю в 1704 г. (сражение при Гохштедте), поход Евгения от Эча, вдоль южного берега По до Турции в 1706 г. не менее широко задуманы, чем что-либо когда бы то ни было предпринятое Фридрихом. Следовательно, если решающим моментом является широкий размах, то различие между сокрушением и измором не что иное, как различие между великим и ничтожным полководцем. Лишь тот исследователь правильно понял это различие, кто осознал, что задача стратега измора не менее значительна, а по своей двухсторонности - порою субъективно труднее, чем задача стратега сокрушения. Следовательно, различие не лежит в большей или меньшей широте замысла.

Для того чтобы убедиться, принадлежат ли цитированные Гинце "широкие проекты" Фридриха к стратегии сокрушения, нам следует проверить их по существу. Гинце говорит, что король рекомендовал в своем завещании "предпринять наступательные действия, целью которых была бы неприятельская столица". Это звучит как сокрушение. Но вот в следующей фразе говорится лишь об отправке "летучих отрядов до окрестностей Вены". Ясно, что о "сокрушении" уже не может быть и речи. Не говоря уже о том, что Вена расположена на южном берегу Дуная, что даже не армия, а только летучие отряды должны были приблизиться к Вене, что, следовательно, о действительной угрозе столице не было и речи, надо иметь в виду и то, что в этом самом политическом завещании указаны те пространно изложенные соображения, по которым король не советует давать сражения не только в гористых местностях, но даже и на равнине. Следовательно, король желает продвинуться к окрестностям Вены, но не давать сражения55. Если кампания на сокрушение такова, то, очевидно, мы под словом "сокрушение" разумеем совершенно разные вещи. Для применения понятия "сокрушение" в моем смысле надлежало бы, чтобы Фридрих написал: "Мы не довольствуемся угрозой Вене, но переправляемся через Дунай и берем ее; австрийскую армию, которая пытается прикрывать столицу, мы атакуем и разбиваем".

Что план Фридриха - одолеть Австрию при помощи Операции, направленной против Вены через Моравию, принадлежит к категории правильно понятой стратегии измора, косвенно доказывает то, что, по примеру Ноде и Козера, Гинце называет его стратегической "идеей-нормой" Фридриха. Можно возражать против этого обозначения, но ясно, что "идея-норма" могла возникнуть и развиться лишь на почве стратегии измора. Объект, который стратегия сокрушения всегда имеет в виду, - это армия противника: ее надо разыскать и разбить. Поэтому тот, кто составляет план стратегии сокрушения, задается прежде всего вопросом: где приблизительно находится неприятельская армия? У Фридриха же вопрос - географический: которая из двух провинций представляет наиболее благоприятные и выгодные условия для вторжения и ведения войны? "Идея-норма" у Фридриха заключается в том, что он уяснил, что вторжение в Моравию представляет известные преимущества перед вторжением в Богемию. Для такого простого обыденного соображения нельзя чеканить столь многозначительное название, как "идея-норма"; последнее звучит, словно за ним кроется нечто большее, чем то, что оно действительно содержит. Да к тому же Фридрих гораздо чаще вторгался в Богемию, чем в Моравию56.

Заглянем и мы теперь в подлинный текст того пассажа в "Политическом завещании", который Гинце кладет в основание своих рассуждений. Приводим его дословно.

"Всякий раз как нам придется обнажить мечи один против другого, надо всегда начинать с того, чтобы оккупировать Саксонию, а оттуда направить корпус в Богемию вдоль Эльбы. В Силезии надо иметь еще большую армию, которая, оставив отряды в Ландсхуте и в Глацском графстве, проникла бы в Моравию со стороны Гульчина. Если у нас будут союзники, которые будут действовать в согласии с нами, мы сможем отбросить австрийцев во вторую кампанию за Дунай. Желательно было бы, чтобы турки одновременно действовали в Венгрии или чтобы экспедиционный корпус русских в 30 000 человек вторгся до Дуная, между Прессбургом и Буда-Пештом. Этим способом можно было бы овладеть Богемией, дабы затем обменять ее на курфюршество, более близкое к нашим границам".

