Война справедливая и война священная

 

Ранее христианство осуждало всякую войну, любое насилие. По­следствие первородного греха, война, всегда неприемлемая и безза­конная, является бедствием. Однако очень скоро произошло изме­нение этой доктрины: вместо того чтобы рассматривать войну как таковую, упор был сделан на ее участников. Можно ли обвинить того, кто защищает себя перед лицом агрессии? Христианская теоло­гия стала более гибкой и сформулировала понятие справедливой войны. Война, цель которой заключается в достижении богатств и почестей, противозаконна — если только ее задачей не является защита права. Вот тогда она, в принципе, допустима. Война должна быть последним средством восстановления справедливости, к кото­рому нужно прибегать, когда все остальные уже исчерпаны. Начать ее может только государь или государственная власть. Заметим, ме­жду прочим, что в любом случае христианство осуждало усобицы.

В IV в., после крещения Константина, Римская империя стала христианским государством. Хотело христианство того или нет, ему нужно было приспосабливаться к новому положению дел. Св. Августин первым предлагает теорию справедливой войны: «Справедли­выми называются войны, которые карают беззаконие, когда народ или государство, которому объявляется война, пренебрегло своей обязанностью наказывать злодеяния своих подданных или возмес­тить то, что было похищено благодаря этим несправедливостям». И еще: «Когда воин убивает врага, как судья или палач, которые об­рекают на казнь преступника, я не считаю это грехом, ибо, поступая так, они исполняют закон».

Справедливая война является не более чем карательной акцией, но одновременно призвана искоренить несправедливость. В VII в. Исидор Севильский добавил к определению Августина важное уточ­нение: «Справедлива та война, которая начинается после предупре­ждения и ведется для того, чтобы возвратить назад имущество или отразить нападение врагов». Этот аргумент впоследствии послужит обоснованию крестовых походов, имевших своей целью возвраще­ние Святых мест, беззаконно удерживаемых неверными¹⁴.

В дальнейшем эта доктрина почти не эволюционировала; одна­ко, придя в противоречие с реальностью, она стала более изощрен­ной. Папы, проводившие григорианскую реформу и желавшие «ос­вободить Церковь от мирской власти», стремились расширить поле узаконенного насилия. Чуть позже мы подробно рассмотрим связь между крестовыми походами и движением за Божий мир. Здесь же мы ограничимся лишь ссылкой на мнение Ансельма Луккского, ко­торый, как полагает Жан Леклерк, послужил важнейшим звеном в цепи от св. Августина до св. Бернарда. Пытаясь защитить действия папы, Ансельм признал за самой Церковью право принимать реше­ние о применении силы без посредничества какой-либо светской власти. Урбан II об этом не забыл: произнеся свою речь в Клермоне, он превратил крестовые походы в сугубо папское дело.

Размышления св. Бернарда о справедливой войне также остави­ли глубокий след в истории и практике первой половины XII в. Вой­на должна быть лишь наименьшим из зол, к которой следует прибе­гать лишь в самом крайнем случае и изредка. Война же между христианами становится законной только тогда, когда под угрозу поставлено единство Церкви; надо также избегать насилия против иудеев, еретиков и язычников, так как истину нельзя насаждать си­лой. Христианин должен действовать убеждением, а справедлива лишь оборонительная война. Св. Бернард приравнивает крестовые походы против неверных, мусульман к оборонительным войнам, ко­торые люди ведут с честными намерениями и избегают ненужного насилия¹⁵.

От справедливой войны естественный ход размышлений привел к священной войне. Вслед за Грацианом канонисты XII в. полагали, что справедлива лишь та война, которая ведется для защиты истин­ного Бога, истинной веры и Церкви Божией. Когда она обращена во­вне христианского мира, против язычников и неверных, справедли­вая война становится священной. В общем, это особый термин, обозначающий столкновение с определенным типом противника. Но священная война требует от того, кто в ней участвует, еще более убежденного осознания своего долга и еще более стойкой нрав­ственности¹⁶. Священная война предполагает подлинное внутреннее перерождение. Истинно верующий не просто исполняет закон: он еще и сражается за Христа и умирает ради спасения своей души. Св. Бернард написал об этом без обиняков:

 

Когда он предает смерти злодея, это не убийство человека, а, дерзну сказать, искоренение зла. Он мстит за Христа тем, кто творит зло; он защищает хри­стиан. Если он сам падет в бою, то не погибнет, а достигнет своей цели. Ведь он несет смерть во благо Христа, а принимает ее — во имя блага собственного.

 

Легко понять, что идея священной войны полностью укладыва­лась в концепцию крестового похода, хотя и не была ее единствен­ным элементом.

Движение за мир Божий

 

Справедливая война или священная война были самой короткой дорогой к миру. Это лишь кажущийся парадокс. В Средние века мир мыслился прежде всего как поддержание угодного Богу порядка. По св. Августину, между справедливой войной и миром существует прочная связь:

 

Мы должны желать мира и вести войну лишь по необходимости, ибо не для того ищут мира, чтобы готовиться к войне, а воюют, чтобы обрести мир. Бу­дем же потому миролюбивыми, даже сражаясь, чтобы с помощью победы привести тех, с кем вы воюете, к блаженному миру (письмо 305)¹⁷.

 

Справедливая война, священная война и крестовый поход неот­делимы от мира: священная война ведется во имя мира, и он может быть продолжительным только благодаря священной войне. Св. Бер­нард вполне логично применяет этот принцип к конкретным случа­ям: восстановить единство Церкви, при необходимости с помощью священной войны, означает свершить дело мира. И когда позднее, в 1147 г. на соборе в Везеле, он призывает к крестовому походу, то делает упор на мусульманской агрессии и тем самым на необходимо­сти справедливой войны, которая позволит восстановить мир.

Это понятие мира применялось к реальным ситуациям общества, находившегося в самом разгаре перемен, общества, где царило наси­лие и произвол. Насилие возросло с развитием новой социальной категории — рыцарства. Около тысячного года рыцари — профес­сиональные конные воины — представляли собой смутьянов, раз­бойников, похитителей девиц и разорителей церковного имущества, не испытывавших никакого почтения к духовенству. Злодеяния именно этих замковых сеньоров — шателенов — из Иль-де-Франса необычайно красочно описал Сугерий, аббат монастыря Сен-Дени, в своей «Жизни Людовика VI Толстого».

При первых Капетингах, когда начался упадок королевской вла­сти, уже ничто не сдерживало размах насилия. Будучи слишком сла­бым, король уже не справлялся со своей ролью верховного судьи, за­щитника бедных (под этим следует подразумевать всех тех, кто, вне зависимости от своего социального уровня, не мог защитить себя са­мостоятельно), вдов и сирот. В ситуации, когда незыблемым остава­лось только право силы, Церковь пыталась компенсировать сла­бость королевской власти и унять насилие. Собираясь на соборы или епархиальные синоды, епископы возвещали мир Божий, при­званный защитить некоторых людей (бедняков), обезопасить часть собственности (имения Церкви, орудия крестьянского труда), от­дельные места (церкви, кладбища) от агрессивности рыцарей.

В течение XI в. Церковь пошла еще дальше и попыталась устано­вить Божье перемирие. В рамках этого понятия она предписывала рыцарям воздерживаться от насилия в отдельные дни (по воскре­сеньям) и на время некоторых праздников (Пасха, Великий пост). Тем самым Церковь сама подливала масла в огонь, соглашаясь с тем, что за исключением этих святых дней рыцарь имел право заниматься своими привычными делами, в которых не было ничего невинного.

И в тот самый момент, когда Божье перемирие распространя­лось, особенно во Франции, Адальберон Ланский разработал свою знаменитую тройственную формулу организации общества: те, кто молятся, те, кто воюют, и те, кто работают. Совпадение по времени вовсе не было случайным: так рыцарь получал законное место в со­творенном Господом мире. Рыцарь мог служить Богу — при условии что его поведут по правильному пути, а он сам обуздает свои воинст­венные наклонности и направит их в русло добрых дел. Церковь, ради того чтобы довести до конца эту политику «возвращения» в свое лоно, была готова бороться против смутьянов, упорно нару­шавших мир. К классическому отлучению от Церкви добавилась особая форма покаяния, адаптированная к условиям жизни рыца­рей, — покаянное паломничество, которое, как мы увидим, стало од­ной из составляющих идеи крестовых походов. Наконец, в качестве последнего средства Церковь могла предпринять карательные меры против нарушителей спокойствия: справедливую войну под руково­дством духовенства и при участии светских князей, в первую оче­редь короля. Эта война призывала добрых на бой со злыми; под «до­брыми» понимались рыцари, а также приходские общины во главе со священниками. У всего этого мирного ополчения была одна об­щая эмблема — крест.