Таким образом, хотя король и исходит из предположения союза с русскими и турками, он думает проникнуть до Дуная, - но лишь во вторую кампанию. И это называется стратегией сокрушения? В этом отношении Мольтке в июле 1866 г. преподал нам несколько другой урок. Он не повел одну часть армии в Богемию, а другую - в Моравию, но постарался при первой возможности соединить все части для решительного сражения, и не довел пруссаков первый год до Дуная, чтобы затем развести их на зимние квартиры и продолжать войну в следующем году: он поставил все на карту, чтобы одним духом продолжать войну до тех пор, пока противник не примет наших условий мира. Вот какова действительная стратегия сокрушения!

Правильнее, чем Гинце, на мой взгляд, судит Иэнс, который о плане, разработанном королем почти тожественно в 1775 и 1778 гг., говорит (Jahns. Geschichte der Kriegswissenschaften III, 2015), что эти планы, собственно говоря, сводятся к простым демонстрациям.

Нельзя не удивляться тому, что Фридрих мог воображать, что ему удастся таким ведением войны вынудить у дома Габсбургов уступку Богемии, с тем, чтобы потом обменять ее на Саксонию. Но не менее удивительно и то, что Гинце держится того представления, будто Фридрих задумал политически, как оборонительную, - такую войну, при которой на стороне Пруссии были бы Турция и Россия и которая в результате должна была принести ему Саксонию.

В этом, правда, нет прямого противоречия, а все же это растягивает физиономию Фридриха в противоположные стороны, когда он одновременно должен играть роль безобидного политика, ведущего одни лишь оборонительные войны, и роль фантастического стратега, который берется со своими крайне ограниченными средствами сокрушить чрезвычайно могучего противника.

В частности, я считаю нужным указать еще на следующую ошибку в изложении Гинце.

В 1757 г. первоначально у Фридриха не было намерения вторгаться в Моравию, и он не дал Шверину и Винтерфельду уговорить себя отказаться от этого предприятия; на самом деле его первоначальная идея была - занять оборонительную позицию в Саксонии, и лишь после того, как он в течение этой обороны разобьет австрийцев тактическим наступлением, он хотел в полном согласии с этими обоими генералами двинуться в саму Моравию.

Да и в 1757 г. Фридрих вступил в пределы Богемии отнюдь не с целью "дать решительное сражение под Прагой". Правда, в своем "Завещании" 1768 г. он изображает это так; и я охотно готов согласиться с тем, что такого рода ретроспективными экскурсами, носящими характер мемуаров, не следует пренебрегать наряду со свидетельствами,

сопровождавшими сами действия. Но в данном случае это описание, носящее мемуарный характер, не является дополнением, а стоит в полном противоречии с документальными показаниями и даже не вполне сходится с подлинными, написанными пять лет перед этим и посвященными этому времени, мемуарами - историей Семилетней войны. Следовательно, это показание 1768 г., конечно, нельзя признать за полновесное доказательство.

Я не могу также оставить без возражения того утверждения, будто захват в 1758 г. большого транспорта разрушил план короля. Ведь одновременно с захватом этого транспорта Дауну уже удалось освободить от осады Ольмюц с восточной стороны, так что это само по себе вызвало бы крушение плана Фридриха, даже если бы транспорт благополучно дошел по назначения.

Наконец, что касается кампании 1778 г., то не одно личное сопротивление принца Генриха, а сама природа вещей помешала армии короля удалиться в Моравию, в то время как другая ее половина находилась в Богемии.

Далее мы читаем у Гинце: "Вопрос заключается в том, способны ли вообще данная эпоха и данный человек на концепцию в смысле стратегии сокрушения, и в отношении Фридриха на этот вопрос следует, безусловно, ответить утвердительно". Разумеется, нельзя этого не сделать, если понимать стратегию сокрушения так, как ее понимает Гинце. Но, как мы достаточно показали выше, то же надо, в таком случае, сказать относительно императора Франца, русского совета министров, фельдмаршала Дауна и генерала Субиза. Ведь "концепции" охвата пруссаков Субизом при Росбахе, полного окружения и уничтожения их Дауном под Лигницем были не хуже чего бы то ни было, когда-либо выполненного Фридрихом. Но если Гинце уклоняется признать на этом основании Дауна и Субиза стратегами сокрушения, то он тем самым признает, что он неправильно применяет это понятие и к Фридриху.

Еще более признается он в том, когда дальше говорит: "Правда, средства для ведения войны, коими он располагал, и общие обстоятельства, обусловливающие военные действия, как, например, способ обработки почвы, состояние дорог, возможности снабжения, были в то время таковы, что они ставили выполнению подобных проектов большие затруднения, чем во времена Наполеона и Мольтке. Это в достаточной мере Фридрих испытал на собственном опыте, потому и сама стратегия Фридриха сохранила тот колеблющийся характер, который снова приближает ее к старой методической, маневренной стратегии".

Если не обращать внимания на оттенок порицания, заключающийся в выражении "колеблющийся характер", то можно бы сказать, что Гинце совершенно правильно и в полном согласии со мной причисляет Фридриха к категории двухполюсной стратегии измора. Почему же он перед этим называет его стратегом сокрушения? Нельзя допустить мысли, чтобы такой ученый, как Гинце, мог сам так прямо противоречить. Объяснение заключается просто в том, что он употребляет термины "стратегия сокрушения" и "стратегия измора" в совершенно ином смысле, чем я, когда я установил эту терминологию и пользуюсь ею. При этом условии понятно, что должно нагромождаться одно недоразумение за другим. То же произошло и с Козером, который также пользовался моей терминологией, не уяснив ни себе, ни читателю, что он вкладывает в эти слова совсем иное содержание, чем я.

Тот, кто под стратегией измора разумеет ведение войны без силы и размаха, а под стратегией сокрушения - ведение войны гениальное и смелое, - тот, естественно, будет страшно изумлен, что я причисляю Фридриха к стратегам измора.

Особенно же приходится возражать против последних положений, высказанных Гинце: ибо причины, не дозволявшие Фридриху быть стратегом сокрушения, указаны крайне неполно, и как раз главных-то у него и недостает. Прогресс в "обработке земли, состоянии дорог, в возможности снабжения армии" не был уже так велик за те 18 лет, которые отделяют последнюю кампанию Фридриха от первой кампании Наполеона, чтобы этот прогресс открыл возможность для применения совершенно иной стратегии. Да ведь и сам Гинце говорит только о "больших затруднениях (для Фридриха), чем во времена Наполеона". Если бы дело шло только о "больших затруднениях", то можно бы на это сказать, что для того и существуют затруднения, чтобы их преодолевать, и в таком случае в словах Гинце можно было бы прочесть новый упрек в отношении к Фридриху. На самом деле речь идет вовсе не о "затруднениях", а о возможности. Уяснить себе, в чем именно заключалась эта невозможность, эти непреодолимые препятствия, в этом и заключается задача, разрешить которую необходимо для того, чтобы оценить Фридриха по достоинству; а так как Гинце этого не сделал, мы снова встречаемся с тем результатом, что автор в своем желании особенно прославить Фридриха характеризуя его как стратега сокрушения, настолько его умаляет теми оговорками, которые он вынужден добавить, что представление о нем совершенно искажается. Мне снова приходит на мысль моя пародия, в которой я доказал, что Фридрих обращается в "стратегическую тупицу", как только захотят на него смотреть как на стратега сокрушения. Фридрих уже сам, собственно говоря, оградил себя от такого предположения, когда он, издеваясь над Вольтером, говорит, что последний закончил курс военных наук только у Гомера и Виргиния; между тем Вольтер восхваляет Карла XII за то, что последний (согласно принципу стратегии сокрушения) безостановочно преследовал бегущих русских и спешил от одного сражения к другому.