Именно о такой операции, организованной, как и некоторые другие, для того, чтобы наказать Гуго де Пюизе за его злодеяния, рассказывает нам Сугерий. На дворе 1111 г., и чтобы расправиться с этим извергом, понадобилось прибегнуть к помощи короля: «Ведь так как ни короля всего, ни короля Франции он совсем не уважал, на благородную графиню Шартра и ее сына Тибо напал». Обращаясь к королю, они напомнили ему о том, что «церкви испытывают при­теснения, неимущие подвергаются грабежам, вдовы и сироты стано­вятся жертвами безбожного угнетения, одним словом, „землю святых" и жителей этой земли терзает насилие». Объединенными си­лами граф и король осадили Гуго в его замке. При первом же штурме, оказавшемся безрезультатным, королевское войско было разбито...

 

«И уже руки ослабевшие и бессильные колени делали штурм едва тлеющим, когда сильная, даже всемогущая всемогущего Бога длань, такого и столь справедливого отмщения причиной себе назначить пожелала, когда от при­ходских общин этой земли подошли, их же лысого священника вдохновил Господь силой крепкого духа, которому вопреки человеческому представле­нию стало возможным то, что вооруженному графу и его людям оказалось невозможным»¹⁸.

 

Людовику VI пришлось трижды начинать войну — в1111,1112 и 1118 гг. — чтобы расправиться с этим сеньором-грабителем. По­терпев поражение, Гуго отправился в паломничество на Святую зем­лю, где и умер. Судя по всему, окончательно усмирить смутьянов в это время было непросто. Цель заключалась не только в наказании грешника — его нужно было еще обратить к вере, чтобы он послу­жил Христу. На этом спасительном пути, на котором рыцарь-раз­бойник превращался в рыцаря Христова (miles Christi), основопола­гающее значение имела деятельность сторонников григорианской реформы.

Рыцарь Христов

 

Как мы уже говорили, целью григорианской реформы было ос­вобождение Церкви от засилья мирян. Говоря более прозаическим языком, это означало еще и необходимость обеспечить материаль­ный перевес Церкви. Для чего? А для чего же еще, как не для упроче­ния своей ведущей роли в обществе? Во время своей борьбы с импе­ратором Генрихом IV папа Григорий VII воплотил в жизнь идею, которую впервые сформулировал, когда угрожал отлучением от Церкви королю Франции Филиппу I: поднять мелкую знать — ры­царство — на бунт против дурного государя. Фактически папа санк­ционировал применение силы во имя войны — войны справедливой, поскольку она была призвана восстановить и защитить имущество Свя­того престола. Мирянам предлагалось послужить политическим интере­сам папства, объединившись в «воинство Христово» (militia Christi)¹⁹.

Выражение это было довольно старым. Еще св. Павел писал о ду­ховной битве воина Христова. В V и VI вв. «воинством» (militia) на­зывали белое духовенство, сражавшееся за веру в миру и отличав­шееся от монашества. На рубеже XII в. епископ Ив Шартрский, человек очень принципиальный, но открытый для компромисса, на­писал некоему Роберу: «Ты должен сражаться с духом зла; и если ты желаешь воевать с уверенностью, вступи в лагерь воинов Христо­вых, сведущих в военном ремесле». Для человека XX в. в этом чрез­вычайно воинственном лексиконе, применяемом прежде всего к ду­ховным битвам, нет ничего удивительного!

Но Григорий VII ввел новшество, истолковав это выражение в бу­квальном смысле. В результате воинство Христово оставило поле духовной брани ради поля битвы. Оно стало армией рыцарей гото­вых к войне с врагами христианства. Противники григорианской ре­формы неистовствовали: Григорий VII призывал к кровопролитию и обещал отпущение грехов всякому, кем бы он ни был и что бы он ни совершил в прошлом, если он будет силой защищать наследие св. Петра. Возмутительно! Это означало оправдание, даже освяще­ние убийства.

Однако григорианские идеи взяли вверх, и после смерти Григо­рия его последователи доработали их. Епископы, говорило боль­шинство из них, воевать не могут...

 

Но это не означает, что верующих, особенно королей, магнатов и рыцарей нельзя призывать преследовать схизматиков и отлученных от Церкви. Ибо, если бы они этого не делали, «сословие воителей» (ordo pugnatorum) в хри­стианском легионе было бы не нужно.

 

Так изложил свою точку зрения по этому вопросу григорианский богослов Бонизо. Эти идеи зазвучали с особенной силой в конце XI в. Мирянам Церковь предлагала принципиально новый путь спа­сения — сражаться с врагами христианского миропорядка. До этого времени миряне могли надеяться на отпущение грехов только при условии монашеского пострига: «обратившийся» рыцарь должен был торжественно отказаться применять оружие. Основание церк­вей и монастырей, пожертвования — это хорошо. Но самому посту­пить в монастырь — лучше.

Концепция спасения, предложенная Григорием VII, была совер­шенно иной, поскольку он заявил, что у мирян есть поле для своей собственной борьбы с врагами Христа и они не должны от нее укло­няться. В 1079 г. папа упрекнул аббатаКлюни, который принял в монахи Гуго I Бургундского. Лучше бы ему остаться мирянином! Тот факт, что подобные идеи не были приняты сразу, не должен удивлять, так как они противоречили давней христианской тради­ции. Можно понять чувства св. Бернарда - в прошлом рыцаря, оста­вившего мир, — когда в 1126 г. он сожалеет о вступлении графа Гуго Шампанского в орден Храма — почему он не захотел сталь цистер­цианцем, как сам св. Бернард?

Однако эти идеи отвечали глубинным потребностям рыцарского общества. Иначе как объяснить успех призыва к крестовому походу?

Папа, выбрав целью священной войны освобождение гробницы Христа, одновременно указал рыцарю путь к спасению:

 

В наше время Господь создал священную войну, так что сословие рыцарей и множество людей неустойчивого положения, которые прежде имели обыкновение погрязать в кровавых междоусобицах, подобно древним язычникам, смогли найти новый путь, чтобы обрести спасение.

 

Монах Гвиберт Ножанский оказался более проницательным, чем монах Бернард из Клерво!

Крестоносец

 

С помощью мира Божьего епископы указали на источник зла — рыцарей — и объявили им, в чем заключается их долг. Введя пере­мирие Божие, они предложили аскезу, приспособленную к условиям и образу жизни рыцарей. С помощью тройственной формулы, кре­стовых походов и торжественного посвящения в рыцари они в конце концов интегрировали рыцарство в христианское общество.

Будучи священной войной за освобождение, а после 1099 г. — за сохранение Святых мест, крестовый поход являлся еще и паломни­чеством. Об этом свидетельствуют бытовавшие в Средние века вы­ражения — например, «святой поход», который передает мысль о продолжительных усилиях, предпринятых с целью добраться до гробницы Спасителя. Историк Амбруаз в своей книге «История свя­щенной войны» рассказывает об осаде Акры армией Ричарда Льви­ное Сердце: для него, вне всякого сомнения, крестоносцы были «пилигримами».

Покаянное паломничество отражает новую духовную атмосферу, порожденную клюнийским монашеством. В XI в. оно пережило не­обычайный расцвет, и по выражению И. Правера, часто являлось «делом коллективного искупления». В целом паломничество свидетельствует об искренних вере и чувствах. Но — и можно сказать, что это его непредвиденный эффект, — оно заставило пуститься в путь самых недостойных представителей христианского мира. Нам из­вестны имена нескольких закоренелых грешников, ставших «завсе­гдатаями» на привычных машрутах пилигримов, например Фульк Нерра, граф Анжуйский.

Организаторам крестовых походов и военным орденам, когда настало время их создания, приходилось приспосабливаться к этой ситуации, либо привлекая к своей борьбе желающих из числа пилиг­римов на время их пребывания на Востоке, либо вербуя отпетых го­ловорезов, от которых Запад избавлялся, отправляя в покаянные па­ломничества. Однако потребность латинских государств в воинах перевешивала все остальные соображения.

Начиная с работ Поля Альфандери (La Chretiente et l`Idee de croisade), в науке господствовало мнение, что в чистом виде идея кресто­вого похода существовала только во время Первого крестового по­хода и единственного народного похода во главе с Вальтером Голяком и Петром Пустынником. Но уже двадцать лет назад истори­ки выступили против этого однобокого взгляда, чтобы доказать, что на самом деле этой идеей была пронизано все западное общество. По мнению А. Вааса, крестовый поход стал основной возможностью претворить в жизнь рыцарский идеал. «Переход» (passage) за море был внешним выражением религиозного сознания рыцарства. Кре­стовый поход — это прежде всего феномен, связанный с сущностью рыцарства; все остальное либо маргинально, любо вторично²⁰.

Безусловно, крестовый поход переходил из одной крайности в другую, но фундаментальная идея все равно оставалась в силе. До­казательством тому служит орден Храма. Так чем же он был, в конце концов? Оригинальной организацией, воплотившей в себе модель рыцарей Христовых; орденом, примирившим непримиримое и свед­шим воедино две несовместимые функции — воина и монаха, устранив любой источник противоречий между ними. Этот орден стал настоя­щим «воплощением идеологии крестовых походов на постоянной основе, а не только на ограниченное время, как это было с кресто­носцами»²¹.

Все эти идеи можно встретить в прекрасном тексте «.Песни о кре­стовом походе на альбигойцев» Гильома де Тудель. Это произведение датируется XIII в., но, кажется, идеология рыцаря Христова к этому времени не успела устареть. Дело было в 1216 г. Крестоносцы Симо­на де Монфора только что завладели замком Терм. Потерпев пора­жение, граф Тулузы...

 

Отправился в Сен-Жиль, на большое собрание, где присутствовали духо­венство, аббат Сито и крестоносцы. <...> Аббат поднялся - «Сеньоры, — им сказал он, — знайте, что граф Тулузы действительно почтил меня, оставив землю, за что я ему очень благодарен; и я поручаю его вам». Тогда вскрыли письма, запечатанные в Риме и посланные графу Тулузы. К чему затягивать рассказ? Легаты выдвинули столько требований, что граф Раймунд наконец заявил: все их удовлетворить не достанет и его графства. <...> [Новый собор в Арле]. Крестоносцы письменно составили приговор для графа, который с королем Арагонским ждал их снаружи, на холоде и ветру. Аббат при всех вручил ему грамоту. <...> И вот о чем пошла речь в этой грамоте с первых строк: «Пусть граф соблюдает мир, а также все, кто с ним. Пусть отныне и впредь распустит свои банды наемников. Пусть вернет священникам их права, чтобы они получили все, что попросят. Пусть откажет в покровитель­стве нечестивым иудеям; а тех пособников еретиков, на которых ему укажут клирики, выдаст всех в течение года. И пусть они едят не более двух сортов мяса и носят не дорогую одежду, а грубый коричневый балахон и как можно долго. Пусть они полностью разрушат свои замки и крепости». <...> И пусть каждый год дают по четыре денье раziers (ответственным за соблюдение мира Божьего) с земли, на которую укажут клирики. Все ростовщики пусть откажутся взимать ссуды. <...> Граф же пусть переправится через море и пойдет к Иордану и останется там столько, сколько захотят монахи или римские кардиналы или их доверенные люди. <...> Наконец, пусть он всту­пит в орден Храма или орден Св. Иоанна»²².

 

Итак, в приговоре фигурируют — война во имя защиты веры, Бо­жий мир и его хранители (раziers), покаянное паломничество к Святым местам, т. е, крестовый поход, и в довершение всего орден Храма или Госпиталя.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: